Семья Миллеров

Семья Миллеров — первая глава из классической биографии королевы детектива Агаты Кристи, написанной Дженет Морган Жизнь Дамы Агаты.

***

Время начала жизни будущей королевы детектива овеяно тревожной романтикой. Для безмятежных обитателей Торки — приморского курортного городка в графстве Девон, где родилась Агата Кристи, — конец девятнадцатого века казался мирным полуднем блистательной викторианской эпохи. Они не замечали, как сумерки постепенно сгущаются над его террасами, садами и набережной. И от четы Миллеров — родителей Агаты, людей, казалось бы, вполне преуспевающих, — удача тоже стала исподволь, понемногу отворачиваться. Впрочем, у Миллеров, как и у любого обычного с виду семейства, за внешним благополучием таилось много всякой всячины.

Из троих детей Миллеров Агата была младшей. Ее старшую сестру Медж отличала безудержная страсть к перевоплощению — она обожала переодевания, чем сильно раздражала вначале своих учителей, а потом мужа, — ее неожиданные выходки иной раз смущали чинных гостей, но очень забавляли ее друзей. У брата, Монти, тоже был своеобразный талант: несколькими небрежными штрихами карандаша он умел так изобразить окружающих, что те весьма обижались, особенно женщины.

Фредерик, отец Агаты, обаятельный и беззаботный американец, страстно увлекался любительскими спектаклями, очень следил за своим здоровьем, но совершенно не интересовался собственными денежными делами. Мать, Кларисса — родные звали ее Кларой, — прелестная, немного капризная, но очаровательная, страстно увлекалась спиритизмом и, как поговаривали, в самом деле была неплохим медиумом. Обоих родителей Агата обожала, но с матерью ее соединили особенно крепкие нити.

С детства изведав и достаток и нужду, Клара стремилась оградить детей от жестокости жизни. Эта слепая и властная материнская любовь накрепко привязала к ней Агату, что со временем стало для дочери источником страданий. Вообще, чтобы лучше понять характер Агаты, имеет смысл поближе познакомиться с ее родственниками, в первую очередь с теми, кто оказал на нее особенное влияние: помимо матери, это две незаурядные женщины, сумевшие самостоятельно пробить себе дорогу в жизни, — бабушка Мэри-Энн и двоюродная бабушка Маргарет.

Родственные связи в судьбе самой писательницы сыграли не меньшую роль, чем в сюжетах ее детективов. Для удобства представим ее родословную в виде схемы:

Рано осиротев, Мэри-Энн и Маргарет Вест вместе с десятью братьями и сестрами воспитывались на ферме у бездетных родственников в Сассексе. В 1851 году руки Мэри-Энн попросил капитан Фредерик Бомер, причем настаивал на немедленной женитьбе. Поскольку ему было тридцать шесть, а ей — всего шестнадцать, ее приемные родители колебались и советовали девушке подождать, однако капитан, упирая на то, что его полк вот-вот должны перевести за границу, требовал, чтобы свадьба состоялась как можно быстрее. В конце концов он своего добился. У Мэри-Энн и Фредерика родилось пятеро детей (один мальчик умер в раннем возрасте), единственная дочь — Клара (Кларисса) — появилась на свет в 1854 году в Белфасте.

В 1863 году капитан Бомер, расквартированный в это время со своим полком на острове Джерси, упал с лошади и разбился насмерть, оставив двадцатисемилетнюю Мэри-Энн с четырьмя детьми на руках практически без средств к существованию. Впрочем, она была превосходной рукодельницей, так что вышивка картин и модных тогда ширм и экранов стала неплохим подспорьем к небольшой пенсии за мужа. Иных источников не было: Фредерик, ввязавшись в какую-то финансовую авантюру, спустил все свои сбережения, и молодая вдова едва сводила концы с концами. В сохранившихся «Исповедях» — семейном дневнике под старомодной надписью на переплете «Альбом для записей мыслей, чувств и прочего» — она назовет эту пору своей жизни «порой тревог».

Тем временем Маргарет, старшая сестра Мэри-Энн, поступила на работу в большой отель в Портсмуте — это место она получила по протекции тетки, в течение долгих лет служившей там секретарем и снискавшей общее уважение. Маргарет, тоже прекрасно зарекомендовавшая себя на службе, в апреле 1863 года в возрасте двадцати шести лет выходит замуж за овдовевшего американца Натаниэла Фрери Миллера.

Натаниэл, родом из Ист-Хэмптона, штат Массачусетс, был преуспевающим бизнесменом, сотрудником одной из нью-йоркских фирм. От первой жены, медсестры, у Натаниэла был единственный ребенок, сын Фредерик Элви Миллер. После смерти матери Фредерик воспитывался у дедушки с бабушкой в Америке, но когда отец женился во второй раз и поселился в Англии, где возглавил манчестерский филиал своей фирмы, Фредерик приехал навестить Натаниэла и Маргарет. У них он и встретился с Кларой.

