Красный шарф

Красный шарф

Красный шарф (L’Écharpe de soie rouge) — рассказ Мориса Леблана из цикла Арсен Люпен, читать в переводе Е. Строева

***

В то утро, выйдя, как обычно, из дому, чтобы отправиться во дворец Правосудия, главный инспектор Ганимар заметил престранного субъекта, шедшего впереди него по улице Перголезе.

Через каждые пятьдесят — шестьдесят шагов человек этот бедно одетый, в соломенной шляпе (хотя уже стоял ноябрь), нагибался, чтобы завязать шнурок, поднять тросточку или еще зачем-нибудь, и всякий раз он вытаскивал из кармана и украдкой клал на край тротуара кусочек апельсиновой кожуры.

Безобидная причуда, детская забава, на которую никто конечно же не обратил бы внимания, но Ганимар был из породы тех проницательных наблюдателей, которых ничто не оставляет безучастными, — они чувствуют удовлетворение, лишь постигнув тайную связь явлений. И он начал следить за субъектом.

В тот момент, когда тип повернул налево на проспект Гранд Арме, инспектор заметил, что он обменялся знаками с мальчишкой лет двенадцати, шедшим по левой стороне.

Через двадцать метров субъект нагнулся и подвернул штанину. Очередная корка отметила его путь. Мальчишка тотчас же остановился и мелком нарисовал на соседнем доме белый крест, обведенный кружком.

Два странных типа продолжили свою прогулку. Минуту спустя они остановились вновь. Неизвестный подобрал какую-то булавку и уронил апельсиновую кожуру, а паренек тут же начертил на стене еще один крестик, также вписанный в белый круг.

— Разрази меня гром, радостно проворчал главный инспектор,— начало многообещающее… Что за чертовщину замыслили эти два «клиента»?

«Клиенты» проследовали по Фридландскому проспекту, миновали квартал Сент-Оноре, но ничего достойного внимания не произошло.

Через практически равные промежутки двойная операция проделывалась ими, можно сказать, автоматически. Но в то же время было очевидно, что мужчина с апельсиновыми корками совершал свой обряд только после того, как выбирал нужный дом, а мальчишка, со своей стороны, ставил метку лишь по сигналу напарника.

Сговор, таким образом, был налицо, и действия этой парочки весьма заинтересовали главного инспектора.

На площади Бове мужчина заколебался. Потом, по-видимому решившись, он подвернул, а затем откатал обратно обе штанины. Тогда паренек сел на край тротуара напротив солдата, стоявшего на часах перед министерством внутренних дел, и отметил булыжник двумя крестиками и двумя кружочками.

Напротив Елисейского дворца — та же процедура. Только на тротуаре, где прогуливался часовой, охранявший канцелярию президента, осталось три знака вместо двух.

— Что все это значит? — прошептал Ганимар, побледнев от волнения и невольно вспомнив о своем вечном враге Люпене, который приходил ему на ум всякий раз, когда инспектор сталкивался с таинственными событиями…

Что все это значит? Еще немного, и он бы задержал и допросил обоих «клиентов». Но инспектор был слишком хитер, чтобы совершить подобную оплошность, в это время мужчина с апельсиновыми корками достал сигарету и закурил, а паренек, вооружившись окурком, подошел к нему с явным намерением попросить огонька.

Они обменялись несколькими словами. Быстрым движением мальчишка протянул своему спутнику какой-то предмет, по форме напоминавший — так, по крайней мере, показалось инспектору — револьвер в кобуре. Они вместе склонились над предметом, и мужчина, отвернувшись к стене, шесть раз подряд что-то достал из кармана. Казалось, он заряжает оружие.

Покончив с этим делом, они повернули обратно, добрались до улицы Сюрен, и инспектор, следовавший за ними буквально по пятам с риском обнаружить себя, увидел, как они вошли под арку старинного особняка. Все ставни в доме были закрыты, кроме четвертого, последнего этажа.

Инспектор ринулся вперед. За воротами, в глубине большого двора, он увидел вывеску малярной мастерской, а налево вход в парадное.

Поднявшись на второй этаж, он заспешил, услыхав раздававшиеся сверху гулкие удары.

Преодолев последний пролет, он оказался у открытой двери. Он вошел, на мгновение прислушался, потом бросился в комнату, откуда, как ему показалось, доносился шум драки, и замер на пороге, тяжело дыша и удивленно глядя на мужчину с апельсиновыми корками и паренька, которые стучали стульями по полу.

В этот момент из соседней комнаты появился третий персонаж. Это был молодой человек лет двадцати восьми — тридцати, с коротко подстриженными бакенбардами, в очках, в домашней куртке, подбитой каракулем, смахивавший на иностранца, скорее всего на русского.

— День добрый, Ганимар, — произнес он и повернулся к своим двум сообщникам:

— Благодарю вас, друзья мои, и поздравляю с блестящим результатом. Вот обещанное вознаграждение.

Он вручил им стофранковый билет, выпроводил из квартиры и закрыл двери.

