Книга «Меня создала Англия» написана и издана в 1935 году. Критика встретила ее со сдержанной симпатией: на тогдашний взгляд, роман грешит чрезмерной экспрессивностью — чрезмерной для того, чтобы стать воистину значительным. Американское переиздание 1936 года обернулось подлинным провалом: было продано всего 933 экземпляра. Ничего удивительного в том, что в США к роману не возвращались до начала XXI века — и даже в наши дни выпустили под куда более «рыночным» названием «Потерпевшие кораблекрушение». Категорически выйдя из моды, тема скорого и неминуемого краха Британской империи — звучащая в седьмом романе Грина скорее пророчески (да и опосредованно) — иронически аукнулась в товарном переименовании, призванном акцентировать прежде всего личную катастрофу, переживаемую ключевыми персонажами книги.
Наряду с экспрессивностью, политической злободневностью и глубоким погружением в интимную жизнь главных действующих лиц (а все это как раз и является фирменной характеристикой прозы Грина), писатель здесь во второй (вслед за романом «Поле боя») — и в последний — раз отдает дань социальной (с уклоном в социал-демократическую, а то и в анархо-коммунистическую) проблематике, на смену которой уже в следующем произведении придет проблематика морально-религиозная. В несчастьях, обрушившихся на героев, Грин винит не греховную человеческую сущность, как не раз будет происходить позже, — а общественный уклад. Правда, «непростой католик» и социалистом предстает непростым: обвинения неоднозначны, улики сплошь и рядом косвенны, у защиты тоже есть свои свидетели и резоны.
Однако злободневность прежде всего. В образе Эрика Крога современники не могли не распознать шведского «спичечного короля» Ивара Крейгера. Критика отмечает, что в стремлении к «разоблачительности» Грин даже несколько подпортил роман: Крог вышел у него слишком схематичным, слишком роботоподобным, слишком неумолимо и равнодушно безжалостным. Особенно на фоне мятущегося и нелепого, но бесконечно живого Энтони. Правда, писатель не столько разоблачает Крога, сколько смотрит на него с холодным недоумением — и приговаривает в конце романа всего-навсего к одиночеству. Тоже тяжкая кара, конечно, но далеко не самая страшная в длинном перечне…
Любопытно, что английский фильм с югославским участием «Меня создала Англия» (1972; по другим источникам — 1973) Питера Даффела с Питером Финчем (Эрик Крог) и Майклом Йорком (Энтони Фаррант), по сценарию самого Грина, представляет собой более чем вольную интерпретацию одноименного романа и близок по духу к вышедшему несколькими месяцами раньше антифашистскому «Кабаре» Боба Фосса с тем же Йорком едва ли не в той же роли. Действие перенесено из Швеции в Германию и разворачивается на фоне постепенно набирающего силу нацизма. Крог здесь не аполитичный магнат (и глашатай промышленного и финансового глобализма), а один из столпов Третьего рейха. Энтони — поначалу весьма удачливый британский предприниматель-идеалист — постепенно подпадает под убийственное влияние циничного Крога и в конце концов продается ему с потрохами. Кейт — не сестра, а возлюбленная Энтони (мотив инцеста отсутствует), становящаяся затем любовницей Крога. Подобная метаморфоза объясняется, разумеется, и спецификой кинематографа, и духом времени: капитализм уже победил, а национал-социализм успел раскрыться в своей истинно звериной сущности… Фильм, правда, получился посредственным и удостоен лишь незначительной награды, да и то — за операторское мастерство.
Вчитаемся, пожалуй, в роман. Вчитаемся, не следуя буквально рекомендации из оксфордского методического пособия для изучающих английскую литературу, однако держа ее перед мысленным взором. Итак, оксфордским студентам рекомендуется анализировать роман «Меня создала Англия» по следующим темам и подтемам:
а) Англия и Швеция;
б) утрата веры;
в) честь и бесчестье, конфликт культур, верность и измена, традиции и перемены, успех и неудача;
г) лжецы и любовницы;
д) организованная преступность;
е) насилие как неотъемлемая черта общественной жизни;
ж) журналистика;
з) финансовые махинации;
и) братья и сестры, в особенности близнецы;
к) современность и материализм;
л) психологический реализм.
