Ардаматский Василий Иванович

Подборка статей о жизни и творчестве советского писателя Василия Ардаматского.

Зачем мы вглядываемся в минувшее?

В самом деле: зачем? Что мы ищем с такой неутолимой страстью там, где все уже произошло, состоялось? Откуда у нас этот незатухающий интерес к своей истории? в данном случае имеется в виду не наука собственно, а добросовестно осмысливаемая и воспроизводимая непосредственно, пластически, художнически человеческая история — как деятельность, говоря словами Энгельса, преследующего свои цели человека.

Ответ на эти вопросы становится яснее, если обратить внимание на такой, лишь внешне парадоксальный факт. Оживление интереса к минувшему происходит в периоды особенно бурного натиска современности: когда захлестывают, подталкивает в спину накалившиеся застарелые проблемы, социальные болячки, разрешение которых откладывалось годами в долгий ящик. Такой период мы переживаем сейчас: бурно и отнюдь не бесконфликтно разворачивается революционная по своей сути перестройка всех сторон жизни, нравственное обновление общества, его глубокая демократизация. И этому естественно сопутствует обострение интереса к прошлому. Во-первых, чтобы лучше понять и увереннее выправить многое в настоящем. Во-вторых, история нужна для самопознания, для более полного представления о том, что мы собой представляем и каковы возможности деятельной реализации нынешнего уровня нашей свободы и нашей гражданской ответственности.

…Вот к таким размышлениям располагает чтение, на первый взгляд, не притязательных, не громких произведений Василия Ивановича Ардаматского, очень популярных, однако, у читателей, особенно молодых. И популярность эта во многом произрастает из прочной историко-документальной основы его прозы. А остросюжетность, детективность — это уже, думается, вторично. Историческая правда, выверенная достоверность разломных обстоятельств и живых, конкретных лиц — здесь, видимо, центр притяжения читательского внимания к лучшим книгам Ардаматского. Пусть не всегда лица вырастают до полнокровных, противоречивых характеров — это тоже отчасти объясняется стремлением к точности, а значит, и определенной аскетичности в изобразительно-психологических красках.

Чтобы представить себе масштаб популярности книг Ардаматского, достаточно вспомнить хотя бы Сатурн почти не виден (1963) и особенно Возмездие (1968-1972). Этот роман если кто и не прочитал, то почти наверняка представляет по телесериалу Синдикат-2, за сценарий которого автор удостоен Государственной премии РСФСР. В Возмездии ярко раскрыта — на фоне многотрудного становления молодой республики Советов — одна из сложнейших и блистательных операций чекистов, проведенная в начале 20-х годов под руководством Феликса Дзержинского. В результате был не просто обезврежен, а и до конца развенчан весьма талантливый политический авантюрист, заклятый антисоветчик, бывший эсеровский террорист Борис Савинков. Буржуазные идеологи от истории, мемуаристы и поныне пытаются романтизировать, приподнять этот зловещий образ организатора покушений на Ленина и мятежа в Ярославле, доверенного белогвардейских генералов, готового на все ради своего диктаторского самоутверждения в России — на костях новой власти, разумеется. Нет, не просто так этот артист авантюры признавался в одном из последних писем, что фашизм ему близок и психологически и идейно…

Писатель показывает Савинкова как бы в многочисленных зеркалах, через связи с разномастными и разномасштабными деятелями, антисоветчиками. Есть и интимное зеркало — некая Любовь Деренталь, которую ее муж уступает своему более колоритному сопернику и патрону. Но истинный, без грима и эффектной позы Савинков ясен лишь большевикам, которые вовлекают его в западню, используя непомерное самомнение, истерическую амбициозность опасного противника.

Подлинные герои этого невероятного по драматизму и сложносплетению судеб и коллизий сюжета — чекисты, большевики — люди правды и совести. Такие, как Федоров — скромный, несуетный, на поверхностный взгляд, даже ординарный, а на деле — доказавший свое безоговорочное превосходство над типичным индивидуалистом Савинковым: превосходство мужества, замешанного на верности высокой коллективистской идее, на подлинной духовно-нравственной культуре. Здесь — сущностное противостояние человека подлинно богатого, открытого вовне, к обществу и — окороченного (при всех ярких свойствах), замкнутого на себя эгоцентриста. В таких романах Ардаматского, как Возмездие, весьма последовательно высветляется неизбежность краха антисоветчиков, мелкобуржуазных революционеров разных мастей, всех этих сильных личностей, для которых народ, человек труда, сама живая, истинная жизнь — не цель, а средство.