— Прости, старина, — сказал он Ганимару. — Мне надо было поговорить с тобой… и весьма срочно.

Он протянул руку инспектору, который стоял ошеломленный, С искаженным от гнева лицом, и воскликнул:

— Ба, да ты, кажется, не понял… А это между тем так просто. Мне понадобилось срочно тебя увидеть… Вот, собственно, и все… — И, как бы отвечая на возражения инспектора, продолжал: — Нет, нет, старина, ты ошибаешься. Если бы я тебе написал или позвонил, ты бы не пришел… или же, напротив, привел бы с собой целый полк. A мне хотелось повидаться с тобой наедине, и я подумал, что проще всего послать навстречу тебе этих двух молодцов, приказав им ронять апельсиновые корки, рисовать крестики и нолики, короче, указывать тебе дорогу. Ну так что? У тебя какой-то ошалелый вид. Что с тобой? Ты, быть может, меня не узнал? Люпен… Арсен Люпен… Поройся в памяти… Неужели это имя тебе ничего не говорит?

— Скотина! — заскрежетал зубами Ганимар.

Люпен, казалось, искренне огорчился и сочувственно произнес:

— Ты сердишься? Да, да, по глазам вижу, что сердишься. Дело Дюгриваля, не так ли? Надо было подождать, пока ты приедешь меня арестовывать? Дьявольщина, мне это и в голову не пришло. Клянусь тебе, что в следующий раз…

— Каналья… — процедил Ганимар.

— А я-то думал доставить тебе удовольствие. Ну да, я сказал себе: «Давненько мы не виделись с этим добряком Ганимаром. Он, верно, бросится мне на шею».

Ганимар, который до сих пор стоял как вкопанный, начал постепенно выходить из оцепенения. Он огляделся, смерил взглядом Люпена, как бы спрашивая себя, не броситься ли и в самом деле тому на шею, потом взял себя в руки, придвинул стул и уселся, всем своим видом давая понять, что готов выслушать давнего противника.

— Говори, — произнес он,— только ближе к делу. Я спешу.

— Хорошо, — сказал Люпен, — побеседуем. Более тихого уголка невозможно и придумать. Этот старинный особняк принадлежит герцогу де Рошлору. Но он здесь никогда не живет и потому сдал мне верхний этаж, а службы предоставил в распоряжение хозяина малярной мастерской. У меня несколько таких квартир, что весьма удобно. Несмотря на внешность русского аристократа, здесь я Жан Дюбрей, бывший министр. Понимаешь, я выбрал эту весьма обременительную профессию, чтобы не слишком привлекать внимание.

— Да мне-то что до этого? — оборвал его Ганимар.

— И в самом деле, я разболтался, а ведь ты спешишь. Прости, я буду краток… Пять минут, не больше… Сигару? Нет. Отлично. Я тоже не буду.

Он сел, в задумчивости побарабанил пальцами по столу и начал:

— 17 октября 1599 года, в одно прекрасное солнечное радостное утро… Ты слушаешь? Итак, 17 октября 1599 года… А действительно, стоит ли возвращаться ко временам царствования Генриха IV, пересказывать всю хронику моста Пон-Неф? Ты, верно, не больно подкован в истории Франции, и я не хочу, чтобы ты совсем запутался. Тебе достаточно знать, что этой ночью, около часа, лодочник, проплывавший под крайним левым пролетом Пон-Нефа, услышал, как на нос его баржи сверху что-то шлепнулось — по всей видимости, предназначенное водам Сены. Собака лодочника с лаем кинулась вперед, и когда хозяин добрался до края баржи, то увидел, что псина теребит зубами газету, в которую были завернуты какие-то предметы. Он подобрал те, что не свалились в воду, и, вернувшись в каюту, внимательно осмотрел их. Они показались ему настолько любопытными, что лодочник, знакомый с одним из моих друзей, решил поставить меня в известность. И сегодня утром меня разбудили, дабы сообщить о деле и показать найденные вещи. Вот они!

И он указал на стол. Там лежали обрывки газеты, рядом большая хрустальная чернильница, к крышке которой была привязана веревка. Чуть дальше — стеклянный осколок и мятая картонка. И наконец — кусок алого шелка с кисточкой на конце.

— Все улики перед тобой, дружище, — произнес Люпен. Конечно, загадку было бы легче разрешить, если бы у нас были и остальные предметы, которые разбросала глупая собака. Но мне все-таки кажется, что, пораскинув мозгами, можно выйти из положения. Ты ведь в этом мастак. Что скажешь?

Ганимар стиснул зубы. Он покорно выслушивал люпеновскую болтовню, но чувство собственного достоинства приказывало ему не отвечать ни единым словом, ни даже кивком, который мог бы сойти за согласие или за критику.

— Я вижу, что наши мнения полностью совпадают, — продолжал Люпен, словно не замечая молчания инспектора.— Итак, на основании вещественных доказательств я выношу следующее заключение по этому делу. Вчера вечером, между девятью и полуночью, некую эксцентричную девицу ударил ножом, а затем задушил хорошо одетый господин в монокле, завсегдатай бегов, с которым вышеупомянутая девица до этого съела три пирожных-безе и эклер с шоколадным кремом.

