Двойная страховка. Часть вторая

Вторая часть криминального романа американского писателя Джеймса Кейна Двойная страховка, ставшего образцом нуара.

Глава 6

И вот мы вплотную столкнулись с необходимостью выполнения третьего условия: нам нужна была наглость, непременная составная успешного убийства. Следующие двадцать минут мы пребывали в когтях смерти, не из-за того, что произошло только что, а из-за боязни, как бы чего не упустить. Филлис хотела выбросить сигару, но я остановил ее. Он закурил эту сигару в доме, и она должна быть у меня. Филлис старательно обтирала ее кончик, пока я продолжал возиться с веревкой. Я пропустил ее у него по плечам, у основания шеи, под мышками и через спину. Крепко завязал и прицепил ручку так, чтобы она скрепляла обе части веревки, потом туго затянул концы. Мертвый человек, наверное, самая неудобная вещь для упаковки, но я подготовил такое снаряжение, чтобы мы могли управиться с этим быстро.

— Мы на месте, Уолтер. Мне сейчас припарковаться или объехать вокруг квартала?

— Паркуйся, все готово.

Она остановилась. Это была боковая улица, приблизительно за квартал от станции. Некоторое время мы были в затруднении относительно места парковки. Если бы мы поехали на официальную стоянку автомобилей у станции, можно держать пари десять к одному, что служитель распахнул бы дверцу автомобиля, чтобы взять багаж, — и нам крышка. Но, остановив машину здесь, мы были в полной безопасности. Если представится возможность, мы разыграем перед кем-нибудь сцену: я буду жаловаться, как далеко она заставила меня идти, чтобы тщательно замаскировать то, что впоследствии могло показаться несколько странным.

Она вышла, взяв сумку и портфель. Нирдлинджер относился к тем людям, которые держат свои туалетные принадлежности в портфеле, чтобы пользоваться ими в вагоне, и позднее эта его привычка оказалась как нельзя более кстати. Я закрыл в машине все окна, взял костыли и вылез. Она заперла машину. Мы оставили его там, где он был, — скорчившимся на сиденье, со всей упряжью на нем.

Филлис шла впереди с сумкой и портфелем, а я ковылял на костылях в почтительном отдалении, приподняв перебинтованную ногу. Со стороны это выглядело так, будто женщина помогает калеке. На самом деле это был способ не дать возможности служащему как следует рассмотреть меня, когда он будет забирать сумки. Вскоре, как только мы завернули за угол, приблизившись к вокзалу, один из них бегом направился к нам. Он сделал то самое, на что мы и рассчитывали. Взял у нее сумки, а меня просто не стал дожидаться.

— Девять сорок пять на Сан-Франциско, купе восьмое, вагон С.

— Понял, мэм, восьмое в вагоне С. Жду вас у поезда. Мы вошли в вокзал. Я заставил ее приблизиться ко мне, чтобы в случае необходимости можно было шепнуть ей словечко. Я был в очках, шляпа нахлобучена на нос. Я шел, опустив глаза, как бы выбирая место, куда ставить костыли. Во рту у меня торчала сигара, отчасти для того, чтобы немного скрыть лицо, отчасти, чтобы был повод слегка скривиться, исказив свои черты, будто я пытаюсь отогнать от глаз дым.

Поезд уже подали к платформе позади вокзала. Я быстро отсчитал вагоны. «Боже правый, это третий». Тот самый, у которого стояли оба проводника, и не только они, но еще носильщик и служащий, ожидающий чаевых. Если мы быстренько что-нибудь не предпримем, четыре человека будут иметь возможность как следует разглядеть меня до того, как я войду в вагон, а это могло погубить нас. Она поспешила вперед. Я видел, как она дала чаевые служащему, и он, поблагодарив, удалился. Вблизи меня он не прошел. Он направился в дальний конец станции, где находилась стоянка автомобилей. Потом меня заметил носильщик и бросился ко мне. Она удержала его за руку. «Он не любит, чтобы ему помогали». Носильщик не понял. Помог проводник пульмановского вагона:

— Эй ты!

Носильщик остановился. Потом до него дошло. Они отвернулись от меня и занялись разговором. Я атаковал ступеньки вагона и добился успеха. Филлис все еще стояла на платформе с проводниками.

— Дорогой!

Я остановился и полуобернулся:

— Иди к смотровой площадке. Там попрощаемся, я не хочу волноваться, когда поезд тронется. У тебя еще есть несколько минут. Может, успеем поговорить.

— Хорошо.

Я отправился в конец поезда через вагоны. Она направилась туда же по платформе.

Все три вагона были полны людей, занятых устройством на ночь, большинство спальных мест разложены и все сумки находились в боковом проходе. Носильщиков здесь не было. Они были при деле на платформе. Я опустил глаза, сжал в зубах сигару и скривил физиономию. Никто не обращал на меня внимания, и все же каждый видел меня, потому что в ту минуту, как появлялись костыли, люди начинали оттаскивать с дороги сумки, чтобы освободить проход. Я только кивал головой и бормотал «спасибо».

Едва взглянув на ее лицо, я понял: что-то неладно. Выйдя на смотровую площадку, я увидел, в чем дело. Там сидел человек, забившийся в угол, в потемки, и курил. Я уселся с противоположной стороны. Она протянула мне руку. Я взял ее. Она неотрывно глядела на меня, ожидая подсказки. Я беззвучно повторял одно слово: «Парковка… парковка… парковка». Секунду-другую спустя она разобрала.

— Дорогой.

— Да?

— Ты на меня больше не сердишься? За то, где я поставила машину?

— Забудь об этом.

— Я была уверена, что еду к привокзальной стоянке, честное слово. Но я все время путаюсь в этой части города. У меня и в мыслях не было заставлять тебя идти так далеко.

— Я сказал тебе: забудь об этом.

— Мне ужасно жаль.

— Поцелуй меня.

Я посмотрел на часы, показал ей. До отхода поезда оставалось еще семь минут. А ей нужно было шесть минут форы, чтобы успеть все сделать.

— Слушай, Филлис, зачем тебе ждать? Может, ты поедешь?

— А ты не возражаешь?

— Нисколько. Какой смысл тянуть с этим?

— Тогда до встречи.

— До встречи.

— Да здравствует Лиленд Стэнфорд! Желаю приятно провести время.

— Постараюсь.

— Поцелуй меня еще раз.

— До свидания.

Для дальнейших действий мне просто необходимо было избавиться от этого парня, и избавиться от него как можно скорее. Я не предполагал, что здесь кто-то окажется. Это редко бывает, когда поезд только отходит от станции. Я сидел, пытаясь что-нибудь придумать. Может, он уйдет, кончив курить? Но не тут-то было. Он выбросил сигарету за бортик площадки и завел разговор.

— Забавные эти женщины.

— Забавные, это еще мягко сказано.

— Я поневоле только что слышал эту вашу болтовню с женой. Про то, где она припарковалась. То же самое было с моей женой, когда я вернулся из Сан-Диего.

Он рассказал мне, что случилось с его женой. Я оглядел его. Лица я не мог рассмотреть. Я понял, что и он не мог видеть моего. Он закончил рассказ. Мне надо было что-то ответить.

— Да, с женщинами не соскучишься, это точно. Особенно, когда они за рулем автомобиля.

— Тут уж вся их суть как на ладони.

Поезд тронулся. Он медленно тащился по окраинам Лос-Анджелеса, а тот все трещал без умолку. И тут меня осенило. Я вспомнил, что как-никак являюсь калекой, и принялся рыться в карманах.

— Что-нибудь потеряли?

— Билет. Не могу найти.

— Кстати, я тоже не знаю, где мой. А, вот он, здесь.

— Черт побери, знаете, что она сделала? Положила билет в мой портфель, именно туда, куда я просил не класть. Она должна была положить его вот сюда, в карман костюма, и пожалуйста…

— Найдется.

— Разве это не мучение? Теперь мне предстоит ковылять через все эти вагоны только потому…

— Не глупите. Оставайтесь здесь.

— Нет, я не могу заставлять вас…

— Ничего страшного, старина. Не уходите отсюда, а я вам его доставлю. Какое у вас место?

— Вам не трудно? Восьмое купе, вагон С.

— Сейчас принесу.

Теперь мы понемногу набирали скорость. Моим ориентиром была реклама молочных продуктов в четверти мили от железнодорожного пути. Мы приближались к ней, и я зажег сигару. Зажав костыли под мышкой, я перебросил ногу через поручни и опустился вниз. Один из костылей ударился о шпалы, и меня так крутануло, что я чуть не свалился. Но удержался. В тот момент, когда мы проезжали мимо рекламы, я спрыгнул.

Глава 7

Нет ничего темнее железнодорожных путей глухой ночью. Поезд погромыхивал вдалеке, а я распластался на земле, выжидая, когда утихнет дрожь в ногах. Я спрыгнул с левой стороны по ходу поезда на пешеходную дорожку между путями, так что с автомагистрали меня нельзя было заметить. До нее было около двухсот футов. Я застыл на четвереньках, стараясь разглядеть хоть что-нибудь по другую сторону путей. Там пролегала грунтовая дорога, служившая подъездом к двум небольшим фабрикам, расположенным в стороне от путей. Вокруг меня простиралось пустое, неосвещенное пространство. К этому времени Филлис полагалось быть там. У нее в запасе было семь минут до отхода поезда, до этого места поезд шел шесть минут, а от станции к этой грунтовой дороге можно было добраться за одиннадцать минут. Я проверял раз двадцать. Не двигаясь с места, я вглядывался в темноту, пытаясь определить, где же находится машина. И не видел ее.

