Дело о неискренности

Переодеваясь ли итальянским священником в Последнем деле Холмса или фабрикуя данные о своей смерти в Пустом доме, Шерлок Холмс всегда на шаг опережает друзей и противников. Конечная цель Холмса — расстроить планы преступников во всем Лондоне. Видя это снова и снова, мы замечаем, что он часто пользуется обманом того или иного рода: разговаривая с подозреваемыми, скрывает свои истинные намерения, путает их насчёт своего местонахождения, усыпляет бдительность ложным чувством безопасности. Короче говоря, Холмс регулярно применяет обман в благих целях.

Для изучения использования Холмсом обмана важно понять, когда обман морально приемлем и неприемлем. Очевидно, что обман иногда служит во зло, например, когда Джеймс Уиндибенк хладнокровно прикидывается женихом своей падчерицы в рассказе Установление личности, или когда Мориарти в рассказе Последнее дело Холмса отвлекает Уотсона поддельной запиской от пациента, чтобы изолировать и убить Холмса. В других случаях, однако, обман представляется вполне уместным, когда мы видим, что в вышеупомянутом рассказе Холмс маскируется под священника, чтобы избежать преследования Мориарти. Правда, некоторые философы, такие как Иммануил Кант (1724–1804), утверждают, что обманчивая ложь греховна всегда. Но большинство философов придерживается той точки зрения (безусловно правильной), что обман иногда морально допустим, а иногда — нет.

Хотя грань между благим и злоумышленным обманом — вопрос интересный, я хочу сначала изучить вопрос о том, что же есть обман. То есть надлежит обнажить саму природу обмана и понять, какие условия должны быть выполнены, чтобы можно было справедливо заключить, что имел место акт обмана. В дальнейшем рассмотрим различные определения обмана, выявим их недостатки, пока, наконец, не придём к удовлетворительному определению этого понятия. Имея это заключительное определение, мы увидим, что оно означает нечто удивительное в отношениях Холмса с его заклятым врагом, профессором Мориарти.

Выйдя за рамки словаря

Одна из задач философа — вносить ясность и точность в понятия, которыми мы пользуемся в повседневной речи. Словарным определениям зачастую не хватает нюансов, необходимых для отличения какого-либо понятия от похожих – хотя и существенно иных – понятий. Словарь Merriam-Webster определяет глагол обмануть как заставить принять как истинное или обоснованное то, что является ложным или недостоверным.

Это определение, однако, далеко от совершенства. В рассказе Скандал в Богемии Холмс, предприняв сложные шаги, обнаруживает, что Ирен Адлер скрывает некую фотографию за раздвижной панелью в своей гостиной. Холмс сообщает Уотсону во время вечерней беседы на Бейкер-стрит, что они нанесут визит той женщине на следующий день и заберут фотографию, пока ждут приема. Холмс говорит Уотсону, что они должны придти к восьми утра. Она еще будет в постели, так что нам будет обеспечена полная свобода действий¹. На самом деле, однако, когда они прибыли на следующее утро, горничная сказала им: Моя хозяйка предупредила меня, что вы, вероятно, зайдёте. Сегодня утром, в пять часов пятнадцать минут, она уехала со своим мужем на континент с Чаринг-кросского вокзала². Это один из немногих случаев, когда Холмса перехитрили, та женщина опередила его на шаг.

Холмс сказал Уотсону, что Ирен Адлер не встанет в восемь утра, и что они смогут вернуть фотографию. Но Холмс ошибся. Он заставил Уотсона принять за истину то, что на самом деле было неверно. Таким образом, его действия формально отвечают нашему словарному определению обмана. Конечно, неправильно говорить, что Холмс обманул Уотсона — Холмс допустил чистосердечную ошибку. Лучше, наверное, сказать, что он невольно ввел Уотсона в заблуждение. Но настоящий обман, конечно же, отличается от невольной ошибки, даже если оба они в конечном итоге вызывают у кого-нибудь неверное представление. Таким образом, следует изменить первоначальное определение, исключив те случаи, когда мы честно даем другим людям информацию, оказывающуюся ложной.

