Западногерманский критик Хайнц Людвиг Арнольд (среди прочего автор книги Мои беседы с Дюрренматтом, Цюрих, 1976), полемизируя с поверхностной публикацией в Шпигеле (1989, № 37, с. 239), подчеркивает, что рецензируемая книга органично продолжает тематику не столько дюрренматтовской драматургии, сколько дюрренматтовской прозы — от коротких прозаических текстов 40-х годов, от известного рассказа Туннель (50-е годы) до рассказов 70-х годов (Комплекс соучастия) и, наконец, сборника Материалы 80-х.
Долину Хаоса (в русском переводе Ущелье Вверхтормашки), напоминает Арнольд, первоначально предполагалось, по словам самого писателя, озаглавить Рождество II, что прямо указывало бы на связь романа с одним из первых прозаических опытов 21-летнего Дюрренматта. Сын пастора, — пишет Арнольд, — собиравшийся посвятить себя живописи, изучавший философию и естественные науки, а в конце концов обратившийся к писательству, Дюрренматт сочиняет прозу, своего рода лейтмотивом которой проходит нескончаемая дискуссия о вере, религии и Боге, не завершившаяся и по сей день. Этот неутихающий внутренний спор задает основную тему и его новой книге.
Что-что, а непростым повествователем Фридрих Дюрренматт был всегда. Несводима к одной формуле либо к линейному сюжету и новая книга — реальность и над-реальность причудливо в ней переплетаются, образуя грандиозную картину поистине глобальных масштабов, на сюжетном материале которой Дюрренматт демонстрирует свою негативную теологию. Демонстрирует, надо сказать, весьма увлекательно, хотя наверняка найдется немало читателей, которые сочтут все это возмутительной ересью.
В плоскости чистой реальности обозначены контуры вполне швейцарской деревни Долина Хаоса с ее странноватыми обитателями, многочисленными харчевнями, церковью и курзалом, на котором замыкается индустрия местного туризма. Мозес Мелькер, сочинитель религиозно-миссионерских трактатов, мечтает превратить этот курзал в санаторий для миллионеров, для чего нужны, конечно, большие деньги. Сам он хоть и богат — он уже успел укокошить двух своих жен, прикарманить их имущество и добирается до третьей, — но для реализации такого плана ему нужна помощь Великого Старца (который выглядит у Дюрренматта как Бог из Ветхого завета, только без бороды). С выходом на сцену Великого Старца, с порога отвергающего планы Мелькера, повествование смещается в над-реальный план и в сферу теологической проблематики. Великий Старец оказывается ни больше ни меньше как властителем земли и неба, в земном же бренном мире — заправилой всех финансовых рынков, хозяином всех существующих мафий, демиургом любой мыслимой власти. В руках его — вся Вселенная: когда ему в потустороннем мире случается покрутить кофейную мельницу, то приходит в движение весь небосвод и начинается гигантская круговерть звездных систем и галактик. Письма, которые он ежедневно получает тоннами, сваливаются в кучу без прочтения (метафора неуслышанных молитв простых смертных). Великий Старец — фигура реальная и фантастическая одновременно; у него в помощниках разбитные адвокаты Рафаэль, Рафаэль и Рафаэль (за абсолютную честность которых ручаться не стоит), секретарь Габриэль, хирург-косметолог Михаэль и придворная дама Уриэль.
Уж коли его надоумили на интересную мысль. Великий Старец предпочитает взять дело с курзалом в свои руки. /…/ Он его покупает и быстренько сдает внаем — летом Мозесу Мелькеру, а зимой — рейхсграфу фон Кюксену. В то время как Мелькер устраивает в курзале Дом призрения, в котором осененные милостию Божиею миллионеры играют в бедняков, потому что у них есть абсолютно все, кроме разве одного — нищеты, зимний курзал под надзором Кюксена становится прибежищем для закоренелых гангстеров, скрывающихся от полиции, — мафиозных подданных Великого Старца.