Не столь, быть может, известен, но не менее важен для представления о писательской позиции и роман-хроника Ардаматского Последний год (1974), включенный в этот однотомник. Здесь — весьма впечатляющая попытка проследить подоплеку событий закатного для царизма предреволюционного года, агонию обреченной, гнилой изнутри системы, над развалинами которой неотвратимо занимается алая заря Великого Октября.

Василий Ардаматский. Биография

Василий Иванович Ардаматский родился 8 сентября 1911 года на Смоленщине, в тихом городке Духовщина. Семья была музыкальной: отец преподавал пение, мать училась в консерватории. А их сын, комсомолец, уже соприкоснувшийся, как и многие его сверстники в то бурное время, со школой жизни, писавший селькоровские заметки в газеты и на радио, — вполне опрометчиво поступил в Смоленский мединститут. Невзвешенность этого шага выяснилась на первом же занятии в анатомичке: вот теперь, вспоминает с юмором писатель, нужно было решать, чем заняться. Как раз в ту пору мама переслала мне письмо из московского радио, пришедшее в Духовщину. Из него Я узнал, что моя заметка передана в радиогазете Комсомольская правда и меня в весьма уважительной форме просили писать еще… В письме было сокрушившее меня утверждение, что мои корреспонденции привлекают живостью языка и отсутствием общих фраз и что у меня развита наблюдательность… Я твердо решил стать радиожурналистом.

После службы в Красной Армии (1931 — 1932 годы) Ардаматский переехал из Смоленска в Москву и очень скоро набрал силу как известный журналист центрального радио. Сергей Баруздин в одной из своих статей вспоминает то мальчишеское волнение, с каким слушал он в тридцатые годы живые рассказы Ардаматского по радио о первых крупных стройках и переменах в деревне на путях коллективизации; о спасении челюскинцев и необыкновенных по тому времени полетах Чкалова и других наших летчиков; о первой экспедиции на Северный полюс и о девушках, уезжавших работать на почти не освоенный Дальний Восток; о сражениях у озера Хасан и на Халхин-Голе; об установлении Советской власти в Латвии, Литве и Эстонии; об освободительном походе нашей армии в Западную Украину и Западную Белоруссию… и о многом другом, незабываемом, что было для Ардаматского той пропускаемой через себя, обжигающей современностью, которая формировала его и как писателя, и как патриота: чтобы убедительно писать о прошлом, надо прежде всего с полной самоотдачей жить сегодняшней жизнью страны, ее победами, радостями и — болями, неудачами.

Ардаматскому повезло: в его журналистской биографии было все – арктические походы и полеты на дирижабле, участие в боях на Карельском перешейке и затянувшаяся командировка в Латвию, где только что возрождалась Советская власть. Темы сами искали его: работай, пиши. Именно в латвийской командировке он, как вспоминает, своими глазами увидел схватку революции и контрреволюции… Мог составить представление о деятельности буржуазных разведок, в частности, гитлеровской, ибо видел живьем пойманных шпионов и диверсантов, имел возможность даже присутствовать на их допросах и говорить с ними. Один из них, до времени не разоблаченный, работал у меня под боком на Латвийском радио, чтобы после нового захвата власти буржуазией сесть в мой кабинет. Словом, первая встреча с темой «тайной войны» произошла именно там и оставила во мне глубокий след на всю жизнь.