Дело в том, что Мэри-Энн потеряла мужа всего через две недели после замужества Маргарет. Узнав об этом, Маргарет сразу же написала сестре, предложив забрать одного из четверых детей и воспитывать его как своего собственного ребенка. Мэри-Энн, будучи в полном отчаянии от своего бедственного положения, решается принять это предложение и отправляет Клару на север, к тете и дяде. Девятилетней девочке было тоскливо и одиноко в чужом доме. И всю жизнь Клара считала, что мать выбрала именно ее потому, что больше любила сыновей, хотя на самом деле Мэри-Энн, скорее всего, просто понимала, что девушке будет куда труднее самостоятельно пробиться в жизни. В то время для Клары главным утешением стала ее любимая книга «Король золотой реки», привезенная еще с Джерси. Ей непременно хотелось прочесть эту повесть дяде Натаниэлу — историю про одинокого, но решительного мальчика, который сумел победить собственное одиночество и отчаяние благодаря своей честности, верности и доброму сердцу. Тихая и впечатлительная Клара знала, конечно, что тетя и дядя ее очень любят, но в глубине души все равно чувствовала себя такой же обделенной и непонятой, как маленький герой этой книги, и берегла ее всю жизнь (как впоследствии и Агата).

Воспитание Клара получила обычное для девушки конца Викторианской эпохи. В семнадцать лет она, как полагалось тогда, высказала свои склонность и вкусы в «Исповедях». Лучшими мужскими чертами, по ее мнению, являлись решительность, мужество, честь; женщине же подобали утонченность, искренность и верность. Ее любимыми занятиями были чтение и беседы, а главной чертой характера, по собственному определению, «большая любовь к детям». Она хотела бы стать «более терпимой», а самой заветной мечтой было «длинное платье». Клара восхищалась Лэндсиром¹ и Мендельсоном, Теннисоном и Флоренс Найтингейл², обожала романы мисс Малок, любила мороженое и американскую газировку, а на вопрос «Кем бы вы хотели быть, если бы не были собой?» решительно ответила: «Мальчишкой-школьником».

Когда Клара перебралась к Миллерам, Фредерику, американскому пасынку тети Маргарет, было семнадцать лет. Молодые люди познакомились и подружились, хотя между ними было целых восемь лет разницы, и к тому же судьбы их складывались очень по-разному: если Клара росла домашним ребенком в тихой Англии, то Фредерик, получив образование в Швейцарии, вкусил в Америке всех радостей светской жизни. Как позже рассказывал один из его друзей Агате, «он был принят в лучшем нью-йоркском обществе. Как члена Объединенного клуба его все знали, а большинство членов клуба были нашими хорошими друзьями и очень его любили». После женитьбы Фредерика на Кларе их имена появились в нью-йоркском «Светском списке». В собственном экземпляре списка Фредерик синим карандашом отметил имена своих многочисленных друзей и знакомых из лучших семей Нью-Йорка, Филадельфии и Вашингтона.

Образ жизни, который вел Фредерик, превосходно описан в романах Генри Джеймса и Эдит Уортон. Американское высшее общество, в котором он вращался, было немногочисленным и довольно закрытым — в «Светском списке» 1892 года перечислено не более девяти сотен семей. Их главными занятиями были визиты к друзьям и родственникам, чтение газет, написание писем в клубе, обеды, балы, посещение театров, выставок и концертов, игра в теннис, крокет и карты, курение (весьма серьезное и ответственное дело!), а также нескончаемые разговоры о лошадях и скачках, о яхтах и гонках. Фредерик Миллер, однако, не принадлежал к числу угрюмых молодых людей, описанных в романах того времени, наоборот, по словам Агаты, он был «очень милым человеком».

Он и сам, отвечая на вопросник «Исповедей», в свои двадцать шесть лет характеризует себя как человека «беспечного, отчасти философа, и не слишком энергичного». Своим любимым занятием он называет «ничегонеделанье», а главной чертой характера «то же самое». Из исторических личностей ему особенно по душе король Ричард Львиное Сердце и «провинциальные священники». Наибольшее раздражение и отвращение вызывала «необходимость вставать по утрам», а на вопрос «Кем бы вы хотели быть, если бы не были собой?» он без тени сомнения ответил: «Никем». Только один вопрос вызвал у него прилив энтузиазма — «Любимая еда и напиток», его ответ в альбоме занял целых две строчки: «Бифштекс, отбивная, яблочные оладьи, персики, яблоки. Любые орехи. Много персиков. Горы орехов, тушеная баранина с картошкой и луком. Пудинг с вареньем». А позже приписано: «Горький эль». В том же альбоме он признается, что в женщинах его больше всего восхищает «блогорозумие» (его орфография) и «хорошее настроение». К сожалению, и у Маргарет, и у Клары, и впоследствии у Агаты такая черта характера, как благоразумие, отсутствовала начисто.

