Сколько в зеркало ни всматривайся, все равно не увидишь себя таким, каким был полвека назад!
И все-таки… Все-таки прошлое можно приблизить, увидеть, и не только увидеть, а даже почувствовать себя молодым. Машина времени для этого не нужна. Нужно взять книжки — свои, написанные в молодости книжки, и постепенно появляется ощущение, что ты вновь очутился среди светлой и беспокойной кипени весеннего леса.
У кого появляется — у тебя? А как у других? У читателей, с которыми ты — хорошо ли, плохо ли — дружишь вот уже в течение полувека. Попробуй вместе с ними всмотреться в свою молодость, которая и далека и близка…
Мне было двадцать три года, когда я написал Болтовню! Записки старого наборщика Морозова. Он еще очень несовершенен, этот Морозов. Он несет в себе большой груз прошлого. Тот самый средний человек, который стоит на рубеже двух эпох. Не из тех, кто делал, а из тех, кто принял революцию. Таких убеждает не теория, а практика. Необходимость социализма они постигают только в процессе непосредственной борьбы за социализм.
Старик Морозов дорог был мне, когда я был юношей, и дорог мне до сих пор. На словах высмеивает многое, а на деле не поколеблется отдать жизнь за лучшее будущее человечества.
Болтовня написана под сильным влиянием Ромена Роллана.
Любовь к нему я сохранил на всю жизнь. В самые трудные дни поддерживал меня неугасимый дух этого великого человека. Летом 1935 года на даче у Горького я увидел Роллана. Для него эта встреча была лишь мимолетным знакомством, для меня — громадным событием. До сих пор ощущаю я пожатие худой, холодной, белой, нежной руки Ромена Роллана.
Утверждение жизни, борьба за становление человека — вот тема, которая с его помощью навсегда была избрана мною.
Майор Пронин… Moй дорогой Иван Николаевич Пронин, литературный герой, который надолго вошел в мою жизнь.
Менее всего, конечно, повесть о Пронине произведение приключенческого жанра. Думаю, что Пронин обрел право на существование потому, что в нем воплощены многие характерные черты нашего современника, для которого служение своей Родине есть первейшая обязанность его жизни.
Пронин принес мне много радости. Он полюбился читателям, многие отождествляли Пронина и его автора, хотя это не так.
Но тот же Пронин принес мне и немало горя. Так уж случилось, что из всех моих героев судьба теснее всего связала меня с Прониным. У тех, кто боролся против дела, которому служил Пронин, он вызывал глубокую неприязнь. Свою неприязнь противники Пронина перенесли и на его автора.
Не сравниваю себя с Радищевым, а Рассказы майора Пронина с Путешествием из Петербурга в Москву, но мне, как и Радищеву, пришлось поплатиться за свою книгу пятнадцатью годами жизни, Радищев провел восемь лет в остроге и семь в ссылке, и я провел восемь в лагере и семь в ссылке. Печальное совпадение, по па Радищева обрушилась Екатерина Вторая, а на меня, увы, Берия и Сталин.
Однако ко мне история отнеслась благосклоннее.
Противники Пронина давно уже отправились ad patres, а Пронин живет себе и живет. Борется, страдает и любит!
В 1956 году Огонек напечатал Медную пуговицу, в ней действует все тот же Пронин, и вскоре после публикации романа читатель П. И. Халепов прислал в Огонек письмо:
Повесть, напечатанную в журнале Знамя, я прочел в первые дни войны, во время отступления наших войск из Минска. Был я в то время политруком батареи, и красноармейцы еще и еще раз просили меня излагать ее содержание. С тех пор эта книга стала моим спутником, я носил ее в противогазовой сумке, использовал ее на политзанятиях. Совершая переходы по 50-70 километров, собирал возле себя 40-50 бойцов, рассказывал им о приключениях майора Пронина, и мы проходили большие расстояния, не замечая усталости.
В настоящее время я работаю секретарем колхозной парторганизации в станице Киевской Краснодарского края. Я продолжаю читать повесть колхозникам, комсомольцам, беспартийной молодежи. У нас четырнадцать бригад, и в каждой меня просят еще и еще раз рассказывать о майоре Пронине.
Более высокой награды за свое творчество мне получать не доводилось!
Время идет, близятся сроки, пора подводить итоги, и моя память невольно обращается к той светлой поре, когда человек, любой человек, избирает свой жизненный путь и вступает в борьбу за свое становление.
Молодость… Моя молодость. Наша молодость. В чем-то сходная для всех поколений и в чем-то неповторимая и отличная от молодости других поколений.