Ардаматский — из журналистов, всегда чувствующих себя мобилизованными: уже 25 и 27 июня 1941 года в Правде были опубликованы его корреспонденции с фронта. Глубочайшее потрясение на всю жизнь — работа в блокированном Ленинграде. Именно отсюда, видимо, исток его убежденности: Как писатель я рожден войной. Своим духовным литературным отцом он называет Всеволода Вишневского, категорически внушавшего ему при встречах на радио: ты должен писать! Он начал свой ленинградский дневник, использованный затем в повести Ленинградская зима и книжке рассказов Уменье видеть ночью, вышедшей в 1942-м, сразу по возвращении в Москву. Редактировал ее Евгений Петров, это он сказал Ардаматскому навсегда врезавшиеся в память слова о том, что писатель несет в себе постоянную тревогу за жизнь людей, страны, что он — это суд в полном составе — и прокурор, и защитник, и судья. Совет приучать себя к такому писательскому самоощущению упал на добрую почву…

Война окончательно сформировала его и как писателя, и как коммуниста. В партии он — с 1943-го.

Его жизнь — неустанный поиск, череда трудных открытий. Они — результат повседневной, буквально по крупицам, исследовательской работы. Ардаматский — блестящий архивист, но он никогда не устает и от поездок, встреч с людьми, приносящих ту незамутненную достоверность необыкновенного, которую просто за столом не воссоздашь. Зато какие бывают награды за этот терпеливый, доводящий порой до отчаяния поиск! В результате одной негаданной встречи в маленьком городке родилась известная повесть Я 11-17. А чего стоит вот это письмо от вдовы болгарского генерала Заимова — антифашиста и советского разведчика, героя романа Дорога чести: Ваша книга доставила мне радость и боль. Боль не предусмотренной судьбой новой встречи с живым Володей и радость сознания, что теперь он будет жить долго среди людей, ради которых погиб….

О творчестве

Последний год

Многие вещи Василия Ардаматского заслуживают отдельного критического рассмотрения. Роман Последний год — холодновато-беспощадная хроника кровавого крушения династии Романовых и с ней — старой России, сотрясаемой мощными толчками назревающей Революции. Для автора особенно важны достоверность, воздействие правдой, исследование закономерной связи определенной цепи фактов, поступков персонажей. Романический характер хроники позволяет ему, не претендуя на яркие художественные обобщения, типизацию, а также и на завершенную полноту исторической картины, выстроить весьма пеструю систему персонажей и их действий так, чтобы предстала живая картина открытой и тайной борьбы политических сил и страстей, интриг и предательств, ускоренно разрушающих обреченно-гнилое основание царизма.

Верный признак агонии — циничная свалка вокруг золотого тельца, жестокая эгоизация правящей элиты и облепивших ее дельцов всех мастей, в этой атмосфере всеобщей погони за наживой (в первую очередь — на войне, на солдатской крови) вольготно чувствовали себя просочившиеся во все поры государства шпионы, разные представители немецкой партии, — как их называет активно отстаивающий английские интересы в России посол Бьюкенен.

Вспомним в этой связи хотя бы сцену нетрудного обольщения немецким разведчиком Грубером (он же — респектабельный петербургский делец Грубин) миллионщика Мануса, мыслившего только категориями наживы. В своих целях Грубину надо подтолкнуть его поближе к царскому двору и ко всей этой камарилье, клубившейся вокруг друга монаршей семьи Распутина, психически неуравновешенного министра внутренних дел Протопопова, внутренне ничтожного премьера Штюрмера. Манус колеблется: он знает, как покупать поставщиков и прочий товар, а вот министров… Техника та же, — улыбнулся Грубин. — Разве стоить это будет чуть дороже. Но и выигрыш… соответственно.

Ардаматский не стремится окарикатурить царя: достаточно того, что это совершенно заурядная, духовно бесплодная, начисто лишенная перспективного мышления фигура. Разумеется, никакого сочувствия у человека хотя бы с зачатками классового миропонимания этот самый богатый и самый черносотенный помещик (по Ленину) вызвать не может. В романе убедительно показывается обескураживающее незнание хозяевами своего народа, его нужд и настроений — это то, что изнутри предопределило омертвелость верхушки. Николай в своем осмыслении происходящего едва ли возвышается над своей истеричной, склонной к мистицизму супругой, которая советовала ему в канун февральского переворота: Дорогой, будь тверд, покажи властную руку, вот что надо русским… Сколь многие недавно говорили мне: нам нужен кнут.