Близнецы Кейт и Энтони кажутся едва ли не антиподами, однако их объединяет общее прошлое, взаимное обожание и — испытываемое, правда, одной Кейт — чувство вины. Кейт — секретарша и сожительница шведского магната Крога, человека мало эмоционального и функционирующего как машина. Единственная страсть, которой одержим Крог, — жажда успеха, граничащая с манией величия.
Потерпев очередную неудачу на жизненном и карьерном поприще, без пяти минут окончательно превратившись в жиголо и альфонса, нигилистически настроенный Энтони колеблется, выбирая между нехитрыми радостями, которые сулит ему жизнь в Англии (куда он вернулся, потерпев фиаско в целом ряде доминионов Британской империи), и постоянной (причем перспективной) работой на будущего свояка. В конце концов, волевая натура сестры берет верх над мятущимся и слабохарактерным молодым человеком. Энтони отправляется в Швецию, где и разворачивается череда событий, постепенно предающих этого неудачливого, хотя и привлекательного питомца суровой системы английского образования (призванной воспитать тех, кто с достоинством сумеет нести бремя белого человека) во власть — а в итоге и на погибель — обезличенной, необъятной и несокрушимой финансовой империи Крога.
В викторианской и эдвардианской Англии существовал обычай (о котором у нас уже шла речь выше): совершив бесчестный поступок, джентльмен должен покончить с собой — или уехать в колонии и послужить там делу Империи. Именно в Англии, и как раз об этом впервые сказано: патриотизм — последнее прибежище негодяя… По возвращении, долгие десятилетия спустя, убеленного сединами ветерана вновь принимают там, вход куда был ему прежде заказан.
Этого испытания патриотизмом Энтони не выдержал. В колониях и доминионах (исподволь узнает читатель) он вел себя точно так же, как в Англии, откуда (и как раз в результате подобного поведения) ему пришлось бежать.
Лучшее в прозе Грина — мастерски выстроенные взаимоотношения между персонажами. Герои его романов неизменно ухитряются оказаться в самом неподходящем месте, причем в самое неподходящее время. К тому же они заранее догадываются о такой опасности и изо всех сил стараются подобного поворота событий избежать, однако писатель раз за разом безжалостно загоняет их в свои западни. В романе «Меня создала Англия» брат и сестра находятся на грани инцеста. Кроме того, в их истории просматривается любопытная гендерная проблематика. Кейт понимает, что ей присущ весь набор качеств (прежде всего деловых), которые современное ей общество ценит в мужчине — и наличие которых у женщины находит неподобающим, если не просто неприличным, а главное, непривлекательным, даже отталкивающим. Тогда как Энтони чисто по-женски слаб, обаятелен и непостоянен. Будь брат и сестра одним целым — это был бы сильный, гармоничный и всесторонне развитый человек, но порознь брат слишком женствен, а сестра в своей «мужественности» не столько сверхчеловек (до чего она все же не дотягивает), сколько не совсем человек. Даже само ее страстное желание помочь брату только усугубляет его собственную беспомощность.
Любопытно, что сходной — инцестуальной и на грани, а также, если так можно выразиться, андрогинной — проблематикой проникнут целый ряд произведений 1930-х годов, прежде всего немецкоязычных («Человек без свойств» Роберта Музиля, романы Томаса Манна, Германа Гессе и др.), — а также «немецкая» проза Набокова (в особенности роман «Король, дама, валет»). Следует также отметить, что «ответом на вызов» человеческой неполноты, некомплектности (быть только мужчиной или только женщиной недостаточно) явился и ницшеанский сверхчеловек в тогдашней же — нацистской — интерпретации.
Сам Грин, безусловно, страдал от отцовской тирании (подобно Энтони), находился в определенной интеллектуальной зависимости от родной сестры Элизабет и поддерживал тесные и весьма неоднозначные взаимоотношения с кузиной Клод. Да и незавидную — на тот момент — литературную карьеру не мог не считать своего рода бесчестьем… Одним словом, Грин, как всегда, знал, о чем пишет.