Не знаю, сколько времени провел я там, скрючившись. Я терялся в догадках: может, она стукнулась о чей-то бампер, или ее остановил полицейский, или еще что-то. Мне казалось, все пропало. Потом послышались какие-то звуки. До меня донеслось чье-то тяжелое дыхание. Затем я услышал шаги. Секунду-другую некто двигался быстро, потом шаги замерли. Все это напоминало ночной кошмар, когда тебя преследует что-то непонятное, я не знал, что это такое, но это было что-то ужасное. А затем я все разглядел. Это была она. Мужчина весил, должно быть, фунтов двести, но она тащила его на спине, удерживая за приспособленную рукоятку и спотыкаясь о шпалы. Голова его свесилась вниз и болталась рядом с ее головой. Страшная картина.

Я обежал вокруг и ухватил его за ноги, чтобы снять с нее часть веса. Мы пробежали еще несколько шагов. Она стала сбрасывать его на землю.

— Не на этот путь! На другой!

Мы перетащили его на путь, по которому прошел поезд и сбросили там. Я разрезал крепление и засунул его в карман. Зажженную сигару положил на расстоянии фута или двух от него. Один костыль бросил на него, а другой — рядом с железнодорожными путями.

— Где машина?

— Там. Ты ее не видишь?

Я вгляделся. Машина действительно стояла там, именно там, где ей полагалось быть, — на грунтовой дороге.

— Дело сделано. Пошли.

Мы огляделись и сели в машину, она завела мотор, включив зажигание.— Вот тебе на — его шляпа!

Я взял шляпу и выбросил ее из окна, на дорогу.

— Все в порядке, шляпа могла откатиться. Поехали!

Она нажала на газ. Мы проехали фабрики. Выехали на улицу.

На бульваре Сан-Сет она проехала на красный свет.

— Не можешь быть повнимательней, Филлис? Если тебя сейчас остановят, со мной в машине, мы погибли.

— А каково мне рулить, когда работает этот ящик?

Она имела в виду радио. Мне пришлось выключить его. Радиопередача составляла часть моего алиби на тот период, пока я был вне дома: на некоторое время я будто оторвался от работы и слушал радио. Мне надо было знать все, что происходило в этот вечер. И я должен был знать больше, чем мог выяснить, прочитав программу радиопередач в газетах.

— Мне это необходимо, ты знаешь, что…

— Оставь меня в покое, дай мне вести машину!

Она ехала с большой скоростью, где-то около семидесяти миль в час. Я молча сжал зубы. Когда мы выехали на пустынное место, я выбросил веревку. Еще через милю выкинул рукоятку. Проезжая водосток у обочины, бросил в него очки. Потом я случайно опустил глаза и увидел ее туфли. Они были исцарапаны дорожным щебнем.

— Зачем ты его тащила? Почему не предоставила мне…

— А где ты был? Где ты был?

— Я был на месте. Я ждал…

— А мне это было известно? Могла я просто так сидеть в машине, с этим под боком?

— Я пытался разглядеть, где ты. Ничего не было видно…

— Оставь меня, дай мне вести машину!

— Твои туфли…

Я замолчал. Через одну-две секунды она начала по новой. Она была в исступлении, как буйнопомешанная. Она неистовствовала и не могла остановиться, проклиная его, меня и все, что приходило ей в голову. Время от времени я огрызался. Вот так, после содеянного нами, мы рычали друг на друга, как дикие звери, и ни один из нас не в силах был остановиться. Как будто нам вкатили хорошую дозу наркотика.

— Филлис, хватит. Нам надо все обсудить, и, возможно, это последняя наша возможность.

— Говори! Кто тебе мешает?

— Прежде всего, тебе ничего неизвестно об этом страховом полисе. Ты…

— Сколько раз можно говорить об этом?

— Я только хочу сказать…

— Ты уже столько раз говорил, что мне тебя слушать тошно.

— Следующее: дознание. Ты возьмешь…

— Я возьму с собой священнослужителя, знаю, я приглашу с собой священника, чтобы он позаботился о теле, сколько раз я должна это выслушивать… Ты дашь мне вести машину?

— Тогда все в порядке. Рули…

— Белл дома?

— Откуда мне знать? Нет!

— И Лолы нет?

— Разве я тебе не говорила? Тогда ты должна остановиться у аптеки. Купи мороженое или еще что-нибудь. Чтобы были свидетели, что прямо со станции ты отправилась домой. Ты должна что-нибудь сказать, чтобы они запомнили время и дату. Ты…

— Вылезай! Вылезай! Я сойду с ума!

— Я не могу вылезти. Мне надо добраться до своей машины! Ты понимаешь, чем это обернется, если мне придется идти пешком? Я не смогу закрепить свое алиби! Я…

— Я сказала: вылезай!

— Давай рули, или я тебе врежу.

Подъехав к моей машине, она затормозила, и я вышел. Мы не поцеловались. Мы даже не попрощались. Я вылез из ее машины, сел в свою, завел ее и поехал домой.

Добравшись до дома, я посмотрел на часы. Было 10.25. Я вскрыл коробку телефонного аппарата. Карточка была на месте. Я закрыл коробку и сунул карточку в карман. Пошел в кухню и осмотрел звонок у двери. И эта карточка была еще там. Я сунул и ее в карман. Поднялся наверх, содрал с себя одежду и залез в пижаму и шлепанцы. Срезал повязку с ноги. Спустился вниз, бросил бинты и карточки в камин, положил газеты и поджег. Проследил, чтобы все сгорело. Потом подошел к телефону и стал набирать номер. Мне было необходимо получить еще один ответный звонок, чтобы сделать безупречным мое алиби. Чувствовал я себя так, будто мое горло стянули шнуром. Неожиданно из моей груди вырвалось рыдание. Я шмякнул телефонную трубку на рычаг. Меня захлестнуло. Я сознавал, что должен взять себя в руки. Сглотнул пару раз. Я хотел быть уверенным, что мой голос будет звучать нормально. Дурацкая идея пришла мне в голову: может, мне что-нибудь спеть, чтобы избавиться от этого ощущения. Я запел «Остров Капри». Пропел пару строк, и вдруг из груди вырвался какой-то вопль.

Я пошел в столовую и налил себе виски. Выпил еще стаканчик. Принялся бормотать что-то, пытаясь заставить себя говорить нормально. Мне нужно было произносить какие-то слова. На ум пришло «Отче наш». Я пробормотал пару раз молитву. Пытался повторить еще раз, но не мог вспомнить, как там дальше.

Обретя, как мне показалось, дар речи, я снова набрал номер телефона. Было 10.48. Я звонил Айку Шварцу, это еще один наш агент.

— Айк, не окажешь мне услуги? Пытаюсь гут выработать предложение по договору о взаимной ответственности для винодельческой компании, хочу подготовить его к завтрашнему утру и совсем запутался. Как без рук без своего тарифного справочника. Джой Пит не может его найти, и я подумал, не посмотришь ли ты, что мне нужно, в своем. Он у тебя с собой?

— Конечно. Рад помочь.

Я дал ему липовую информацию. Айк сказал, что ему потребуется минут пятнадцать и он перезвонит.

Я слонялся по комнате, впившись ногтями в ладони и пытаясь мобилизовать все свои силы. Шнур снова начал стягивать мне горло. Я опять принялся бормотать то, что я только что сказал Айку. Зазвонил телефон. Я поднял трубку. Все, о чем я просил, сделано, сообщил он и начал диктовать мне. Он подготовил для меня три разных варианта, чтобы я был во всеоружии. Это заняло у него двадцать минут. Я тщательно записал все. что он говорил. Я чувствовал, как пот, скопившись на лбу, стекает у меня по носу. Через какое-то время он закончил.

— Все в порядке. Айк, это как раз то. что я хотел узнать. Именно то, что мне нужно. Тысяча благодарностей.

Не успел он положить трубку, все полетело в тартарары. Я бросился в ванную. Ни разу в жизни мне не было так плохо. Когда меня перестало выворачивать, я рухнул в постель. Прошло немало времени, прежде чем я смог выключить свет. Потом я лежал, уставившись в темноту. Время от времени меня охватывал озноб и начинала бить дрожь. Потом дрожь утихла, и я лежал как в дурмане. Потом начал размышлять. Я пытался не делать этого, но мысли одна за другой наползали на меня. Тогда я осознал, что же я сделал. Я убил мужчину, чтобы завладеть женщиной. Я отдал себя в ее власть, так что теперь появился на свете человек, которому достаточно указать на меня пальцем -и мой смертный приговор подписан. Я пошел на это ради нее и ни за что на свете, пока жив, не хотел больше ее видеть.

Вот так оно и бывает: достаточно капли страха, чтобы любовь превратилась в ненависть.

Глава 8

Я поспешно проглотил апельсиновый сок и кофе, а затем поднялся с газетой в спальню. Я боялся развернуть ее при моем филиппинце. Конечно, вот это сообщение, на десятой странице.

ЧЕЛОВЕК, ЗАНИМАЮЩИЙСЯ НЕФТЯНЫМ ПРОМЫСЛОМ,

НАПРАВЛЯЯСЬ НА ИЮНЬСКУЮ ВСТРЕЧУ ВЫПУСКНИКОВ,

ПОГИБ, УПАВ С ПОЕЗДА.

Г. С. Нирдлинджер, разработчик нефтяных месторождений,

убит при падении с экспресса, он ехал на встречу с выпускниками

Лиленд Стэнфорда.

Тело Г. С. Нирдлинджера, представлявшего в Лос-Анджелесе «Вестерн Пайп энд Саплай Компани» и в течение ряда лет бывшего заметной фигурой в нефтяной индустрии, было найдено незадолго до полуночи прошедшей ночью с повреждениями головы и шеи на железнодорожных путях, около двух миль к северу от города. Ранее в тот вечер мистер Нирдлинджер отбыл в поезде, идущем на север, направляясь на встречу выпускников университета Лиленд Стэнфорд, и, как предполагают, упал с поезда. Полиция указывает, что несколько недель назад он сломал ногу, и возможно, его неумение обращаться с костылями послужило причиной того, что он потерял равновесие, находясь на смотровой площадке, где последний раз его видели живым.

