После всех потрясений, постигших страну, значительная часть офицерского состава милиции оказалась не у дел; кто-то устроился работать охранником в частные фирмы, кто-то пошел в политику, кое-кто занялся литературным трудом. Тогда и стали возникать многочисленные вариации на тему Довлатова: Значит так. Снимаю я с товарища майора китель…
Сергей Довлатов в этом контексте возник случайно – видимо, сработал инстинкт самосохранения и назвал противоядие. A теперь, после этой некстати выскочившей цитаты, мне весьма затруднительно перейти к разговору о самом товарище майоре, чтобы ненароком кого-нибудь не обидеть двусмысленным сравнением. Во-первых, потому что автор милицейских романов Александра Маринина владеет пером несравненно лучше своих коллег-мужчин. А во вторых, сам товарищ майор — то есть героиня этих романов – Анастасия Каменская – стала близкой подругой миллионов (не менее семи миллионов – таковы тиражи) читателей Настя Каменская – это дядя Степа сегодня.
Пишу для удовольствия, — говорит Маринина в интервью. В это легко поверить: книги, сочиняющиеся с удовольствием, легко и приятно читать, авторский импульс передается читателю. Но вот почему такая неудача постигла последнюю книгу — Реквием, вышедший массовым тиражом, но в твердой обложке благородного цвета незрелой вишни — читать которую скучно и неинтересно, словно сочинялось это с большой те неохотой, вымученно. Куда подевался писательский азарт и темперамент?
Возможно, удовольствие складывалось у Александры Марининой из многих сложных компонентов, а вдохновение подогревалось иными, внелитературными обстоятельствами. Не продается вдохновенье, но весьма стимулируется некоторыми реально поставленными целями: но можно рукопись продать. Эта пушкинская фраза как нельзя лучше описывает характер творческой активности создателей массовой литературы, а вот другое, тоже зацитированное в лоск изречение классика, вряд ли применимо к изготовительнице романов-однодневок: Ведь мы играем не из денег, а чтобы вечность проводить. Хотя и вложены эти слова в уста создателя самого известного Реквиема — Моцарта.
К сожалению, одноименное произведение Александры Марининой знаменует собою печальный закат ее популярности. Российской популярности, поскольку писательница нынче сделала ставку на заграницу, а работа переводчикам обеспечена на годы вперед. В недавнем интервью она намекнула, что договора с итальянскими издательствами настолько изменят уровень ее благосостояния, что впору подумать о новой, соответствующей положению, квартире. Хотя жалко, конечно: только-только эту, первое в жизни собственное жилье, обустроили… Но давайте все по порядку: мы здесь затронули вопрос не житейский, а самый что ни на есть литературный. Смею утверждать, что нащупали сокрытый двигатель небывалого расцвета отечественной беллетристики.
Во всем выходившем из-под пера Марининой был виден болезненно-острый личный интерес к жилищной проблеме. Подробного и пристрастного описания чужих домов и квартир, обстановки и быта всегда гораздо больше, чем требует фабула. В повести Стилист, попав в роскошный, выстроенный по индивидуальному проекту, коттедж преуспевающего литератора, Настя Каменская думает о том, что не нужна ей такая роскошь – в ее родной крошечной квартирке на окраине ей удобнее и спокойнее. И такая тоска в этих рассуждениях, что понимаешь: даже убогое собственное жилье – только мечта, для исполнения которой нужно еще работать и работать. Или, описывая семейные неурядицы майора Селуянова, в результате которых тот остался в мучительном одиночестве, Маринина неоднократно говорит об огромной трехкомнатной квартире в новостройках. Это до какого же состояния надо довести несчастного московского писателя, чтобы он стандартную секцию считал огромной! Можно привести бесчисленное множество других свидетельств – прямых и косвенных. Например, любимую мать Каменской — по сюжету — лучше сначала отселить в другой конец города, а потом вообще отправить подальше – в Швецию, и надолго. Читая это, нельзя не понять, что мать автора – тут же, за стенкой, и невольно мешает дочери устроить свою личную жизнь.