Люпен закурил сигарету и схватил Ганимара за рукав:

— Э, да ты опешил, главный инспектор! Ты воображал, что в уголовных делах профанам такие фокусы не под силу. Заблуждение, сударь! Люпен жонглирует дедуктивными выводами не хуже любого детектива из романа. Доказательства? Наглядные и до смешного элементарные!

И он пустился в объяснения, растолковывая значение каждой улики.

— Итак, вчера вечером после девяти (на этом обрывке газеты стоит вчерашнее число и подзаголовок «вечерний выпуск», кроме того, как видишь, к бумаге приклеился кусочек желтой бандероли, которой доставляют номера подписчикам, а приносят их, как видишь, только с девятичасовой почтой) — итак, после девяти часов хорошо одетый господин (посмотри внимательно на край стеклянного осколка — в нем дырочка, как у монокля, а моноклем пользуются лишь аристократы) вошел в кондитерскую (вот тонкая картонка, похожая на коробку,— на ней еще заметны следы крема от безе и эклера, которые все обычно покупают). С коробкой в руках господин в монокле отправился к юной особе, об эксцентричности которой свидетельствует алый шарф. Придя на свидание, он по неизвестной причине ударил девушку ножом, а затем удушил шарфом (возьми лупу, главный инспектор, и ты увидишь на красном шелке темные пятна — следы ножа, который об него вытирали, а здесь — кровавый отпечаток руки). Совершив преступление, он, чтобы не оставлять следов, достал из кармана газету, на которую подписан, специальную газету о бегах (прочти этот отрывок) — ее название ты легко установишь — и веревку — явно, часть хлыста (эти две детали доказывают, что наш тип играет на бегах и сам держит лошадей — не так ли?). Затем он подобрал осколки монокля, шнурок которого лопнул во время схватки. Он отстриг ножницами (вот, гляди, следы от них) запачканную кровью часть шарфа, оставив, без сомнения, другую половину в судорожно сжатых пальцах жертвы. Он смял в комок картонную коробку, собрал все прочие вещи, которые могли его уличить (нож, например) — они потом, должно быть, свалились в Сену, — завернул все в газету и привязал для тяжести хрустальную чернильницу. Затем смылся. Минутой позже сверток упал на баржу. Вот и все. Уф! Даже вспотел. Твое мнение, инспектор?

Он посмотрел на Ганимара, чтобы оценить эффект, который произвела его речь. Но инспектор продолжал хранить молчание.

Люпен расхохотался:

— В глубине души ты потрясен. Но ты ждешь подвоха: «Почему, мол, этот чертов Люпен отдает мне дельце, вместо того чтобы самому им заняться, отыскать убийцу и обчистить его?» Вопрос, разумеется, логичный, но… Есть одно но: у меня нет времени. Я сейчас занят по горло. Ограбление в Лондоне, в Лозанне, подмененный ребенок в Марселе, спасение девушки, которую подстерегает смерть,— все на меня свалилось сразу. И тогда я подумал: «А не передать ли дело моему другу Ганимару? Теперь, когда оно наполовину распутано, он вполне с ним справится. А какую службу я ему сослужу! Как сможет он отличиться!»

Сказано — сделано. В восемь утра я послал тебе навстречу типа с апельсиновыми корками. Ты попал на крючок и в девять уже трепыхался здесь.

Люпен встал. Подойдя к инспектору, он произнес, глядя ему прямо в глаза: — Вот и все. История окончена. Вскоре ты, вероятно, узнаешь профессию покойной: какая-нибудь танцовщица или певичка из кафешантана. И еще — похоже, что преступник живет неподалеку от Пон-Нефа и, скорее, на левом берегу. Итак, все улики налицо. Я вручаю их тебе. Трудись! У меня остается только кусок шарфа. Если тебе будет нужен весь шарф целиком, принеси мне другой конец, тот, что правосудие обнаружит на шее убитой. Принеси его ровно через месяц, день в день — 28 декабря в десять утра. Ты обязательно меня застанешь. И не сомневайся, все это очень серьезно, дружище, клянусь тебе. Никакого подвоха. Смело вперед! Ах да, еще одна важная деталь. Когда будешь арестовывать типа в монокле, помни — он левша. Прощай, старина, желаю удачи!

Люпен круто повернулся, открыл дверь и исчез, прежде чем Ганимар подумал, что надо что-то предпринять. Инспектор сорвался с места, но быстро обнаружил, что ручка двери не поворачивается — замок был неизвестной ему конструкции. Понадобилось десять минут, чтобы развинтить его, и еще десять потратить на входную дверь. Когда Ганимар спустился вниз, у него не было никаких шансов настичь Арсена Люпена.