Мистеру Нирдлинджеру было 44 года. Родился во Фресно, поступил в Лиленд Стэнфорд и после окончания занялся нефтяным бизнесом, став одним из первооткрывателей месторождения на Лонг-Биче. Позднее подвизался в Сигнал Хилле. Последние три года он возглавлял местное отделение «Вестерн Пайп энд Саплай Компани».

После него остались вдова, в девичестве мисс Филлис Белден из Маннергейма, и дочь, мисс Лола Нирдлинджер. Миссис Нирдлинджер до замужества работала старшей медицинской сестрой здесь же, в санатории Вердуго.

Без двадцати девять позвонила Нетти. Она сказала, что меня хочет видеть мистер Нортон и, по возможности, скорее. Это означало, что они уже в курсе дела, и мне нет нужды ломать комедию: являться со своими записями и сообщать им, что это тот самый парень, которому прошедшей зимой я продал страховку от несчастных случаев. Я ответил, что знаю, о чем речь, сейчас же выезжаю.

Так или иначе, я выдержал этот день. Кажется, я рассказывал вам о Нортоне и Кизе. Нортон — президент компании. Он невысокого роста, коренастый человек, ему около 35, он занялся этим делом, когда умер его отец, и прилагает столько усилий, чтобы походить на своего отца, что, кажется, ни на что другое у него просто не хватает времени. Киз — глава отдела рекламаций, наследие старого правления, и, как он утверждает, молодой Нортон все делает не так, как следует. Он — громадный, толстый и брюзгливый, а кроме того, он теоретик, так что в его присутствии у вас просто начинает болеть голова. Но он лучший специалист по исковым заявлениям на всем побережье, и он единственный, кого я боялся.

Прежде всего мне предстояло встретиться с Нортоном и рассказать ему все, что мне известно, или, по крайней мере, то, что мне полагалось знать. Я поведал ему, как предложил Нирдлинджеру страховой полис от несчастных случаев, как его жена и дочь возражали против этого и как я в тот вечер отступил, но пару дней спустя заехал к нему в контору, чтобы еще подзавести его. Это должно было совпадать с тем, что видела секретарша. Я рассказал, как продал ему этот полис, но только после того, как пообещал не говорить ни слова ни жене, ни дочери. Рассказал, как взял его заявление, а потом, когда договор был оформлен, вручил ему и получил от него чек. Потом мы спустились в офис Киза. и все началось по-новой. Как вы понимаете, на это ушло все утро. Все время, пока мы разговаривали, не замолкая, трезвонил телефон и поступали телеграммы из Сан-Франциско, где у Киза работали наши детективы, опрашивая людей с того поезда, а кроме того, звонили из полиции, от секретарши, от Лолы, после того как до нее дозвонились, чтобы выяснить, что ей известно. Они пытались связаться и с Филлис, но она получила от меня твердые указания не подходить к телефону. Они связались со следователем, ведущим это дело, и договорились относительно вскрытия. Как правило, между страховыми компаниями и следователями полный контакт, так что они могут, если понадобится, добиться вскрытия. Компании вправе даже потребовать этого, согласно пункту в их страховом полисе, но в таком случае следует обратиться за разрешением в суд и сообщить, что покойный был застрахован, а это плохо во всех отношениях. Они втихую добьются вскрытия тела, а в данном случае им это было необходимо. Потому что если Нирдлинджер умер от апоплексического удара или сердечного приступа и свалился с поезда, тогда это рассматривается не как несчастный случай, а как смерть от естественных причин, и они не обязаны выплачивать страховку. Приблизительно около полудня было получено медицинское заключение. Смерть от перелома шеи. Услышав это, они поняли, что слушание дела откладывается на два дня.

К четырем часам на столе Киза скопилась такая куча записок и телеграмм, что ему пришлось придавить эту кипу грузом, чтобы они не разлетелись в разные стороны, а он тер свои брови и так брюзжал, что с ним просто никто не мог общаться. Но Нортон с каждой минутой приободрялся. Из Сан-Франциско ему позвонил некто по фамилии Джексон, и, судя по ответам Нортона, я сообразил, что это тот парень, от которого я отделался на смотровой площадке, прежде чем оттуда спрыгнуть. Повесив трубку, Нортон положил еще одну записку поверх других и повернулся к Кизу.

— Совершенно ясно, что мы имеем дело с самоубийством.

Видите ли, если бы это было самоубийство, компания тоже не обязана выплачивать страховку. Страховым полисом предусмотрены только несчастные случаи.

— Вот как?

— Сомневаетесь? Слушайте меня внимательно. Во-первых, он подписал этот страховой полис. Сделав это тайно. Ни слова не сказал жене, ни словом не обмолвился дочери, ничего не сказал секретарше — никому ни слова. Если бы Хафф был пошустрее, мог бы сообразить…

— Что сообразить?

— Не надо обижаться, Хафф. Но вы должны согласиться, что выглядело все это довольно странно.

— Совсем это не выглядело странно. Такое случается сплошь и рядом. Вот если бы они попытались застраховать его, а он бы не знал об этом, вот это выглядело бы странным.

— Верно. Отцепитесь от Хаффа.

— Я только хочу сказать, Киз, что…

— Отчет Хаффа свидетельствует, что если бы что-то было не так, он бы это отметил, и мы были бы в курсе дела. Вы бы лучше разузнали что-нибудь у своих собственных агентов.

— Ладно, оставим это. Нирдлинджер тайно от всех оформляет свой страховой полис. По какой причине? Потому что он опасался: если его семья узнает о страховке, им станет понятно, что он задумал. Они знали, что у него на уме, уверяю вас, и когда мы ознакомимся с его бумагами и с его прошлым, то выясним, где собака зарыта. Ладно, дальше: он сломал ногу, но не предъявил иска. Почему? Это выглядит странно, разве не так? У человека страховой полис от несчастных случаев, и он почему-то не предъявляет иска по поводу перелома ноги. А потому что он-то знал, каковы его дальнейшие планы, и боялся, что если он предъявит иск, то семья узнает об этой страховке и ему помешают.

— Каким образом?

— Если бы они сообщили нам, мы бы аннулировали договор с ним, так ведь? Конечно, так бы мы и сделали. Мы бы быстренько вернули ему неиспользованный задаток, вы бы и глазом моргнуть не успели, и он это знал. О нет, он не хотел рисковать, понимая, что к нему явится наш доктор осматривать его ногу, и все полетит к черту. Это главное.

— Продолжайте.

— Так вот, у него есть оправдание, чтобы ехать поездом. Он отправляется на станцию с женой, садится в поезд, отделывается от нее. Она уезжает. Он готов выполнить задуманное. Но возникает помеха. Там, на смотровой площадке, находится этот парень, а ему для выполнения задуманного компания ни к чему. Будьте уверены, именно так. И что же он делает? Он его сбагривает, быстренько придумав историю, что у него нет билета, он-де оставил его в портфеле, а как только парень уходит, он бросается с поезда. Это и был тот человек, с которым я только что разговаривал, его фамилия Джексон, он поехал в Фриско по делам и завтра вернется. Он говорит, тут все ясно, уже в тот момент, когда он предложил Нирдлинджеру принести его портфель, у него возникло ощущение, что от него пытаются отделаться, но у него не хватило духа отказать калеке. По моему разумению, это окончательно проясняет дело. Совершенно ясно, что это самоубийство. Ничего другого и представить нельзя.

— Ну так что же?

— Следующий этап — дознание. Мы там появиться не можем, конечно, потому что если суду станет известно, что покойный был застрахован, нам крышка. Мы можем послать туда одного, может, двух детективов посмотреть, что и как, но не более того. А Джексон говорит, готов явиться и рассказать все, что ему известно, и у нас есть шанс, маленький, но шанс, что можно так или иначе получить вердикт о самоубийстве. Если получится, то победа за нами. Если не выйдет, тогда подумаем, что предпринять. Однако все по порядку. Сначала — дознание, и, кроме того, неизвестно, что удастся откопать полиции; мы можем одержать победу еще в первом раунде.

Киз принялся еще ожесточеннее тереть свою голову. Он был такой толстый, что в жару ему действительно житья не было. Зажег сигарету. Он просто изнемогал и отвернулся от Нортона, как будто тот был школьником, а ему не хотелось показывать своего недовольства им. Затем он заговорил:

— Это не самоубийство.

— О чем вы говорите? Все же ясно.

— Это не самоубийство.

Он открыл книжный шкаф и принялся выбрасывать на стол толстенные книги.

— Мистер Нортон, в этих томах все, что имеют сказать актуарии1 о самоубийствах. Изучив их, вы, может быть, кое-что усвоите относительно страхового бизнеса.

— Я был воспитан на страховом бизнесе, Киз.

— Вы получили воспитание в частных заведениях: Гротон и Гарвард. Пока вас там учили, как правильно грести, я изучал эти таблицы. Взгляните-ка на них. Здесь самоубийства классифицируются по национальностям, по цвету кожи, по профессиям, по полу, по месту проживания, по временам года и суток, когда их совершают. Вот самоубийства по способам совершения. Самоубийства по способам совершения подразделяются на самоотравления ядами и газом, огнестрельные ранения, самоутопления и падения — с высоты и под транспортные средства. Вот тут самоубийства путем отравления подразделяются по полу, национальности, возрасту, времени суток. А тут самоубийства путем самоотравления ядами делятся на самоотравления цианидами, мышьяком, стрихнином, тридцатью восьмью другими ядами, шестнадцать из них больше не отпускают по рецептам в аптеках. А вот — вот, мистер Нортон, падения, подразделенные на падения с высоты, под колеса идущего поезда, под колеса грузовиков, под копыта лошадей, падения с пароходов. Но среди всех этих миллионов случаев нет ни одного падения с задней площадки идущего поезда. Это единственный способ, к которому не прибегают.

