Тридцать девять ступеней. Часть 1

Человек, который умер, «Молочник» отправляется попутешествовать — главы из шпионского романа Джона Бакена Тридцать девять ступеней.

Человек, который умер

В тот незабываемый майский день, помню, я вернулся из города где-то около трех часов дня, причем, честно говоря, с чувством полнейшего отвращения к этой, надо заметить, достаточно поганой жизни. Три месяца, ну надо же, целых три месяца в этой богом заброшенной дыре! Да скажи мне кто-нибудь всего год назад, что такое может со мной случиться и у меня появится подобное настроение, я только презрительно рассмеялся бы ему в лицо… Однако факт остается фактом: я именно здесь и думаю именно так, а не иначе… Дрянная английская погода, тупые разговоры лондонских обывателей, никаких сколько-нибудь стоящих развлечений… Господи, ну совсем как вдруг переставшая шипеть газировка! «Остановись, Ричард Ханней, остановись! — неустанно повторял я сам себе. — Похоже, ты попал совсем не в ту канаву, мой друг, так что давай как можно скорее выбирайся оттуда. Давай, давай, а то, смотри, горько пожалеешь…»

Одно только воспоминание о моих гениальных планах, которые я так долго и мучительно лелеял в Булу-вайо, невольно заставляло меня кусать губы от бессильной досады. Да, конечно, я привез с собой мешок денег. Не слишком большой, но на достойную жизнь лично мне вполне хватило бы. Причем еще совсем недавно у меня в голове без конца вертелись мысли — и, надо заметить, очень приятные мысли — о том, как я буду на них развлекаться. Получать удовольствие от жизни надо долго и круто! Может, даже без начала и конца…

Мой отец вывез меня из Шотландии, когда мне было всего шесть лет от роду, и с тех пор я никогда не был на родине, поэтому поначалу Британия показалась мне чем-то вроде «Арабских ночей», и я вполне искренне рассчитывал провести здесь всю оставшуюся жизнь. Впрочем, довольно быстро разочаровался: уже почти через неделю мне надоело осматривать достопримечательности, а менее чем через месяц приелось и бесконечное хождение по дорогим ресторанам, модным театрам, традиционным для старушки Англии лошадиным бегам. Возможно, потому, что мне не с кем было туда ходить. У меня не появилось здесь настоящего друга. Многие меня приглашали к себе в гости на всякие там рауты и приемы, званые обеды и ужины, но при этом не проявляли ко мне ни малейшего интереса. Человеческого интереса! Ну как это бывает? Зададут два-три ничего не значащих вопроса о Южной Африке и тут же возвращаются к своим собственным каждодневным делам. А сколько имперски настроенных дамочек звали меня на чай только для того, чтобы познакомить со своими школьными учителями из Новой Зеландии или редакторами вполне определенных изданий из Ванкувера! Это было для меня сущей мукой, хуже любого наказания…

Вот он я — тридцатисемилетний, здоровый во всех отношениях мужчина с совсем неплохими средствами к существованию, а чем здесь, в Соединенном Королевстве, занимаюсь? Готов каждую минуту умереть от скуки. Зачем? Для чего? Так, может, бросить все к чертовой матери и как можно скорее вернуться назад? Туда, в этот проклятый, обрыдлый, но в каком-то смысле все-таки мой южноафриканский вельд?

В тот злосчастный день я всячески терзал моих брокеров, пытаясь заставить их придумать, что мне делать с моими капиталовложениями и, соответственно, чем занять изнывающий от безделья мозг, а по дороге домой завернул в ближайший клуб, вернее, в кабак, который, в отличие от остальных, охотно принимал в члены тех глупцов, у которых не хватило ума не возвращаться домой из колоний… Хорошенько там выпив, я внимательно просмотрел свежие вечерние выпуски газет. Непонятно зачем, но от нечего делать просмотрел. В них оказалось полно всяческой чепухи о скандальной заварухе на Ближнем Востоке и еще — хотя и не понятно, ради чего? — небольшие информационные заметки о греческом премьере Каролидесе. Вообще-то этот парень мне чем-то понравился: похоже, он единственный, в отличие от всех остальных, играл по-крупному и вроде бы честно. Судя по газетам, его жутко ненавидели в Берлине и Вене, но зато мы, то есть Соединенное Королевство, не менее жутко поддерживали. В одной статье о нем даже написали как о «практически единственном оставшемся барьере между Европой и Армагеддоном»¹. Помню, мне еще тогда пришла в голову нелепая мысль: а не поискать ли для себя какое-нибудь дело именно в тех местах? Причем наиболее приемлемым из них, где, как мне казалось, можно будет хоть на какое-то время избавиться от смертельной скуки, почему-то представлялась Албания…