Обезоруживающе-откровенная поговорка в детективе Черный список заставила меня просто развести руками. Героиня этой повести – следователь из Петербурга Татьяна Образцова, пишущая детективные романы под псевдонимом Татьяна Томилина, живет вместе с сестрой первого мужа, Ирочкой, — не просто домработницей или секретарем, но прямо-таки ангелом-хранителем. Татьяна признается: Она за мной ходит не хуже няньки. Все свои гонорары за книги я откладываю, чтобы скопить на квартиру для Иры, если она решит отделиться от меня. Поэтому и пишу так много. Ирочка стоит на страже интересов писательницы Томилиной, бурно переживает ее успехи и неудачи, критику в прессе и выступления по телевизору, восхищается ее талантом и ополчается на всех, кто в этом таланте сомневается. И вот у писательницы похищают компьютер, а на нем двести страниц нового произведения. Татьяна держится с редкой стойкостью, а Ирочка рыдает. Рассказчик замечает: …я понимал, что она оплакивает не только компьютер, но и недописанную повесть. Ну, еще бы! Кому не жалко второго тома Мертвых душ или десятой главы Евгения Онегина! Но продолжение этого рассуждения вызвало у меня, признаться, чувство неловкости. Ирочка расстроена, оказывается, совсем другим. Татьяна говорила, что за авторский лист ей платят в издательстве двести долларов. Повесть на пятнадцать авторских листов… принесла бы им три тысячи долларов. А это – еще три квадратных метра Ирочкиной квартиры. Может быть, кому-то эти три квадратных метра покажутся смешными, но только не Ирочке, … которая теперь терпеливо складывает эти смешные метры, дожидаясь, пока они не вырастут до размеров отдельной квартиры. В конце концов, три квадратных метра – это ванная. Или три встроенных шкафа, что тоже немаловажно.
Мне, например, эти метры смешными не показались. Пересчитывать строчки художественной прозы даже не на деньги — на квадратные миллиметры площади, — это не смешно, а грустно и страшно. Прямой голос автора прорывается сквозь рыдания героини: речь идет о покупке квартиры в Питере, а цены фигурируют московские. В Питере, пожалуй, за одну повесть можно не только ванную купить, но и сортир к ней пристроить. Как говорил Михаил Булгаков (точнее – Воланд, именно его цитирует писательница каждый раз, когда заходит речь о большой литературе), москвичи ведь тоже люди как люди, квартирный вопрос их только испортил.
В повести Имя потерпевшего – никто возникла тема квартирного обмена, продажи, маклерской мафии… У читателей забрезжила надежда: неужели получилось? Сдвинулось с мертвой точки? Мы так исправно помогали любимой писательнице все эти годы… (Почему-то вспоминается обращение на первой странице питерской газеты На дне: Покупая эту газету, ты помогаешь бездомным).
И вот, наконец, в двухтомнике Мужских игр появилась тема ремонта. Ура! Свершилось.
Мое многолетнее детективное расследование потеряло смысл, когда подозреваемый сам во всем сознался, в одном из номеров Новой газеты появилось чистосердечное признание: интервью с Александрой Марининой под заголовком — Я мечтала о собственной квартире двадцать лет…. Это, разумеется, не столько реклама ее книг, сколько реклама дизайнера, превратившего двухкомнатную хрущобку в настоящий дворец. К радости за любимую писательницу, в поте лица заработавшую крышу над головой, примешивалась обида: неужели же все наши многомиллионные старания позволили ей купить только такое убогое жилище у метро? Кто же тогда населяет краснокирпичные загородные особняки, просторные хоромы в центре? Надо думать, издатели. Или те, с кем писательница так успешно борется на своей основной службе в милиции. Такое впечатление, что нас обманули, показав, что беллетристика Марининой – все та же советская трущоба, прикидывающаяся дворцом.
В Реквиеме впервые квартирный вопрос снят. Проза стала вялой, вымученной, неубедительной. Детектив на этот раз вздумал притвориться большой литературой и разочаровал читателей своей несостоятельностью. Маринина захотела поговорить с нами о душе и о смысле жизни, она почему-то решила, что нам это будет интересно и полезно… А читателя впору не учить, а лечить: снимать стрессы, щекотать, а потом успокаивать нервы: доктор прописал не психологическую прозу, а психоаналитическую.