Двойной блеф о пустом доме

Самый простой способ исключить невольные ошибки из сферы обмана — предложить следующее определение последнего: сообщить что-то, что считаешь ложным, с намерением, чтобы собеседник в это поверил. В нашем примере с рассказом Скандал в Богемии Холмс намеревался правдиво информировать Уотсона. Просто его заявление, без ведома и вины Холмса, оказалось ложным. Обновленное определение обретает важный момент — обман включает в себя намерение заставить поверить кого-то в то, во что мы сами не верим. Это последнее определение приемлемо? Пока еще нет.

Чтобы понять почему, обратимся к сюжету рассказа Пустой дом. Холмс скрывается от противников, сговорившихся убить его. Он сажает восковую статую, имитирующую его внешность, в кресло в своей комнате на Бейкер-стрит, затем освещает комнату так, чтобы силуэт этой статуи четко наблюдался вечером с улицы. Впоследствии он говорит Уотсону, объясняя свой план поймать врага при покушении:

— У меня были на то серьезные причины, милый Уотсон. Я хочу, чтобы некоторые люди думали, что я нахожусь там, в то время как в действительности я нахожусь в другом месте.
— Так вы думаете, что за квартирой следят?
— Я знаю, что за ней следят.
— Кто же?
— Мои старые враги, Уотсон… Они были уверены, что рано или поздно я вернусь в свою прежнюю квартиру. Они не переставали следить за ней, и вот сегодня утром они увидели, что я возвратился.
— Но как вы догадались об этом?
— Выглянув из окна, я узнал их дозорного. Это довольно безобидный малый… Он мало меня интересует. Меня гораздо больше интересует другой — тот страшный человек, который скрывается за ним… самый хитрый и самый опасный преступник во всем Лондоне. Именно этот человек охотится за мной сегодня ночью, Уотсон, и не подозревает, что мы охотимся за ним³.

Холмс прячется в пустом доме через улицу, предупредив также полицию быть на страже. Холмс и полиция, в конечном итоге, захватывают этого человека, полковника Себастьяна Морана, после того как тот посылает снайперскую пулю в восковую статую. В сюжете говорится, что дозорный Морана заметил Холмса вернувшимся на Бейкер-стрит в начале дня. Дискуссии ради представим, что Холмс в тот день сделал несколько громких, публичных заявлений, что в этот вечер не вернется домой. При этом усилия Холмса направлены, как мы предполагаем, на то, чтобы заставить дозорного думать, что в действительности он собирался быть дома в этот вечер. То есть представим, что Холмс предусмотрел, что дозорный воспримет публичные заявления самого Холмса как попытку сбить будущих убийц со следа. Холмс тем самым предпринял бы двойной блеф. Он сказал бы чистую правду, а именно, что его не будет дома в тот вечер. Тем не менее, Холмс предвидел бы, что подозрительный убийца интерпретирует его истинное высказывание как попытку солгать и ввести в заблуждение подслушивающих врагов.

Если мы теперь взглянем на наше рабочее определение обмана, то поймем, почему оно недостаточно. В случае двойного блефа Холмс действительно пытался обмануть своего потенциального убийцу. Тем не менее, он фактически не сказал ни слова, которое сам считал бы ложным. Так что согласно нашему текущему определению его действия не будут обманом (хотя ясно, что он пытался обмануть). Это говорит о том, что нам необходимо пересмотреть наше определение таким образом, чтобы учесть случаи двойного блефа. Уберём требование, чтобы содержание сообщения обманщика было чем-то, что он сам считает ложным. Важным в определении обмана остается то, что обманщик хочет, чтобы обманутый человек в конечном итоге верил во что-то, что сам обманщик считает ложным. Как показывают случаи двойного блефа, обманщик может иметь такое намерение, даже произнося истинное высказывание.

Обмануть о том, а не об этом

Принимая во внимание выводы предыдущего раздела, дадим следующее рабочее определение обмана: сообщить что-то с намерением, чтобы собеседник получил ложное о том представление.