Энтони завязывает знакомство с Минти — жалким английским журналистом средних лет, в знак презрения к собственной персоне говорящим о себе в третьем лице (в русском переводе эта стилистическая подробность выпала). У них немало общего: оба изгои и, так сказать, паршивые овцы, у обоих нет друзей (хотя Энтони изрядный шармер), оба откровенные и безнадежные неудачники. Природный оптимизм и недостаточная проницательность Энтони не дают ему распознать это сходство; меж тем засидись он надолго на одном месте и сосредоточься на одном-единственном занятии, — и рано или поздно он превратился бы точно в такого же Минти, полагает британская критика. Мысль не бесспорная — в Минти категорически отсутствует джентльменство; он, подобно писателю Сейвори из «Стамбульского экспресса», прежде всего плебей, — но если вспомнить позднейшие произведения Грина (едва ли не в каждом из которых фигурирует опустившийся английский журналист на чужбине, пьяница и неудачник), то можно предположить, что этим жупелом писатель в сравнительно раннем возрасте пугает в первую очередь себя самого. И все же это не автопортрет и не автошарж, а именно жупел.
Энтони, безусловно, самый интересный персонаж — сложная и вместе с тем несколько неглубокая натура; без малейших колебаний он изъявляет готовность к шантажу, а затем и прибегает к нему, — однако оказывается боксером в весе пера в поединке с могущественным магнатом. Терпит он крушение и в личной жизни, причем на не совсем традиционной развилке: пойдешь налево — инцест, пойдешь направо — законный брак; а если пойдешь прямо — увидишь то, что искал, а не новые дивные дива… Особенно любопытно — в своей двойственности — его отношение к «неправедно нажитому»: Энтони (вяло) жаждет всеобщей справедливости, но готов удовольствоваться и частичным «справедливым перераспределением» в свою пользу. Что возвращает нас к его бегству из «создавшей меня» Англии: Энтони джентльмен, но джентльмен бесчестный. А в католического Бога (и ни в какого другого) он уверовать просто-напросто не успевает.
«Меня создала Англия» — едва ли не первый европейский роман, в котором капитализм показан капитализмом (и едва зарождающийся глобализм — глобализмом). Дело происходит в Швеции, но шведским социализмом там еще не пахнет. Разве что Крог по мере сил подражает Форду: автомобиль может быть любого цвета, если этот цвет черный; рабочие не должны бунтовать; незаменимых — у конвейера — нет; а «штучный» специалист обязан выполнять хозяйские поручения самого деликатного свойства, понимая их с полуслова. Впрочем, этот капитализм — с пустившимся в загул воротилой-«трудоголиком» и кормящейся у него с руки «творческой элитой» — полвека с лишним спустя пришел и в Россию и потому в особых разъяснениях не нуждается.
Концовка романа заведомо бесстрастна и даже несколько цинична. По завершении трагедии Крог просто-напросто возвращается к повседневным делам. Кстати, подобным образом Грин заканчивает роман третий раз подряд, только в романах «Поле боя» и «Стамбульский экспресс» место Крога занимали, соответственно, дознаватель Кондер и скоробогач Майетт. Жизнь продолжается — и это не хорошо и не плохо, это всего-навсего факт. «Возможность же все это наблюдать (вновь процитируем Бродского), к осеннему прислушиваясь свисту, единственная, в общем, благодать, доступная в деревне атеисту».
А католику?
Все мы в этом мире странники. И беглецы. Или все-таки беженцы? Предчувствуя (и отчасти предугадывая в своей прозе) скорый крах Британской империи и отчаянно скучая на Острове, Грин отныне — и до конца своих дней — будет совершать систематические вылазки в не затронутый британской колонизацией католический третий мир.
Как неутомимый искатель приключений, как специализирующийся на «горячих точках» журналист и, разумеется, как писатель.
Виктор Топоров