Неуемная потребность в детективах — серьезный симптом болезни общества, нервной лихорадки, расстроенного желудка, маниакально-депрессивного психоза. Бульварный писатель, издающийся миллионным тиражом – лучший индикатор коллективного бессознательного. Детектив выносит на поверхность глубинные смутные страхи и фобии социума, застарелые комплексы и новоприобретенные неврозы.
Маринина несколько лет была нашим Фрейдом и Юнгом, нашим психоаналитиком и кушеткой. До недавнего времени ее женская интуиция безошибочно выбирала в качестве темы очередного произведения самые влиятельные современные мифемы: психотронное оружие (Смерть ради смерти), киллеры, находящиеся под гипнозом (Не мешайте палачу), дети с запрограммированными качествами, появившиеся в результате рискованных опытов над беременными (Иллюзия греха), безнравственные эксперименты врачей над творческими людьми (За все надо платить), благотворительные международные фонды, при помощи харизматических исполнителей оболванивающие и обирающие доверчивых граждан (Я умер вчера). Общество безумно и, как любой сумасшедший, в своей болезни никогда не сознается.
Выявляя скрытые болезни массового сознания, писательница вытесняла их в область литературной игры, заслоняла скучные и трудноразрешимые житейские проблемы – конфликтами вымышленными и увлекательными. Тексты Александры Марининой обладали терапевтическим эффектом: возведенная в культ логика Анастасии Каменской – не что иное как попытка победить иррациональное рациональным.
Мы живем сегодня в состоянии затянувшегося тревожного ожидания – и это одна из причин, по какой боевики, детективы или любовные романы поглощаются всеми и в огромных количествах (вспомните, что страна читала десять лет назад, когда пребывала в состоянии если не эйфории, то, во всяком случае, надежды). Время стрессов и депрессий наркоз легкого чтения многим необходим по жизненным показаниям.
Жесткость, кровь и насилие брутальных крутых детективов быстро отпугнули читательниц, и в утешение им (нам) вскоре во множестве появились остросюжетные сказочки сестер по разуму. Размалеванные глупые обложки – предмет насмешек особей сильного пола — поначалу прятали от сторонних глаз, стыдливо, как пакет с гигиеническими прокладками. Потом как-то выяснилось, что это психоз массовый, и стыдиться перестали, хотя продолжали иронизировать.
Русская женщина во время краткой передышки между взбесившимся конем и горящей избой вполне заслужила кулек с леденцами развлекательного чтива. Она заслужила счастливую развязку на последних страницах самого дурацкого романа, и за пережитый катарсис готова простить все и поверить всему. Почти всему поверить.
Все-таки не стоит уверять, что смыв с лица косметику девица легкого поведения сразу превращается в порядочную даму… И бульварный роман, в котором появился ложный пафос и нравоучительность (на уровне воспитательной беседы в Детской комнате милиции). Хоть и переоделся в пристойную обложку, не стал Преступлением и наказанием. Сидючи на тубарете классические произведения не пишут. Так что все потуги маститой писательницы напрасны: вы этого нам не поверили, мы этого не слышали. В ваших же интересах, потому что, как сказано у вас в одной из повестушек, таких слов мы никому не спускаем с рук.
… у литературы не бывает сортности, также, как у осетрины не бывает степеней свежести…. Литература не бывает первого, второго и пятого сорта. Это либо литература, либо нет, вот и все. Даже если мы их прочтем, и вникнем в глубокий философский смысл сказанного, то все равно останемся при своем мнении.
…В мутных водах изящной словесности нынче ловится не осетр, а разная другая рыбка помельче: и славная корюшка, и поганый минтай, способный выжить в любых экологических условиях и потому вредный употребления в пищу. A совсем на безрыбье русский читатель напоминает чеховскую кошку на огороде, которая ест с голодухи огурец и морщится. Впрочем, многие огурцы охотно. Говорят, например, что питерские кошки любят огурцы потому, что они пахнут корюшкой. Но это уже, кажется, к делу не относится.
Ольга Кушлина
[1999]