— А могли бы.

— Могли бы? Этот поезд, исходя из того, где было найдено тело, двигался максимально со скоростью пятнадцать миль в час. Мог ли человек спрыгнуть с поезда в этом месте, если он действительно собирался покончить с собой?

— Он мог перекувырнуться. У этого человека сломана шея.

— Не морочьте мне голову. Он же не акробат.

— Тогда в чем вы пытаетесь убедить меня? Что тут все по-честному?

— Послушайте, мистер Нортон. Когда человек выписывает страховой полис, страховой полис стоимостью в пятьдесят тысяч, в случае его гибели от несчастного случая на железной дороге, а затем, три месяца спустя, он гибнет от несчастного случая на железной дороге, тут не все чисто. Не может быть такого. Если бы поезд потерпел аварию, возможно, но даже и тогда это было бы очень подозрительное совпадение. Очень подозрительное совпадение. Нет, здесь не все чисто! Но это не самоубийство.

— Тогда что же вы хотите сказать?

— Вы знаете что.

— … Убийство?

— Думаю, убийство.

— Подождите-ка, Киз, подождите минутку. Подождите, я не поспеваю за вами. И что же дальше?

— Ничего.

— Но у вас должны быть какие-то доказательства.

— Я сказал: «Никаких». Кто бы это ни сделал, это великолепная работа. Зацепиться не за что. И все же это убийство.

— Вы кого-нибудь подозреваете?

— Тот, в пользу кого заключен такой полис, по моему разумению, автоматически попадает под подозрение.

— Вы имеете в виду жену?

— Я имею в виду жену.

— Ее же в поезде не было.

— Тогда был кто-то еще.

— И кто же, по-вашему?

— Представления не имею.

— И это все, что у вас есть, чтобы продолжать расследование?

— Я вам уже сказал, что у меня нет никаких зацепок. У меня нет ничего, кроме этих таблиц и моей собственной интуиции, подозрения и опыта. Это отличная работа, но это не несчастный случай и не самоубийство.

— Так что вы собираетесь предпринять?

— Не знаю. Дайте минуту подумать.

На обдумывание у него ушло полчаса. Нортон и я, мы сидели рядом и курили. Вскоре Киз принялся постукивать по столу ладонью. Он знал, что делать, это было видно.

— Мистер Нортон.

— Да, Киз?

— У вас только один выход. Это противоречит нашим порядкам, и в любом другом случае я возражал бы против таких действий. Но не в этом. В этом случае некоторые детали заставляют меня думать, что наши порядки и есть то самое, на что эти люди рассчитывают и извлекают из этого выгоду. По установившемуся в такого рода делах порядку, полагается ждать и заставить истца явиться к нам, не так ли? Я советую прямо противоположное. Я советую нагрянуть туда немедленно, если возможно — сегодня вечером, а если не вечером, тогда обязательно в день дознания, и возбудить иск против этой женщины. Я советую возбудить против нее уголовное дело по подозрению в убийстве и обрушиться на нее со всей силой и быстротой, на которую мы способны. Я советую требовать ее ареста, а также тюремного заключения, чтобы на сорок восемь часов лишить ее права переписки и общения, что позволяется законом в делах такого рода. Я советую подвергнуть ее допросу третьей степени, используя все, доступные полиции методы. А особенно я советую отделить ее от сообщника, кто бы он или она ни были, таким образом, мы получим ценное преимущество — ее растерянность и не дадим им возможности обсуждать дальнейшие планы. Сделайте это и попомните мои слова: вы обнаружите много поразительного.

— Но — на основании чего?

— Без оснований.

— Но, Киз, это просто невозможно. Допустим, мы ничего не обнаружим. Предположим, мы подвергнем ее допросу третьей степени и ничего не добьемся. Предположим, в этом деле все по-честному. Подумайте только, куда нас это заведет. Святый Боже, она же нас прикончит, и суд присудит ей все до последнего затребованного ею пенса. Я не уверен, что суд не привлечет нас к ответственности за преступную диффамацию. И взгляните на это с другой стороны. Объявленный нами бюджет составляет сто тысяч долларов в год. Мы провозглашаем себя лучшими друзьями вдов и сирот. Все эти деньги мы расходуем исключительно ради престижа фирмы, и что же дальше? Мы навлекаем на себя обвинение, что готовы приписать женщине даже убийство, лишь бы не выплачивать положенной ей страховки.

— Это не «положенная страховка».

— Такой она станет, если мы не докажем обратного.

— Ладно, все, что вы говорите, верно. Я вам уже сказал: это противоречит нашим порядкам. Но позвольте мне сказать вам вот что, мистер Нортон, и сказать именно сейчас: кто бы это ни провернул, слабаком он не был. Он, или она, или, может, они оба, или все трое, или сколько бы их ни было, — знали, что делают. Вам их не поймать, ничего не предпринимая и надеясь только на улики. Об уликах они позаботились. Их просто нет. Единственный способ их поймать — двинуться против них. Меня не волнует, будет ли это судебный поединок, обвинение в убийстве или еще что-то, неожиданность — оружие, которое может сработать. Не утверждаю, что сработает. Но говорю: может сработать. А все остальное бесполезно.

— Но, Киз, мы не можем так действовать.

— Почему же?

— Киз, мы переживали подобное не раз, с каждой страховой компанией такое случалось не раз. У нас есть установленный порядок, мы не можем пренебречь им. Такие вещи — дело полиции. Мы можем помочь полиции, если у нас появится что-то полезное для них. Если мы добудем информацию, можем передать им. Если у нас возникают подозрения, можем сообщить о них. Мы можем предпринять любые обоснованные, законные шаги, но что касается этого…

Он остановился. Киз ждал, но он не закончил фразы.

— А что в этом незаконного, мистер Нортон?

— Ничего. Это вполне законно, но никуда не годится. Это вынуждает нас действовать в открытую. Это лишает нас какой бы то ни было защиты, — в случае, если мы погорим. Я никогда о таком не слышал. Это… тактически неверно, вот что я хочу сказать.

— Но стратегически правильно.

— У нас выработана стратегия. У пас есть наша старинная стратегия, и вы не можете ее отбросить. Послушайте, это может быть самоубийством. В нужный момент мы можем заявить о нашей уверенности, что это самоубийство, — и мы спасены. Бремя доказательств ложится на нее. Вот на это я и пытаюсь обратить ваше внимание. Поверьте мне, сидя на такой вот бочке динамита, мне не хочется оказаться в положении, при котором бремя доказательств ляжет на нас.

— Вы не хотите принять против нее меры?

— Пока нет, Киз, пока нет. Может, позднее, не знаю. Но пока мы действуем испытанными способами, нам ничто не грозит, я не хочу оказаться замешанным во что-то сомнительное.

— Ваш отец…

— Он бы поступил так же. Я думаю о нем.

— Он — никогда. Старик Нортон умел использовать свой шанс.

— Значит, я не отец.

— За дело отвечаете вы.

Я не присутствовал на дознании, равно как и Нортон и Киз. Ни одна страховая компания не может допустить, чтобы суду, будь это Коллегия присяжных при коронере или другое судебное разбирательство, стало известно, что покойный был застрахован. Повеситься можно, если такое выплывет наружу. Туда были направлены два агента, парни, ничем не выделявшиеся среди остальных и сидевшие вместе с газетчиками. Информацию о происходившем там мы получили от них. Все опознали тело и дали каждый свои показания: Филлис, два проводника, посыльный, носильщик, парочка пассажиров, полиция, и особенно тот парень, Джексон, который продолжал долбить свое, что я пытался от него избавиться. Суд вынес вердикт, что «вышеуказанный Герберт С. Нирдлинджер умер от перелома шеи, полученного при падении с железнодорожного поезда, около десяти часов вечера 3-го июня, способом, судом не установленным». Это удивило Нортона. Он всерьез рассчитывал на вердикт «самоубийство». Меня же это не удивило. Наиболее важная фигура на этом дознании не произнесла ни слова, и я вколотил в голову Филлис задолго до всего, что этот человек обязательно должен там присутствовать, потому что я предвидел версию самоубийства, и мы должны были подготовиться к этому. Этим человеком был священнослужитель, которого она попросила прийти с ней, чтобы договориться с владельцем похоронного бюро о погребении. А уж если Коллегия присяжных при коронере видит, что стоит вопрос о захоронении в освященной земле — парень мог принять яд, перерезать себе глотку, сигануть с пирса, — все равно они вынесут вердикт: «Способом, неизвестным суду».

Выслушав рассказ агентов, мы снова уселись в кружок: Нортон, Киз и я, на этот раз в офисе Нортона. Было около пяти часов. Киз был раздражен, Нортон — разочарован, но все еще пытался делать вид, будто поступил правильно.

— Ошибки, Киз, мы не совершили.

— Но и не поправили дела.

— По крайней мере, мы не оказались в глупом положении. Что же теперь?

— Теперь? Я придерживаюсь наших правил. Жду, пока истец не объявится. Отрицаю наши обязательства на том основании, что несчастный случай не доказан, и заставляю ее предъявить иск. Когда она предъявит иск, посмотрим, что будет.

— Вы проиграли.

— Знаю, что проиграл, но действовать буду именно так.