Где-то после шести я отправился домой, переоделся, от души поужинал в кафе «Рояль» и, поскольку вечер был просто отличным, завернул в ближайший мюзик-холл. Представление, как и следовало ожидать, оказалось в высшей степени скучным — сплошные непомерно жеманные, селедочного вида женщины и мужики с обезьяньими лицами, — поэтому долго я там не задержался. Отметился, ну и хватит… По дороге на квартиру, которую я снимал рядом с площадью Портленд, мимо меня, озабоченно журча или весело смеясь, текла обычная вечерняя людская толпа, и я невольно позавидовал людям, которым, казалось, есть что делать, чем заняться… У всех этих секретарш, продавщиц, уличных пижонов и, наверное, даже полицейских был, наверное, вполне конкретный интерес к жизни, который и поддерживал их желание жить. Я подал первому же попавшемуся нищему целых полкроны, причем сделал это только потому, что тот откровенно зевал от скуки. Значит, был точно таким же, как я! На углу площади Оксфорд-Серкус, глядя в весеннее небо, я дал себе молчаливый обет: ладно, предоставлю родине еще один — всего лишь один день, не больше, — чтобы для меня здесь нашлось стоящее дело. Ну а если этого не произойдет, то послезавтра, более не раздумывая, возьму билет на ближайший пароход и навсегда уеду на мыс Доброй Надежды. Наверное, навсегда…

Моя временная квартира находилась на первом этаже относительно нового здания, построенного в богатом квартале сразу же за улицей Лангхэм: общая лестница, круглосуточный портье на входе, лифтер, но ни ресторана, ни кафе, ни чего-либо другого в этом духе, что хоть как-то могло бы связывать обитателей квартир. В каком-то смысле это даже можно было назвать, выражаясь современным языком, чем-то вроде «социальной изоляции друг от друга». Вообще-то я ненавижу штатных холуев, особенно «местных», поэтому специально нанял на поденной основе одного вполне постороннего парня, который каждое утро приходил ко мне в восемь и не позже чем в семь вечера уходил, поскольку мне практически никогда не приходилось ужинать дома.

Я уже вставлял ключ в дверной замок моей квартиры, когда вдруг заметил рядом с собой незнакомого человека. Не понимая, как и откуда он вдруг появился, я невольно вздрогнул. Худощавый мужчина с коротенькой каштановой бородкой и пронзительными голубыми глазками. Впрочем, я тут же признал его как одного из владельцев или квартиросъемщиков квартиры на самом верхнем этаже, с которым мне уже приходилось сталкиваться на лестнице нашего дома.

— Скажите, могу я поговорить с вами? — вежливо спросил он. — Может быть, позволите мне зайти? Не беспокойтесь, буквально на минутку. — Ему, похоже, не очень-то удавалось заставить свой голос звучать спокойно, хотя он всячески пытался компенсировать это успокоительным поглаживанием моего плеча.

Равнодушно пожав плечами, я открыл входную дверь и молча, кивком, пригласил его войти. Не успели мы оказаться внутри, как он вдруг совершенно неожиданно ринулся в мою дальнюю комнату, где я обычно курил и писал письма, а затем так же стремительно прибежал назад.

— Скажите, вы заперли дверь? Точно? Вы уверены? — лихорадочно спросил он и, не дожидаясь ответа, сам нервно закрыл ее на цепочку. Затем, чуть отдышавшись, продолжил: — Простите, ради бога, простите за такую вольность. Впрочем, надеюсь, вы меня поймете. Дело в том, что я думал о вас всю прошедшую неделю. Так уж случилось… У меня, видите ли, возникли кое-какие серьезные проблемы. Вы не могли бы оказать мне добрую услугу? Ну, так сказать, по-соседски…

— Так сказать, по-соседски я конечно же готов вас выслушать, — не повышая голоса, ответил я, проходя в гостиную. — Но, учтите, это все, что я могу вам обещать. — Почему-то меня начали очень беспокоить нотки непонятной нервозности в голосе этого худенького и на редкость дерганого соседа.

На журнальном столике рядом с кушеткой у меня стояли спиртные напитки. Он тут же схватил бутылку с виски, налил себе чуть ли не полный бокал и буквально в три глотка выпил. Если не быстрее… Да, похоже, дела у него были более чем серьезные…

— Простите, ради бога, еще раз простите, — снова произнес он. — Понимаете, сегодня мне не совсем по себе. Дело в том, что на данный момент я как бы мертв…

Я неторопливо сел в кресло и раскурил трубку.

