Очень современен по своему звучанию роман Вадима Кожевникова Щит и меч. Все чаще говорим мы о политической теме в искусстве, о значении произведений, передающих остроту противостояния двух идеологий, социальных систем, разоблачающих империалистическую реакцию. В Щите и мече с гневной публицистической силой изображено крайнее воплощение этой реакции — идеология, политика, система жизни третьего рейха, показано, что советские люди, борясь против фашистской экспансии, защищая интересы своей страны, выполняли историческую миссию спасения человеческой цивилизации.
Роман Щит и меч (1965) повествует о советском разведчике, находящемся в нацистском логове, носящем мундир абверовца. В романе много острых, захватывающих положений, однако перед нами не детектив. Работая над Щитом и мечом, автор, по собственному признанию, мечтал показать, насколько советский человек слитен с коммунистическим идеалом.
Как видим, решая в своих произведениях крупных форм разные задачи, писатель неизменно ощущал их масштабную общность.
Эти сверхзадачи достигаются в книге, тема которой вроде бы достаточно локальна. Рассказ о деятельности Александра Белова (Иоганна Вайса), других советских разведчиков ведется подробно, автором досконально изучен соответствующий фактический материал. Воссоздаются, собственно, детали повседневной, находящейся на грани жизни и смерти, героической работы.
В том-то, однако, и суть, что мы неизменно видим, ощущаем широту социально-политических обстоятельств, в которые такая работа вписана. В повествование нередко врывается авторский голос, раскрывая смысл событий, давая насыщенные характеристики мировым делам, обнажая чудовищность нацистских доктрин, всего образа мышления гитлеровцев. Сюжет строится так, чтобы каждый серьезный поворот его позволял сообщать читателю нечто новое о состоянии вражеского стана, о том, как с поражениями немецкой военной машины в сражениях на Востоке усиливается, приобретает всеразъедающий характер ужас преступников перед неизбежным возмездием. А в первую голову политический смысл произведения связан с тем, как обрисован в нем характер главного героя. Каждый день Белова-Вайса отмечен не только сверхнапряжением сил, но и болью «раздвоения», несовместимости с враждебной, ненавистной средой. Надо ничем не выдать себя, не нанести ни малейшего ущерба выполнению главной своей миссии. Так и поступает герой. Мы ощущаем, как живет его душа, как мучится невозможностью вмешаться, наказать зло, помочь тому, что достойно помощи. И особо знаменательными бывают моменты, когда Белову-Вайсу все-таки удается влиять на устройство конкретных судеб, когда, мужественно и умно используя предоставившиеся шансы, он спасает людей, помогает им включаться в антифашистскую борьбу. Здесь особенно наглядно видно, какое идейное, духовное богатство движет всем поведением нашего разведчика, какие качества, воспитанные советским строем, несет он в себе.
В романе Щит и меч, многоплановом произведении, совмещающем в себе различные изобразительные пласты, встречаются неровности в раскрытии некоторых линий повествования. Происходит это, думается, оттого, что по-разному может проявлять себя присущее прозе В. Кожевникова главенство авторской интонации. В произведениях крупных форм с главенством этим связаны и многие художественные завоевания, когда с живым интересом внимаешь вдохновенному, свободно текущему слову повествователя, и определенные издержки: авторская мыслительная нагрузка начинает превалировать над последовательностью в разработке характеров, в организации романного материала. Надо еще иметь в виду: своеобразие Щита и меча в немалой степени обусловлено новеллистической природой дарования писателя (что справедливо отмечает, в частности, исследователь его творчества В. Леонов). Силу повествования здесь, как и в других романах, более всего определяют моменты высшего событийного (или публицистически-обобщающего) напряжения, все то, что наиболее выпукло выявляет художественную идею.
Одна из самых волнующих сцен романа — гибель на глазах Белова-Вайса чекиста Бруно, пожертвовавшего собой, чтобы попытаться предупредить о нападении на СССР. Взволнованны слова автора, осмысляющего, обобщающего этот подвиг, как и подвиги других чекистов-разведчиков. Писатель говорит о высшей стойкости и самоотверженности. Говорит о медленных пытках в гестапо (Бруно еще повезло — смерть была быстрой), об ухищрениях медиков, возвращающих мучеников к жизни, что было ужаснее самой лютой смерти. Сотой доли этих мук не перенес бы и зверь, а они переносили. Переносили и знали, что этот последний их подвиг останется безвестным, никто из своих о нем не узнает. Никто. Гестапо… мстило мертвым, устами засланных предателей клевеща на них. И гестаповцы предупреждали свои жертвы об этом — о самой страшной из всех смертей, которая ожидает их после смерти.
И вот — слова, могущие служить не только выводом к сказанному, но патетическим итогом всего романа: Не знаю, из какого металла или камня нужно изваять памятники этим людям, ибо нет на земле материала, по твердости равного их духу, их убежденности, их вере в дело своего народа.
Восхищение подвигом советского человека озаряет все творчество Вадима Кожевникова. И в гармонии с этим искреннейшим, горячим чувством находится постоянное стремление писателя познать, отчетливо представить корни, истоки героического поведения. Исследуется вдохновляющая сила пролетарской нравственности, подчеркиваются внутренние связи между воинским подвигом и трудовой моралью.