— Что вы хотите сказать этим «знаю, что проиграл»? Дело в том, что я разговаривал об этом деле с полицией. Сказал им, что мы подозреваем убийство. Они ответили, что поначалу тоже подозревали, но потом эту версию прикрыли. Они на этом собаку съели. У них тоже есть свои талмуды, Киз. Им известно, каким способом люди совершают убийства, а каким — нет. Они говорят, что никогда не слыхали, чтобы убийство совершали или хотя бы пытались совершить, сбросив человека с задней площадки медленно идущего поезда. Они говорят об этом деле то же самое, что и вы. Как мог убийца, если принять эту версию, быть уверенным в смерти этого человека? Допустим, тот получил бы только какие-то повреждения? Тогда что? Нет, они меня заверили, что тут все чисто. Просто это одна из аномалий, вот и все.

— А они проверили каждого с этого поезда? Они выяснили, не было ли там хоть одного человека, знакомого с его женой? Черт побери, мистер Нортон, не говорите мне, что они закрыли это дело, не проверив подобных фактов. Говорю вам, в поезде был кто-то еще!

— Они поступили разумнее. Допросили старшего проводника этого вагона со смотровой площадкой. Он сел прямо у двери, чтобы сделать отметки в регистрационных карточках на момент отправления. Проводник уверен, что там с Нирдлинджером никого не было, потому что если бы кто-нибудь прошел мимо него, ему пришлось бы отодвинуться. Он помнит, что Джексон прошел туда, приблизительно минут за десять до отхода поезда. Он помнит, что прошел калека. Он помнит, что Джексон вышел оттуда. Он помнит, что Джексон вернулся туда опять, с портфелем, и вышел обратно, во второй раз. Джексон не сообщил об исчезновении сразу же. Он просто решил, что Нирдлинджер пошел в туалет или еще куда, и практически было уже около полуночи, когда он собрался лечь спать, а у него на руках все еще был портфель, в котором, как он думал, находился билет Нирдлинджера, — тут-то он и сказал об этом проводнику. Через пять минут в Санта-Барбаре лос-анджелесский диспетчер связался по телеграфу с проводником, а тот взял на хранение багаж Нирдлинджера и стал переписывать свидетелей. Никто не выходил со смотровой площадки. Этот парень свалился, вот и все. Мы влипли. Тут все по-честному.

— Если все в порядке, почему же вы ей не заплатите?

— Погодите. Это мое мнение. Это мнение полиции. Но остается еще весомое доказательство самоубийства…

— Ни малейшего.

— Достаточно, Киз, того, что я обязан перед своими держателями акций передать дело в суд и положиться на решение суда. Возможно, полиция ошибается. До того как по этому иску состоится судебное разбирательство, мы, возможно, сумеем мною чего обнаружить. Вот все, что я собираюсь предпринять. Пусть решит суд, и если он решит, что мы обязаны заплатить, я ей заплачу и сделаю это охотно. Но я не могу просто преподнести ей эти деньги в подарок.

— Как раз это вы и делаете, утверждая, что это самоубийство.

— Посмотрим.

— Да, посмотрим.

Я вернулся с Кизом в его офис. Он щелкнул выключателем.

— Он посмотрит. Я проконтролировал достаточно много дел, Хафф. А когда за плечами столько дел, то просто знаешь. где собака зарыта, хотя и не знаешь, каким образом знаешь. Это убийство… Итак, они допрашивали проводника. Никто оттуда не выходил. Откуда им известно, что кто-нибудь не взобрался на площадку с платформы? Откуда им известно…

Он замолчал, посмотрел на меня, а потом принялся сыпать проклятиями и бесноваться как сумасшедший.

— Не говорил я ему? Разве я не советовал ему с самого начала насесть на нее? Не предлагал засадить ее под арест, не дожидаясь дознания? Не говорил ему?..

— О чем вы, Киз? — Сердце у меня колотилось как бешеное. Да его вообще не было в поезде! — Теперь он вопил и стучал по столу: — Его вообще не было в поезде! Кто-то взял его костыли и сел вместо него в поезд. Конечно, этому парню надо было избавиться от Джексона! Его не могли видеть живым после того места, где собирались подбросить тело! А теперь против нас все эти данные под присягой показания…

— Ну и что? — Я понимал, о чем говорит Киз. Эти опознания на судебном слушании я предусмотрел с самого начала, и именно поэтому я так старался, чтобы никто в поезде не мог как следует рассмотреть меня. Я вычислил, что достаточно будет костылей, ноги, очков, сигары и воображения.

— На дознании! Хоть один из этих свидетелей разглядел как следует этого человека? Несколько секунд, в темноте, три или четыре дня назад. Потом следователь приподымает простыню с покойного, вдова говорит: «Да, это он» — и, конечно, все они говорят то же самое. А теперь поглядите на нас! Если бы Нортон заарканил се, можно было бы оспаривать все эти опознания и все остальное. Полиция наконец проснулась бы, и мы, возможно, чего-то добились бы. Но теперь! Он хочет позволить ей предъявить иск! И пусть только попробует опровергнуть эти опознания. Не удастся. Любой адвокат сделает из этих свидетелей винегрет, если только они изменят теперь свои показания. Вот что такое действовать по заведенному порядку! И это значит — не совершать рискованных поступков! И это действовать, «как действовал бы Старик»! Так вот, Хафф, Старик Нортон к этому времени получил бы исповедь этой женщины. У него уже было бы на руках признание ею своей вины, а ее он уже отправил бы до конца жизни в Фолсем. А теперь поглядите на нас. Только полюбуйтесь. Самое трудное в этом деле разгадано, а мы его проиграли. Мы проиграли это дело… Позвольте сказать вам вот что. Если этот парень будет возглавлять нашу компанию, компания погибнет. Нельзя перенести столько тяжких ударов и выжить. Черт побери! Пятьдесят тысяч зелененьких и все из-за бездействия. Просто стопроцентное самодурство и глупость!

У меня в глазах начало двоиться. Он приступил к делу заново, раскрывая обстоятельства гибели Нирдлинджера. Сказал, что этот парень, кто бы он ни был, оставил свою машину в Бербанке и сошел там с поезда. Киз рассказал, как она там его встретила и они приехали в разных машинах, с трупом в одной из них, к тому месту, где положили труп на пути. Он высчитал, что у нее должно было хватить времени попасть в Бербанк, а потом вовремя вернуться, чтобы, появившись в 10.20 в аптеке, купить мороженое. Он даже до этого додумался. Он ошибся в том, как это было сделано, но был так близок к правильному ответу, что я онемел, слушая его.

— Так что вы собираетесь предпринять, Киз?

Ладно, Нортон хочет дождаться, когда она выступит, подаст исковое заявление, — меня это устраивает. Он хочет заняться покойником, выяснить, что могло толкнуть его на самоубийство. Это меня устраивает. Я займусь ею. Каждое ее движение, все, что она делает, я должен знать. Раньше или позже, Хафф, этот парень должен объявиться. Им надо встретиться друг с другом. И как только я узнаю, кто он, тогда посмотрим. Конечно, пусть подает исковое заявление. И когда она займет свидетельское место, поверьте мне, Хафф, Нортону придется за все заплатить. Он заплатит за каждое сказанное им слово, и полиции тоже есть за что заплатить. О нет. Последнее слово за мной.

Он меня загнал в угол, это я понимал. Если она подаст исковое заявление и потеряет самообладание, давая свидетельские показания, Бог знает, что может случиться. Если же она не подаст искового заявления, будет еще хуже. Если она не попытается получить по этой страховке, это будет выглядеть так нелепо, что может даже заинтересовать полицию. Я не отважился позвонить ей, потому что, будучи в курсе дела, боялся, что сейчас ее телефон уже могли прослушивать. Я занялся этой ночью тем же, что делал две предыдущие ночи, ожидая дознания. Я надрался или попытался надраться. Я прикончил кварту2 коньяка, но это не возымело эффекта. Ноги у меня заплетались, в ушах звенело, но глаза продолжали пялиться в темноту, а голова усиленно работала над тем, что мне следовало предпринять. Я не знал. Я не мог спать, не мог есть, не мог даже напиться.

Филлис позвонила только на следующий вечер. Звонок раздался немного спустя после обеда, когда филиппинец только что ушел. Я боялся даже брать трубку, хотя понимал, что это необходимо.

— Уолтер?

— Да. Прежде всего, откуда ты? Из дома?

— Из аптеки.

— Хорошо, тогда продолжай.

— Лола ведет себя так странно. Я не хочу даже пользоваться собственным телефоном. Поехала в центр, на бульвар.

— Что с Лолой?

— Да просто истерика, думаю. Ей это оказалось не по силам.

— Ничего другого?

— Думаю, нет.

— Ладно, выкладывай, и выкладывай поскорее. Что случилось?

— Много чего. Я боялась звонить. Должна была до похорон оставаться дома и…

— Похороны были сегодня?

— Да. После дознания.

— Продолжай.

— Дальше: завтра в банке вскроют сейф мужа. Государство должно как-то на это реагировать. На предмет получения налога на наследство.

— Верно. Страховой полис там?

— Да. Я положила его туда с неделю назад.

— Хорошо. Ты сделаешь вот что. Это будет происходить в конторе твоего адвоката?

— Да.

— Тогда ты едешь туда. Там будет государственный налоговый инспектор. По закону он должен присутствовать. Они обнаружат страховой полис, и ты передашь его своему адвокату. Дай ему поручение предъявить иск. Остальное подождет, пока не сделаешь этого.

— Предъявить иск?

— Верно. Теперь обожди минутку, Филлис. Есть кое-что, о чем ты не должна говорить своему адвокату, — пока. Они не хотят платить по этому исковому заявлению.

— Что?!

— Они не хотят его оплачивать.

— Разве мне не обязаны заплатить?