Тем не менее, это определение все еще нуждается в доработке. В рассказе Установление личности злоумышленник Джеймс Уиндибенк хладнокровно перевоплощается и прикидывается женихом своей падчерицы, мисс Сазерленд. Его вымышленный персонаж, Госмер Эйнджел, затем внезапно исчезает, оставляя невесту в смятении. Холмс расследует дело об исчезновении Госмера Эйнджела и приходит к сильному подозрению, что Джеймс Уиндибенк и Госмер Эйнджел — одно и то же лицо. Затем он приглашает Уиндибенка к себе на Бейкер-стрит, и происходит следующий обмен репликами:

— Добрый вечер, мистер Джеймс Уиндибенк, — сказал Холмс. — Полагаю, что это письмо на машинке, в котором вы обещаете прийти ко мне в шесть часов вечера, написано вами?

— Да, сэр. Простите, я немного запоздал, но, видите ли, я не всегда располагаю своим временем. Мне очень жаль, что мисс Сазерлэнд побеспокоила вас этим дельцем… Разумеется, я ничего не имею против вас лично, поскольку вы не связаны с государственной полицией; но все-таки неприятно, когда семейное горе становится общим достоянием. Кроме того, зачем понапрасну тратить деньги. Вы все равно не разыщете этого Госмера Эйнджела.

— Напротив, — спокойно возразил Холмс, — я имею все основания полагать, что мне удастся найти мистера Госмера Эйнджела.

Мистер Уиндибенк вздрогнул и уронил перчатку.

— Очень рад это слышать, — сказал он⁴.

Когда Холмс говорил, что имеет основания полагать, что Госмер Эйнджел будет разыскан, он ведь не хотел, чтобы Уиндибенк поверил в это. То есть Холмс не хотел побудить Уиндибенка думать, что действительно существует некто, именующийся Госмером Эйнджелом, местонахождение которого может быть установлено. Скорее Холмс просто хочет убедить Уиндибенка в том, что он, Холмс, думает, что некий фактический человек по имени Госмер Эйнджел существует. Холмс временно сбивает Уиндибенка с толку, чтобы застать его врасплох, когда он, наконец, выдвинет обвинение, что Уиндибенк маскировался под мифического Госмера Эйнджела.

Для нашего обсуждения сути обмана важным в этом примере является то, что заявление, сделанное Холмсом (а именно, что есть основания полагать, что Госмер Эйнджел будет разыскан), на самом деле не является пунктом, по которому Холмс пытается ввести Уиндибенка в заблуждение. Холмс намерен ввести Уиндибенка в заблуждение относительно своих собственных (Холмса) убеждений о Госмере Эйнджеле, хотя его фактическое заявление Уиндибенку гласит, что существуют реальные причины думать, что Госмер Эйнджел, возможно, будет найден.

Определение пока таково: сообщить что-то, что считаешь ложным, с намерением, чтобы собеседник в это поверил. Тем не менее, мы видим, что можно сообщить кому-то что-то с намерением, чтобы тот обманулся в чём-то другом. Таким образом, следует пересмотреть наше определение обмана еще раз, чтобы сообщение Холмса Уиндибенку считалось актом обмана (которым оно, безусловно, является). Уберем условие, требующее, чтобы содержание заявления обманщика было таким же, как и содержание ложного убеждения, в которое должен поверить обманываемый человек. Можно, таким образом, прийти к следующему определению обмана: сообщить что-то с намерением, чтобы у другого лица создалось некое ложное убеждение.

Оговаривая лишь то, что обманщик внедряет некое ложное убеждение, мы убираем условие, что это ложное убеждение должно зеркально отражать содержание сообщения обманщика. Это последнее определение обмана по праву позволяет сказать, что заявление Холмса Уиндибенку является актом обмана.

Хульман и фармацевтическая манипуляция

Наше определение все еще нуждается в доработке. В нем не хватает объяснения, почему обманутый человек получает ложное убеждение. Рассмотрим случай профессора Пресбери в рассказе Человек на четвереньках. Пресбери влюбляется в гораздо более молодую женщину, и, чтобы развеять её сомнения по поводу их разницы в возрасте, ищет помощи у ученого по имени Ловенштейн. Уотсон сообщает, что Ловенштейну другие ученые объявили бойкот и что он ставит загадочные опыты с целью постичь тайну омолаживания и изготовить эликсир жизни⁵.