Для царствующего семейства неким воплощением народности, чуть ли не связующим звеном с глубинной Россией были Распутин и… распутинщина — эта страшная фантасмагорическая пародия на народ. В романе Последний год достаточно убедительно воссоздан подлинный облик этого порожденного временем абсолютно безнравственного, хитрого и ловкого мистификатора, — не без успеха и любыми путями стремившегося пробиться наверх, заниматься миллионными делами и жить в свое удовольствие. Используя его влияние на двор и корыстные цели, многие получали возможность влиять на саму политику, на перемещения чинов, просто — добывать нужные сведения. (Поэт А. Блок не зря заметил, что Распутин был удобной педалью немецкого шпионажа).

А чего стоит эпизод, фарсово-выразительно показывающий монаршью близость к верноподданной армии (тоже — народ). Николай, вспоминает, как славно ему было на Западном фронте, где командующий провел, в сущности, грандиозный спектакль. Репетиции шли две недели. В штабных блиндажах отрабатывались непринужденные беседы с царем русских героев. Роль царя исполняли командиры дивизий, и вполне успешно, поскольку вопросы, которые монарх повсюду задавал своим солдатам, были давно известны. Как и ответы, которые любил царь. Этот символ не знающей границ лжи и парадности своеобразно перекликается через много страниц с другой, не менее многозначительной картиной: мужичок нещадно хлещет лошаденку, завязшую в грязи по ступицы колес. Лошаденка вздрагивала, дергалась вперед и бессильно опускалась на согнутые передние ноги. И только вселенская грязь кругом… За этой простой и близкой всякому сердцу картиной — ясная и точная мысль: загнали Россию! Дальше ехать некуда…

И нет, не мир деловых людей спасет страну, как утверждали Гучков и К°, пытаясь спасти тонущий вместе с монархией корабль предпринимательства, эксплуатации, капиталистической наживы.

Одна только сила, не просто близкая народу, а плоть от плоти его, способна была взять на себя миссию освобождения, исторического возрождения общества, России. Эта сила — большевики, революционное движение пролетариата. Среди множества документальных фактов в романе приводятся убийственно-точные слова из листовки Московского бюро РСДРП, выпущенной в канун нового, 1917 года: …Отжившее свой век правительство является образцом бездарности и низости. Дворцовые интриги, захват власти проходимцами и изменниками, предательство и провокации стали обычным делом правящей шайки. Эти слова перекликаются с известными ленинскими оценками гнилости, гнусности, цинизма и разврата царской шайки с чудовищным Распутиным во главе, всего зверства семьи Романовых — этих погромщиков, заливших Россию кровью… (Особо важно при этом ленинское указание о том, что до «последней черты» монархию довели первая революция и следующая за ней контрреволюционная эпоха.)

В романе Василия Ардаматского сравнительно немного места посвящено непосредственно показу революционной борьбы на фронте и в тылу. Запоминается, в частности, образ умного, ироничного большевика — интернационалиста Воячека, уверенно побеждающего в споре с допрашивающими его интеллектуалами из охранки.

Но всей своей логикой — логикой самодвижения истории, сцеплением фактов, раскрывающих вызревание революционной ситуации, — Последний год подводит к идее неизбежности обновительной, спасительной социалистической революции как акта подлинной свободы. За последним годом агонизирующего царизма видится первый год, открывающий для России и для мира трудный, непроторенный путь к идеалам действительного гуманизма…

Грант вызывает Москву

События повести Василия Ардаматского Грант вызывает Москву — происходят всего через 25 лет после романа Последний год. Но это целая эпоха. Эпоха становления — через невероятно суровую эпопею гражданской войны и последующих лет, через ошибки и утраты — качественно новой государственности и основ коллективистской морали.

Трагический пролог войны. В захваченном фашистами южном городе, каждодневно сознательно рискуя жизнью, борется группа наших подпольщиков. Атмосфера романа накалена, хотя в нем мало внешних примет остросюжетности.

Группу возглавляет Игорь Николаевич Шрагин, вписавшийся на работу у немцев технологом на кораблестроительном заводе. Задача проста: по возможности максимально войти в доверие к врагу и до конца исполнить партийное задание: разведка и диверсия. Постоянно накапливаемый опыт, мужество, ум и железное товарищество патриотов — вот что помогает коммунисту Шрагину и его друзьям по смертельно опасной борьбе выполнить это задание. Нисколько не рисуясь, один из оставшихся в живых героев этой суровой истории — Петр Луценко скажет после писателю: В общем, работа была как работа. Нужно было только привыкнуть, что смерть — рядом. Все время — рядом. Вот и все. Это — так сказать, камертон повествования.

