Обыск (A Domiciliary Visit) — второй рассказ из сборника рассказов Эшенден или британский агент Сомерсета Моэма, навеянного службой в разведке.
***
Однажды вечером Эшенден возвращался в Женеву. Штормило, с гор дул сильный порывистый ветер, но маленький пузатый пароходик упрямо карабкался вперед по волнам взбесившегося озера. Потоки дождя, заносимые ветром на палубу, давно превратили ее в каток, но продолжали хлестать, как из шланга, который забыли отключить от водопроводной трубы.
Эшенден ездил во Францию, чтобы написать и отправить сообщение. За два дня до того в номер к нему совершенно неожиданно явился агент-индиец. Инструкция допускала это лишь в случае крайней необходимости. Агент сообщил, что из Берлина прибыл бенгалец, состоящий на службе в немецкой разведке. У него с собой трость черного бамбука, в которой спрятаны документы, представляющие интерес для правительства Великобритании. В это время в Индии происходили беспорядки, что было на руку англичанам, так как это оправдывало присутствие их войск и давало повод прислать из Франции подкрепление. Англичане и сами под шумок активно мутили воду. Бенгальца под благовидным предлогом задержали в Берне, но трость с документами не нашли. Агент Эшендена был очень толковый человек, который имел обширные связи среди своих соотечественников за границей, недовольных политикой метрополии. Ему удалось выяснить, что перед поездкой в Берн бенгалец оставил трость на вокзале в Цюрихе, в камере хранения. Пока он сидел в тюрьме и ждал суда, немцы пытались вернуть себе трость. Не имея возможности сделать это легально, они решили предпринять ночное нападение на вокзал. Это был дерзкий и прямолинейный ход. Услышав о нем, Эшенден даже ощутил приятное волнение, ибо его работа была непередаваемо скучна. Налет должен был состояться в два часа той же ночью, и требовалось немедленно сообщить об этом британскому консулу в Берне. Конечно, о том, чтобы воспользоваться телеграфом или телефоном, не могло быть и речи. Индийца посылать тоже было нельзя. Придя к Эшендену, он подверг себя смертельному риску. Вполне вероятно, что его зарежут и бросят в озеро, едва он выйдет из гостиницы. Оставалось только ехать самому.
Эшенден надел шляпу, пальто и побежал вниз. На улице он вскочил в такси и поехал на вокзал. Четыре часа спустя он звонил в дверь британского консульства в Берне. Здесь об Эшендене знал только один человек. Когда ему открыли, он назвал его имя. Вышел высокий незнакомец усталого вида и пригласил его в кабинет. Эшенден объяснил, в чем дело. Незнакомец взглянул на часы.
— Слишком поздно, — сказал он. — Сами мы уже не успеем добраться до Цюриха. — Помолчав, он добавил: — Придется поручить это швейцарским властям. Будьте уверены, они оцепят вокзал, и налетчики останутся ни с чем. А вам лучше сейчас же возвращаться в Женеву.
Пожав гостю руку, он проводил его до дверей. Чем все закончится — Эшендену знать не полагалось. Будучи лишь маленьким винтиком в большом сложном механизме, он обречен был оставаться в неведении относительно конечного результата. Он лишь производил некие действия в начале или, может быть, в середине — даже этого он не знал наверняка. От работы у него оставалось чувство неудовлетворенности, досады, как после чтения современного романа, который состоит из ряда бессвязных эпизодов, которые читатель сам должен нанизать на нить повествования.