Но ОН И не думал об этом. Люпен внушал ему смешанное чувство страха и злости, невольного преклонения и смутного ощущения безнадежности любых усилий — он чувствовал, что никогда не справится с подобным противником. Он преследовал его по велению сердца и долга, но вечно боялся, что грозный мистификатор оставит его в дураках, выставит на посмешище перед публикой, всегда готовой посмеяться над его неудачами.

Да и вся эта история с красным шарфом казалась ему крайне подозрительной. Любопытно, конечно, со многих точек зрения, но до чего неправдоподобно! И как плохо объяснение Люпена, при всей его внешней логичности, выдерживало серьезный анализ.

«Нет,— сказал себе Ганимар, — все это вздор… Куча предположений и ни на чем не основанных гипотез. Я на это не клюну».

Когда он добрался до набережной Орфевр, 36, он твердо решил считать происшествие сущей ерундой.

Он поднялся в отдел Сюрте. Один из коллег спросил его:

— Ты видел шефа?

— Нет.

— Он тебя только что спрашивал.

— Спрашивал?

— Да. Поезжай к нему.

— Куда?

— На улицу Берн… Сегодня ночью совершено убийство.

— Правда? Кого убили?

Толком не знаю… Кажется, певицу из кафешантана.

— Черт меня побери! — только и мог прошептать Ганимар. Через двадцать минут он вышел из метро и направился на улицу Берн.

Убитая, известная в театральном мире под прозвищем Дженни Сапфир, жила в скромной квартирке на третьем этаже. Полицейский провел инспектора в дальнюю комнату, где уже находились следователь, начальник Сюрте господин Дюдуи и судебный врач.

Оглядевшись, Ганимар вздрогнул. Он увидел лежащий на диване труп молодой женщины, судорожно зажавшей в руке обрывок красного шарфа. На плече, сквозь глубокий вырез платья, видны были две раны. Кровь на них уже запеклась. На лице, искаженном конвульсиями и почерневшем, застыла гримаса безумного страха.

Судебный медик, закончивший осмотр, произнес:

— Мои предварительные выводы совершенно однозначны. Жертву сначала дважды ударили ножом, потом задушили. Смерть наступила от асфиксии.

— Черт меня побери! — вновь произнес Ганимар, вспомнив слова Люпена, его описание преступления.

Следователь возразил:

— Но на шее нет синяков.

— Удушить могли шелковым шарфом, который носила жертва, — заявил врач. — Защищаясь, она уцепилась за него обеими руками.

— Но почему, — спросил следователь, — осталась только половина? Где другая часть?

— Другую, наверняка запачканную кровью, скорее всего, унес убийца. Хорошо видно, что кусок торопливо откромсали ножницами.

— Черт меня побери, — в третий раз пробормотал сквозь зубы Ганимар. — Мерзавец Люпен все предсказал, как будто видел это собственными глазами.

— А каковы мотивы преступления? — поинтересовался следователь. — Замки взломаны, в шкафах все вверх дном. У вас есть какие-нибудь предположения, господин Дюдуи?

Начальник Сюрте ответил:

— Я позволю себе выдвинуть гипотезу, основанную на показаниях служанки. Убитая, обладавшая скромными певческими данными, но славившаяся красотой, два года тому назад совершила поездку в Россию, откуда вернулась с великолепным сапфиром, подарком какого-то вельможи. Дженни Сапфир, как прозвали ее с тех пор, очень гордилась им, хотя из предосторожности никогда не носила. Приходится предположить, что причиной преступления был этот самый сапфир.

— A горничная знала, где хранится камень?

— Нет, этого не знал никто. Беспорядок в комнате, скорее всего, свидетельствует о том, что убийце это тоже было неизвестно.

— Надо безотлагательно допросить горничную, — сказал следователь.

Господин Дюдуи отвел инспектора в сторону:

— У вас странный вид, Ганимар. Что стряслось? Вы кого-то подозреваете?

— Никак нет, шеф. — Тем хуже. Служба Сюрте нуждается в громком деле. Уже несколько подобных преступлений остались нераскрытыми. На этот раз убийца должен быть пойман, и побыстрее.

— Трудновато, шеф.

— Но это необходимо. Послушайте, Ганимар. По словам горничной, Дженни Сапфир вела очень размеренный образ жизни. В течение целого месяца каждый вечер после театра ей наносил цветы какой-то господин, остававшийся у нее с половины одиннадцатого до полуночи. «Он светский человек, — утверждала Дженни Сапфир, — он хочет на мне жениться», Но этот светский человек принимал все мыслимые предосторожности, чтобы остаться незамеченным, поднимал воротник и опускал поля шляпы, когда проходил мимо привратницкой. А Дженни Сапфир еще до его прихода отпускала горничную. Надо отыскать этого типа.

— Он не оставил никаких следов?

— Ни малейших. Ясно, это крепкий орешек. Он все тщательно подготовил и пошел на мокрое дело, надеясь выйти сухим из воды. Я рассчитываю на вас, Ганимар.

— Вы рассчитываете на меня, шеф? — переспросил инспектор. — Ну что ж… поглядим… я не отказываюсь, однако…

Он заметно нервничал. Его возбужденное состояние поразило господина Дюдуи.

