Феномен, который постоянно исследует Леонардо Шаша, — джорнализмо. Газета, ее сотрудники, владельцы и совладельцы, читатели — полемизирующие, ссорящиеся, несогласные. Герои Открытых дверей, Рыцаря и смерти, Контекста не выпускают газету из рук. Джорназлизмо прорывается на страницах произведений Шаши открытыми цитатами из периодической печати, перенося читателя то в 70-е, то в 30-е годы текущего столетия. Газета — еще один всемогущий социальный институт, способный формировать не только абстрактное общественное мнение, но и вполне конкретные антиобщественные группировки, как, например, в Рыцаре и смерти. Впрочем, и газету в Италии называют институтом: Istituzione Corriere — говорят итальянцы.
Когда структура государственных институтов становится объектом анализа, появляется возможность использовать исследовательский материал при конструировании новых текстов. Суд, юриспруденция, адвокатура — существенные метафоры у Шаши. В то же время у него и сам текст институционален: Открытые двери, Исчезновение Майораны, Ведьма и капитан, Рыцарь и смерть построены как судебное разбирательство. Вначале — обильная цитация следственных материалов: от служебной переписки и «жареных» газетных фактов до выдержек из Мандзони и Пиранделло. Затем, один за другим, выступают свидетели по делу (так в Смерти инквизитора, Исчезновении Майораны). Наступает черед рассказчика — то частного сыщика, внештатного следователя по делу (Контекст, Египетская хроника), то адвоката (Ведьма и капитан), то прокурора, ревизующего историю (Открытые двери), то ироничного присяжного поверенного (Египетская хроника). Далее следуют тщательно документированные версии преступления — чаще всего взаимоисключающие, — которые завершаются версией самого Шаши — неожиданной, ни на чем не основанной. Почему она кажется наименее вероятной? Да потому, считает Шаша, что высшую справедливость мы также ищем в рамках социокультурных схем, в стенах воображаемого дворца правосудия. А смотреть надо иначе: ведь правда выше правосудия…
Наиболее очевидна эта схема в Смерти инквизитора, Открытых дверях, Ведьме и капитане, где писатель Леонардо Шаша, прокурор де-факто, разбирает и пересматривает дело неправого суда, судей де-юре; Открытые двери, повесть о деятельности итальянской прокуратуры времен Муссолини, освещает драматическую историю официальной юриспруденции. В нашей стране двери открыты, похваляются прокуроры-чернорубашечники. Но в повести метафора порядка и справедливости (Porte aperte) оказывается метафорой страшного сна. Иначе, Шаша не может назвать эпоху фашистской диктатуры. И хотя деятели прокуратуры избавлены в этом сне от высшей меры наказания, иронизирует, Шаша, все же он посоветовал бы сновидцам перевернуться на другой бок и пробудиться от кошмара истории.
Своими социокультурными детективами Леонардо Шаша открывает во Дворце Правосудия одну из важнейших констант итальянской истории, которая, по-видимому, и словом, и мыслью восходит к отлично разработанной юридической традиции Римской империи. Конечно, наиболее выгодная позиция для Шаши — адвокатская. Она дает возможность и защищать жертву, и открыто сомневаться в независимости судей, и бросить вызов прокурору. Адвокат в итальянской реальности — это прежде всего посредник в отношениях народа с государством; он может быть правым, левым, радикалом или консерватором, но он не может не быть демократом. И Джанни Аньелли, один из совладетелей крупнейшей газеты в стране, и футурист Маринетти носили прозвище Адвокат. В трудный для Коррьере дела сера час Альберто Моравиа, точно один из адвокатов Римских рассказов, стал пламенным защитником газеты — защищал культуру перед лицом государства. Кажется, по той же традиции Пальмиро Тольятти занимал пост министра юстиции. И, наконец, не случайно, что из всех произведений Анатоля Франса, Шаша перевел на итальянский Прокуратора Иудеи. Адвокатского кресла у Шаши нет, но каждая его книга — образец судебного красноречия беспристрастности. Здесь, в утопическом Дворце Правосудия, а не в модернистском остранении, следует искать истоки писательской объективности.
Кандид написан будто бы специально для того, чтобы определить, куда же двигаться неангажированному, естественному человеку, если любая итальянская улица выводит к зданию очередной государственной или политической институции. Мать рожает Кандида в пещере, в 1943 году, как раз в день высадки на Сицилию восьмой армии Монтгомери. Мальчик так и останется на всю жизнь пещерным человеком, наивно и бессердечно глядящим на мир. А мир, его окружающий, бессердечен, но не наивен. Мать Кандида выходит замуж за преуспевающего американца и бросает мальчика на попечение отца. Юный Кандид — свидетель нервных метаний вчерашних чернорубашечников, друзей семьи, между коммунистами, либералами и христианскими демократами. Кандид становится нечаянным отцеубийцей: мальчик доверительно пересказывает карабинерам беседу своего отца-адвоката с одним из клиентов, исповедующимся в убийстве.
Из профашистского дома дедушки-генерала Кандида отдают на воспитание архиепископу, искренне считающему, что главная задача нации — уничтожать фашизм внутри и вне человеческой личности. Затем для Кандида наступает период страстного увлечения коммунизмом. Однако мафиозные итальянские партийцы не спешат принимать его в свои ряды и соглашаются только тогда, когда вокруг Кандида начинает складываться марксистский кружок. Однако и здесь Кандиду тесно, поскольку Марксу и Ленину он все же предпочитает Горького и Гюго. Его обвиняют в гуманистической ереси и выпроваживают. В конце романа мы видим Кандида у статуи Вольтера в Париже; но это не возвращение на круги своя, а предвести нового круговорота в его судьбе. Символическая встреча героя со своим духовным отцом свидетельствует о том, что единственное спокойное место в нашем мире — под сенью французских просветителей. Но это всего только сказка, утопия или, как пишет Шаша, сон, привидевшийся в Сицилии.