Таков был кузен Фред, к которому Клара испытывала искреннюю привязанность. Ведь он был первым мужчиной, сделавшим комплимент одиннадцатилетней девочке по поводу ее прекрасных глаз, а позже он прислал ей, уже семнадцатилетней, голубой с золотым тиснением томик стихов с надписью: «Кларе в знак любви». Клара в ответ послала ему письмо и стихотворение, а потом — бумажник, вышитый маргаритками, золотой монограммой, посвящением и даже алым сердцем, пронзенным двумя стрелами. Вся эта работа стоила ей немалых трудов, поскольку в отличие от матери рукодельницей она вовсе не была, судя по тому, что последняя буква имени «Фредерик» на бумажнике попросту не уместилась. Она также отправила ему целый альбом серьезных и сентиментальных собственных стихов о любви и смерти, о своих чувствах и мечтаниях. Исправления, сделанные рукой Фредерика, свидетельствуют, что он очень внимательно прочел сочиненные кузиной стихи и даже попытался отредактировать их.

Самой живой и веселой в этом поэтическом собрании была поэма «Современный Гименей» — это иронический взгляд на брак, который Клара описывает как чисто прагматическое предприятие. В тот раз она отвергла предложение Фредерика, считая себя «чересчур унылой», а его — «слишком приверженным радостям жизни».

И все-таки кузены поженились — в апреле 1878 года, когда Фредерику было тридцать два, а Кларе двадцать четыре. Месяцем позже, в Швейцарии, она напишет длинную восторженную поэму, посвященную мужу, где благодарит Бога, пославшего ей «друга-ангела», которому можно всецело довериться и которого она сама всегда и во всем поддержит. В трогательных строках, посвященных Фредерику, она и правда изображает его ангелом и молит его «…простить ей этот лист бумаги…». К поэме были приложены два засушенных эдельвейса, цветок горечавки, фиалки и листок клевера. Все это, вместе с украшенным вышивкой бумажником, Фредерик хранил до самой смерти.

Медж — Маргарет Фрери Миллер, первенец Фредерика и Клары, — родилась в январе следующего года в Торки, где Миллеры снимали квартиру. Вскоре родители, забрав с собой Медж, отправились в Америку, где Фредерик наконец представил жену и дочь своим дедушке и бабушке. Там же, в Нью-Йорке, в июне 1880-го, родился сын, Льюис Монтант, названный так в честь лучшего друга Фредерика. Через некоторое время Миллеры с двумя детьми ненадолго вернулись в Англию, планируя затем насовсем перебраться в Америку. Однако когда Фредерику понадобилось срочно поехать в Америку по делам, он предложил Кларе на время своего отсутствия снять в Торки дом. Вместе с уже овдовевшей тогда тетей Маргарет Клара осмотрела с дюжину домов. Один из них так ей понравился, что она решила купить его, что и сделала немедленно, уплатив две тысячи фунтов, оставленных ей в наследство дядей Натаниэлом. Едва только прежняя владелица дома, миссис Браун, произнесла: «Я просто счастлива, дорогая, что именно вы и ваши дети будете здесь жить», как Клара почувствовала себя свободно и непринужденно, восприняв эту фразу как благословение. Вернувшись в Англию, Фредерик с изумлением обнаружил, что жена купила дом там, где сам он не собирался прожить и года, но, будучи человеком добросердечным, уступил желанию Клары. Так и вышло, что они навсегда остались в Англии, в Торки.

Этим благословенным домом было поместье «Эшфилд» на Бартон-роуд. Самого дома давно уже нет, но некоторое представление о нем можно получить по воспоминаниям Агаты и фотографиям того времени. «Эшфилд» был большим и просторным, как и многие виллы в Торки, рассчитанные на семью среднего достатка, — там хватало комнат, чтобы красиво разместить мебель, развесить нарядные портьеры и украсить жилище милыми безделушками. Трудностей с отоплением в те времена не возникало — топливо стоило дешево; несложно было и поддерживать в доме чистоту и порядок — прислуга тоже обходилась недорого. Внешний же облик «Эшфилда» был необыкновенно притягателен благодаря оригинальному архитектурному решению: к прямоугольной двухэтажной основной части с широкими подъемными окнами примыкала трехэтажная пристройка с узкими стрельчатыми, украшенными цветными витражами окнами, выходящими в сад. На крыше теснились трубы, а изящные решетки, увитые плющом, укрывали стены. Веранда, очень просторная, с большими окнами в частом переплете, буквально утопала в зелени. К дому примыкала обширная оранжерея, уставленная плетеной мебелью, пальмами в вазонах и различными экзотическими растениями, а в десяти шагах от нее начиналась лужайка, где с ранней весны цвели гиацинты и тюльпаны. Еще одна теплица, поменьше, использовалась для хранения инвентаря для крокета, поломанных садовых скамеек и тому подобного — она именовалась «Кей-Кей» и примыкала к дому с другой стороны. Агата опишет ее в своей последней книге «Врата судьбы».