— Ну и как там, на том свете? — Я был почти уверен, что имею дело с сумасшедшим. Во всяком случае, на данный момент.

По его вытянутому лицу промелькнула слабая улыбка.

— Нет, нет, боюсь, вы ошибаетесь, я еще не совсем сошел с ума… Во всяком случае, пока. Послушайте, сэр, я довольно давно наблюдаю за вами и, сам не знаю почему, но пришел к выводу, что вполне могу на вас положиться. Мне кажется, вы не только честный, но и смелый человек, способный на решительные поступки. Я очень сильно, думаю, больше, чем кто-либо иной на всем белом свете, нуждаюсь в помощи и хотел бы знать, могу ли на вас рассчитывать?

— Сначала объясните, в чем дело, а уж потом посмотрим, — равнодушно отреагировал я.

Он глубоко вздохнул, видимо собираясь с духом, затем все-таки решился и начал свой на редкость странный, во многом бессвязный рассказ. Иногда, казалось, настолько лишенный смысла, что мне приходилось то и дело его прерывать, чтобы задать уточняющий вопрос или разобраться в том, что именно он имеет в виду. Короче говоря, суть его откровений состояла приблизительно в следующем.

Будучи американцем из довольно состоятельной семьи в штате Кентукки, он после окончания колледжа решил отправиться «в свободное плавание», так сказать, и мир посмотреть, и себя показать… Много писал, активно занимался журналистикой, работал военным корреспондентом для одной из чикагских газет, года два провел в странах Юго-Восточной Европы… Хорошо владея языками, похоже, неплохо разбирался в ситуации в тех местах. Во всяком случае, в ходе этого сбивчивого рассказа он неоднократно, будто своих добрых знакомых, упоминал по именам людей, фамилии которых мне тогда частенько встречались в газетах.

Охотно ввязывался в различные политические интриги — сначала из простого любопытства, ну а потом… потом уже не смог ничего с собой поделать. Лично мне этот человек показался одним из тех вполне смышленых, неугомонных парней, которые упрямо стремятся докопаться до самых корней всего, с чем им приходится иметь дело. Он же в своей неуемной любознательности, похоже, зашел чуть дальше, чем ему было надо.

Я постараюсь передать вам эту историю, как услышал ее тогда от него самого. Во всяком случае, как мне удалось ее понять из его на редкость путаного рассказа.

Оказывается, за всеми этими правительствами и армиями стояло мощное подпольное движение, которым управляли очень и очень опасные люди. Мой сосед наткнулся на него совсем случайно, в силу своего неуемного характера, но тут же им серьезно заинтересовался, пошел дальше и… оказался в его сетях. Насколько мне стало понятно, большинство участников этого движения составляли образованные анархисты, искренне стремящиеся везде, при любом удачном случае делать революции, но, помимо них, там также были и финансисты, не менее искренне и азартно занимающиеся этим ради денег. Умный человек всегда найдет способ сделать по-настоящему большие деньги на рухнувшем рынке, а раздираемые противоречиями и яростно дерущиеся между собой страны Европы полностью устраивали оба эти класса людей. Например, он рассказал несколько в высшей степени странных вещей, которые наглядно объясняли многое, что раньше озадачивало меня и нередко ставило в тупик, — события балканской войны, совершенно неожиданный взлет одного из европейских государств, создание и развал альянсов, казалось бы, загадочное исчезновение определенных известных людей, истинные корни и истоки войны…

Главная же цель всего этого заговора состояла в том, чтобы столкнуть лбами Россию и Германию…

На мой законный вопрос «Для чего?» он с готовностью разъяснил, что анархисты усматривают в этом свой исторический шанс. Все перемешается, рухнет, радикально изменится, и на обломках старого возникнет совершенно новый мир. Их мир! Капиталисты же, в свою очередь, надеялись крупно погреть на этом руки и сделать огромные состояния, скупая за гроши и людей, и собственность, и производства…

— Для капитала, — объяснил он, — не существует ни совести, ни родины, ни границ! Кроме того, за всем этим незримо стоит мировое еврейство, которое ненавидит Россию больше, чем все муки ада. Причем здесь нет ничего удивительного! Вы только представьте себе: ведь их триста лет преследовали, целых три долгих, мучительных столетия, и теперь они, естественно, хотят отыграться. Достойно отплатить за погромы! Евреи везде и повсюду, но, чтобы найти их, иногда требуется заглянуть глубоко-глубоко туда, в подпол…

Возьмите, например, любой крупный прогерманский деловой концерн. Если вам придется иметь с ним дело, то первый, кто вас там встретит, будет какой-нибудь барон фон Такой-то, элегантный молодой человек, говорящий на великолепнейшем английском выпускника Итона или Гарварда. Он предельно вежлив, приветлив, но толком ничего не решает. Если ваш бизнес достаточно серьезен, то следующим, с кем вы окажетесь лицом к лицу, будет толстый вестфалец с мохнатыми бровями и манерами трамвайного хама.