Несмотря на пальто и кашне, ветер пронизывал Эшендена до костей. Внутри, в салоне, было тепло, горел свет, можно было читать, но он не решался заходить туда, опасаясь столкнуться со знакомыми. Постоянные пассажиры парохода, узнав его, могли задаться мыслью, чего это он так часто курсирует между Швейцарией и Францией. Поэтому Эшенден, дрожа, коротал время на темной палубе. Пошел снег. Эшенден смотрел в сторону Женевы, надеясь различить огни, но в темноте, перемешанной со снежной кашей, не было видно ни зги. Озеро Леман, в погожие дни такое тихое и ручное, точно искусственный пруд во французском садике, стало теперь грозным и неверным, как море. Эшенден представлял себе, как вернется в отель, в гостиной зажгут огонь… Он примет горячую ванну, сядет ужинать у камина в пижаме и халате… Поистине стоит пускаться в шторм по озеру, если наградой будет приятный вечер в одиночестве с книгой и трубкой… Два матроса протопали мимо, отворачиваясь от снега с дождем, бившего им
в лица, один крикнул: «Nous arrivons!»1. Они прошли к борту, вытащили щит, освобождая проем для трапа. Теперь впереди смутно замаячили береговые огни. Через две или три минуты пароход причалил, и Эшенден в толпе других укутанных пассажиров уже ждал, пока спустят трап. Хотя ему часто приходилось совершать такие путешествия — раз в неделю он должен был ездить во Францию, где отправлял донесения и получал инструкции, — его всякий раз охватывала тревога, когда он вот так стоял и ждал. В его паспорте не было отметок о пребывании за границей — в течение рейса швейцарский пароход дважды останавливался во французских портах, но возвращался в Швейцарию. Может, он ездил в Бельвю или Лозанну? Все это так, но у Эшендена не было особой уверенности в том, что секретная полиция уже не взяла его на заметку. Если за ним следят и видели, как он сходит во Франции, отсутствие штампов в паспорте будет трудно объяснить. У него, конечно, имелась наготове легенда, но не слишком убедительная. Пусть швейцарцы и не смогут доказать, что он не простой путешественник, ему наверняка придется провести два-три дня в тюрьме, что неприятно. Потом его выставят из страны, а это неприятно вдвойне. С началом войны нейтральная Швейцария стала сценой международных интриг, ее наводнили шпионы всех мастей, ими забиты все гостиницы в крупных городах. И швейцарцы ревниво блюдут свой нейтралитет, шарахаясь от самой мысли о симпатиях к какой-либо из враждующих сторон.
Как обычно, сходящих по трапу пассажиров на пирсе встречали двое полицейских. Эшенден прошел мимо с притворно равнодушным видом, но испытал искреннее облегчение, когда его не окликнули. В темноте он быстро зашагал к гостинице. Ветер выл по-волчьи прямо в лицо. Непогода сердито срывала праздничную мишуру с улиц города. Магазины были закрыты. Редкие прохожие, перекрученные ветром, оскальзывались на ледяных тротуарах. Цивилизация, будто устыдясь своей фальши, трусливо отступила перед естественной яростью сил природы.
Гостиница фасадом выходила на озеро. Когда мальчик-коридорный открыл ему дверь, в холл, опережая его, ворвался вихрь — бумаги, лежавшие на стойке портье, закружились в воздухе. Яркий свет ослепил Эшендена. Он спросил, нет ли писем. Писем не было. Когда он уже собирался войти в лифт, портье сказал, что в номере его ожидают два господина. Чаевые, на которые был щедр постоялец, не пропали даром.
— Да ну? — Эшенден нимало не удивился. — А кто они? Портье сдержанно улыбнулся:
— Они не велели говорить, но, я думаю, вреда не будет… Они из полиции.
— И зачем они пришли?
— Не знаю. Они спросили, где вы. Я ответил, что вы пошли на прогулку. Они сказали, что подождут вашего возвращения.
— Когда они пришли?
— Час назад.
Сердце у Эшендена упало, но он ничем не выдал своей тревоги.
— Ну что же, я поднимусь к ним, — сказал он. Лифтер отступил, давая ему дорогу в кабину, но Эшенден отрицательно покачал головой. — Я так замерз, — пояснил он, — я лучше пойду пешком.
Он хотел собраться с мыслями, пока будет подниматься на свой третий этаж, но в голове вместо мыслей шумело Женевское озеро. Ноги будто налились свинцом. Понятно, для чего они явились. Зверская усталость одолевала его. Сейчас начнутся вопросы. Он не сможет ни в чем убедить их. Его арестуют как шпиона и посадят в камеру. Сильнее прежнего ему захотелось горячую ванну и ужин у камина. Еще не поздно повернуть назад и бежать на вокзал. Паспорту него в кармане, расписание поездов он знает наизусть. Не успеют власти и глазом моргнуть, а он уже будет в безопасности за границей. Эшенден продолжал подниматься. Нет, он не побежит. Нельзя бросать работу при первом намеке на неприятности. Его посылали в Женеву не за этим. Он знал, на что шел. Кому понравится провести два года в швейцарской тюрьме? Но ведь это издержки его профессии, вроде тех, какими считают покушения при профессии короля.
Эшенден влез наконец на третий этаж и подошел к своему номеру. Легкомыслие, несомненно, было свойственно его характеру и литературному стилю, за что критики не раз упрекали его. Пока он стоял перед дверью, расположение духа его настолько улучшилось, что на губах заиграла улыбка. Он решил выбросить все из головы и с тем вошел в номер.
— Добрый вечер, господа, — громко поздоровался Эшенден.