Ловенштейн снабжает профессора Пресбери сывороткой при условии принимать оную каждые девять дней. Эта сыворотка обеспечивала Пресбери недюжинной силой и жизнеспособностью, особенно на следующий день после ее употребления. К несчастью, у нее были серьезные побочные эффекты. Источником получаемой каким-то образом сыворотки был хульман – животное, описанное как большая черноголовая обезьяна с гималайских склонов⁶. После каждой дозы сыворотки Пресбери вел себя подобно обезьяне, взбираясь по виноградной лозе, дразня семейную собаку, а иногда даже передвигаясь на четвереньках. Во время острого периода после каждой дозы, по словам дочери профессора, есть моменты, когда он не помнит, что делает⁷.

Как изобретатель сыворотки, Ловенштейн хорошо осведомлен о ее побочных эффектах. Хотя рассказ сам по себе не дает нам никаких оснований думать, что он намерен заставить Пресбери потерять память или поверить, что тот обезьяна, мы можем предположить, примера ради, что у него такие намерения есть. То есть представим себе, что Ловенштейн преследует зловещую цель заставить Пресбери поверить, что тот обезьяна. После введения пациенту дозы сыворотки Ловенштейн затем станет шептать ему на ухо: Ты — обезьяна. В этом примере Ловенштейн сообщает Пресбери нечто с намерением, чтобы у того возникло ложное убеждение. Этот случай, таким образом, является примером обмана в соответствии с нашим последним определением такового. Тем не менее, заставить кого-то поверить во что-то ложное посредством таких манипуляционных средств, как наркотики, гипноз или промывание мозгов, конечно же, не значит его обмануть. Чтобы отличить обман от прямого манипулирования, нам нужно указать причину, по которой обманываемый человек приобретает ложное убеждение. Ключ к понятию обмана состоит в том, что процесс рассуждения обманываемого человека содержит предположение об искренности человека, сообщающего ему информацию.

В нашем повседневном общении с другими людьми мы предполагаем, что, при прочих равных условиях, другие искренни в том, что они нам говорят. Если у нас нет причин думать, что кто-то говорит нам неправду (как он её понимает), мы предполагаем, что он правдив. Это универсальное предположение, которое мы делаем о других, может быть продемонстрировано тем, что все мы владеем, а, стало быть, и овладеваем языком. Как подчеркивал философ Людвиг Витгенштейн (1889–1951), язык — это не то, что мы сами придумываем в частном порядке. Это социальный конструкт и, следовательно, то, что мы должны усвоить, подвергаясь его воздействию извне.

Как учат язык? Дети наблюдают родителей, указывающих на вещи и говорящих стул или кошка или собака. Не принимай мы за чистую монету то, что эти объекты действительно называются так, как говорят взрослые, мы никогда не овладели бы языком. Даже подозревая, что наши родители (или, если мы взрослые, то преподаватели иностранного языка) вводят нас в заблуждение, как мы могли бы их проверить? Все равно мы должны были бы поверить словам какого-то другого человека, что нас, мол, вводят в заблуждение. В конце концов, действительно нет иного способа выучить язык, кроме как принимать высказывания других людей за правду.

Опять же, если нет конкретных оснований думать, что человек неискренен, мы предполагаем, что он действительно является искренним. Только прожженные циники, разочарованные в человечестве из-за лжи тех, кому они доверяли, не предполагают искренность других в повседневной жизни.

Это предположение об искренности другого кажется ключевым моментом при отличении обмана от других форм манипулирования. При обмане рассуждения обманываемого человека основываются в той или иной мере на убеждении (ложном убеждении), что другие правдивы. Итак, дадим следующее определение обмана: сообщить что-то с намерением, чтобы у слушающего возникло некое ложное убеждение, поскольку восприятие аргументов, фабрикуемых обманщиком, исходит из ошибочного предположения, что он правдив.

Охватывает ли, наконец, это определение все случаи обмана? Почти… Есть еще одна небольшая (и последняя) поправка, которую надо внести.

Двойной агент Уотсон

Последняя поправка связана с вопросом о том, должна ли быть моей собственной неискренность, на которую ошибочно полагается обманываемый мною человек, как на искренность. Сложный пример из статьи Глена Ньюи⁸ (р. 1961) показывает, что обман мною другого человека может быть достигнут через чужую неискренность. Проиллюстрируем идею Ньюи на примере совместного плана Холмса и Уотсона.