— Подозревают, что это… самоубийство… и поэтому хотят заставить тебя передать дело в суд и предоставить право решения вопроса правосудию, прежде чем заплатить. Не говори сейчас об этом адвокату, позднее он и сам это выяснит. Он захочет обратиться в суд, и ты это одобришь. Мы должны заплатить ему, но это наш единственный шанс. Теперь, Филлис, еще одно.

— Да.

— Я не могу видеться с тобой.

— Но я хочу повидать тебя.

— Мы не можем рисковать. Самоубийство — это то, на что они нацелены, но могут заподозрить и что-то другое. Если мы с тобой начнем встречаться, они могут докопаться до правды так быстро, что ты оледенеешь от ужаса. За тобой установят слежку, чтобы собрать какие-нибудь сведения, и тебе просто совершенно нельзя общаться со мной, если не возникнет крайней необходимости, и даже в этом случае ты должна звонить мне домой и только из аптеки, и ни в коем случае не звони дважды подряд из одной и той же. Ты меня понимаешь?

— Похоже, ты перепугался.

— Я боюсь. И даже очень. Им известно больше, чем ты думаешь.

— Так это настолько серьезно?

— Может, и нет, но мы должны быть осторожны.

— Тогда, может быть, лучше не подавать иска в суд?

— Ты должна подать иск. Если ты не подашь иска, нам крышка!

— Вот как! Да, пожалуй, ты прав.

— Ты подашь иск. Но будь предельно внимательна в разговоре с этим адвокатом.

— Ладно. Ты меня еще любишь?

— Ты же знаешь, что да.

— Ты обо мне думаешь? Все время?

— Все время.

— Еще что?

— Это все, что мне известно. У тебя все?

— Наверное, все.

— Тогда лучше закончить разговор. Кто-нибудь может ко мне зайти.

— Похоже, тебе хочется от меня избавиться.

— Я так говорю из соображений здравого смысла.

— Ладно. Сколько времени это может продолжаться?

— Не знаю. Может быть, довольно долго.

— Умираю — хочу тебя видеть.

— Я тоже. Но мы должны соблюдать осторожность.

— Тогда… прощай.

— Прощай.

Я опустил трубку. Я любил ее, как кролик гремучую змею. В эту ночь я делал то, чем не занимался много лет. Я молился.

Глава 9

Прошло около недели после этих событий, когда Нетти стремительно вошла в мой офис, плотно закрыв за собой дверь.

— Там мисс Нирдлинджер снова хочет видеть вас, мистер Хафф.

— Задержи ее на минутку. Мне надо позвонить.

Нетти вышла. Я сделал звонок. Я должен был чем-то заняться, чтобы взять себя в руки. Позвонил домой и спросил своего филиппинца, не звонил ли мне кто-нибудь. Он сказал «нет». Тогда я позвонил Нетти, чтобы она ее впустила.

Лола сильно изменилась с тех пор, как я видел ее в последний раз. Тогда она выглядела ребенком. Сейчас передо мной была женщина. Отчасти, возможно, из-за траура, но было совершенно ясно, что ей много пришлось пережить. Я чувствовал себя подонком, и, однако, что-то со мной произошло, потому что эта девушка мне нравилась. Я пожал ей руку, усадил ее и спросил, как себя чувствует ее мачеха; она ответила, что нормально, учитывая все случившееся; я сказал, что это ужасно и как я был потрясен, узнав об этом.

— А мистер Сачетти?

— Мне не хотелось бы говорить о мистере Сачетти.

— Мне казалось, вы друзья.

— Я предпочла бы не говорить о нем.

— Извините.

Она встала, выглянула в окно, потом снова села.

— Мистер Хафф, однажды вы для меня кое-что сделали, во всяком случае, мне казалось, что все это ради меня…

— Так и было.

— И с тех пор я всегда думала о вас как о друге. Вот почему я пришла к вам. Я хочу поговорить с вами… как с другом.

— Конечно.

— Но только как с другом, мистер Хафф. Не с сотрудником страховой компании. Пока я не почувствую, что пришла к определенным выводам, это должно остаться строго между нами. Вы понимаете меня, мистер Хафф?

— Да.

— Совсем забыла. Я собиралась называть вас Уолтером.

— А я вас — Лолой.

— Просто удивительно, до чего мне легко с вами.

— Продолжайте.

— Это касается моего отца.

— Да?

— Смерти моего отца. Я не могу не чувствовать, что за всем этим что-то скрывается.

— Я вас не совсем понимаю, Лола. Что означает «за всем этим»?

— Сама не знаю что.

— Вы присутствовали на дознании?

— Да.

— Один-два свидетеля там, а позднее у нас в компании несколько человек намекнули, что ваш отец мог… совершить самоубийство. Вы об этом хотите сказать мне?

— Нет, Уолтер, не то.

— Тогда что же?

— Не могу сказать. Просто не могу заставить себя произнести это вслух. И это так ужасно. Потому что у меня уже не первый раз такие мысли. Уже не в первый раз я испытываю эти мучительные подозрения: что за всем этим скрывается нечто большее, чем… о чем думают другие.

— Я вас все еще не понимаю.

— Моя мать.

— Да?

— После ее смерти я чувствовала то же самое.

Я выжидал. Она судорожно сглотнула два или три раза, будто решив вообще ни о чем не рассказывать, потом передумала и начала говорить:

— Уолтер, у моей матери были слабые легкие. Из-за этого мы сняли хижину на озере Эрроухед. Однажды, в середине зимы, моя мать поехала туда на уик-энд со своей близкой подругой. Это было в самый разгар зимнего сезона, когда там очень оживленно, а потом мать телеграфировала моему отцу, что она с этой женщиной решила остаться еще на недельку. Он, ничего не подозревая, перевел ей телеграфом немного денег и посоветовал оставаться, сколько захочется; он думал, что пребывание там пойдет ей на пользу. В среду на той же неделе моя мать подхватила воспаление легких. В пятницу положение ее стало критическим. Ее подруга прошла двенадцать миль по сугробам, через лес, чтобы вызвать врача, — хижина расположена вдали от гостиниц, на другой стороне озера, вокруг идти далеко. Подруга добрела до ближайшей гостиницы в таком изнеможении, что ее пришлось отправить в больницу. Доктор направился к матери, но, когда он добрался туда, она уже умирала. Она прожила еще полчаса.

— Так что же?

— Знаете, кто был ее лучшей подругой?

Я знал. Я знал ответ по уже знакомой дрожи, пробежавшей вдоль спины.

— Нет.

— Филлис.

— Дальше…

— Что делали эти две женщины в хижине глухой зимой все это время? Почему они не отправились в гостиницу, как все остальные? Почему моя мать не позвонила, а послала телеграмму?

— Вы хотите сказать, что телеграфировала не она?

— Не знаю, что я хочу сказать, кроме того, что все это выглядело чрезвычайно странно. Почему Филлис тащилась пешком все это расстояние, чтобы вызвать доктора? Почему бы ей не остановиться где-нибудь по дороге и не позвонить? Или почему бы ей не надеть коньки, чтобы по прямой пересечь озеро, на что ушло бы всего полчаса? Она прекрасно катается на коньках. Для чего понадобилось это трехчасовое путешествие? И почему она не отправилась за доктором раньше?

— Но постойте. Что сказала ваша мать доктору, когда он…

— Ничего. Она была в полном беспамятстве, и он минут пять держал ее под кислородом.

— Но подождите минутку, Лола. В конце концов, доктор есть доктор, и если у нее было воспаление легких…

— Доктор есть доктор, но вы не знаете Филлис. Я могла бы кое-что порассказать. Во-первых, она сиделка. Она слыла одной из лучших сиделок Лос-Анджелеса — она и познакомилась с моей матерью, когда та вела отчаянную борьбу за жизнь. Она сиделка, и ее специализация — легочные заболевания. Ей положено знать время наступления кризиса с точностью почти до минуты, так же, как любому врачу. И она также не может не знать, как спровоцировать воспаление легких.

— Что вы хотите сказать?

— Вы думаете, Филлис не способна была выставить мою мать ночью на этот холод и не впускать ее, пока та не замерзла до полусмерти, — вы думаете, Филлис не может такого сделать? Вы думаете, что она просто такая миленькая, хорошенькая, добренькая, какой она кажется? То же самое думал мой отец. Он думал, как это необыкновенно, то, как она прошла весь этот длинный, трудный путь, чтобы спасти жизнь. Меньше чем через год после этого он на ней женился. Но я так не думаю. Видите ли, я ее знаю. Это первое, о чем я подумала в ту же минуту, как услышала о той смерти. А теперь — об этой.

— Что вы хотите, чтобы я сделал?

— Пока — ничего. Только выслушать меня.

— Все это довольно серьезно, — все, о чем вы рассказываете. Или, по меньшей мере, это наводит на размышления. Кажется, я понимаю ход ваших мыслей.

— Я непрерывно думаю об этом. И я подозреваю…

— Однако, насколько я понял, вашей мачехи не было рядом с вашим отцом в момент…

— Ее также не было и около матери. В тот момент. Но она была до того.

— Дайте мне время обдумать все это.

— Пожалуйста, думайте.

— Вы сегодня немного возбуждены.

— Я еще не все вам рассказала.

— Что еще?

— …Не могу говорить об этом. Мне самой трудно в это поверить. И еще… ну, это неважно. Простите меня, Уолтер, что я вот так явилась сюда. Но мне очень плохо.

— Вы кому-нибудь говорили об этом хоть слово?

— Нет, никому.

— Я имею в виду — о матери? До всех последних событий?

— Ни слова, никогда, никому.

— На вашем месте я и не стал бы этого делать. И особенно — ни слова… вашей мачехе.

— Я сейчас даже не живу дома.

— Неужели?