Комната была ярко освещена, в камине полыхал огонь. Воздух густо заплыл сизым дымом — гости, соскучившись в ожидании хозяина, курили дешевые вонючие сигареты. Они сидели на стульях у камина, не сняв котелков и пальто, будто заглянули на минуту, но гора пепла в пепельнице говорила о том, что они здесь давно. Оба были большие, крепкие, грузные, оба с черными усами. Как Фафнер и Фазольт, великаны из вагнеровского «Золота Рейна», подумал Эшенден. Их грубые башмаки, основательность посадки, тяжелое недоверие на лицах выдавали в них полицейских. Эшенден обвел глазами комнату. Он был очень аккуратен и сразу заметил, что, хотя беспорядка особого нет, вещи лежат не так, как он их оставил. Значит, они делали обыск. Это его не встревожило, ибо он не держал в номере ничего компрометирующего. Свой шифр он выучил наизусть и уничтожил еще в Англии, донесения из Германии, поступавшие к нему через третьи руки, немедленно переправлял дальше. Обыск, будучи неопасным, лишь подтверждал его догадку о том, что власти подозревают в нем английского шпиона.
— Чем обязан, господа? — любезно спросил Эшенден. — Здесь довольно тепло, не правда ли? Может быть, вы хотите снять пальто? И шляпы?
Их дурацкие котелки его определенно раздражали.
— Мы только на минутку, — сказал один из полицейских. — Мы проходили мимо, и консьерж сказал, что вы скоро будете. Мы решили подождать.
Они так и сидели в своих котелках. Эшенден размотал шарф и освободился от тяжелого мокрого пальто.
— Хотите сигару? — Он предложил коробку одному, потом второму.
— Я, пожалуй, не откажусь, — сказал первый, Фафнер, беря сигару. Второй тоже не отказался, но не сказал ничего, даже «спасибо».
Марка сигар, указанная на коробке, возымела неожиданный эффект на их манеры, и оба стащили шляпы.
— Да уж, хорошая погода для прогулок, нечего сказать, — заметил Фафнер, откусывая кончик сигары и сплевывая в камин.
В прошлой жизни, как и теперь, на службе в разведке, Эшенден следовал принципу быть насколько возможно правдивым. Поэтому он воскликнул даже с возмущением:
— Какие прогулки? О чем вы говорите? Я вышел из дому не по своей воле. В Бельвю у меня живет друг, он болен, и я должен был сегодня его навестить.
— Мы из полиции, — невпопад сообщил Фафнер. Они, должно быть, принимают его за круглого идиота, если считают нужным объяснять столь очевидное.
— Вот как? — сказал Эшенден с приятной улыбкой.
— Паспорт у вас с собой?
— Конечно. В военное время, я считаю, иностранцу необходимо всегда иметь документы при себе.
— Да, это правда.
Эшенден вручил детективу свой новенький паспорт, из которого явствовало, что три месяца назад он прибыл из Лондона и с тех пор границ Швейцарии не пересекал. Полицейский внимательно рассмотрел паспорт и передал его коллеге:
— Кажется, здесь все в порядке.
Эшенден, который с сигаретой в зубах стоял перед камином и грелся, промолчал. Он осторожно рассматривал полицейских, надеясь, что его лицо сохраняет приветливое и спокойное выражение. Фазольт вернул паспорт Фафнеру, и тот машинально прижал его толстым указательным пальцем.
— Нас послал комиссар полиции, — сказал Фафнер, и Эшенден ощутил, что теперь оба пристально его изучают, — чтобы мы задали вам несколько вопросов.
Если тебе нечего сказать, лучше помалкивать, и поэтому Эшенден молча ждал, что будет дальше. Ему показалось, что, прежде чем продолжить, полицейский поколебался.
— К нам поступают жалобы на посетителей казино, которые проходят мимо гостиницы поздно ночью. Нет ли лично у вас каких-нибудь жалоб? Ваши окна смотрят как раз в ту сторону, и если эти гуляки действительно шумят, то вы должны слышать.
Эшенден оторопел. Что за небылицы плетет этот толстяк? Чего ради комиссара полиции должно беспокоить, хорошо ли он спит по ночам? Это похоже на ловушку. С другой стороны, нет ничего глупее, чем искать глубину под маской глупости, как делают некоторые простодушные критики. В глупость рода человеческого Эшенден неколебимо верил, и эта вера не раз выручала его. Ему пришло в голову, что если полицейский спрашивает о жалобах, то, значит, ему просто нечего больше спросить. Обыск не принес ожидаемых плодов, и вот он напрягает скудную фантазию, дабы хоть как-то объяснить, зачем он сюда явился. Эшенден прикидывал, какие еще у полиции могут быть причины устраивать обыск и как следует вести себя в случае чего.