Он и есть тот самый германский бизнесмен, имя которого не сходит со страниц ваших британских газет. Но если у вас по-настоящему важные дела и вам необходимо встретиться с реальным хозяином концерна, то десять к одному, что вас приведут к маленькому, бледнолицему еврею, сидящему в инвалидной коляске и оценивающему вас взглядом гремучей змеи. Да, сэр, вот-то и правит сейчас этим миром, именно его рукой вонзается нож в империю русского царя, потому что в свое время где-то в заброшенной деревеньке на Волге его тетю изнасиловали, а отца публично высекли…

Я, не удержавшись, заметил, что его еврейские анархисты, похоже, мало что после себя оставили.

— Нет, нет, не так уж и мало, — возразил он. — Они замахивались на нечто куда большее чем деньги. Им ведь удалось то, чего нельзя даже купить, — пробудить в человеке звериные инстинкты кровавой драки! Если над вами нависла угроза неизбежной смерти, то что вы делаете? Вы придумываете идею и страну, за которые надо сражаться, не жалея собственной жизни, и если в результате все-таки уцелеете, то искренне начинаете любить это дело, начинаете верить в то, что нашли нечто по-настоящему важное в своей, казалось бы, обреченной жизни, тем самым вольно-невольно нарушив планы, тщательно разработанные в Вене и Берлине… Но мои, так сказать, «друзья» далеко не закончили свою игру. У них остался припрятанный в рукаве козырной туз. И если мне не удастся дожить до конца месяца, они выложат его и выиграют всю партию. Причем полностью и сразу.

— Но мне казалось, вы уже мертвы, — напомнил я. Он улыбнулся:

— Mors janua vitae! (То есть «жизнь после смерти». Я понял приведенную им цитату, хотя это было, наверное, все или почти все, что я еще помнил из школьной латыни.) Скоро я подойду к этому, но сначала мне надо вам многое объяснить. Например, если вы читаете газеты, то наверняка вам хорошо имя Константина Каролидеса…

Я тут же насторожился и даже чуть привстал с кресла, поскольку читал о нем не далее как утром.

— Каролидес и стал тем самым человеком, который сорвал им все планы, ибо он не только мозговой центр, но к тому же и на редкость честный человек. Вот почему последние двенадцать месяцев они за ним охотятся. Мне удалось это узнать, что было совсем не трудно, поскольку вычислить сие при желании мог бы, поверьте, любой профан. Однако я также узнал и способ, которым они собираются его достать, а вот это, так сказать, знание уже таило в себе смертельную опасность. Именно поэтому мне пришлось, хотите верьте, хотите нет, просто умереть.

Мой собеседник робко выразил желание выпить еще, и я сам налил ему виски. Даже добавил в бокал немного льда, поскольку этот попрошайка почему-то начинал интересовать меня все больше и больше…

— Продолжайте, продолжайте, — поощрил я его, когда он, сделав пару глотков, довольно вытирал губы.

— В родной стране Каролидеса, сами понимаете, достать практически невозможно, так как он окружен свирепыми и преданными ему телохранителями, но совсем скоро, вот уже пятнадцатого июня, ему предстоит приехать сюда. Видите ли, британский МИД намерен провести здесь ряд международных «встреч за чаем», и эта должна быть самой крупной, а Каролидес считается одним из основных ее участников. Если моим друзьям удастся привести свой план в действие, значит, нашему герою вряд ли придется вернуться к любящим его соотечественникам…

— Но ведь вы можете предупредить либо его лично, либо его правительство о грозящей опасности и даже порекомендовать ему остаться дома, разве нет? — спросил я.

— И сыграть в их игру? Сделать именно то, чего они хотят? — неожиданно резким тоном возразил он. — Если предупредить правительство, Каролидес, разумеется, сюда не приедет, а это значит — они победили, поскольку на данный момент он единственный, кто реально способен распутать создавшуюся головоломку.