— Однако, — продолжал Ганимар,— я клянусь вам, слышите. Шеф, клянусь…

— В чем вы клянетесь?

— Ни в чем… Поживем — увидим.

И лишь на улице, оставшись один, Ганимар договорил фразу до конца. Договорил он ее громко, в полный голос, злобно топнув ногой:

— Но только, клянусь Богом, я обойдусь своими силами. Я не воспользуюсь сведениями, которые всучил мне этот негодяй. Нет, никогда…

Честя Люпена на все лады, злясь, что ввязался в это дело, но твердо решив его распутать, инспектор бесцельно бродил по улицам. Он пытался успокоиться, мыслить логично и постараться отыскать среди разрозненных фактов какую-нибудь неприметную деталь, ускользнувшую от Люпена, которая вывела бы его на след.

Наспех пообедав в погребке, он продолжил прогулку и вдруг становился — пораженный и смущенный. Он попал во двор того самого дома на улице Сюрен, куда Люпен завлек его несколько часов назад. Какая-то сила, более могучая, чем его воля, вновь привлекла его сюда. Разгадка тайны была здесь. Здесь были все условия задачи. Утверждения Люпена оказались столь точны, выводы столь справедливы, что Ганимару, до глубины души потрясенному чудесно сбывшимся предсказанием, ничего не оставалось, как продолжить расследование с того места, где остановился его враг. Не в силах более сопротивляться, он поднялся на четвертый этаж. Квартира была открыта. Никто не притронулся к вещественным доказательствам. Он сунул их в карман.

С этого момента он действовал совершенно механически, словно подчиняясь воле хозяина, которого не смел ослушаться. Если предположить, что незнакомец жил неподалеку от Пон-Неф, то надо было найти по пути от моста до улицы Берн большую кондитерскую, открытую допоздна, где были куплены пирожные. Поиски оказались недолгими. Хозяин кондитерской у вокзала Сен-Лазер предъявил Ганимару картонные коробки, идентичные той, что была у него. Вдобавок одна из продавщиц вспомнила, что вчера вечером обслуживала господина в монокле, прятавшего лицо в меховой воротник.

«Вот и первая улика подтвердилась, — подумал инспектор. Наш тип действительно носит монокль».

Затем он склеил клочки газеты, посвященной бегам, и показал их киоскеру, который легко узнал «Терф иллюстре». Потом он отправился В редакцию газеты, попросил список подписчиков и пометил себе адреса тех, кто жил рядом с мостом Пон-Неф, в первую очередь — раз так сказал Люпен — на левом берегу реки.

Придя в Сюрте, он вызвал полдюжины агентов и разослал их с соответствующими инструкциями. В семь часов вечера вернулся последний из них и принес добрую весть. Некий господин Превай, подписчик «Терфа», жил в бельэтаже дома на набережной Августинцев. Вчера вечером он вышел, одетый в меховую шубу, взял у консьержки почту, газету «Терф иллюстре» и вернулся только к двенадцати. Этот господин носил монокль. Он был завсегдатаем бегов, держал лошадей, на которых ездил сам, а также сдавал их внаем.

Ганимара поразил отчет агента: уж слишком стремительно развивалось следствие и результаты полностью совпадали с предсказаниями Люпена. В который раз убеждался он в его удивительных, безграничных способностях. За всю свою долгую жизнь Ганимар не сталкивался с подобной проницательностью, остротой и ясностью ума.

Он отправился к господину Дюдуи:

— Все готово, шеф. У вас есть ордер?

— Что?

— Все готово для ареста, шеф.

— Вы знаете, кто убил Дженни Сапфир?

— Да!

— Но как вам это удалось? Объясните же!

Ганимар почувствовал угрызения совести, покраснел, но все-таки ответил:

— Дело случая, шеф. Убийца выбросил в Сену все, что могло его скомпрометировать. Часть вещей обнаружили и передали мне.

— А кто обнаружил?

— Лодочник, который предпочел остаться неизвестным. Но Я получил все необходимые улики. Задача оказалась простой.

И инспектор рассказал, как он действовал.

— Вы называете это делом случая! — вскричал господин Дюдуи. — Вы говорите, что задача была простой! Да ведь это самая блестящая ваша операция! Доведите ее самолично до конца, дорогой Ганимар, и будьте осторожны.

Ганимару тоже не терпелось поскорее завершить дело. Он отправился на набережную Августинцев со своими людьми и расставил их вокруг дома. Консьержка на расспросы ответила, что жилец, как обычно, ужинает в городе, но потом всегда заходит домой.

И действительно, около девяти часов консьержка, выглянувшая из окна, предупредила Ганимара, который тотчас негромко свистнул в свисток. Господин в цилиндре и меховой шубе шел по тротуару вдоль набережной Сены. Он пересек мостовую и направился к дому.

Ганимар устремился ему навстречу:

— Господин Превай, если не ошибаюсь?

— Мне поручено.