— Сняла маленькую квартирку. В Голливуде. У меня есть небольшой доход. От состояния матери. Совсем немного. Я оттуда уехала. Не могла больше жить с Филлис.

— Понятно.

— Можно мне еще зайти к вам?

— Я сообщу, когда приехать. Дайте номер вашего телефона.

Полдня я решал вопрос, говорить ли об этом Кизу. Я понимал, что для моей же собственной безопасности лучше все рассказать ему. Для показаний в суде ее словам грош цена: в этом деле не было зацепки, которую какой-нибудь суд принял бы за доказательство вины. Просто это одна из тех ошибок, которые позволительны: кто-то должен был своевременно сделать что-то и не сделал, и ни у кого не станет болеть голова из-за событий, случившихся два или три года назад до нынешнего происшествия. Но если Киз выяснит, что я знал об этом и не сказал ему, вот это уже весьма серьезные неприятности. Я не мог заставить себя сделать это. И не нашел более веской причины не сообщать информации Кизу, чем просьба девушки держать все в тайне и данное ей обещание.

Около четырех часов Киз вошел в мой офис и прикрыл за собой дверь.

— Ну, Хафф, он объявился.

— Кто?

— Парень в деле Нирдлинджера.

Что?

— Он теперь там постоянный посетитель. Пять вечеров в неделю.

— И кто же это?

— Неважно. Но это тот самый. Вот теперь посмотрим.

В этот вечер я вернулся в контору поработать. Как только Джой Пит закончил в восемь часов обход моего этажа, я отправился в офис Киза. Подергал ящики его стола. Заперты. Осмотрел стальные шкафы для хранения документов. Заперты. Перепробовал все свои ключи. Не подошли. Я уже собирался отказаться от этой затеи, когда заметил диктофон. Киз им пользуется. Я снял с него крышку. Пленка была еще на месте. Записана почти на три четверти. Я уверился, что Джой Пит внизу, потом вернулся, надел наушники и запустил пленку. Сначала шла всякая белиберда, письма истцам, указания детективам, работающим над случаем с поджогом, извещение служащему об увольнении. Потом, совершенно неожиданно, возникло вот это:

Докладная мистеру Нортону

относительно страхового агента Уолтера Хаффа

Секретно — картотека Нирдлинджера

Я абсолютно не согласен с вашим предложением установить наблюдение за страховым агентом Хаффом в связи с делом Нирдлинджера. Естественно, в этом случае, как и во всех делах подобного рода, на страхового агента автоматически падает подозрение, и я предпринял необходимые меры в отношении Хаффа. Все его показания строго соответствуют фактам и нашим документам, так же как документам покойного. Я даже проверил, не ставя его об этом в известность, где он находился в вечер совершения преступления, и выяснил, что весь вечер он провел дома. Это обстоятельство, по моему мнению, исключает его участие в деле. Маловероятно, что человек с его опытом не догадается о слежке, если мы попытаемся установить наблюдение за его передвижениями, и мы в таком случае потеряем возможность использовать его добровольное сотрудничество по этому делу, что до сих пор было полезно, а может стать необходимо. Кроме того, я напоминаю вам, что его отчет оказался для нас исключительно полезен в деле о мошенничестве. Я весьма настоятельно рекомендую отказаться от вашего плана.

С уважением…

Я остановил диктофон и прокрутил запись снова. Это многое прояснило для меня. Я не просто испытал облегчение. От этих слов мое сердце непривычно забилось.

Но затем, после ряда еще каких-то обыденных документов, появилось вот что:

Секретно — картотека Нирдлинджера

Суммарный отчет: устные донесения детективов за неделю по 17 июня включительно

Дочь Нирдлинджера, Лола, выехала из дома 8-го июня, поселившись в двухкомнатной квартире по адресу: Лайси Армз, Юкка-стрит. Наблюдение за ней не сочли необходимым.

Вдова не выходила из дома вплоть до 8-го июня, когда она выехала на машине, остановилась у аптеки, позвонила по телефону; выезжала на машине и в последующие два дня, останавливалась у рынков и магазина женской одежды.

Вечером, 11-го июня, в 8.35, в дом прибыл посетитель мужчина, уехал в 11.48. Описание внешности: высокий, темноволосый, в возрасте 26—27 лет. Посещения повторились 12, 13, 14, 16-го июня. В вечер его первого визита за мужчиной было организовано наблюдение, личность установлена, это Беньямино Сачетти, проживающий по адресу: Лайлек Корт, Норд-Ла Бри-авеню.

Я боялся еще раз принимать Лолу в моей конторе. Но выяснив, что за ней не ведется наблюдение, я получил возможность пойти с ней куда-нибудь. Я позвонил ей и спросил, не согласится ли она поужинать со мной. Она ответила, что о лучшем и не мечтала. Я повез ее к Мирамару в Санта-Монике. Сказал, как здорово поужинать там, где можно полюбоваться океаном, но настоящей причиной было то, что я не хотел везти ее в какой-нибудь ресторан в городе, где можно встретить знакомых.

За ужином мы болтали о том, в какой школе она училась и почему не пошла в колледж, и о всякой всячине. Разговор был какой-то лихорадочный, потому что мы оба испытывали напряжение, но мы отлично ладили между собой. Именно так она сказала. Нам было как-то удивительно легко друг с другом. Я ни словом не обмолвился о том, что она рассказала мне при нашей последней встрече, пока мы не сели после ужина в машину и не направились на прогулку к океану. Затем я сам начал разговор:

— Я думал над тем, что вы мне рассказали.

— Можно мне кое-что добавить?

— Валяйте.

— Я обсудила все это сама с собой. И пришла к выводу, что ошиблась. Ведь очень легко, когда кого-то безумно любишь, а потом внезапно теряешь этого человека, вообразить, что тут чей-то злой умысел. А особенно, если этот человек тебе не по душе. Я не люблю Филлис. Может, отчасти из-за ревности. Я обожала мать. Почти так же была привязана к отцу. И потому, когда он женился на Филлис… не знаю, мне казалось, произошло что-то противоестественное. И потом… эти мысли. То, что я ощущала инстинктивно, когда умерла мама, превратилось в твердую уверенность, когда отец женился на Филлис. Я подумала, вот и выяснилось, зачем она это сделала. И моя уверенность удвоилась после того, что случилось. Но у меня нет никаких оснований давать ход этому делу, верно? Мне было ужасно тяжело заставить себя осознать это, но я себя пересилила. Я покончила со всеми этими мыслями и хотела бы, чтобы и вы забыли то, что я вам рассказала.

— В каком-то смысле я рад этому.

— Наверное, вам кажется, что я ужасна.

— Я все обдумал. Обдумал это со всех сторон, и тем более тщательно, поскольку для моей страховой компании все это было бы весьма важно, если им станет известно об этом. Но зацепиться не за что. Все это только подозрения. Вам следует признать это.

— Я вам уже сказала. Думать больше об этом не хочу.

— Те факты, которые вы могли бы сообщить полиции, будь на то ваша воля, подлежат только общественному осуждению. Смерть вашей матери, смерть вашего отца, — вам нечего добавить к тому, что им уже известно. Так зачем обращаться в полицию?

— Да, понимаю.

— На вашем месте я бы ничего не предпринимал. Так вы согласны со мной? Что нет причин заниматься этим делом?

— Да.

Итак, с этим покончено. Но мне еще предстояло выяснить кое-что относительно Сачетти и сделать это так, чтобы она не догадалась, что именно я пытаюсь узнать.

— Скажите мне вот что. Что же произошло между вами и Сачетти?

— Я уже вам говорила. Не хочу это обсуждать.

— Как вы с ним познакомились?

— Благодаря Филлис.

— Благодаря кому?..

— Его отец был врачом. Кажется, я вам говорила, что она работала сиделкой. Он к ней обратился с предложением вступить в какой-то вновь возникший профессиональный союз. Но потом, когда он стал ухаживать за мной, он не захотел приходить в наш дом. А потом, когда Филлис узнала, что я с ним встречаюсь, она наговорила отцу всякие пакости про него. Мне запретили видеться с ним, но я продолжала. Я подозревала, что за всем этим что-то скрывается. Но никак не могла выяснить, что же это такое, пока…

— Продолжайте. Пока что?..

— Не хочу продолжать. Я вам объяснила, что отказалась от всех подозрений, будто могло быть какое-то…

— Так все же, пока — что?

— Пока не погиб мой отец. И потом, совершенно неожиданно он, казалось, утратил ко мне всякий интерес. Он…

— Да?

— Он встречается с Филлис.

— И?..

— Неужели непонятно, о чем я подумала? Вы хотите заставить меня произнести эти слова?.. Я подумала, может, это их рук дело. Я подумала, его встречи со мной были только прикрытием для… чего-то другого. Я не знала чего. Встреч с ней, может быть. На случай, если их застанут вместе.

— Я думал, что он был с вами… в тот вечер.

— Так и предполагалось. В университете был танцевальный вечер, и меня туда пригласили. Мы должны были там встретиться. Но он заболел и сообщил мне, что не сможет прийти. Я села в автобус и поехала в кино. Никому об этом не говорила.

— Что значит заболел?

— Простудился, насколько мне известно. Сильная простуда. Но… пожалуйста, не заставляйте меня больше говорить на эту тему. Я попыталась выбросить из головы все эти мысли. Я понимаю, что могу считать все это выдумками. Если он хочет встречаться с Филлис, это не мое дело. Мне неприятно. Я бы соврала, сказав, что мне наплевать. Но… это его право. То, что он так поступает, еще не дает мне оснований… так о нем думать. Это было бы несправедливо.

— Не будем больше говорить об этом.