— Ну а как насчет британского правительства? — поинтересовался я. — Не могут же они допустить, чтобы их гостей убивали?! Только намекните им, и, не сомневаюсь, они не поленятся принять все необходимые меры предосторожности…

— Вряд ли от этого будет какой-либо толк. Они, конечно, могут буквально наводнить город переодетыми в штатское полицейскими, удвоить, даже, если хотите, утроить наряды, но все равно Константин будет обречен. Ведь мои, как вы их называете, друзья не в игрушки играют. Для реализации их преступного замысла им нужно действительно крупное международное событие, к которому будут прикованы пристальные взгляды всей, всей без исключения Европы… Причем убьет его, скорее всего, какой-нибудь никому не известный австриец или австрийка, которые к тому же оставят немало улик того, что делалось все это с молчаливого одобрения «больших парней» в Вене и Берлине. Все это будет конечно же абсолютной и омерзительной ложью, но свое черное дело они сделать успеют, не сомневайтесь. Цивилизованный мир содрогнется! А ничего другого им и не требуется… Только прошу вас, мой друг, не думайте, что я просто порю горячку, намеренно сгущаю краски… Нет, нет, мне прекрасно известны все детали этого хитроумного дьявольского плана, достойного разве только самого Макиавелли! Но… но вот тут-то и кроется самое интересное: этот план провалится, если пятнадцатого, повторяю, именно пятнадцатого июня сего года здесь, на лондонской сцене, вдруг появится один человек, как ни странно, кое для кого все еще живой человек, точно знающий механизм развития этих чудовищных событий. И этим человеком может стать, представьте себе, не кто иной, как ваш покорный слуга Франклин П. Скаддер…

Откровенно говоря, этот парень начинал мне даже чем-то нравиться: категоричностью некоторых определений, живым блеском в пытливых глазах… Создавалось невольное впечатление, что он не струсит, не отступит в решающий момент…

— Скажите, откуда вам все это стало известно? — уже не скрывая любопытства, задал я вопрос.

— Первая зацепка, признаюсь, попалась мне на глаза совершенно случайно в гостинице на улице Ашенси в Тироле и почему-то побудила меня заняться более детальным расследованием. Остальные косвенные и прямые свидетельства я со временем обнаружил сначала в магазине мехов галицийского квартала, в венском клубе «Странники», а затем в маленьком книжном магазинчике совсем рядом с Ракницштрассе в Лейпциге. Последний же недостающий элемент я нашел всего десять дней тому назад в Париже. Всех деталей сказать вам пока не могу, так как во многом это касается довольно давней истории, но зато, убедившись в своей правоте, сразу же решил, так сказать, скрыться с глаз, немедленно исчезнуть. Так что добираться сюда, в этот славный город, мне пришлось, мягко говоря, весьма причудливым способом: покинув Париж молодым пижонистым франко-американцем, затем я отплыл из Гамбурга процветающим евреем-ювелиром; в Норвегии был английским аспирантом, изучающим наследие великого драматурга Генрика Ибсена и собирающим материалы для своей диссертации, а покидал Берген уже как банальный и полусумасшедший киношник. Сюда же наконец-то добрался из Лейта, причем с полным комплектом творческих, если не сказать гениальных, предложений и идей для различных лондонских газет. Вплоть до вчерашнего дня мне казалось, я достаточно грамотно и надежно заметал следы и мог чувствовать себя в безопасности, но затем… — Внезапные воспоминания, похоже, совсем его не обрадовали, и он, невольно прервавшись, тут же выпил еще виски. — Затем на мои глаза вдруг попался вроде бы совершенно незнакомый мне человек, почему-то долго стоявший на улице возле нашего дома. Я, естественно, весь день никуда не выходил из квартиры и только с наступлением вечера на час или полтора незаметно выскользнул наружу.

Потом снова внимательно понаблюдал за ним через щель плотно задернутой шторы, и мне показалось, я его узнал… Этот человек почему-то зашел внутрь и несколько минут о чем-то говорил с привратником… Вернувшись же с прогулки вчера вечером, я обнаружил в моем почтовом ящике конверт с посланием, на котором было написано имя человека, которого мне, признаться, меньше всего на свете хотелось бы видеть!

Лихорадочный взгляд и выражение откровенного страха на лице моего собеседника практически полностью убедили меня в его честности. Да, похоже, парень не врет…

— Ну и что же вы сделали дальше?

— Понял, что меня все-таки выследили и загнали в угол. Оставив всего лишь один, как мне тогда казалось, приемлемый выход. Надо было срочно умереть! Узнав о моей смерти, мои преследователи, возможно, на какое-то время потеряют бдительность.