Один из этих бандитов зимней ночью насилует Эльзи, дочь бургомистра. Это событие кладет начало головокружительной истории, не поддающейся пересказу же в общих чертах, в итоге которой ликвидируется бандитский притон, разрушается курзал и гибнет вся Долина Хаоса. В рождественский вечер жители деревни обрушивают на обитателей курзала всю накопившуюся у них ярость и поджигают сам курзал, в горящем здании случайно оказавшийся там Мозес Мелькер читает шайке головорезов проповедь: Если бедные слишком ленивы, чтобы обзавестись богатством путем честных преступлений, если богачи на отдыхе норовят хлебать ложкой железных мисок нищету, чтоб хоть как-нибудь протиснуться сквозь игольное ушко, пусть тогда христианство будет вам даровой наградой. Обходитесь с ним так же, как обхожусь с моим собственным христианством я. Я ведь один из вас, я вовсе не теолог богатства, я — теолог преступления, ибо Великого Старца если и можно себе кем-нибудь представить, то только одним — преступником.
Подобный расчет с христианством превосходит по жесткости все, что когда-либо ранее произносилось героями Дюрренматта на тему мыслимого и явленного Бога. После ледяной безнадежности ранней арелигиозной прозы Рождества рассказ Туннель в первоначальной версии все-таки заканчивался слабой надеждой на Бога у низвергающегося в вечную тьму протагниста. Впоследствии в своих спорах с Богом Дюрренматт занял примерно ту же позицию, что мы встречали у Кьеркегора: культивирование сомнений в вере, таких; сомнений, которые, собственно, и создают предпосылки для веры, будучи направлены против веры ложной, то есть слепой и безоглядной, поскольку лишь баланс веры и сомнения позволяет человеку, мысля и познавая, найти самого себя. Позднее Дюрренматт изменил финал Туннеля: теперь протагонист в сгущающейся тьме на свой боязливый вопрос: Что нам делать? получает сухой ответ: Ничего.
Долина Хаоса же заканчивается негативным апофеозом Мозеса Мелькера, по мысли которого Бог (он же Великий Старец, с бородой или без нее) может быть мыслим лишь как преступник. Это его собственное, Мозеса Мелькера, открытие Бога. Умирая и впадая в безумие, он продолжает развивать эту мысль: …если Бог был его собственной выдумкой, то такой же его выдумкой должен быть и мир, и рядом с изобретенным им Богом и им изобретенным миром должны существовать другие Боги и другие Вселенные, выдуманные другими людьми; мир был постоянно разрастающимся, образованным из пересекающихся Вселенных всемирным мозгом, чьи отдельные нейроны, в свою очередь, состояли из пересекающихся одна с другой Вселенных и так далее. Идея Бога перерастает здесь в гротеск, поскольку она, очевидно по мысли Дюрренматта, принадлежит к сфере абсурдного.
Что за этим комплексом идей вырисовывается художественно — так это архитектура лабиринта, та самая старая дюрренматтовская метафора мира. Мыслей или тем более поступков, которые могли бы вывести человека из него, по Дюрренматту, не существует. Человек заперт в нем, будь то с Богом или без него — Бог ведь всего лишь фикция, он придуман человеком, чтобы объяснить и облегчить свое существование в лабиринте — или, наоборот, сделать его еще невыносимее. Свое существование в лабиринте — или, наоборот, сделать его еще невыносимее. Но и здесь — никакого выхода, никакого разрешения. Финал рассказа Туннель версии 1978 года остается в силе. На вопрос: Что нам делать? следует только один ответ: Ничего. Хотя и даваемый у Дюрренматта на сей раз с мрачным юмором.
Arnold, Heinz Ludwig.
Weihnacht II. Zu Friedrich Durrenmatt:
«Durcheinandertal».
— Schweizer Monatshefte, 1989, Jg. 69, № 11, S. 935-937.