Он не успел договорить. При виде людей, возникших из темноты, Превай быстро отскочил назад и, повернувшись лицом к противнику, прислонился к двери лавочки, что находилась на первом этаже (ставни ее были опущены).

— Не подходите! — крикнул он.— Я вас не знаю.

Правой рукой он поднял тяжелую трость, а левой, заведенной за спину, казалось, пытался открыть дверь.

Ганимару почудилось, что он может убежать, воспользовавшись каким-нибудь потайным ходом.

— Ну-ка, без глупостей,— сказал он, подходя к нему. Ты пойман. Сдавайся.

Ганимар уже перехватил трость, как вдруг вспомнил предостережение Люпена: Превай был левшой, и левой рукой он нащупывал револьвер. Инспектор мгновенно пригнулся, заметив быстрое движение незнакомца. Раздались два выстрела, но пули полетели мимо. В следующую секунду Превай получил сокрушительный удар в челюсть, уложивший его на месте. В девять он уже был в тюрьме.

В ту пору Ганимар уже имел завидную репутацию. Столь оперативная и простая поимка преступника прославила его имя. Превая обвинили во всех нераскрытых преступлениях, газеты превозносили подвиги Ганимара.

Поначалу следствие продвигалось быстро. Прежде всего установили, что Превай, он же Тома Дерок, уже имел дело полицией. Кроме того, хотя во время обыска у него дома новых улик не обнаружилось, все же был найден моток веревки, похожей на ту, которой был перевязан сверток, а также нож, которым могли быть нанесены раны, обнаруженные на теле жертвы.

Но через неделю все переменилось. Превай, который до того отказывался отвечать на вопросы, с помощью адвоката выдвинул несокрушимое алиби: в вечер убийства он был в Фоли-Бержер. И действительно, в кармане его смокинга нашли билет с номером места и программку — оба на то самое число.

— Ваше алиби сфабриковано, — заявил судебный следователь.

— Докажите,— ответил Превай.

Были проведены очные ставки. Продавщица из кондитерской вроде бы узнала человека в монокле. Консьержка с улицы Берн вроде бы узнала господина, посещавшего Дженни Сапфир. Но утверждать что-либо наверняка они не решались.

Итак, дознание положительных результатов не дало. Для серьезного обвинения не было твердой опоры.

Судебный следователь вызвал к себе Ганимара и поведал о своих затруднениях.

— Я не могу более упорствовать, мне не хватает доказательств.

— Но ведь вы-то убеждены в его виновности, господин следователь. Превай бы дал спокойно себя арестовать, если бы был чист.

— Он говорит, что принял вас за грабителей. Он также утверждает, что не был знаком с Дженни Сапфир, и, по правде говоря, мы не нашли никого, кто бы его опроверг. Кроме того, если считать, что сапфир украден, то у него мы камень не обнаружили.

— Равно как и ни в каком другом месте,— возразил Ганимар.

— Допустим, но это не улика против него. Знаете, что нам нужно и как можно быстрее? Другой конец красного шарфа.

— Другой конец?

Да, ведь если убийца его унес, на нем остались кровавые отпечатки пальцев.

Ганимар ничего не ответил. Уже несколько дней назад он почувствовал, что приключение неотвратимо стремится к развязке. Иных улик не существовало. Шелковый шарф, и только он доказывал виновность Превая. А от этого целиком зависело будущее Ганимара. Он нес ответственность за арест, его прославивший, создавший ему репутацию самого грозного борца с преступностью. Если Превая отпустят, он станет всеобщим посмешищем.

К несчастью, единственная неопровержимая улика находилась кармане у Люпена. Как ее заполучить?

Ганимар усиленно занялся делом, перепробовал все пути, перепроверил ход следствия, провел множество бессонных ночей, разгадывая историю преступления на улице Берн, восстановил прошлую жизнь Превая, разослал десяток агентов на поиски сапфира. Все было напрасно.

27 декабря следователь, столкнувшись с ним в коридоре Дворца Правосудия, осведомился:

— Итак, господин Ганимар, что нового?

— Ничего, господин следователь.

— В таком случае я закрываю дело.

— Подождите еще денек.

— Зачем? Нужна другая половина шарфа, она у вас?

— Она будет у меня завтра.

— Завтра?

— Да, но для этого дайте мне ваш фрагмент.

— А что я получу взамен?

— Взамен я обещаю восстановить весь шарф целиком,

— Хорошо.

Ганимар вошел в кабинет следователя. Оттуда он удалился с шелковым лоскутом. «Разрази меня гром! — ворчал он. — Да, я отправляюсь за уликой и добуду ее! Если только господин Люпен осмелится прийти на свидание». В глубине души он не сомневался, что господину Люпену чего-чего, а смелости достанет, и именно это бесило его. Почему Люпену так нужна была та встреча? Какую цель он преследовал?

Тревожась, злясь, пылая ненавистью, он твердо решил принять все меры, чтобы не только не попасть в ловушку, но, раз уж представилась возможность, поймать врага в западню. И наутро, 28 декабря, в день свидания, назначенный Люпеном, Ганимар, осмотрев за ночь весь особняк на улице Сюрен, убедившись, что из дома не было другого выхода, кроме парадной двери, заранее предупредив своих людей, что предстоит опасная операция, прибыл на поле битвы.