— И как вы, интересно, все это изобразили?

— Прежде всего сказал прислуге, что очень плохо себя чувствую, предварительно, конечно, позаботившись выглядеть совсем как человек, который может вот-вот умереть. Это было легко. Ведь по части маскировки я не новичок. Затем достал свежий труп, что тоже совсем не трудно, особенно если знаешь, где его искать. Тем более в таком городе, как Лондон… Доставил его сюда в большом кофре на крыше кабриолета и начал готовить достаточно убедительные улики для последующего полицейского расследования. Прямые и косвенные… Лег в постель, попросил портье сходить в аптеку и купить мне снотворного, а когда он его принес, попросил оставить меня одного. Портье хотел вызвать врача, но я позволил себе пошутить, сказав ему, что терпеть не могу пиявок… Оставшись наконец один, принялся за тот самый труп. Покойный был почти моего размера и, насколько мне было известно, скончался от чрезмерного потребления алкоголя, поэтому я заранее запасся несколькими бутылками виски и расставил их по всей квартире. Приданию сходства трупа со мной сильно мешала его челюсть, поэтому, подумав, я разнес ее на куски выстрелом в упор из револьвера. В принципе, конечно, был определенный риск, что на следующий день найдется кто-нибудь, кто подтвердит полиции, что слышал одиночный выстрел, но, поскольку на моем этаже соседей не было, я решил на него пойти. Осознанно, хотя и после некоторых раздумий. Затем натянул на труп мою пижаму, положил его на постель, швырнул револьвер на небрежно разбросанные вокруг вещи, а сам переоделся в новый костюм, который специально хранил и возил с собой на всякий случай. Не желая оставлять никаких следов, не стал даже бриться. Кроме того, появляться на улице все равно было бы глупо. Я весь день думал о вас и в конечном итоге решил полностью вам довериться. Другого выхода, боюсь, у меня просто нет. Поэтому, увидев, как вы возвращаетесь домой, я тут же спустился и обратился к вам со столь, казалось бы, необычной для нормального человека просьбой… Ну вот, сэр, теперь вы, похоже, знаете обо всем этом практически столько же, сколько я сам…

Некоторое время мой сосед сидел молча, моргая глазами, словно сова. Он был, как принято говорить, «весь на нервах», но при этом полон отчаянной решимости. Это было заметно даже невооруженным глазом.

Впрочем, к этому времени у меня уже не осталось никаких сомнений в его абсолютной искренности. Мне не раз доводилось слышать «крутые», казалось бы, совершенно невероятные истории, которые потом оказывались чистой правдой, поэтому со временем я взял себе за правило: если уж верить, то не столько рассказам, сколько прежде всего самому рассказчику. Ведь пожелай он найти убежище в моей квартире, чтобы ночью перерезать мне горло, то, пытаясь меня разжалобить, уж наверняка придумал бы гораздо более душещипательную историю.

— Ладно, давайте мне ключ от вашей квартиры, — медленно протянул я. — Думаю, сначала мне все-таки надо взглянуть на труп. Извините, но без хоть какой-нибудь проверки в такого рода делах не обойтись. Как вы считаете?

Он печально покачал головой:

— Да, конечно же я ожидал этого, но, увы, ключа у меня нет. И не могло быть. Он остался на столике в прихожей. Я вынужден был это сделать во избежание ненужных подозрений. Этого требовал мой сценарий, поскольку охотящихся за мной господ вряд ли можно назвать простодушными. Так что на данный момент вам остается либо поверить мне, либо не верить. Если решитесь подождать до завтра, то сможете собственными глазами убедиться, говорю ли я вам чистую правду или нагло вру, преследуя какие-то определенные цели…

Секунду-другую я, конечно, подумал:

— Хорошо, считайте, вы меня почти уговорили. На данный момент я вам поверю. Но запру вон в той комнате и оставлю ключ у себя… Да, вот еще что, мистер Скаддер… Почему-то я думаю, что вы мне не врете, но, в случае если это окажется не так или, что еще хуже, совсем не так, учтите: с пистолетом я управляюсь совсем не хуже, чем некоторые со словами…

— Да, да, само собой разумеется! — радостно воскликнул он, тут же вскакивая. — Мне, к глубочайшему сожалению, пока еще не известно ваше имя, сэр, однако позвольте заметить, вы, безусловно, настоящий белый человек, сэр. Ну уж а если позволите мне воспользоваться вашей бритвой, сэр, то поверьте, благодарности моей не будет конца.