Двадцатые годы…
Повествование об отрочестве Славы Ознобишина, комсомольца двадцатых годов двадцатого века.
Многих, многих из тех, кто описан в романе, давно уже нет в живых, но они живы — в моей памяти, в этой книге…
Впрочем, имена действующих в романе персонажей заменены вымышленными, а что касается географических наименований, они сохранены в точности — село Успенское это и есть село Успенское, речка Озерна и есть речка Озерна, а город Малоархангельск — город Малоархангельск.
Но хотя я скрыл имена своих героев и мои персонажи, казалось мне, не слишком походили на своих прототипов, читатели, к моему удивлению, начали называть их подлинные имена.
Первыми откликнулись сестры Тарховы.
В числе прочих в романе упоминается священник Валерий Тархов. Его и на самом деле звали Валерием, я ему сменил только фамилию. Это был простой деревенский поп, который сам вспахивал отведенный ему земельный надел и у которого на самом деле было восемь дочерей и один сын. Восемь девок, один я. Умный был поп, ни с амвона, ни в частных разговорах никогда не выступал против Советской власти, понимал что к чему.
И вот в редакцию журнала Октябрь, где впервые печатался роман, пришло письмо:
С удовольствием читали роман, с радостью встречали знакомые и дорогие образы, вспоминали родное село, с чего начинается Родина у восьми дочерей отца Валерия…
С той поры, когда происходили описываемые события, прошло без малого шестьдесят лет, состарились и автор романа, и сестры Тарховы, но спасибо вам за добрые слова, милые барышни, хотя вы теперь уже не барышни, а старушки.
Потом был раскрыт псевдоним Ивана Фомича Никитина.
Как-то вечером у меня зазвонил телефон:
— С вами говорит Владимир Петрович Некрасов. Вы помогли мне увидеть моего отца. Спасибо вам…
Значит, мне не удалось скрыть под именем Ивана Фомича Никитина Петра Кузьмича Некрасова, одного из самых замечательных педагогов, когда-либо встреченных мною в жизни.
Когда я стоял у гроба П. К. Некрасова, его сыну не исполнилось еще и года, а сейчас Владимир Петрович Некрасов крупный хирург, о нем самом пишут статьи, у него самого взрослые дети.
Псевдоним Степана Кузьмича Быстрова раскрыла Орловская областная библиотека в изданном ею библиографическом справочнике Орловский край в художественной литературе.
Орловские библиографы написали в аннотации, что …в образах героев романа легко узнать действительных коммунистов и комсомольцев того времени, и в том числе председателя Успенского волисполкома В. К. Шнырева….
Я бы воздержался назвать настоящее имя Быстрова, принимая во внимание его трагическую судьбу, но, если Быстрое узнан, я не стану отрицать его тождества со Шныревым.
Именно П. К. Некрасов и В. К. Шнырев оказали наибольшее влияние на формирование юного Славы Ознобишина — они рано ушли из жизни, и я, старый уже человек, пользуюсь случаем склонить свою голову перед их могилами.
Нет на свете ни Веры Васильевны, ни Пети Ознобишина…
Перебираю в памяти своих сверстников. Всем им предстоял длинный путь, одни провели всю свою жизнь в Успенском, другие покинули родное село, чтобы никогда уже туда не вернуться. У каждого особая, собственная судьба, Никита Ушаков. Это подлинное имя, нет нужды его скрывать. Бедняк из бедняков, у его родителей не было даже избы, жили в землянке. Миловидный и нежный, как девушка. Что он делал в юности, рассказано в романе. Позже он окончил Институт востоковедения, уехал на преподавательскую работу в Индию, участвовал в борьбе индусов за свою независимость, англичане объявили его Шпионом и расстреляли.
Минуло полвека, а Ушаков до сих пор стоит перед моими глазами… Милый Никита!
Коля Иванов, которого я по своему легкомыслию едва не застрелил, стал видным работником в Госплане…
И Коля скончался вот уже как несколько лет. Близится мой срок…
Мой сверстник, писатель К. Я. Горбунов в своей рецензии на Двадцатые годы так определил значение моего романа:
Читатели старшего возраста в юном Ознобишине и его сверстниках узнают свою молодость. Узнают и вздохнут горько и сладостно. И ничуть не пожалеют о том, что жили в молодости именно так. Потому что именно так и надо было жить. Л читатели младших возрастов, проводя досуг над страницами жизни Славы Ознобишина и его товарищей, можно надеяться, не раз проверочно оглянутся на себя и зададутся вопросом: Так ли живу я сейчас?
От автора
