Не так давно иные критики осмеивали Фридриха Дюрренматта как неисправимого пессимиста и мрачного комика, на потеху жизнерадостной публике (ты пугаешь, а нам не страшно!) твердившего о неизбежном и скором конце человечества. Но времена быстро меняются, и вот уже то, что еще вчера казалось гротескным приемом, трагикомической гиперболой, воспринимается чуть ли не как повседневная реальность. Тревожно-пугающие предсказания относившиеся ранее к более или менее отдаленному будущему, обретают сегодня характер срочного диагноза, действительность настигает и оставляет позади самые смелые фантазии. Настоящее лишается своего права стать будущим. Чтобы выжить, человек должен научиться жить по-иному, считает Дюрренматт. Пока что его, человека, потоком событий неотвратимо несет в объятия притаившегося в лабиринте жизни безжалостного Минотавра, символизирующего собой смерть. Но Дюрренматт — не проповедник безысходности, он призывает к бунту против рока, к подвижничеству и мученичеству Прометея, дерзнувшего восстать против богов. Если человек осознает себя человеком, он может возвыситься над лабиринтом», — утверждает писатель. Дюрренматт увещевает, пугает, пытается заставить собеседника заглянуть внутрь себя — не совсем ли он утонул в трясине быта, полностью ли устраивает его затхлая жизнь между телевизором и работой, может ли он снова возвратиться к нормальному образу жизни, не спешить, думать, мечтать не только о деньгах, перестать быть циником. Философ, мыслитель в нем теснит художника. Нависшая над людьми опасность вынуждает поступаться пластичностью образов, реалистической достоверностью характеров и ситуаций, подталкивает к созданию апокалипсических видений, цель которых — озадачить, встревожить и предостеречь. Для этого у Дюрренматта есть испытанный прием — доведение сюжетной коллизии до наихудшего конца. Но наихудший оборот для него — не мировоззренческий, а драматургический принцип: катастрофа — локальная, а тем более вселенская — позволяет ярче изобразить человека, на короткое мгновение вырвать его из бездумного прозябания, показать на трагическом изломе жизни и попытаться хоть чему-то научить если не самого героя, то хотя бы читателя или зрителя.
Все важнейшие элементы дюрренматтовской философии и поэтики — лабиринт, Минотавр, наихудший оборот — присутствуют и в последнем романе Ущелье Вверхтормашки (Durcheinandertal). Собственно, долина Хаоса и расположенная в ней деревня Хаотикон — это и есть лабиринт, обитатели которого — грешники и святые, виноватые и безвинные, — сами того не ведая, выступают в роли заложников Минотавра — судьбы. Писатель создает свой мир — хаотичный, непроницаемый, загадочный и во многом условный — как бы специально для того, чтобы в конце устроить ему апокалипсис и рассчитаться с ним, а заодно и со всеведущим и всеблагим христианским Богом, равнодушно взирающим на беспомощность и страдания копошащихся в лабиринте людей. Дюрренматта всегда остро занимало неразрешимое противоречие между идеей Бога и устройством мира, между совершенством Творца и несовершенством его творения. Свойственная швейцарскому писателю склонность к богохульству, к осмеянию религиозных святынь, что не раз ставилось ему в вину блюстителями теологических постулатов, проистекает, судя по всему, из отчаянного сомнения в разумности мироздания и страстного желания исправить, подкорректировать заложенную в творении программу развития. Он хочет сделать все для спасения человека (а значит, и Бога, ибо с гибелью последнего человека погибнет и Бог). Ну а если, несмотря на все предостережения, спасти все же не удастся, то хоть посмеяться над людской слепотой и глупостью. Горький смех, смех сквозь слезы тоже очищает душу и возвышает над пороками «лабиринта», недаром же в одном из интервью Дюрренматт сказал о своей родине: Я не страдаю от малости Швейцарии, я смеюсь над ней.
Но смеется он не только над малостью Швейцарии (Швейцария для меня не проблема, а удобное место жительства). Столь же язвительно и громко он смеется и над великими империями, и даже над невообразимо громадной Вселенной, созвездия и галактики которой со скрипом вертятся, как детали кофемолки, когда библейский Бог (с бородой) задумывает ублажить себя чашечкой кофе. Он смеется над своими причудливыми, гротескными персонажами, среди которых незадачливый проповедник довольно странной негативной теологии Моисей Мелькер (что значит доильщик или, в переносном смысле, обирала) — садист и богач, всю жизнь посвятивший прославлению прелестей нищеты; бургомистр Претандер, несокрушимый демократ, любящий приблудного пса Мани больше, чем свою пятнадцатилетнюю дочь Эльзи; жуликоватые владельцы подпольной адвокатской конторы в Цюрихе Рафаэль, Рафаэль и Рафаэль; высокопоставленный гангстер рейхсграф фон Куксен, выдающий и продающий оригиналы картин великих мастеров за подделки, а подделки за оригиналы; Великий Старец (без бороды), обер-мафиози, правящий миром с помощью своего заместителя Иеремии Велиала, подпольного торговца коврами из Бухары, носящего имя библейского дьявола.
И вот этот-то Великий Старец, о котором ходят слухи, что он и Велиал — одно и то же лицо, совершенно неожиданно — совсем как булгаковский Воланд в Москве — появляется в захолустной швейцарской деревушке, описанной с какой-то бурлескной достоверностью. Жители деревушки кормятся от расположенного рядом захудалого курорта, куда они поставляют продукты. Появление на курорте таинственного незнакомца, страдающего диабетом, сердечной недостаточностью и расстройством пищеварения, приводит в движение запутанную махину сюжета, причем генератором действия выступает не дьявольская сила, а легальное Швейцарское общество борьбы за нравственность. Правда, позднее выяснится, что это филиал такого же общества в Бостоне, за благостной вывеской которого скрывается международный преступный синдикат, опутавший своими щупальцами весь мир.