Я отвел его в спальню и оставил там одного. Приблизительно через полчаса оттуда появился человек, которого я узнал, признаюсь, с большим трудом. Теми же самыми остались только его озабоченные, полные внутренней тревоги глаза. Идеально чисто выбрит, с аккуратным пробором в центре головы, подстриженные брови…

Более того, весь его вид, походка, манеры, казалось, с головой выдавали в нем истинно британского офицера, проведшего лучшие годы своей жизни в британской колонии Индии. В глазу аристократический монокль, и никаких, даже самых малейших, признаков американца в речи!

— Ничего себе! Ну вы даете, мистер Скаддер! — ошеломленно пробормотал я.

— Нет, нет, боюсь, вы ошиблись, отнюдь не мистер Скаддер, — надменно поправил он меня, осуждающе покачивая указательным пальцем, — а капитан Теофилус Дигби, полк королевских гурских стрелков, временно нахожусь дома в законном краткосрочном отпуске. Буду вам крайне признателен, если не забудете об этом, сэр.

Я постелил ему в дальней комнатке, закрыл ее, а сам с удовольствием наконец-то плюхнулся в постель. Слава тебе господи, время от времени что-то интересное все-таки случается и в этой богом забытой метрополии!

* * *

Утром следующего дня меня разбудил громкий скандал, поднятый, судя по всему, моим человеком Пэддоком прямо у двери моей второй комнатки.

Вообще-то Пэддок был тем самым парнем, которого я в свое время вытащил из довольно трудной ситуации, короче говоря, спас в Селакви и затем, когда вернулся сюда, в родную Англию, сделал чем-то вроде моего слуги. Или, если угодно, личным помощником… Дара общаться с людьми, как сами догадываетесь, у него никакого не было — совсем как слон в посудной лавке, — впрочем, равно как и умения хоть ненадолго побыть слугой, но зато я был полностью уверен в его преданности.

— Хватит, Пэддок, — поняв, в чем, собственно, дело, сонным голосом остановил я его. — Там спит мой приятель, капитан… капитан, как там его… Ладно, лучше сначала устрой нам нормальный завтрак на двоих, ну а потом поговорим.

Потом мы с моим другом-слугой Пэддоком долго и, боюсь, слишком подробно говорили о том, какой хороший у меня приятель, как у него расшатались нервы из-за крайнего переутомления, как ему срочно требуется отдых и полный покой… И еще говорили о том, что никто, абсолютно никто не должен знать, что он сейчас находится здесь, иначе нас просто замучают чиновники МИДа, не говоря уж о помощниках самого премьер-министра, и тогда, сам понимаешь, все его лечение пойдет насмарку.

Впрочем, должен заметить, за завтраком Скаддер вел себя на удивление более чем пристойно: уставил прямо на Пэддока немигающий пристальный взгляд через свой или, точнее сказать, мой аристократический монокль — совсем как настоящий британский колониальный офицер, — задал ему несколько ничего не значащих, но вполне вежливых вопросов о бурской войне, а затем радостно поделился со мной откровениями о своих якобы существующих армейских дружках… И хотя за все эти годы мой Пэддок так и не научился называть меня сэром, к Скаддеру он обращался только так, причем с таким подобострастием, будто от него зависела вся его жизнь.

Оставив моего незваного жильца со свежей утренней газетой и коробкой вполне приличных сигар, я ушел и пробыл в городе вплоть до самого обеда, а когда вернулся, портье встретил меня с весьма мрачным видом.

— Плохие новости, сэр, — сказал он. — В пятнадцатом номере почему-то взял и застрелился господин… Его тело уже забрали в морг. Сейчас там полно полиции…

Кивком поблагодарив его, я неторопливо поднялся наверх, дошел до пятнадцатого номера, увидел там пару полицейских в форме и нескольких в штатском, нервно пытающихся хоть что-нибудь выяснить, задал им парочку совершенно идиотских вопросов, после чего меня тут стенографическими знаками каждый из них. Я все чаще и чаще заставал его за долгими сеансами глубокой медитации, после которых, как правило, следовали приступы явной и глубокой депрессии.

К нему стала возвращаться прежняя подозрительность: он внимательно прислушивался к каждому звуку, иногда резко вскакивая и подбегая то к входной двери, то к зашторенному окну, не переставал снова и снова спрашивать меня, можно ли доверять Пэддоку… Пару раз его поведение становилось просто невыносимым, хотя он все время за это искренне извинялся. Впрочем, я его не винил, прекрасно понимая, какое дело ему предстоит впереди.