Сад, бывший для Агаты в детстве целым миром, казался ей необъятным. Для себя, как писательница вспоминала впоследствии, она делила его на три части: сад за кухней — с грядками овощей и клубники, ягодными кустами и фруктовыми деревьями; главный сад — просторная, вытянутой формы лужайка с растущими на ней буком и кедром, несколькими елями, огромным дубом, араукарией и еще каким-то деревом, которое Агата называла «скипидарным» за его клейкую смолу; и наконец — маленькая ясеневая рощица, через которую можно было пройти к теннисной и крокетной площадкам недалеко от дома. К тому же хотя «Эшфилд» и располагался в старой части города, но от Бартон-роуд начинались плодородные девонские луга и поля, и, быть может, от этого простора у маленькой Агаты и возникло ощущение громадности «Эшфилда» — впрочем, и дом, и сад в самом деле были немалыми.

Просторный дом оказался просто находкой для Фредерика, обуреваемого страстью к коллекционированию. Ведь Торки был фешенебельным курортом, где жили в свое удовольствие далеко не бедные люди, и изобиловал дорогими лавками и магазинами, куда Фредерик всякий раз заглядывал по дороге в яхт-клуб. Лучшим и самым модным считался магазин Д. О. Донахью на Хайер-Юнион-стрит, счета из которого дают прекрасное представление о покупках Фредерика: кофейные столики, футляры для карт, плетеные шкатулки, восточные вазы и кувшины, столовый фарфор, подсвечники из граненого хрусталя, китайские картины-свитки на рисовой бумаге и огромное количество дрезденского фарфора. Другие счета, обнаруженные среди бумаг Фредерика, также показывают, что жили Миллеры на широкую ногу. Джейн, кухарка, каждый день готовила обед из пяти блюд, а в особых случаях приглашались также специальный повар и дворецкий. Клара вела специальную тетрадь «рецептов для Агаты», из которой можно понять, как богато и изысканно сервировался стол при приеме гостей: «Рыбный пирог полагается подавать с палтусом и устрицами. Устрицы необходимо брать консервированные, лучше всего «Империал». В этой импровизированной поваренной книге были рецепты приготовления цыпленка с трюфелями, изысканных закусок из шампиньонов, разнообразных салатов, соусов, приправ, кремов, суфле. К единственному недорогому рецепту — макаронам с сыром — сделано примечание: «Макароны покупать только в итальянском магазине на Грик-стрит», и на полях приписка: «Не лучшее блюдо».

В этом доме 15 сентября 1890 года и родилась Агата — нежданный и обожаемый последыш. Матери уже исполнилось тридцать шесть, а отцу — сорок четыре; Медж была старше Агаты на одиннадцать лет, а Монти на десять. Медж к этому времени училась в школе-интернате мисс Лоуренс в Брайтоне (позже она стала ученицей знаменитой Роденовской школы для девочек), поскольку в ту пору Клара считала женское образование вещью совершенно необходимой. Медж писала своей маленькой сестре:

«Мой любимый цыпленочек… Кто строит тебе большую ванную из кубиков теперь, когда два твоих преданных раба вернулись в школу к своим урокам?»

В этих письмах сквозит веселый, общительный нрав. Вообще Медж была бодрой и крепкой, здоровой девочкой, не красавицей, но очень привлекательной, с живым лицом и подкупающей улыбкой. В семейных «Исповедях» Медж оставила только два слова. На вопрос «Кем бы вы хотели стать, если бы не были собой?» — она написала: «Ослепительной красоткой».

Медж обожала шутки и проделки с переодеванием, вызывавшие у Агаты благоговейный восторг. Она с нескрываемой гордостью рассказывала о том, как однажды Медж нарядилась древнегреческой жрицей и отправилась на вокзал кого-то встречать; как, будучи в Париже, она решила «со всем покончить» и выпрыгнула из окна, но приземлилась на столик, за которым какие-то дамы пили чай. Агата, замирая от, страха, смотрела, как сестра вдохновенно представляет привидение, повторяя загробным голосом: «Я не твоя сестра» — причем с совершенно потусторонним видом. А еще страшнее было, когда Медж, изображая придуманную обеими сумасшедшую по прозвищу Старшая Сестра, живущую в пещере высоко в горах, вытягивала руки и бормотала: «Это же я — твоя сестра Медж. Ты же в этом не сомневаешься? Я — твоя Старшая Сестра».

Несколько сложнее составить себе более или менее полное представление о брате Агаты, Монти. Редкие упоминания о нем есть только в тех черновиках автобиографии писательницы, которые касаются ее раннего детства, «примерно в это время, — пишет она, — Монти исчез из моей жизни». Фактически так оно и было, потому что когда Агата была маленькой девочкой, Монти учился в Хэрроу³, а к тому времени, когда она повзрослела, он уже пропадал где-то за границей. Он бросил Хэрроу, не закончив учебы, и пустился на поиски приключений, полагаясь в жизни большей частью на природное обаяние. Агата рассказывала, что Монти был единственным мальчиком, которому в колледже разрешали держать белую мышь, поскольку он сумел убедить директора, что очень интересуется естественной историей. Она рисует его сорванцом, ведущим странную и волнующую мальчишескую жизнь, увлекающимся опасными лодочными, а позже автомобильными гонками, на которые он иногда брал свою младшую сестренку.

