Филер

Бодлер обозначает эту жертву словом dupe, что значит обманутый, тот, кого обвели вокруг пальца; его противоположностью является знаток человеческих душ. Чем менее безопасным оказывается большой город, тем больше требуется, как полагали, хорошо разбираться в людях, чтобы действовать в нем. На самом же деле обостряющаяся конкуренция прежде всего заставляет индивида властно заявлять о своих интересах. Точное их знание часто оказывается при оценке поведения человека гораздо полезнее знания его сущности. Дар, которым фланер так любит похваляться, оказывается поэтому скорее одним из идолов, которых уже Бэкон поселил на рынке. Бодлер этому идолу не поклонялся. Вера в первородный грех хранила его от веры в знание людей. Он был заодно с де Местром¹, который в свою очередь соединил изучение догматов с изучением Бэкона².

Успокоительные микстурки, выставленные на продажу авторами физиологических очерков, вскоре перестали действовать. Зато литературе, державшейся возбуждающих и опасных сторон городской жизни, было уготовано большое будущее. Эта литература также имеет дело с толпой. Однако у нее другие приемы, нежели у физиологических очерков. Определение типажей значит для нее не много; она больше интересуется функциями, присущими человеческой массе в большом городе. Среди них выделялась одна, отмеченная уже в полицейском донесении накануне девятнадцатого века. Почти невозможно, — пишет парижский тайный агент в 1798 году, — придерживаться добропорядочного образа жизни при большой плотности населения, когда каждый предстает для всех прочих, так сказать, неизвестным, а потому может никого и не стесняться³.

Здесь масса оказывается убежищем, укрывающим асоциального типа от преследователей. Среди ее опасных сторон эта функция массы обозначилась ранее других. С ней связаны истоки детективного жанра.

В годы террора, когда каждый несет в себе нечто от конспиратора, каждый попадает и в ситуацию, когда ему приходится изображать детектива. Фланерство дает ему для этого самые лучшие шансы. Наблюдатель, — говорит Бодлер, — это принц, повсюду хранящий свое инкогнито⁴.

Если фланер таким образом становится детективом поневоле, то с точки зрения социальной это ему вполне кстати. Это оправдывает его праздность. Его бездействие лишь кажущееся. За ним скрывается бдительность наблюдателя, не упускающего из вида преступника. Так перед детективом открываются довольно широкие пространства самоощущения. Он вырабатывает формы реакции, подобающие темпу большого города. Он ловит события на лету; он может считать себя существом, близким художнику. Всякий похвально отзывается о быстром карандаше рисовальщика. Бальзак вообще полагает, что сила художника связана с быстротой восприятия⁵.

Соединение криминалистического чутья с легкой беззаботностью фланера — вот в общих чертах основа Могикан Парижа Дюма. Герой книги отправляется на поиски приключений, путешествуя за листком бумаги, брошенным на ветер. По какому бы следу ни двинулся фланер, тот приведет его к преступлению. В этом скрыт намек на то, как и детективный сюжет, несмотря на свой трезвый расчет, причастен фантасмагории парижской жизни. Детектив еще не прославляет преступника, но прославляет его преследователей, и прежде всего оправдывает причины, по которым они за ним охотятся. Мессак показал, как при этом проявляется стремление пробуждать ассоциации с Купером⁶⁷.

Самое интересное во влиянии Купера заключается в том, что это влияние не скрывают, напротив, его выставляют напоказ. В упомянутых Могиканах Парижа это проявляется уже в заглавии; автор дает читателю понять, что откроет ему в Париже дремучие леса и прерии. Гравюра на дереве, помещенная на фронтисписе третьего тома, изображает заросшую кустарником, в те времена почти безлюдную улицу, подпись гласит: Дебри улицы д’Анфер. Издательский проспект этой книги описывает сюжет в блестящих напыщенных фразах, в которых чувствуется рука опьяненного своими успехами автора: Париж и могикане (…), эти два понятия сталкиваются как qui vive ⁸ двух незнакомых гигантов. Их разделяет пропасть, а в ней вспыхивает соединяющая их электрическая искра, рожденная Александром Дюма. Феваль⁹ еще прежде того перенес краснокожую женщину в полную приключений жизнь большого города. Ее зовут Това, и ей удается во время поездки в фиакре оскальпировать четверых своих белых спутников так, что кучер ничего не замечает. Парижские тайны в самом начале отсылают к Куперу, обещая, что герои книги, обитатели парижского дна, ничуть не менее далеки от цивилизации, нежели дикари, столь превосходно изображенные Купером. Особенно же Бальзак отличался тем, что неустанно поминал Купера как образец для подражания. Поэзия ужаса, наполняющая американские леса, в которых на тропе войны сталкиваются враждующие племена, — эта поэзия, столь удачно развитая Купером, точно так же присуща и мельчайшим деталям парижской жизни. Прохожие, лавки, наемные экипажи или человек, прильнувший к окну, — все это занимало телохранителей Пейрада столь же напряженно, как рухнувшее дерево, бобровая плотина, шкура бизона, недвижное каноэ или гонимый ветром лист — читателя романа Купера. Интрига у Бальзака богата игрой, смешивающей индейские сюжеты с детективом. Его могикане в пенсне и гуроны в сюртуках давно вызывали критику¹⁰.

В то же время Ипполит Бабу, близко знавший Бодлера, писал в 1857 году, оглядываясь назад: «Если Бальзак (…) пробивает стены, чтобы проложить дорогу наблюдению, то любопытные приникают к дверям, чтобы подслушивать (…), со словом обращаются как police detective ¹¹, как говорят наши чопорные соседи англичане»¹².

Вальтер Беньямин

Фрагмент из эссе
Шарль Бодлер. Поэт в эпоху зрелого капитализма