Предположим, что один из противников Шерлока, майор Бадди, посещает Уотсона в его врачебном кабинете и пытается убедить его предать Холмса. Уотсон, конечно, никогда ничего подобного не сделает. Тем не менее, давайте предположим, что Уотсон сообщает Холмсу о таком визите заранее, и они разрабатывают план, по которому Уотсон должен стать двойным агентом. Уотсон делает вид, что вступает в сговор с майором Бадди, и скармливает на самом деле ему дезинформацию.

Допустим, что Уотсон заслужил доверие майора Бадди. Уотсон и Холмс решают воспользоваться своими возможностями, чтобы удержать майора от перепрятывания украденных и спрятанных драгоценностей. Полиция, как известно Холмсу и Уотсону, получила важные указания на то, где находятся драгоценности, и близка к тому, чтобы их обнаружить. Холмс и Уотсон хотят развеять опасения майора Бадди по поводу полицейского расследования, убедив его в том, что полиция зашла в тупик. С этой целью Уотсон сообщает майору Бадди ложные сведения, — а именно, что полиция пошла неверным путем и фактически оказалась неспособной добиться какого-либо прогресса в этом деле. Уотсон также говорит, что Холмс ошибочно считает, что полиция на верном пути.

Наконец, чтобы убедить майора Бадди, что ему нечего опасаться полиции и нет смысла перепрятывать драгоценности, Холмс сам посещает его и говорит:

— Вы знаете, полиция не имеет ключа к этому делу, так что я предполагаю, что драгоценности в безопасности.

Это заявление, конечно, неверно, и Холмс знает, что это ложь. Но майор Бадди думает, что Холмс считает это правдой. Поскольку майор не доверяет Холмсу, он интерпретирует заявление того как попытку двойного блефа. То есть майор Бадди думает: Холмс ошибочно считает, что полиция напала на мой след. Причина, по которой он говорит мне, что не напала, в том, что он знает, что я, естественно, поверю в противоположное тому, что он говорит. Он пытается блефовать, чтобы заставить меня перепрятать драгоценности, тем самым выдав их местонахождение. Это то, что думает майор Бадди, и в реальности Холмс знает, что тот так думает.

В этом сложном примере Холмс пытается обмануть майора Бадди. Тем не менее, то, что он на самом деле говорит майору, и на самом деле верно, и самим Холмсом считается правдой⁹. Таким образом, обманывая майора Бадди, Холмс не сказал ничего, кроме простодушной истины. Его обман не опирается на ошибочное предположение майора Бадди, что он, Холмс, искренен. Напротив, он опирается на идею, что майор Бадди предположит, что он неискренен! Обман же достигается за счет неискренности Уотсона в предыдущем его сообщении майору Бадди, что Холмс ошибочно полагает, что полиция идет по следу.

Таким образом, вместо условия, что мой обман другого лица опирается на его предположение о моей искренности, наше определение обмана должно просто ссылаться на то, что кто-то считает что-то правдой. Да, неискренность, через которую достигается обман — это, как правило, собственная неискренность обманщика. Но, как показывает наш последний витиеватый пример, это не всегда так.

Мы приходим сейчас к окончательному определению обмана: сообщить нечто с намерением, чтобы у слушающего возникло некое ложное убеждение, причем эффективность аргументов, фабрикуемых обманщиком, основывается на ошибочном предположении слушающего о чьей-то неискренности¹⁰. Это, я думаю, отражает саму суть обмана. А также приводит нас к такому выводу об отношениях Холмса и Мориарти, который может стать полной неожиданностью.

Игры, в которые играют люди

Большой сюрприз в том, что Холмс никогда не обманывал Мориарти. Помимо сложных примеров, как вот с участием майора Бадди, обман опирается на предположение обманываемого человека об искренности обманщика. Но ведь Мориарти никогда не предполагал такого о Холмсе!