Эти две ищейки были оскорблением для британской разведки. Они оказались еще большими болванами, чем он полагал. Но к болванам и олухам он всегда питал слабость. Они находили приют в самом обмяклом, чувствительном уголке его души. Вот и сейчас они пробудили в нем жалость, ему захотелось погладить их по головкам, но он лишь ответил голосом Серого Волка:
— Признаться, я сплю очень крепко (подобно всем людям с чистой совестью) и по ночам ничего не слышу.
Он ожидал, что в ответ на такое заявление они улыбнутся, однако их лица остались суровы. Будучи, как подобает британскому агенту, юмористом, Эшенден подавил вздох, сделал значительное лицо и драматически произнес:
— Но пусть бы я ночи напролет не мог сомкнуть глаз от шума, мне бы и в голову не пришло жаловаться. В наше время, когда в мире столько горя и бед, не стоит мешать веселью тех немногих, которые еще в состоянии веселиться.
— En effet2. Но факт остается фактом. Люди жалуются, и комиссар приказал расследовать это дело.
— В вашем паспорте написано, что вы писатель, — промычал Фазольт, хранивший до того молчание на манер сфинкса.
Эшенден, который после всех волнений пребывал в отличном расположении духа, весело ответил:
— О да! Этот труд равно тяжек и приятен.
— La gloire3, — понятливо кивнул Фафнер.
— Ну нет, я бы сказал, что это всего лишь известность…
— А что вы делаете в Женеве?
Вопрос был задан таким любезным тоном, что Эшенден снова насторожился. Любезный полицейский куда опаснее грубого полицейского.
— Я пишу пьесу.
Взмахом руки он указал на стол, где лежали листы бумаги. Четыре глаза сопроводили его жест. Эшенден уже успел заметить, что в его рукописи покопались.
— Почему вы решили писать ее здесь, а не дома? Он улыбнулся еще теплее, чем прежде, ибо это был вопрос, которого он давно ждал и на который с облегчением отвечал. Было любопытно посмотреть, как они проглотят его вранье.
— Но, месье, идет война, на моей родине рвутся бомбы. Там было бы невозможно тихо сидеть и писать пьесу.
— Это комедия или трагедия?
— О, комедия, и превеселая, — ответил Эшенден. — Видите ли, художнику нужна тишина и покой. Нельзя ожидать, что творец сохранит внутреннее, душевное равновесие, необходимое для творчества, находясь в обстановке хаоса. К счастью, Швейцария — нейтральная страна, и здесь, мне кажется, я нашел все условия.
Фафнер слегка кивнул Фазольту. Эшенден так и не узнал, что он имел в виду. Возможно, он решил, что писатель помешался, а может, сочувствовал его желанию пожить в тишине. Как бы то ни было, Фафнер пришел к выводу, что из Эшендена больше ничего не вытянуть, его реплики стали рассеянными, и через несколько минут оба поднялись, чтобы уйти.
Эшенден тепло пожал гостям руки и, закрыв за ними дверь, с облегчением вздохнул. Затем он прошел в ванную и отвернул горячий кран на всю.
За день до того произошло одно насторожившее его событие. У него был агент-швейцарец, которого он знал под именем Бернар. Он недавно вернулся из Германии, и Эшенден через связного назначил ему свидание в кафе. Раньше они никогда не встречались, Бернар должен был при встрече откликнуться на пароль. Начало прошло гладко. Получив отзыв, Эшенден сел к Бернару за столик и заказал себе дюбон. Агент был крепкий приземистый человек, плохо одетый, с длинной, как кукурузный початок, белобрысой головой. У него были коротко стриженные волосы, бегающие голубые глазки и кожа с нездоровым желтоватым отливом. Полунемец, он говорил по-французски с сильным акцентом. Первым делом он потребовал деньги. Эшенден передал ему конверт, где лежала сумма в швейцарских франках. Затем
Бернар рассказал о своем пребывании в Германии. Он был по профессии официант и устроился в один ресторан, популярный у военных, где мог собирать необходимые сведения. Так как он приехал в Швейцарию под благовидным предлогом, у него не должно было возникнуть проблем с возвращением. Эшенден поблагодарил его, проинструктировал и собирался уже попрощаться, но тут Бернар сказал:
— Прежде чем я вернусь в Германию, мне нужны две тысячи франков.