Разумеется, Монти пришлось нелегко в окружении четырех сильных женщин — энергичной, любящей поспорить старшей сестры, импульсивной и проницательной матери и двух строгих бабушек. С одной из семейных фотографий на нас угрюмо смотрит красивый мальчик в застегнутом на все пуговицы мундире — на вид ему с равным успехом можно дать и девять лет, и девятнадцать. В глазах — тоска и скука. Правда, другие снимки показывают нам более раскованного Монти — на одном, например, он изображен сидящим в смокинге, цилиндре и высоченных кожаных сапогах, с выражением какой-то ленивой задумчивости.

Девятнадцатилетний Монти запечатлен на портрете — художник изобразил его спокойным, но каким-то неуверенным, будто он не знает, какой вид ему на себя напустить — фатоватый или ухарский. Его ответы в «Исповедях», которые он забыл подписать, тоже несут оттенок неуверенности, он норовит от них отшутиться. На вопрос «Ваши любимые исторические персонажи?» он отвечает: «Фении»⁴; а на вопрос «Ваше нынешнее душевное состояние?» восклицает: «О! Оно мое!» Лучшим для мужчины он считает «быть просто хорошим парнем». И характерно, что именно Монти в ответ на вопрос «Что такое, по-вашему, бедность?» пишет: «Когда приходится занимать деньги». В облике Монти сквозит какая-то печаль, и хотя он, в отличие от Медж, не оказал прямого влияния на младшую сестру, однако в его образе для Агаты всегда оставалось что-то будоражащее и загадочное.

Агата Мэри Кларисса получила имена бабушки и матери, а первое имя было добавлено Кларой при крещении в честь героини романа мисс Малок «Муж Агаты». По крайней мере, так считала сама писательница. За ее долгую жизнь к ней обращались по-разному, но для друзей и близких (за исключением внука, который называл бабушку Нимой) она всегда была Агатой. И поскольку ее первый издатель еще в 1920 году заметил, что имя у нее необычное и незабываемое, будем ее так называть и мы.

Коллекция счетов Фредерика дает представление об убранстве дома, о книгах и картинах, среди которых выросла Агата. Правда, лучшие вещи после смерти отца Кларе пришлось продать, но большая их часть, в том числе фарфор, коллекция кинжалов и стекла, украшала и те дома, в которых впоследствии жила Агата. Как она сама говорила, любовь отца к живописи отнюдь не сочеталась в нем с художественным вкусом, и покупал он все подряд. В то время было модно развешивать по стенам как можно больше картин, что Фредерик и делал, размещая вперемешку мрачные картины маслом, японские свитки и огромное количество гравюр, одна из которых, «Взвешивание оленя», ему особенно нравилась. Некоторые особенно ценимые картины предназначались в наследство младшему поколению. Тетя Маргарет Фрери писала имена наследников на обратной стороне холстов. Агате предназначалась «Ловушка», картина маслом, изображающая женщину, которая ловит мальчика сачком для креветок. Она была выставлена в Королевской Академии в 1884 году, а десять лет спустя Фредерик приобрел ее за 40 фунтов. Именно тогда отец пригласил местного художника Н. Бейрда нарисовать их любимую собаку. Картина так понравилась, что мистера Бейрда пригласили написать портреты Фредерика, Монти, Медж, Агаты — ей тогда исполнилось четыре годика — и ее няни. Уже семилетняя Агата на вопрос «Исповедей» о любимых поэтах, художниках и композиторах рядом с именами Шекспира и Теннисона благоговейно назовет мистера Бейрда.

Центральными фигурами раннего детства Агаты были «мудрая и терпеливая Няня», кухарка Джейн и сменявшие одна другую горничные. Ее воспоминания об этих людях восходят к самому раннему детству. В «Автобиографии» она пишет, что Няня и Джейн были похожи — Няня «с широким морщинистым лицом и глубоко посаженными глазами; в чепце с оборками, как на портрете у мистера Бейрда»; и Джейн — «олимпийски спокойная и величественная, с необъятной грудью, невероятного объема бедрами, перепоясанная тугим накрахмаленным кушаком». Няня являла собой «непоколебимое постоянство». Например, ее репертуар из шести сказок никогда не менялся, в то время как Клара никогда не рассказывала два раза одну и ту же сказку, никогда не играла дважды в одну и ту же игру. Как потом вспоминала Агата, непредсказуемость матери порой пугала ее, но именно в этом и заключалось главное очарование. Религиозная вера Няни была твердой и неизменной — она была «библейской христианкой», свято соблюдала день воскресный и дома по вечерам читала Библию. Клара же буквально шарахалась из одной религии в другую: была католичкой, потом кинулась в унитаризм, увлекалась теософией, потом зороастризмом, одно время посещала квакерские собрания. Клара нарушала все устоявшиеся правила. Ради игры с Агатой она могла реквизировать все полотенца или ложки в доме. Няня же во всем любила и соблюдала порядок. Когда Агате было лет пять, Няня вернулась домой в Сомерсет. Девочку это просто повергло в отчаяние, ведь Няня олицетворяла для нее порядок, покой и стабильность в мире.