В ту ночь я пялился в темноту дольше обычного. Я убил человека ради денег и женщины. Я не получил денег и не получил женщины. Женщина была убийцей, самой настоящей убийцей, и она меня одурачила. Она использовала меня как послушное орудие, чтобы получить другого мужчину, и у нее хватало улик, чтобы меня вздернули выше бумажного змея. Если к тому же этот человек был с ней заодно, то их было двое, чтобы вздернуть меня. Я разразился смехом, истерическим хохотом, лежа в полной темноте. Я думал, какая прелесть Лола и что за ужас я ей устроил. Я принялся вычитать ее возраст из моего. Ей — девятнадцать, мне — тридцать четыре. Разница в пятнадцать лет. Потом я стал думать, что если бы ей было почти двадцать, то разница была бы только в четырнадцать лет. Вдруг я подскочил от удивления и включил свет. До меня дошло, что все это означало.

Я влюбился.

Глава 10

Вскоре после этих событий Филлис подала исковое заявление. Киз отказался выплачивать страховку на том основании, что несчастный случай не доказан. Тогда она подала ходатайство через своего постоянного адвоката, который вел дела ее мужа. Она звонила мне раз шесть, всегда из аптеки, и я ей говорил, как действовать. Мне становилось просто тошно только от звука ее голоса, но я ничего не мог поделать. Я предупредил ее, чтобы она была готова к их попыткам доказать, что это не самоубийство, а что-то похуже. Я не стал раскрывать перед ней все карты, рассказывать о том, что именно они думают и делают, но сообщил ей, что убийство — одна из тех версий, которую, по крайней мере, попытаются доказать, и лучше ей быть готовой к этому, когда придется давать показания. Это ее нисколько не испугало. Казалось, она напрочь забыла про убийство и разговаривала так, будто компания ведет с ней какую-то нечестную игру, не выплачивая страховки немедленно. Меня это вполне устраивало. Так проявлялась забавная сторона человеческого характера, а в особенности женского, но она пребывала именно в том настрое, в каком я хотел бы ее видеть перед встречей с адвокатами акционерного общества. Если она будет твердо стоять на своем, то, принимая во внимание даже все то, что удалось разнюхать Кизу, я все же не понимал, как она могла бы проиграть.

Все это заняло около месяца, и в начале осени дело должно было слушаться в суде. Весь этот месяц три-четыре вечера в неделю я встречался с Лолой. Я заезжал за ней в небольшой дом, где она снимала квартиру, и мы ехали ужинать, а потом кататься. Она приобрела маленькую машину, но чаще мы ездили в моей. Я был совсем без ума от этой девушки. И все время меня изводили мысли о том, какое горе я ей причинил, и не дай Бог, если она когда-нибудь об этом узнает; значит, надо что-то предпринять, но не это главное. Было в ней что-то такое милое, и у нас установились такие добрые отношения — я хочу сказать, нам было так хорошо вместе. По крайней мере, мне. И ей тоже, я это чувствовал. Но в один прекрасный вечер гармония была нарушена. Мы остановили машину у обочины дороги, ведущей к океану, милях в трех от Санта-Моники. Там есть площадки, где можно поставить машину и любоваться пейзажем. Мы сидели, наблюдая восход луны над океаном. Наверное, странно звучит, что можно просто так сидеть, любуясь, как поднимается луна над Тихим океаном? Тем не менее можно. Берег здесь тянется почти прямой линией на восток и на запад. И когда слева от вас восходит луна, становится красиво, словно на картинке. Как только луна вынырнула из-за моря, рука Лолы скользнула в мою. Я сжал ее руку, но она ее тут же вырвала.

— Я не должна так делать.

— Почему же?

— Масса причин. Во-первых, это нечестно по отношению к вам.

— А вы слышали, чтобы я жаловался?

— Я же вам нравлюсь, правда?

— Я без ума от вас.

— Я тоже порядком увлеклась вами, Уолтер. Не знаю, что бы я без вас делала эти последние недели. Только…

— Только что?

— Вы уверены, что хотите услышать? Вас может это обидеть.

— Лучше услышать, чем гадать.

— Это о Нино.

— Да?

— Кажется, он мне все еще очень дорог.

— Вы с ним виделись?

— Нет.

— Все это пройдет. Позвольте мне быть вашим доктором. Выздоровление гарантируется. Дайте мне только немного времени, и обещаю, что вы будете в полном порядке.

— Вы милый доктор. Только…

— Еще одно «только»?

— Я видела его.

— Вот как!

— Нет, я вам сказала правду. Я с ним не разговаривала. Он и не знает, что я его видела. Только…

— Похоже, у вас в запасе полно этих «только».

— Уолтер…

Она все больше и больше волновалась и старалась не показать мне этого.

— Он этого не делал!

— Нет?

— Вам будет ужасно неприятно, Уолтер. Я не в силах помочь. Но вы имеете право знать правду. Я следила за ним прошлой ночью. Ох, я следила за ними обоими много раз, я с ума сошла. Хотя прошлой ночью мне впервые удалось услышать, о чем они разговаривают. Они поехали в горы и остановили машину на смотровой площадке, а я припарковалась пониже и пробралась ползком наверх, устроившись прямо позади них. Все это просто ужасно. Он говорил ей, что влюбился в нее с самого начала, но чувствовал всю безнадежность… пока не случилось этого. Но и это не все. Они говорили о деньгах. Он истратил все, что вы для него достали, и все еще не получил степени. Он оплатил свою диссертацию, а остальное истратил на Филлис. И он говорил о том, где бы ему еще достать денег. Послушайте, Уолтер…

— Да?

— Если бы они вдвоем совершили это дело, она бы дала ему денег, разве не так?

— Похоже, что так.

— А они ни разу даже не упомянули, что она могла бы дать ему денег. У меня сердце чуть не выскочило, когда до меня дошло, что все это значит. А потом они еще разговаривали. Они находились там около часа. Обсудили множество вещей, и, судя по тому, о чем они говорили, я могла бы сказать с уверенностью, что он в этом деле не замешан и ничего об этом не знает. Я уверена! Уолтер, понимаете ли вы, что это значит? Он этого не делал!

Она была так взволнована, что ее пальцы как стальные наручники охватили мое запястье. Я не мог внимательно следить за ходом ее мыслей. Я чувствовал, что она чего-то недоговаривает, чего-то бесконечно более важного, чем невиновность Сачетти.

— Я что-то не пойму, Лола. Я думал, что вы отказались от мысли, что кто-то виноват в случившемся.

— Никогда я не отказывалась!.. Да, я оставила эти подозрения, или пыталась отмахнуться от них. Но только потому, что думала: если тут дело нечисто, он, должно быть, замешан в нем, а это было бы слишком ужасно. Если бы он оказался причастен к этому делу, тогда бы я знала, что все мои подозрения насчет Филлис — бред. Я должна была знать, что это не так, верить в это. Но теперь… о нет, Уолтер, я так этого не оставлю. Это ее рук дело. Я знаю. И теперь доберусь до нее. Она за все ответит, чего бы мне это ни стоило.

— Как?

— Она подает иск в суд на вашу компанию, так? У нее хватает на это наглости. Ладно. Скажите там, в своей компании, пусть не беспокоятся. Я приду в зал судебного заседания и буду на вашей стороне, Уолтер. Я им скажу, какие задавать ей вопросы. Я скажу им…

— Минутку, Лола, подождите минутку…

— Я скажу все, что им нужно знать. Я вам уже кое-что рассказывала, так вот, было еще много чего, кроме этого. Я скажу им, чтобы ее расспросили о том случае, когда я наткнулась на нее в ее спальне: в каком-то дурацком одеянии из красного шелка, похожем на саван, или что-то в этом роде, лицо размалевано белой пудрой и красной губной помадой, в руке кинжал, она строила гримасы перед зеркалом, — о да, я посоветую им порасспросить ее на этот счет. Скажу им. чтобы спросили ее, почему она приценивалась в магазине, на бульваре, за неделю до смерти отца, к черным платьям. Она и не подозревает, что мне об этом известно. Я вошла туда пять минут спустя после ее ухода. Продавщица еще только убирала одежду. Она мне рассказала, какие это красивые вещи, только она не могла понять, почему миссис Нирдлинджер интересовалась ими, потому что они предназначаются для траура. По этой причине я и хотела, чтобы отец отправился в это путешествие: только удалив его из дома, я могла бы выяснить, что же она задумала. Я им расскажу…

— Но минуточку, Лола. Вы ничего не добьетесь. Потому что… ей не могут задавать такие вопросы…

— Если они не могут, тогда я могу! Я выступлю прямо в суде и натравлю всех на нее. Меня выслушают! И ни судья, ни полицейский — никто не сможет меня остановить. Я вытрясу из нее признание, если мне надо явиться туда, чтобы она заговорила. Я заставлю ее признаться! Меня не остановить!

  1. Специалист по технике страхования. (Примеч. пер.)
  2. Кварта — примерно 0,95 литра. (Примеч. пер.)
Оцените статью
Добавить комментарий

  1. doramsnews.ru

    В 1992 году Библиотека Конгресса включила «Двойную страховку» в Национальный реестр фильмов ; критики характеризуют её как «наиболее полное, одобренное и рекомендованное учебное пособие по фильму-нуар»

    Ответить
  2. Пётр

    «Автор: Дэш». То есть, Дэш — переводчик?

    Ответить
    1. А. Владимирович автор

      Доброе утро, Петр. Нет. Дело в том, что у Вордпресса есть свои законы и согласно одному из законов у каждого поста есть «автор», человек, который выкладывает его в сеть-интернет. Поскольку этот перевод был опубликован без указания переводчика, я не могу указать кто его сделал под текстом, как это обычно делаю. Но прошу не отождествлять меня с переводчиком этого романа. В ближайшее время я постараюсь выложить собственные переводы, но об этом я буду сообщать под переведенным текстом.

      Ответить