— Вот как?
— Они нужны мне прямо сейчас.
— Боюсь, я не могу заплатить вам такую большую сумму.
Лицо Бернара скорчилось в отвратительной гримасе.
— Вам придется.
— Это еще почему?
Бернар подался вперед и злобно зашипел:
— Вы считаете, я буду рисковать жизнью ради тех подачек, что вы мне бросаете? Десять дней не прошло, как в Майнце поймали и убили вашего человека.
— Вы ошибаетесь. В Майнце у нас никого нет, — небрежно ответил Эшенден. Если Бернар говорил правду, теперь в Майнце действительно никого не было. Так вот почему оттуда перестали приходить донесения. — Вы согласились работать на нас, зная, что вас ждет. Если условия вас не устраивали, не надо было соглашаться. Вы получили свое. Я не уполномочен платить вам хоть на су больше.
— А это вы видите? — Бернар вынул из кармана маленький револьвер.
— Ну и что? Что вы хотите с ним делать? Отнести в ломбард?
Бернару ничего не оставалось, как сунуть оружие обратно. Эшенден отметил, что Бернар абсолютно незнаком с актерской техникой, иначе он не стал бы совершать бессмысленных телодвижений.
— Так вы отказываетесь платить?
— Отказываюсь.
Бернар, несмотря на всю свою грубость, головы не терял и ни разу за время разговора не повысил голоса. Эшенден подумал, что он хоть и мерзавец, но агент надежный, и решил обратиться к R. с просьбой повысить Бернару зарплату. Потом его внимание отвлекла мизансцена.
По соседству два толстых женевца с черными бородами играли в домино. С другой стороны молодой человек в очках быстро писал длиннющее письмо на нескольких листах. Швейцарская семья — родители и четверо детей — сидели вокруг стола и пили кофе. Дама за кассой — тучная женщина с обширной грудью, обтянутой черным шелком, — читала за прилавком местную газету. На этом фоне Эшенден сам себе казался придуманным персонажем какого-то фарса. Пьеса, которую он сочинял, выглядела куда реальнее, чем его настоящая жизнь.
Бернар зловеще улыбался:
— Я пойду в полицию и сообщу им о том, что вы английский шпион. Вас арестуют. Вы когда-нибудь бывали в швейцарской тюрьме?
— Нет. Я как раз думал, на что она похожа. А вы бывали?
— Да. Вам там не понравится.
Эшендена особенно беспокоило то, что его могут арестовать раньше, чем он закончит пьесу. Он не любил оставлять работу на половине. Неизвестно, как к нему там отнесутся — как к политическому или как к простому уголовнику. Он хотел спросить Бернара, позволяют ли уголовникам (а Бернару, конечно, было известно только это) в тюрьме писать, но побоялся, что тот сочтет его вопрос издевкой. Впрочем, угрозы он воспринял хладнокровно.
— И что же, вы собрались засадить меня на два года за решетку?
— По меньшей мере.
— Вовсе нет, два года — самое большее. Не скрою, это меня весьма огорчит, но все же не так, как вас.
— Почему же?
— Мы вас достанем. Спецслужбы беспощадны к предателям, вы знаете. А если вам повезет дожить до конца войны, я лично позабочусь о том, чтобы ни одна самая захудалая забегаловка не приняла вас на работу.
Бернар надуто молчал, вперив взгляд в мраморную столешницу. Пора было расплачиваться и уходить.
— Подумайте, Бернар, — сказал Эшенден. — Если вы решите вернуться к работе, инструкции у вас есть. Вы будете получать обычную зарплату по обычным каналам.
Бернар передернул плечами. Эшенден не понял, что-то значит, но выяснять не стал, сочтя за лучшее с достоинством покинуть кафе.
Осторожно пробуя одной ногой воду в ванне, он размышлял над тем, к какому решению мог прийти Бернар. Вода была в самый раз. Что, если агент не выдал его? Тогда, возможно, ищеек натравил кто-то из служащих гостиницы. Эшенден медленно сел, потом лег, чувствуя, как тело тает в горячей воде большим куском мыла. «Иногда и вправду кажется, — думал он, — что всю эту возню по получению меня из доисторической слизи затеяли не напрасно».
Сегодня ему повезло спровадить полицейских. Если бы его арестовали и приговорили к тюремному заключению, R., получив сведения об этом, пожал бы плечами, обругал бы его заочно болваном и прислал нового человека на место Эшендена. Только и всего. Зная R., в этом не приходилось сомневаться.