Смерть — рядом. А надо жить, улыбаться, работать. И они — Шрагин, Федорчук, его жена Юля, Харченко, Назаров, Дымко и другие — постоянно должны играть свою двойную роль, не позволяя себе выйти из маски обывателей, как-то приспособившихся к новому порядку, глубоко прятать свою боль и ненависть, свое подлинное гражданственное Я. Вот это психологическое напряжение, идущее от внешнего двойничества героев, риск без рисовки, без малейшей детективной красивости — и завладевает вниманием читателя, особенно молодого. Мы говорим об общей атмосфере, ибо автор, оставаясь в пределах своей сдержанной документалистской манеры, пишет максимально прозрачно, просто, используя минимум изобразительности, что порой, пожалуй, оборачивается и некоторой публицистической одномерностью, спрямленностью.

Одно из бесспорных достоинств повести — в ее трагедийной правдивости. В ней не оглупляются нарочито враги (скептик адмирал Бодеккер, следователь СД Релинк и другие). Сам Ардаматский как-то заметил, что он этой книгой полемизировал с известной тенденцией победительного опрощения советской героической темы, против многочисленных сочинений о разведчиках с непременно розовым финалом.

Немало успели свершить мужественные подпольщики, помогали делу их ценные сведения, передававшиеся в центр в шифровках, подписанных Грант. Отчаянные диверсии, взрывы и поджоги под носом у врага нагоняли на гитлеровцев страх, поднимали дух, веру в освобождение и победу у советских людей. Подпольщики работали, рисковали — и допускали, случалось, ошибки. Главное было — не ошибиться в привлекаемых к опасным операциям людях, порой совсем неискушенных. Говорят, самая простительная ошибка — переоценить достоинства человека. Но только не в подпольной борьбе, где все в одной связке — в этой благородной цепи взаимозависимости. И вот кто-то попадает к гестаповцам — по доносу ли, по своей ли оплошности, — как получилось с Григоренко. Он был по-своему смелым, его влекла романтика красивых подвигов, игра со смертью. Но убежденности, воли ему недоставало — слишком был сосредоточен на себе, самовлюблен без готовности к настоящей самоотдаче и выдержке ради общего дела. И Григоренко сломался, не устоял в жестоком поединке со страхом смерти — в поединке с таким изощренным врагом, каким был Релинк, вполне профессионально старавшийся пытками задушить сознание, обнажить подсознание… По тому же кругу ада проходит и коммунист Шрагин. И у него были мгновения, когда зыбкое и чужое сознание вдруг обрело над ним силу… Он мог покончить с собой, но не мог позволить врагу сломить душу, то, ради чего он, Шрагин, жил, боролся, как умел.

Перед концом он думал о том, что сделал меньше, чем мог, были ошибки. Но совесть его чиста. Итог его жизни — и всего этого бесхитростного, горького повествования прост и благороден. И звучит он уже как бы за рамками единичной судьбы, этой ситуации: Главное, что мы выстояли, когда было самое тяжелое… И еще мысль о жене и сыне — Ольге с Мишкой: как будут жить они?..

В основном за рамками сюжета — личные, интимные отношения персонажей. Интересно намечена, но разработана лишь эскизно психологически сложная линия Шрагин — Лилия.

Многолетний опыт работы писателя в журналистике отразился, думается, в его творчестве стремлением к точности, достоверности и некоторой, может быть, излишней сдержанности в изобразительных средствах. Логика действия, факта довлеет зачастую над психологической нюансировкой. Открытая публицистичность, прямое следование сюжету жизни может оборачиваться излишней фактографичностью, декларативностью. Что ж, документальность, имея свои достоинства, неизбежно и ограничивает художника.

Но закрывая книгу, думаешь: так это было. Чтобы идти увереннее дальше, надо знать больше правды о прошлом, о нашей всегда живой истории. Всю правду. И светлую, и горестную. В этом помогает нам и литература, в том числе — лучшие книги Ардаматского, в которых есть живое дыхание времени, слышится не громкий, но внятный и совестливый голос писателя-гражданина, нашего современника.

