У небольшой повести Грэма Грина Десятый (The Tenth Man), написанной в 1944 году и увидевшей свет лишь сорок лет спустя, необычайная и даже в чем-то детективная история.
В 1983 году Грэм Грин получил письмо из Америки. В нем неизвестное лицо конфиденциально уведомляло, что одно американское издательство намерено приобрести произведение писателя под названием Десятый. Грин с трудом припомнил, о чем идет речь. Действительно, в 40-е году он написал что-то под таким названием, как будто сценарий, точнее, заготовку к нему, для Голливуда.
Поначалу Грин не придал значения полученному из Америки письму, думая, что речь идет о нескольких страничках машинописного текста. Однако, получив любезно присланную ему рукопись, Грин, как он пишет сам, обнаружил, что Десятый — вовсе не несколько машинописных страниц и не костяк сценария, как это почему-то мне казалось, но самостоятельное, законченное произведение, которое я с интересом прочитал. В чем-то оно даже показалось мне значительнее, чем некоторые произведения, созданные в 40-е годы.
И все же странно, что Грин полностью забыл о Десятом. Можно понять некоторых британских рецензентов, например Кристофера Хиченса из Таймс литерари сапплмент, который задает дерзкий вопрос: А может быть, автор вовсе и не Грин, а кто-то в совершенстве освоивший гриновские повествовательные приемы, проникшийся особой мрачно-трагической атмосферой его книг?
Надо сказать, что вопрос А кто же автор? занимал и самого Грина, пока он не обнаружил в своих архивах две рукописи — дневник и записную книжку, датированные 1937—1938 годами. Листая их, он обратил внимание на запись от 26 декабря 1937 года: Обсуждал с американским режиссером два сценария. В одном — политическая ситуация наподобие испанской. Полиция убивает каждого десятого человека. Десять человек в тюрьме тянут жребий. Богатый человек вытаскивает самую длинную спичку. Предлагает свои деньги любому, кто согласится занять его место. Один из заключенных соглашается ради семьи. Позднее, уже после освобождения, богач, ныне нищий, под чужим именем посещает семью, которая теперь владеет его состоянием. У него же нет ничего, кроме жизни…
Видимо, из этих слов и из этого многоточия, которое, замечает Грин, привело в действие мое воображение, и родился через шесть лет Десятый. Сюжет романа, или, точнее, повести, в общих чертах развивается так, как указано в дневниковой записи. Действие происходит, однако, не в Испании, но во Франции во время немецкой оккупации и в первый год после освобождения. Тема французского Сопротивления не раз возникает и в зрелых произведениях писателя (вспомним хотя бы мать Брауна в Комедиантах). Участники Сопротивления каждодневно (причем — и это весьма существенно для Грина — сознательно) жили под знаком смерти, иными словами, балансировали на опасном крае вещей, как позднее скажет Грин, повторив любимые им слова Роберта Браунинга. Жизнь под знаком смерти, выявление сущности человека в экстремальной ситуации, взаимодействие сущности и маски в характере человека — эти темы мы обнаруживаем и в повести Десятый. При всех напрашивающихся параллелях с проблематикой произведений экзистенциалистов есть принципиальная разница между ними и повестью Грина — в отношении к человеку, понимании его сущности. По Грину, природа человека не безусловно греховна, темна, это лишь наслоения, мотивированные неблагоприятными обстоятельствами и непониманием смысла своих поступков. Судьба главного героя повести — мучительная борьба за обретение своей подлинной человеческой сущности; удачному исходу этой борьбы способствуют трагические обстоятельства, через которые проходит герой.
