Еще совсем недавно, лет пятнадцать назад, весьма распространенной была теория двух волн литературы о войне. Считалось, что одна волна, появившаяся в сороковые и пятидесятые годы, шла по свежим следам и писала историю войны, другая же, будучи отдаленной от второй мировой войны более чем на два десятка лет, писала скорее психологию войны. Акцентировала в основной формуле литературы этой тематики человек и война первый, ее главный элемент. Она в большей степени как бы перебрасывала мостик из военного прошлого в мирное настоящее, на оселке времен проверяя историю и современность, человека и общество на гуманизм, сострадание, нравственную стойкость.
Вряд ли это деление абсолютно точно, как не может быть абсолютно точным однозначное определение или жесткая периодизация.
И все же нельзя не заметить, что в 1960-е и 1970-е годы литература в целом заметно повернула в сторону углубления человековедения, напряженно ища художественные формы реализации этой тяги к исследованию внутреннего мира человека, а при его помощи — к анализу действительности, современной или исторической. Писатели 1960-70-х годов, обращаясь к военной, а если быть точным — к антивоенной проблематике, стремились ответить не столько на вопрос: Как это было?, сколько на вопросы: Как возникли идеология и психология войны? Каковы их издержки? Каковы источники нравственного противостояния человека войне?
В английской литературе антивоенная и антифашистская проблематика не получила такого развития, как на континенте — во Франции, ГДР и ФРГ, Польше, Югославии, других странах. Однако справедливости ради отметим, что она одной из первых предостерегающе заговорила о психологических источниках возникновения фашизма и милитаризма, о возможных их последствиях. Вспомним, к примеру, по-разному предупреждавшие о кошмарах фашизма, его идеологии и политики романы 1930-х годов Г. Дж. Уэллса (Мистер Блетсуорси на острове Рэмполь, Самовластие мистера Парэма, Необходима осторожность) или знаменитую Берлинскую дилогию К. Ишервуда. В известной степени об опасности всякого тоталитаризма как источнике антигуманных, фашистских по сути идеологии и практики, попирающих самостоятельность и суверенность человеческой личности, говорили в своих произведениях О. Хаксли (О дивный новый мир). Дж. Оруэлл (1984), Т.С. Элиот (Убийство в соборе). Тем не менее вряд ли можно сказать, что антивоенные произведения, романы о второй мировой войне в значительной степени определяли пути развития английской литературы. Собственно антифашистские произведения не столь часты в английской литературе, а если они появлялись, то, безусловно, привлекали особое внимание. Можно вспомнить, с каким интересом были восприняты Юнкера (1968) П.П. Рида или дилогия Р. Хьюза Удел человеческий (1961, 1972).
В книгах, упомянутых выше, в более поздних произведениях совершенно очевидно наследование тех традиций английской литературы, которые, по сути, составляют ее сердцевину, — нравоописательность и психологизм, повышенный интерес к частной жизни человека, к его внутреннему миру; традиций самых гибких, способных к обновлению, чувствительных к новому, характерному для второй половины XX века, которые не исключают из поля зрения мир внешний. Известно, что при помощи традиционно углубленной разработки характеров английской литературе всегда удавалось сохранить высокий уровень сопряжения социального и человековедческого, о каком бы жанре мы ни говорили.
В шестидесятые годы большой резонанс и в Англии, и за ее пределами имел выход в свет двух произведений, новое издание русских переводов которых читатель держит сейчас в руках — Меморандум Квиллера (1965) Адама Холла (настоящее имя писателя Элстон Тревор) и В одном немецком городке (1968) Джона Ле Карре (настоящее имя романиста Дэвид Корнуэлл). Они привлекли внимание читателей и любителей литературы (и не только детективной, к которой принадлежали по своей внешней форме) недвусмысленной антифашистской направленностью, глубоким постижением социальной, психологической почвы, на которых взрастали и могут взрасти фашизм, бациллы войны. Они акцентировали мысль о невозможности прощения тех, кто совершал преступления против суверенитета человека, его права на жизнь, любовь, счастье. Они в известной мере романтизировали — в лучшем смысле слова — образ человека, восстающего против фашизма, против забвения долга человеческого бороться со злом, какие бы личины оно ни принимало. А это, особенно в условиях распространяющегося конформизма, потребительства, социального эгоизма и безразличия, было очень важно.
Несмотря на детективное происхождение, а может быть, и благодаря ему, исследователей, историков литературы эти романы привлекали, во-первых, тем, что были не столь частыми в английской литературе примерами антифашистских произведений, а во-вторых, своей центростремительной заданностью, то есть анализом и изображением реальности, пропущенной через восприятие героя. Его сознание, что очень отвечало тогдашней литературной моде.
Вряд ли плодотворно делить литературу по сортам и непервосортные произведения не принимать во внимание, как будто они не существуют вовсе. В литературном процессе все значимо, все важно. Вот почему отрадно, что затих спор о том, считать или не считать детективную литературу достойной серьезного анализа. Само существование этой литературы, ее развитие, популярность и распространенность убеждают в том, что детектив занимает свое вполне достойное место на литературном Олимпе.