Но на кухне оставалась властвовать Джейн. Крупная, спокойная, всегда что-то тихонько жующая, она готовила завтраки, обеды, ужины, а между ними еще что-нибудь вкусненькое. Неудивительно, что для Агаты еда навсегда стала радостью и утешением; она часто с благодарностью вспоминала Джейн, ее доброту и вкусную стряпню, особенно эклеры и майонез. Как уверяла отца одиннадцатилетняя Агата, Джейн научила ее печь торты «с башнями, а еще с имбирем и делать крем по-девонширски». Крем по-девонширски — по-видимому, собственное изобретение Джейн — на вкус был, по выражению Агаты, «королевским, просто таял во рту, и его можно было есть ложкой прямо из чашки», — истинное наслаждение для ребенка!

На всю жизнь у Агаты сохранилось отношение к приему пищи как к священнодействию. Поданный вовремя завтрак являлся точкой отсчета всего дня, а церемония подачи блюд с годами стала почти ритуалом. До самой старости Агата любила ту же еду, что и в детстве, и настаивала, чтобы сервировали ее по всем правилам — столовое серебро, изящные бокалы, цветы, туго свернутые салфетки, все по однажды установленному порядку. Еда была и осталась праздником.

Тогда же, в детстве, Агата уловила тонкости общения вышестоящих с нижестоящими: именно в «Эшфилде» она получила первые представления об иерархической лестнице. Так, она усвоила, что к кухаркам всегда обращались «миссис», а горничных называли «подходящими» именами, причем не всегда их собственными (подходящими считались Сьюзен или, например, Эдит); слугам же, которые «прислуживали джентльменам и хорошо разбирались в крепких напитках», присваивались имена, больше похожие на прозвища вроде Фроуди⁵ — так звали одного из лакеев Миллеров, от которого «всегда пахло мужским запахом». Обязанности в доме были распределены очень четко, и если у прислуги в «Эшфилде» изредка возникали маленькие размолвки, то бедная Агата просто разрывалась между Няней и кухаркой. К счастью, Няня была «очень миролюбивой особой».

Прислуга в доме, всегда беспрекословно слушаясь господ и с уважением относясь к ним, требовала точно такого же послушания и уважения к себе со стороны младших по рангу. Однажды Агата была просто потрясена, услышав, как Джейн (к которой вся прислуга обращалась «миссис Роу») недовольным тоном одернула молоденькую горничную, раньше времени вставшую из-за стола: «Я еще не закончила, Флоренс». Будучи ребенком сообразительным, Агата очень быстро поняла, в чьих руках сила и власть, и сумела выстроить целую систему отношений с разными слугами, к которым ей приходилось обращаться со своими проблемами. Она знала о служанках все — не только потому, что проводила в их обществе немалое время: девочка сама, вполне сознательно, старалась быть в курсе всех дел — на всякий случай, дабы избежать возможных неприятностей и конфликтов.

Как и большинство детей, Агату интересовала практическая сторона работы прислуги — как делать пирожные, как гладить платье, как растапливать плиту, как «…осторожно и тщательно мыть тонкие бокалы…». Сызмала она приобрела неплохие навыки в домашних делах, поскольку Клара всегда нанимала только умелую прислугу, а также научилась ровно держаться с самыми разными людьми, поскольку слуги были вежливы не только со своими господами, но и друг с другом. Агата особо акцентирует этот момент в «Автобиографии», прекрасно сознавая, что мир времен ее детства успел столь разительно измениться к 1939 году, что читатель может просто не понять подобных тонкостей домашних взаимоотношений.

Мать казалась Агате необыкновенным, даже волшебным существом. В свои сорок с лишним Клара была уже умудренной опытом главой семьи, так хорошо знавшей и чувствовавшей и детей и мужа, что казалась им всем провидицей. Медж однажды призналась Агате, что «рядом с мамой даже думать боится». Это впечатление еще больше усиливалось переменчивым, но неослабным интересом Клары ко всевозможным экзотическим философским учениям. Она все еще писала стихи и поэмы, одна из которых, подписанная псевдонимом «Кэллис Миллер», сохранилась среди бумаг Агаты. Главный персонаж поэмы «Дух миссис Джордан», несчастный призрак умершей женщины, появляется там, где звучит фортепьяно. Он безгранично одинок, его волнуют звуки музыки, мрачная поэзия греха и очищения, «неписаные законы этой таинственной непостижимой вселенной», он смутно ощущает «неведомую Силу». Схожие мысли можно найти и в других произведениях Клары. Экстравагантная личность — напряженно-удивленное выражение ее лица запечатлено на более поздних фотографиях, — она виделась Агате восхитительной женщиной, в которой непостижимо сочетаются своенравие и достоинство, уверенность и беззащитность.