…В ответ на действия членов Сопротивления немцы без разбору кидают в тюрьму заложников — каждый десятый должен умереть. Кто станет жертвой, немцы предоставляют решить самим заключенным. Тянут жребий; роковую бумажку с крестом вытаскивает видный парижский адвокат Жан-Луи Шавель и еще двое — шофер и клерк. До этого момента он подчеркнуто стремился сохранить достоинство и приличия, как бы противопоставляя себя своим товарищам по несчастью, в основном рабочим из парижских предместий. Однако неотвратимость смерти мгновенно выявляет истинное лицо Шавеля — поверхностный, ненадежный слой цивилизации смывает волна ужаса… Спасти, любой ценой спасти свою жизнь, которая представляется герою очень значительной, весомой по сравнению с жизнью других. Между тем его личность абсолютно заурядна, «стерильна», и, в сущности, жизнь Шавеля никому не нужна, кроме него самого: у него нет ни семьи, ни детей, ни любимой женщины, ни друзей. Абсолютно потеряв лицо, отбросив все претензии на исключительность, Шавель… покупает себе жизнь, отдав за нее свое состояние: деньги и родовое имение. Он заключает страшную сделку с Жанвье, хилым юношей, у которого приступы мучительного кашля выдают серьезную болезнь. Ему не удалось оправдать честолюбивые мечты матери-лавочницы — выбиться в люди, стать богатым. И вот теперь он может купить это, обеспечить старуху мать и нежно любимую им сестру-близнеца Терезу, отдав свою жизнь, тем более что смерть его все равно поджидает.
По окончании войны Шавель выходит на свободу с документами на имя Шарло. Он постарался изменить внешность — отрастил бороду, но не поэтому он выглядит теперь совсем иначе: изменилось главное — выражение лица. Он, законник, раньше видевший во всех потенциальных преступников, теперь сам превратился в гонимого, отверженного, изгоя.
Изведав все ужасы нищенской, бесправной жизни — работу найти ему не удается, — Шарло-Шавель в минуту отчаяния решает покончить с собой. Но судьба распоряжается по-иному. Его невольно спасает, приняв за другого человека и потому вручив ему деньги, коллаборационист Каросс, до войны бывший актером, личность абсолютно беспринципная.
Шавеля-Шарло неодолимо влечет к утраченному дому, и однажды он появляется в своем бывшем поместье, где, представившись Тереза как свидетель последних минут жизни Жанвье, остается работником — по просьбе нынешней хозяйки. Он признался, что знает в лицо Шавеля, и, так как Тереза убеждена, что тот обязательно вернется в родной дом, Шарло должен помочь ей узнать убийцу. И тогда она, наконец, осуществит свою давнишнюю мечту — плюнет в лицо человеку, ненависть к которому переполняет ее сердце. Итак, Шавель ждет появления самого себя.
Будь Тереза поумней и поискушенней, она бы быстро догадалась, кто такой этот работник Шарло. Ведь не раз он с головой выдавал себя: он поразительно хорошо, намного лучше Терезы, знает расположение комнат в доме; с фамильных портретов, украшающих стены, смотрят лица мужчин и женщин, удивительно похожие на Шарло; работника почти узнал глава местной организации Сопротивления Рош; наконец, Тереза не может припомнить, почему ей знаком почерк Шарло — она видела роспись Шавеля на дарственной брату. Впрочем, если сомнения и закрадываются ей в душу, она гонит их. Ведь Шарло так не похож на человека, способного на убийство, он не трус, не негодяй. Она чувствует в нем человека образованного, волею случая вынужденного работать у нее. Больше того, Шарло вызывает в ней уважение: он стойко несет свой крест, — и с каждым днем, что они проводят под общей крышей, растет их взаимная симпатия. Трагический парадокс состоит именно в том, что Шавель, убийца Жанвье, полюбил его сестру, а она — убийцу брата.
Перед нами произведение, в котором отчетливо просматривается структура мифа, что, в общем, нетипично для Грина. При всей конкретности образов и исторической ситуации вся повесть — философское размышление об уделе человеческом. О близости к мифу говорят и библейские параллели, которые без труда угадываются в тексте. Это не только сопоставление Шавеля с Иудой, это и положение о том, что удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в царство божие, и притча о блудном сыне и раскаявшемся на кресте разбойнике. Но Грина-католика интересует прежде всего общая гуманистическая направленность христианского мифа с его идеей искупления через страдание, очищения через жертву, обретения души через любовь. В художественной структуре повести весьма существенно, что сестра — близнец покойного. Люди и события как бы отражаются, дублируются друг в друге. Система зеркал у Грина устроена так хитро, что нам дано ощутить, сколь мучителен, труден процесс рождения души и обретения истинного лица.