Он оставил агентов в кафе. Приказ был ясен: если он выглянет в окно или, наоборот, не вернется в течение часа, агенты должны ворваться в дом и арестовать всех, кто попытается выйти.

Главный инспектор удостоверился, что револьвер в исправности и легко вынимается из кармана. Затем он поднялся наверх. Он с изумлением увидел, что в квартире все осталось, как было: двери распахнуты, замки взломаны. Убедившись, что окна большой комнаты выходят на улицу, он осмотрел остальные помещения — пусто.

— А Люпен-то струсил, — пробурчал он, втайне радуясь.

— Глупец! — произнес голос у него за спиной.

Обернувшись, он увидел на пороге старого рабочего в халате маляра.

— Можешь больше не искать, — сказал незнакомец. — Это я Люпен. Сегодня утром я нанялся в маляры к подрядчику. Сейчас у нас обеденный перерыв, и я решил зайти.

Он посмотрел на Ганимара, улыбнулся и воскликнул;

— Правда, правда! По твоей милости, старина, я пережил чертовски тревожную минуту. Но я не отдам ее за десять лет своей жизни, а я ведь так тебя ценю! Что скажешь, приятель? Как все просчитано, угадано — от и до! Ловко я дельце-то раскрутил? Как я раскрыл тебе тайну шарфа? А безупречность анализа? Ни одного пробела в цепи доказательств, ни одного слабого звена. Настоящий интеллектуальный шедевр. Интуиция доказала мне все, что было и что будет — от поимки преступника до твоего прихода сюда в поисках улики. Какое поистине чудесное озарение! Шарф у тебя?

— Да, половина. А где вторая?

— Вот она. Соединим концы.

Они выложили на стол по куску шелка. Следы разреза полностью совпали. Цвет был тот же самый.

— Но я полагаю, — сказал Люпен, — что ты явился сюда не только за этим. Ну конечно, ты жаждешь увидеть кровавые следы. Пойдем туда, Ганимар, здесь темно.

Они прошли в соседнюю комнату, действительно более светлую, окна которой выходили во двор, и Люпен приложил шарф к стеклу.

— Взгляни-ка, — сказал он, уступая место Ганимару. Инспектор задрожал от радости: отпечатки пальцев и ладони были отчетливо видны. Неопровержимая улика! Окровавленной рукой, рукой, ранившей Дженни Сапфир, убийца схватил шарф и затянул вокруг шеи жертвы.

— Это отпечаток левой ладони, — заметил Люпен. — Как видишь, в моем предостережении нет ничего сверхъестественного. Хоть я и позволяю тебе признавать мое интеллектуальное превосходство, мне не хочется, чтобы ты считал меня колдуном.

Ганимар быстро сунул кусок шарфа в карман. Люпен одобрительно кивнул:

— Ну конечно, приятель, он твой. Всегда рад доставить тебе удовольствие. Вот видишь, нет тут никакой ловушки, простая любезность, дружеская услуга… И еще, признаюсь, любопытство… Мне хотелось взглянуть на другую половину… Ту, что была у полиции. Да не волнуйся ты… Не волнуйся, говорю, сейчас отдам. Подожди немного.

Пока Ганимар против воли слушал его болтовню, Люпен небрежно играл с кисточкой на конце шарфа:

— Какие искусницы женщины, занимающиеся рукоделием. Ты ведь обратил внимание во время следствия, что Дженни Сапфир была большая мастерица: шила себе платья, делала шляпки. Ясно, что и шарф она изготовила сама. Он явно самодельный, ЭТО сразу заметил. Любопытный от природы, как я имел честь тебе сообщить, я тщательнейшим образом осмотрел тот шелковый лоскут, которой ты только что спрятал в карман. Внутри кисточки я обнаружил образок, который бедная девушка зашила уда как талисман. Трогательная деталь, не правда ли? Маленький образок Богоматери Заступницы…

Инспектор как завороженный не сводил с него глаз. Люпен продолжал:

— Я подумал: надо исследовать другую половину шарфа, ту, что полиция найдет на шее жертвы, ту, что наконец-то у меня в руках. У нее тоже должна быть кисточка на конце. А вдруг там тайник и в нем что-то спрятано? Ты только посмотри, дружище, как ловко все сделано. И как просто! Взяли моток шелковых ниток и обвязали деревянное яйцо, оставив в середине пустоту, тайничок, крохотный разумеется, но вполне достаточный для образка или чего-то другого… Драгоценности, например… Сапфира…

В этот момент он кончил распутывать шелковые нити и извлек из кисточки великолепный голубой камень, удивительный по чистоте и огранке.

— Ну что я тебе говорил, дружище?

Он поднял голову. Инспектор, белый как полотно, остолбенело таращил глаза на сверкающий камень. Смысл махинации наконец-то дошел до него.