С матерью маленькая Агата общалась только в особых случаях — когда болела или когда возникали какие-то экстренные проблемы, когда надо было куда-нибудь отпроситься, и… когда просто очень хотелось посекретничать. Порой после чая девочка, одетая в накрахмаленный муслин, играла в гостиной и слушала очередную историю, придуманную Кларой. Это были странные истории: «Блестящие глазки» — о хитроумном мышонке, чьи приключения оканчивались совершенно неожиданно; или «Любопытная свечка», которая много лет спустя смутно припомнится Агате, потому что в ней как-то фигурировал яд; или совершенно невероятная, запутанная история под названием «Пальцы». Именно в такие моменты дочка могла внимательно рассмотреть наряд матери, искусственные цветы на платье и драгоценности. Маленькие девочки, как впоследствии замечает писательница в романе «Кошка на голубятне», совершенно невосприимчивы к очарованию драгоценностей, эти вещи имеют необъяснимую магическую власть только над женщинами постарше. В «Автобиографии» Агата описала и драгоценности матери, хотя ее список далеко не полон. Куда лучшее представление дают счета Фредерика — медальоны и звезды, броши и веера, пуговицы и кольца, флаконы для духов и футляры для карт, бриллиантовый полумесяц и брошь в виде рыбки с пятью бриллиантами, купленная в знак любви буквально накануне рождения Агаты.

Няня, Джейн, Клара, Медж… В детстве Агату окружали сильные, волевые женщины. Отец, добродушный и спокойный, разумеется тоже любивший дочку, вел, однако, свою собственную, отдельную жизнь: утром после завтрака он уходил в яхт-клуб, чтобы встретиться с друзьями, сыграть в вист, обсудить утренние газеты, выпить рюмку хереса, и возвращался в «Эшфилд» только к ужину. В клубе он обязательно взвешивался и тщательно записывал результат. На фотографии того времени задумчивый, дородный Фредерик выглядит старше своих лет, возможно из-за своих роскошных усов и бороды.

Говоря о детстве Агаты, никак нельзя обойти молчанием влияние, которое оказали на нее еще две женщины — бабушка Мэри-Энн и двоюродная бабушка Маргарет. Маргарет, тетю Клары и мачеху Фредерика, все называли тетушкой-бабулей, а Мэри-Энн, мать Клары, — бабулей Б (от фамилии Бомер). Именно в доме у Маргарет обычно собиралась вся семья. После смерти Натаниэла она переехала из Чешира в большой дом в Илинге, до отказа набив его мебелью красного дерева, среди которой была необъятных размеров кровать под пологом из алого шелка. Во время игр эта кровать служила Агате троном, она представляла себя королевой, дающей аудиенцию подданным, и милостиво высовывала из-за полога руку для поцелуя. Вокруг находились вымышленные придворные: «Принц Голди-Золотко (в лице канарейки в клетке) сидел по правую руку». На стене, вспоминает Агата, висела карта Нью-Йорка, тогда очень ее занимавшая. Всю жизнь Агата считала ухоженную мебель, особенно красного дерева, воплощением благополучия и домашнего уюта. Впоследствии она с восхищением обнаружит в своем новом доме в Девоне комнату, обставленную в стиле бабушки Маргарет.

Большую часть времени тетушка-бабуля проводила не в гостиной с ее богато инкрустированной мебелью и дрезденским фарфором и не в спальне, а в столовой, окна которой были задрапированы гардинами ноттингемского кружева, а на столах и столиках повсюду громоздились книги. Там она сидела или в высоком кожаном кресле за столом красного дерева, или в огромном, обитом бархатом кресле у огня.

Когда Агате надоедало в детской или в саду, она шла искать бабулю, которая обычно была занята написанием бесчисленных писем «мелким и неразборчивым почерком». Экономя почтовую бумагу, она исписывала листок с обеих сторон и даже поперек на полях. Как только приходила Агата, начиналась их любимая игра «в цыпленка». Бабушка связывала «цыпленку» крылышки и ножки, как это делал с цыплятами мистер Уайтли, щупала, жирненький ли он, потом изображала, как нанизывает на вертел, помещает в духовку, хорошенько зажаривает, сервирует на блюде и, только взяв в руки воображаемые нож и вилку, чтобы приступить к еде, с необыкновенным изумлением обнаруживала, что это не цыпленок, а маленькая визжащая девочка.