Шарло-Швель болезненно расстается со своим прежним я. Оно нет-нет да и заявит о себе. Хочется вернуть дом, деньги. Может быть, ради этого жениться на недалекой Терезе — такой поначалу кажется ему эта девушка. Может быть, вступить в сговор с коллаборационистом Кароссом, неожиданно появляющимся в доме (после того, как он случайно узнает необычайную историю Шавеля), где он думает, что его никто не узнает, и называющим себя… Шавелем? Шавель-Шарло готов подтвердить это, надеясь таким образом навсегда изжить свою прежнюю позорную сущность и переориентировать ненависть, сжигающую душу Терезы, с каждым днем становящейся все более дорогой ему, на Каросса.
Но, вглядываясь в Каросса, он все больше распознает в нем, человеке абсолютно аморальном, свои черты. На совести Каросса убийство некоего Топара. Убил он его ради собственной жизни — ему, скрывавшемуся от полиции, нужны были чужие документы. А разве не ради спасения собственной жизни убил Шавель Жанвье? Узнает он в Кароссе, в его манерах и повадках черты своего класса, теперь кажущиеся ему омерзительными. Тереза для Каросса, как когда-то Жанвье для Шавеля, — пешка, которую, преследуя собственные интересы, можно с легкостью передвигать на шахматной доске. Он неплохо, как в прошлом Шавель, разбирается в законах, а потому знает, что французское правительство издало декрет, по которому собственность, перешедшая во время оккупации к новым владельцам, может быть опротестована и возвращена к прежним хозяевам. Каросс намерен этим воспользоваться. Он обещает Шарло отблагодарить его, если тот не будет ему мешать. Ведь Каросс догадывается о чувствах Шавеля к девушке. А может быть, думает Шавель в минуту слабости, вступить в долю с Кароссом — ведь он не намного лучше его. Но душа, очищенная испытаниями, успела возродиться. Вновь стать негодяем, предателем ему не позволяет чувство к Терезе.
В тюрьме он искал способа спасти свою жизнь. Теперь он хочет спасти жизнь Терезе, не дать ей стать игрушкой в руках Каросса. Выход есть, как и тогда, отчаянный: назвать себя, объяснить Терезе, что человек, выдающий себя за Шавеля, — коллаборационист Каросс, пригрозить самозванцу, сказав, что он знает об убийстве им Топара. Шавель отлично понимает, сколь рискованна игра, которую он собирается вести, И каким трагичным может быть ее исход. Каросс не остановится ни перед чем, спасая свою шкуру, и у него в руках — револьвер.
И все же Шавель решается, сознательно выбирает смерть. Он называет себя, Каросс стреляет и смертельно ранит его. В этот момент окончательно умирает прежний, трусливый и низкий Шавель и рождается новый, тот, кто непослушной рукой выводит буквы нового завещания, по которому все его имущество должно остаться Терезе.
Эта повесть необычна и тем, что в ней практически неразделимо слиты два типа повествования, часто существующие в творчестве Грина самостоятельно: собственно детектив (например, Ведомство страха, Наш человек в Гаване) и то, что сам писатель называет серьезным романом (Сила и слава, Ценой потери). Такое органичное слияние разных художественных форм ощутимо, пожалуй, только в поздних произведениях Грина — Докторе Фишере из Женевы, или Чаепитии с бомбой (1980), Монсеньоре Кихоте (1982).
Хотя Грин забыл о Десятом, где-то в подсознании художника образ Шавеля и сама идея — обретение истинного лица — постепенно развивались. В Десятом иногда слишком выпирает конструкция, заданная идея, в зрелых произведениях она обрастет плотью и жизни, и художественной фактуры. Но все же безусловно интересно сейчас, когда за плечами у Грина десятки романов, а критики единодушно называют его крупнейшим писателем современности, посмотреть, как рождались его, гриновские темы. Игра с судьбой — в нее отчаянно играют доктор Фишер в Квери. От судьбы не уйти, даже если попытаться обмануть ее – например, взяв взаймы чужую жизнь. Или еще один мотив – преследование, без которого не существует практически ни один роман Грина. Интересно, что беглец и догоняющий удивительно похожи, чуть ли не психологические двойники (как в определенные моменты своей жизни Шавель и Каросс, а в более зрелом творчестве, к примеру, священник-пропойца и лейтенант в Силе и славе). Наконец уже в Десятом человеке в полный голос звучит чуть ли не главная тема Грина – цены, часто высокой, за право называться человеком. За это право платят Скоби, Кверри, Морис Касл, монсеньор Кихот.
Е. Гениева