— Скотина! — выругался он сквозь зубы, совсем как в их первую встречу. Двое мужчин стояли лицом к лицу.

— Дай сюда! — произнес инспектор.

Люпен протянул ему шарф.

— Сапфир! — Приказал инспектор.

— Глупец!

— Дай сюда или…

— Или что, дубина? — вскричал Люпен. Да ты всерьез решил, что я задаром сбагрил тебе это дельце?

— Дай сюда!

Ты что, впервые меня увидел? Ну и ну! Вот уже четыре недели я вожу тебя, как собачку на поводке, и ты вздумал… Да полно, дружок. Пойми, ты весь месяц изображал из себя дрессированного пуделя… Ганимар, шерш… апорт… к ноге… молодец, хороший песик… Служи… Сахарку?

Сдерживая гнев, Ганимар думал только об одном — быстрее позвать своих людей. А поскольку комната выходила во двор, то он понемногу, кружным путем начал подкрадываться к двери. Одним прыжком он подскочит к окну, высадит стекло…

— И все-таки, — продолжал Люпен, — как можно быть такими дураками — что ты, что все ваши. Сколько времени у вас был шарф, и никому в голову не пришло пощупать его хорошенько, поинтересоваться, почему бедная девушка так за него цеплялась! Никому! Вы действуете наобум, не размышляя, ничего не рассчитывая наперед.

Инспектор достиг своей цели. Воспользовавшись мгновением, когда Люпен чуть отступил, он резко повернулся и схватился за дверную ручку. И тут у него вырвалось проклятие — ручка не сворачивалась.

Люпен расхохотался:

— Даже это! Даже это ты не предусмотрел! Ты ставишь мне западню и не допускаешь, что я могу ее заранее учуять. Ты покорно следуешь за мной в эту комнату, ничего не заподозрив, не вспомнив, что замки снабжены специальными устройствами! Ну, только честно, что ты на это скажешь?

— Что скажу? — проревел взбешенный Ганимар. Молниеносным движением он выхватил револьвер и прицелился прямо в ухмыляющуюся физиономию.

— Руки вверх! — вскричал он.

Люпен преспокойно пожал плечами:

— Снова промах.

— Руки вверх, я тебе говорю!

— Снова промах. Пушка-то не стреляет.

— Что?

— Твоя служанка, старая Катрин, работает на меня. Она подмочила патроны сегодня утром, пока ты пил кофе с молоком.

Ганимар вне себя сунул револьвер в карман и бросился на Люпена.

— Ну а теперь что? — поинтересовался тот, остановив его ударом ноги под коленную чашечку.

Они почти касались друг друга полами одежды. В их взглядах горел вызов, казалось, еще немного — и соперники схватятся врукопашную.

Однако схватка не состоялась. Воспоминание о предыдущих поединках делало ее бессмысленной. Груз прошлых поражений тщетных атак, сокрушительных ответных ударов Люпена сковывал Ганимара. Он чувствовал, что поделать ничего уже нельзя. Перед силой Люпена не мог устоять никто. Тогда стоит ли пытаться?

— Не правда ли, — ласково произнес Люпен, — лучше оставить все, как есть? Вспомни, дружище, что принесло тебе это приключение: славу, уверенность в скором повышении, а в итоге — обеспеченную старость. Неужели тебе еще нужны сапфир и голова бедного Люпена? Это было бы несправедливо. Не говоря о том, что бедняга Люпен спас тебе жизнь. Да, да, сударь! Кто предупредил тебя, что Превай левша? Так-то ты меня благодаришь! Не очень великодушно, Ганимар. Право, ты меня огорчаешь.

Продолжая болтать, Люпен совершил тот же маневр, что ранее Ганимар, и оказался у двери. Инспектор понял, что враг сейчас ускользнет. Презрев осторожность, он попытался преградить ему дорогу, но сильнейший удар головой в живот отбросил его к противоположной стене.

Тремя движениями Люпен отвел пружину, повернул ручку, открыл дверь и исчез, смеясь во все горло.

Через двадцать минут, когда Ганимар присоединился к своим людям, один из них доложил:

— Тут маляр вышел из дома, когда его товарищи с обеда возвращались. «Передайте, — говорит,— это письмо вашему начальнику». — «Какому начальнику?» — спрашиваю. Но он был уже далеко. Должно быть, это вам.

— Давай.

И Ганимар распечатал конверт. На листке в спешке было нацарапано:

«Позволь предостеречь тебя, дружище, от излишней доверчивости. Если некто говорит тебе, что патроны в револьвере подмочены, то как бы сильно ты ни верил ему — пусть он даже зовется Арсен Люпен, — не позволяй себя дурачить. Выстрели сперва, и если этот некто отправится к праотцам, ты убедишься, во-первых, что патроны сухие, а во-вторых, что старая Катрин — честнейшая из служанок.

В ожидании дня, когда я буду иметь счастье познакомиться с ней, прими, любезный друг, уверения в совершеннейшем почтении от преданного тебе Арсена Люпена.

Оцените статью
Добавить комментарий