Это в большей степени, быть может, относится к английской, чем к какой-либо другой национальной литературе. Не случайно среди классиков этого жанра, как правило, называют У. Коллинза, A. Конан-Дойла, Г. К. Честертона, А. Кристи, Э. Эмблера. Не случайно и то, что в центре внимания лучших образцов английского детектива всегда внутренний мир человека, тонкие и скрытые побудительные причины его поступков, основательные нравственные взгляды и истины 1.
Отметим еще одну традицию английской литературы: как ни для какой другой, для нее характерно проникновение детективного начала в недетективную прозу. Достаточно назвать имена Ч. Диккенса, Э. Троллопа, Дж. Б. Пристли, Ч. П. Сноу, Г. Грина, Дж. Фаулза, чтобы убедиться в этом. И уж тем более должны были скреститься пути детективного повествования с жанром, также взращенным на английской почве, — политическим романом.
Правда, ареал распространения жанра политического детектива весьма впечатляющ, и практически в каждой литературе мы можем найти его образчики. Жанр этот существует — со своими художественными особенностями, отличительными чертами. Он, безусловно, и не стоит на месте, а развивается, демонстрируя, особенно в последнее время, повышенный уровень динамичности, открытости. Для литературы наших дней вообще характерен поиск таких форм, сюжетов, повествований, которые позволяли бы как можно полнее передать изменчивость и подвижность жизни, ее возрастающую сложность, а порою даже драматизм существования современного человека. Именно поэтому для современных литературных жанров столь свойственна неоднозначность, синтетичность. В этом смысле политический детектив — жанр синтетичный, многомерный. В основе произведения всегда лежит история нелегкой разгадки той или иной политической тайны, в конечном счете — острая политическая борьба, и характеры раскрываются главным образом через степень их вовлеченности в политическое противоборство, отношение к этой борьбе, породившей разгадываемую тайну, загадку, преступление, убийство.
Драматизм, напряженность — отличительная черта политического детектива и привносится она обеими главными составляющими — политической и детективной. Причем, если в политическом романе напряженность обусловлена краеугольной для него проблемой политического выбора, в детективном — интерес читателя подогревается прибора, в детективном — интерес читателя подогревается приключенческим и аналитическим началами, то в политическом детективе — взаимодействуют все эти моменты. Добавьте сюда значительный психологический фон, так как ни одному сыщику (а его образ — главный в детективе) не разгадать тайну политического преступления без разгадки его мотивов, чаще всего неоднозначных, противоречивых, — и вот секрет успеха этого жанра.
Главным вопросом на пути к разгадке тайны, на пути к преступнику, становится вопрос почему?: почему совершено преступление? почему оно стало возможным? Почему тот или иной человек мог (или не мог) совершить это преступление? Проблема мотива — главная проблема любого детектива, только здесь в системе мотивов главенствует политический.
***
В литературоведении существует концепция об особом типе характерологии в детективном жанре, о том, что якобы для этого жанра достаточно характера-конспекта, характера-эскиза, что односторонность характера — естественное для жанра явление. Вероятно, это правило. Но оно не отменяет существования исключений. Романы Ле Карре и Холла, вошедшие в это издание, пожалуй, как раз исключения. В их произведениях политические конфликты совершенно очевидно обретают человеческий объем, как оно и должно быть в настоящем романе.
***
Стендаль в Пармской обители писал: Политика в литературном произведении — это как выстрел из пистолета посреди концерта: нечто грубое, но властно требующее внимания 2.
В политических детективах Ле Карре и Холла, о которых мы говорим, подобный выстрел не разрушает общей целостности, а наоборот, создает: романы вызывают особый интерес и сильны весьма высоким уровнем художественного, жанрового синтеза политического, психологического, документального, быто- и нравоописательного начал. Кроме того, романы достаточно полно отразили неоднозначность, противоречивость политической жизни второй половины XX века, (особенно 1960-х годов), изобилующей разного рода тайнами, подчас граничащими с преступлением, а то и впрямую являющимися их порождением (фашистскими и неофашистскими преступлениями в первую очередь). Романы либо проецируют логику развития этих процессов в недалекое будущее (Дж. Ле Карре), либо доводят до логического конца (по логике, увы, не абсурда, а реальной сути) происходящие события (А. Холл).
В обоих романах есть общая мысль, общая идея. Во время одной из встреч с советскими читателями Джон Ле Карре сказал: Человек — существо суверенное, подчеркнув, что суверенность человека — главная его забота как писателя и человека. В этом — пафос романа В одном немецком городке. Но со всей определенностью эту мысль можно отнести и к Холлу, протестующему против строя. Когда свобода — это рабство (по Дж. Оруэллу). Оба писателя вносят свой вклад в решение антифашистской тематики, стремясь сказать свое слово в художественном исследовании возникновения и причин влияния фашизма. Тоталитаризма на человека и на массы. Они реально показали, что настоящий антифашизм куда серьезнее и труднее, чем просто ненависть к фашизму 3.
Но человек, если он хочет быть суверенным существом, должен, просто обязан брать на себя тяжкий и благородный груз борьбы с социальным злом и угнетением. И в этом — суть анализируемых произведений.
Б. Проскурнин
Из послесловия к сборнику В одном немецком городе