Мориарти, конечно, криминальный интеллект, который Холмс однозначно считает равным (по модулю) себе. В Последнем деле Холмса он говорит о Мориарти: Он — Наполеон преступного мира, Уотсон. Он — организатор половины всех злодеяний и почти всех нераскрытых преступлений в нашем городе. Это гений, философ, это человек, умеющий мыслить абстрактно¹¹. Холмс затем рассказывает Уотсону о характере его продолжающихся усилий поймать Мориарти в ловушку: Ему становился известен каждый шаг, который я предпринимал для того, чтобы поймать его в свои сети. Много раз пытался он вырваться из них, но я каждый раз преграждал ему путь. Право же, друг мой, если бы подробное описание этой безмолвной борьбы могло появиться в печати, оно заняло бы свое место среди самых блестящих и волнующих книг в истории детектива. Никогда ещё я не поднимался до такой высоты, и никогда еще не приходилось мне так туго от действий противника. Его удары были сильны, но я отражал их с еще большей силой¹².

Одержав верх (преступной сети Мориарти оставалось несколько дней до разоблачения), Холмс сталкивается с ним в своей квартире на Бейкер-стрит. Мориарти признает, что, в связи с продолжающимся преследованием Холмса, передо мной стоит реальная опасность потерять свободу¹³. Он требует, чтобы Холмс отказался от преследования, предупреждая о крайней мере (намек на будущее физическое устранение), если он не сделает этого. Холмс отказывается, и Мориарти окончательно подытоживает их отношения: Мне очень жаль, но я сделал всё, что мог. Я знаю каждый ход вашей игры… Это поединок между нами, мистер Холмс. Вы надеетесь посадить меня на скамью подсудимых — заявляю вам, что этого никогда не будет. Вы надеетесь победить меня — заявляю вам, что это вам никогда не удастся. Если у вас хватит умения погубить меня, то, уверяю вас, вы и сами погибнете вместе со мной¹⁴.

Ссылка Мориарти на игру между ним и Холмсом весьма поучительна. В этой игре налицо как обоюдное понимание ставок, стоящих на кону в их схватке, так и обоюдные старания перехитрить друг друга. Это состязание интеллекта и хитрости. Каждый ход противника анализируется в попытке понять скрытую за ним стратегию и для борьбы с нею. Очевидно, не предполагается, что противник будет действовать из лучших побуждений или будет искренним во всём, что говорит или делает.

Игра в кошки-мышки между Холмсом и Мориарти продолжается на территории чуть ли не всей Европы, пока они внезапно не встретятся у Рейхенбахского водопада в Швейцарии, что закончится падением в него Мориарти. По попыткам перехитрить друг друга на каждом шагу в путешествии их противоборство сродни игре в карты. Играя в покер или какую-либо другую карточную игру, игроки не пытаются обмануть друг друга. Их блеф мог бы считаться подлинным обманом, лишь если бы партнеры предполагали, что те искренни в общении. Очевидно, что при игре в карты это не так. Вместо этого картежник стремится манипулировать мыслями партнёров за столом, хотя они хорошо знают, что он это пытается делать. Состязание между игроками является попыткой вычленить правду изо всей наличной информации, хотя лишь часть информации, поступающей от каждого игрока, и это взаимно признано, будет истинной. Этот вид состязания похож на конкурс фокусников, когда они выполняют трюки друг для друга по очереди, и каждый пытается раскрыть, как действительно выполнен каждый трюк. Именно в такого рода состязание и вступили Холмс и Мориарти.

Взаимно осознавая природу их состязания, Холмс и Мориарти не могут получить никаких преимуществ друг перед другом, опираясь на общие предположения, которые люди делают об искренности других в повседневных ситуациях. Холмс, таким образом, фактически никогда не обманывал Мориарти, а Мориарти никогда не обманывал Холмса. С его сложными переодеваниями и ложными следами, Холмс заслуживает быть причисленным к главным обманщикам. Уотсон, который, возможно, чаще всего был обманут переодеваниями Холмса, может это засвидетельствовать! Наше обсуждение уточнило, что же на самом деле означает обманывать кого-то. Тем не менее, наш вывод, выявляя связь между обманом и искренностью, также означает, что, строго говоря, обман невозможен для Холмса, когда он имеет дело с Мориарти. Вот если бы Холмс дал тому обезьянью сыворотку, чтобы тот забыл, что участвует в поединке… Ну, на один сложный пример было бы больше.

Кевин Кингхорн

Перевод С. Шмакова