Своеобразным послесловием к Я вспоминаю Сименона является XIX глава, датированная 18 января 1945 года и на первый взгляд с предыдущими, созданными в 1941 году разделами ничем не связанная.
В ней рассказаны два небольших эпизода, взволновавших писателя. Первый — история больной бродячей собаки, подобранной его сынишкой, а потом варварски вышвырнутой вон хозяином отеля.
Животное, не понимая, смотрело на тебя, остановившись в ожидании на пороге, — вспоминает писатель.
— Идем, скорее, папа! …Идем…, — тянул ты меня, и мы увели собаку, на которую ты больше не решался смотреть, ибо, сам того, вероятно, не понимая, стыдился за людей.
Второй эпизод — случайный спор в гостинице-пансионате.
Разговор шел о завтрашнем и послезавтрашнем дне, который неизбежно увидит новое, более широкое распределение того, что принято называть богатством, — рассказывает Сименон. — Я защищал маленьких, рабочих, напоминая, что более столетия борьбы потребовалось им для того, чтобы добиться уничтожения детского труда — хотя бы до 10 лет! — на заводах, а в шахтах — двенадцатичасового рабочего дня. Разве могут довольствоваться эти люди тем, что под влиянием страха, бросят им хозяева? Внезапно одна из пенсионерок, учительница, сама вышедшая из низов, злобно ополчилась против него. Ее ненависть — не могу подыскать другого слова — прорвалась помимо ее желания. К чему ненависть — сам не понимаю. Ненависть к женам рабочих, «бездельничающих целыми днями, пока мы возимся в классе с их детьми», ненависть к рабочим, заходящим выпить по выходе из шахт или мартенов, ненависть к этим плохо умытым, зачастую истощенным детям, которых ей поручают, а также ненависть ко мне.
— Не понимаешь? Ненависть к тем, кто внизу, и ненависть к тем, кто наверху. Ненависть к малым и ненависть к большим. К малым, которых она презирает, и большим, которым завидует…1.
В глазах этой женщины Сименон принадлежит к высшим, ибо тратит не считая. И сначала она относится к нему с подобострастием. И вдруг обнаруживает в нем обычного человека, позволяющего себе к тому же защищать рабочих и признавать прямо, не краснея, что вышел из народа, из самой что ни на есть мелкоты, и что ему даже голодать приходилось! Прекрасно! Надеюсь, что коммунизм вернет вас в народ. Вы от этого не пострадаете, поскольку будете на своем месте, — злобно бросает Сименону его собеседница. И писатель, снова обращаясь к сыну, признается, что этот, казалось бы, незначительный инцидент причинил ему столько же страдания, сколько тебе пинок, отвешенный уличной собаке хозяином отеля». «Тебе 5 лет, мне 42. Надеюсь, что ты привыкнешь к этому. Но что касается меня, то я, признаюсь, все еще к этому не привык2.
Итак — из народа и за народ. За маленьких и угнетенных. Эта тема — одна из основных в творчестве Жоржа Сименона. И она вполне естественно выплывает из всего жизненного опыта, уходя корнями еще в раннее детство писателя.
В приведенных выше незначительных эпизодах Сименона проявилось то, что будет окрашивать всю его творческую деятельность: ненависть к воинствующему мещанству и характернейшим его проявлением — преклонению перед высшими, жестокости и презрению к низшим. В этом сказался действенный гуманизм и демократизм писателя.
Единственное, что я никогда не буду тебе внушать, — пишет он сыну, — это почтение. Я слишком много страдал от почтения, которое мне пытались внушить к самым разнообразным вещам, почтения наименее достойным, исключительно потому, что я родился на втором этаже дома Сесьйонов, в комнате с кухней без газа и воды, от матери — продавщицы из Новинок, отдела галантереи, и отца, всю жизнь бывшего страховым агентом3.
Разговор о Жорже Сименоне следует начать с его автобиографических романов, потому что они являются ответом на многие вопросы, встающие перед читателем при знакомстве с его многочисленными произведениями. Ибо Сименон — писатель очень своеобразной творческой манеры, совмещающий элементы глубокого субъективизма с реалистическими традициями, восходящими еще к литературе XIX столетия.