Занятно, что это воспоминание внучки-писательницы, как и многие другие ее впечатления от пребывания в доме бабули, — веселые и так или иначе связанные с едой. Агата очень живо описала свои ежеутренние визиты в бабулину столовую. У Маргарет, как и у ее пасынка, была, как видно, страсть к коллекционированию, но выражалась она в чудовищных закупках про запас: бесчисленными отрезами тканей и огромными кусками кружев доверху забивались шкафы и сундуки — бабуля любила, чтобы мебели в комнатах было побольше. А еще она запасалась стратегическими количествами продуктов — сухими и консервированными фруктами, фунтами масла и мешками сахара, чая, муки и немалыми бутылками своего любимого вишневого ликера. В «Исповедях» мы читаем, что любимым блюдом Маргарет была «пьяная вишня», а любимым напитком — шерри-бренди. Из Чешира в Илинг она привезла с собой тридцать шесть огромных бутылей с домашними наливками. Она могла весь день провести на кухне, тщательно проверяя запасы, и не отпускала Агату, не насовав ей полные пригоршни сокровищ — засахаренных фруктов.

Миссис Бомер — бабуля Б — жила в Бейсуотере, но очень часто навещала сестру в Илинге. Агата встречалась с ней по воскресеньям, когда вся семья собиралась за столом тетушки-бабули для большого викторианского ленча: традиционный вишневый пирог, громадный кусок сыра и неизменный десерт. Обычно там бывали два брата Клары — Гарри, секретарь в «Офицерском универмаге», и Эрнест, служивший в министерстве внутренних дел (в свое время он мечтал стать хирургом, но обнаружил, что не переносит вида крови). Фред, третий брат, находился со своим полком в Индии. После ленча оба дядюшки, изображая из себя учителей, задавали Агате каверзные вопросы, пока все остальные спали. Потом был чай с «мадеровым» тортом. По воскресеньям бабушки обсуждали текущие дела «Офицерского универмага», в котором обе были акционерами и где раз в неделю бабуля Б делала небольшие покупки для себя и для тетушки-бабули, а та (как подозревала Агата) потихоньку добавляла небольшие суммы на счет сестры. Агата иногда сопровождала бабушек в подобных вылазках — этот опыт пригодится ей много десятилетий спустя для описания похода мисс Марпл в «Офицерский универмаг» в романе «Отель «Бертрам».

Внешность обеих бабушек в «Автобиографии» Агата дает лишь в общих чертах: как подобает вдовам, одевались они только в черное; обе запомнились внучке чрезвычайно толстыми — бабуля Б, в частности, страдала от отеков ступней и лодыжек, что позже мучило и Агату: туго застегнутые ботинки были для нее настоящей пыткой. На самом же деле, судя по фотографиям, они не были особенно полными женщинами, но худышке Агате могли казаться толстыми в своих широких шелковых накидках. Зато их разговоры она помнила очень хорошо и записала более подробно. Сестры шутливо спорили о том, кто из них был привлекательнее в молодости, и Маргарет говорила: «На лицо Мэри и правда была ничего, но у нее не было фигуры, не то что у меня, а для джентльменов самое главное — это фигура». Агата жадно ловила каждое их слово — а болтали сестры о друзьях и знакомых, например о какой-то миссис Бэри и ее ужасной, запутанной и совершенно неправдоподобной истории, но тем более увлекательной для всей компании.

Такие разговоры как магнит влекли впечатлительную девочку, чье воображение обгоняло понимание, — она вообще была болезненно чувствительна к словам и воспринимала их буквально, еще не умея отделить переносный смысл от прямого. Однажды, когда Няня и Агата, гуляя, забрели на землю арендаторши и та, рассердившись, воскликнула: «Да я вас в кипятке сварю!», девочка от ужаса буквально потеряла дар речи и долго не могла прийти в себя.

Очень занятными были анекдоты и армейские байки галантных полковников и капитанов, с которыми тетушка-бабуля «умело и непринужденно флиртовала», вязала им теплые носки и украшала вышивкой модные жилеты. Правда, Агату бесил их тяжеловесный юмор и крепкий застарелый запах табака. Особенно четко ей запомнилась одна, явно не предназначавшаяся для ее ушей история об интрижке между отставным полковником и молодой женой его лучшего друга, после отставки угодившего в психиатрическую лечебницу. Больше всего потрясала концовка: «А что тут такого, дорогая? Не вижу ничего предосудительного. Думаю, муж просто попросил его присмотреть за ней. Они просто хорошие друзья, ничего больше. Мы-то с вами понимаем».

Маргарет, судя по воспоминаниям, была решительнее и ярче своей младшей сестры. В «Автобиографии» Агата приводит множество изречений и советов бабушки из Илинга, в то время как бабушка из Бейсуотера почти не упоминается, отчего кажется тихой тенью сестры. Но обе они — и серьезная и нежная Мэри-Энн, которая так больше и не вышла замуж и жила, зарабатывая рукоделием и отдавая все свое внимание троим сыновьям, и бойкая Маргарет с ее энергией, умом и лукавством, интересующаяся делами всего мира, окруженная буфетами и комодами, набитыми всякими остатками и обрезками, остались в памяти внучки как типичные старые леди уходящей эпохи, достойные уважения и глубокой любви. Воспоминания о двух этих колоритных личностях не раз послужат Агате подспорьем в творчестве и источником забавных и поучительных историй.