…Сегодня мы с обостренной пристальностью вглядываемся (и тут нам помогает честная, настоянная на бескомпромиссной правде литература) в семидесятилетние дали нашего первопроходческого многосложного движения по пути, начатому в очистительно-грозовом 1917-м. Историческая память, беспощадное самопознание насущно необходимы новым поколениям, вступающим на дорогу правды и справедливости, постигающим революцию не только как историю, но прежде всего — как самое главное и высокое дело, требовательно обращенное к сердцу и разуму каждого из нас.

А. Потапов

Из предисловия к сборнику
романов В. И. Ардаматского

Сатурн почти не виден

Роман Василия Ардаматского Сатурн почти не виден подгружает читателей в привычную атмосферу, на которой он был воспитан, где все заранее предопределено, заранее есть хорошие и плохие, а для победы нужно лишь немного постараться. Писатель рассказывает о тяжелых буднях советских разведчиков в тылу врага. Немцы, конечно же, в своем большинстве просто тупицы, советские же разведчики умны и находчивы, а временами просто невероятно нахальны.

Сатурн — разведывательный центр, созданный под руководством шефа Абвера адмирала Канариса для проведения разведывательной и диверсионной работы в столице СССР — Москве. Руководство советской разведки понимает, какую угрозу представляет Сатурн для столицы, а потому готовит группу под руководством подполковника Михаила Маркова для заброски в тыл к немцам и внедрения в разведшколу и нейтрализации замыслов врага. Задание непростое, поскольку действовать приходится на чужой территории, опираясь главным образом на партизан и подполье, но несмотря на все сложности операция проходит более чем успешно.

Василий Ардаматский рассказывает историю стремительно, с нужной долей драматизма, надо признать рассказчиком он был великолепным. Но с исторической точки зрения подвиги советских разведчиков переходят все грани реалистичности. Например, один из них едва оказавшись в стенах разведшколы, во время своего же первого допроса проводит вербовку нужного человека, даже толком не присмотревшись и не проверив его.

Сатурн почти не виден — классика советского шпионского романа, идеальное сочетание невероятных шпионских приключений с реалистичными описаниями зверств фашистов и мужества советских подпольщиков.

Впрочем немалую долю успеха роману принесла удачная экранизация романа в 1967 году. Виллен Азаров был не только режиссером, но и сценаристом всей трилогии (Путь в Сатурн, Конец Сатурна, Бой после победы) снятой по мотивам романа Ардаматского, и выровнял в фильме многие перегибы шпионской истории. Недаром, все фильмы трилогии вошли в сотню самых посещаемых лент, советского кинематографа, благодаря отличной режиссуре и великолепному актерскому составу.

Избранная библиография

• Умение видеть ночью (1943)
• Встречи (рассказы) (1956)
• Я 11-17 (1958)
• Ответная операция (1959)
• Он сделал всё, что мог (1960)
• Звезды в полдень (1961)
• Безумство храбрых (1962)
• «Сатурн» почти не виден (1963)
• Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов
• «Грант» вызывает Москву (1965)
• Возмездие (1968)
• Ленинградская зима (1970)
• Они живут на Земле
• Две дороги. Дилогия (кн. 1 «Дорога бесчестья», кн. 2 «Дорога чести») 1972—1973
• Опасный маршрут
• Райцентр
• Суд (1980)
• Первая командировка (1982)
• Последний год (1916-й) (1977)
• Туристическая поездка в Англию
• Перед штормом (1989)

Экранизации

• 1967 — Путь в «Сатурн» (по роману «Сатурн почти не виден»)
• 1967 — Конец «Сатурна» (по роману «Сатурн почти не виден»)
• 1968 — Крах (по роману «Возмездие»)
• 1970 — Я — 11-17 (по одноименной повести)
• 1972 — Бой после победы (по роману «Сатурн почти не виден»)
• 1974 — Совесть
• 1976 — Опровержение
• 1980 — Синдикат-2 (вторая экранизация романа «Возмездие»)
• 1983 — Взятка. Из блокнота журналиста В. Цветкова