Учуяв выгоду, Моисей Мелькер обращается к Великому Старцу с предложением устроить из хиреющего курорта санаторий для миллионеров. Это предложение встречено гомерическим, сотрясающим окрестности хохотом: назвав Великим Старцем, незнакомца приняли за Господа Бога, но он-то знает, что его власть сильнее власти библейского властителя мира, ибо в его руках все банки, все богатство, движимое и недвижимое, он не только непостижим, но и неуловим — ни одна полиция не в состоянии его выследить и схватить. Краткое жизнеописание Великого Старца, вышедшего из самых низов и поднявшегося до вершин власти, — это история разбойника, маскирующегося под благодетеля человечества. Отсмеявшись, благодетель все же принимает предложение деревенского богача: летом бывший курзал превращается в «дом бедности», где миллионеры, не тратясь на расходы, обслуживают сами себя и слушают проповеди Мелькера о благости нищеты, а зимой служит притоном для гангстеров, скрывающихся после летних подвигов от правосудия; к тому же, чтобы ввести в заблуждение полицию, выдающиеся врачи на кухне курзала делают бандитам пластические операции что еще усиливает сумбур и путаницу в лабиринтах долины Хаоса.
Итак, с появлением в деревне международных гангстеров роман с бурлескно-бытового уровня переходит на уровень гротескно-детективный. Отныне в некогда тихой долине преступление становится обычным делом. Один из бандитов, Джимми-Верзила, со скуки выслеживает и насилует Эльзи, которая ежедневно привозит таинственным обитателям курзала молоко в тележке, запряженной псом Мани. Пес впивается зубами в нижнюю часть тела другого гангстера, Джека-Марихуану, пытавшегося из добрых побуждений (и ради сохранения тайны притона) оттащить своего дружка-соперника от жертвы. Заметая следы, руководители синдиката проделывают жестокую операцию над одним из служащих, выдают его за жертву кровожадного пса и требуют возмездия. Начинается расследование, в ходе которого Дюрренматт от души потешается и над горе-детективом Люстенвилером, и вообще над Швейцарией, в которой якобы тоже царят хаос, сумбур и полнейшая неразбериха. Один высокий чиновник, уговаривая Претандера не ввязываться в бесполезную борьбу за справедливость, называет Швейцарию самой непроницаемой страной в мире: Никто не знает, кому она принадлежит и кто с кем ведет игру, кто держит карты в руках, а кто их путает. Нам нравится делать вид, что мы свободная нация, но при этом у нас даже нет уверенности, что мы принадлежим самим себе. И действительно, несмотря на усилия упрямого демократа Претандера, все предпочитают не замечать очевидного, отмахиваются от участившихся преступлений и закрывают глаза — до поры до времени — на присутствие в долине громил и головорезов. Виновником случившегося объявляется пес Мани, уничтожить которого берется сперва вахмистр Люстенвилер, затем отряд полицейских, который ловко обводит вокруг пальца расчетливая Эльзи, и, наконец, целая войсковая часть. Но все напрасно: умный, загадочный пес, чем-то (не внешне, разумеется, а функционально) напоминающий булгаковского кота Бегемота, остается цел и невредим, от пушечных выстрелов разлетается в щепки его муляж, изготовленный умельцем-бургомистром. Более того. Мани становится орудием мщения — не без его помощи в курзале вспыхивает пожар, в пламени которого погибают не только гангстеры, но и все обитатели деревни.
Сцена бушующего пожара — апофеоз романа, покидающего благодаря ей уровень детектива и поднимающегося до уровня философского осмысления жизни и смерти. Огонь несет не только гибель правым и виноватым, но и прозрение Моисею Мелькеру, дольше других сопротивляющемуся языкам пламени в Восточной башне курзала. Человек неутоленной чувственности, от соотносит свою жажду богатства и наслаждений с идеей Бога, получающего удовольствие как от процесса творения, так и от уничтожения сотворенного. На излете земной жизни Мелькер осмысливает и осуждает свой путь к богатству через преступления (он убил трех своих жен, чтобы завладеть их состоянием). В его воспаленном сознании мелькает мысль, что человеку нужен человек, а не Бог, только человек способен понять человека. Теология заманивает человека в лабиринт, из которого нет выхода. Умирающий грешник не только Бога, но и весь мир воспринимает как плод своего воображения. Бог нужен, чтобы объяснить существование человека в лабиринте, в долине Хаоса, воспарившему над лабиринтом — пусть даже в клубах пламени — он ни к чему.
Роман закаливается на богоборческой, отнюдь не пессимистической ноте. Это подчеркнуто в заключительном абзаце книги: Перед домом бургомистра лежал пес, рядом с ним стояла Эльзи. Она смотрела на горящий лес, на пылающую огненную стену по ту сторону ущелья, поглотившую и все еще поглощающую жителей деревни. Она улыбалась. Рождество, — прошептала она. Ребенок в ее чреве запрыгал от радости.
Родится новый человек, он создаст себе нового Бога — и все начнется сначала: радость творения, страдания жизни и муки смерти. Человек может и должен страдать, считает Дюрренматт — сын эмментальского священника и убежденный атеист, В чем его отличие не только от робота, от машины, но и от Бога, предпочитающего, чтобы ради него страдали другие.
В. Седельник