Ведь его волновала и тревожила не столько собственная шкура, сколько возможный успех или провал того, что он задумал совершить. Да, храбрости и решительности этому человечку, похоже, не занимать, это мне было предельно ясно… Однажды вечером он с на редкость серьезным видом подошел ко мне и сказал:

— Послушайте, Ханней, думаю, настало время вам узнать обо всем этом чуть больше. Кроме того, поверьте, мне совсем не хотелось бы уйти, не оставив никого, кто в случае чего мог бы продолжить эту борьбу.

И он одну за другой начал сообщать мне множество деталей, о которых во время нашей первой беседы я мог только догадываться. Да и то весьма смутно…

Впрочем, несмотря на мрачную серьезность его вида и темы, особого внимания его повествование у меня не вызывало, поскольку мне были куда больше интересны его собственные приключения, а не большая политика. Каролидес и его проблемы меня никак не касались. Пусть сам ими и занимается. Наверное, именно поэтому многое из того, что Скаддер мне тогда поведал, напрочь выпало из моей памяти. Из того же, что все-таки осталось, ясно следовало: реальная опасность будет грозить Каролидесу не раньше, чем он прибудет в Лондон, и практически наверняка будет же оттуда, попросту говоря, выперли. Затем сразу же нашел человека, обслуживающего Скаддера, попытался что-нибудь из него вытащить, но скоро, к своему глубочайшему удовлетворению, понял, что он ничего даже не подозревает. Вообще ничего. Ни-че-го! Этот парень оказался обычным хлюпиком с тоскливым лицом церковного могильщика, и полкроны его более чем удовлетворили.

На следующий день мне пришлось сходить в местную полицию дать показания. Естественно, в качестве свидетеля. Во всяком случае, пока… А там узнал, что партнер какой-то издательской официальной фирмы заявил, будто покойный был дилером одной из американских издательских компаний и предложил ему сырой, но в принципе довольно многообещающий материал. Жюри присяжных пришло к выводу, что это был типичный случай самоубийства, совершенный в момент, как, к сожалению, нередко бывает, временного «помутнения ума», и незамедлительно передало все должные материалы следствия американскому консулу в Лондоне. Пусть, дескать, разбираются сами… Я пересказал Скаддеру все детали, которые, к моему удивлению, его очень заинтересовали. Помню, он тогда еще как бы невзначай заметил, что хотел бы лично присутствовать на процессе, и как жаль, что не смог этого сделать. А ведь это было бы не менее интересно, чем собственными глазами читать в газетах панегирик о своих похоронах, так ведь?

Первые два дня, проведенные им в моей квартире, он был очень спокоен: читал, много курил, время от времени делал какие-то заметки в записной книжке, а вечерами мы играли партию в шахматы, причем оба раза он разбил меня в пух и прах. Но уже на третий день у него снова начали проявляться отчетливые признаки сильного беспокойства. Скаддер даже составил график дней, оставшихся до пятнадцатого июня, отметив красными галочками и крошечными, понятными только ему исходить от представителей самых высших политических кругов, которых никому даже не придет в голову подозревать. Скаддер, кстати, упоминал несколько вполне конкретных имен: среди них, в частности, женщину по имени Джулия Чечени, — насколько я его тогда понял, ей предстояло сыграть роль приманки, чтобы хоть ненадолго отвлечь внимание телохранителей, — Черного Камня, человека с весьма заметной шепелявостью речи, и прежде всего того, чье имя он не мог без содрогания даже произносить, — старика с на удивление молодым голосом, который, пристально глядя на кого-либо, мог, образно говоря, «зачехлять собственные глаза»… Совсем как ястреб.

Немало говорил Скаддер и о смерти. Имея при этом в виду не столько собственную безопасность, что его, похоже, мало волновало, сколько скорее страх за дело всей его жизни. Во всяком случае, именно так он все это тогда воспринимал.

— Знаете, впечатление такое, будто душным летним вечером ложишься спать после долгого изматывающего дня, а потом просыпаешься рано утром от восхитительного запаха свежего сена, доносящегося через широко раскрытое окно… Я частенько от всей души благодарил Господа за такие простые человеческие радости, которые Он дарил мне в годы моей юности, и думаю, буду вечно воздавать Ему искреннюю хвалу, просыпаясь по ту сторону реки Иордан…

На следующий день он был намного более жизнерадостным и большую часть времени посвятил углубленному чтению толстенной книжки «Жизнеописания Стоун-вола Джексона». После обеда я отправился на деловую встречу с одним горным инженером и вернулся где-то около половины одиннадцатого, как раз ко времени, когда мы перед сном обычно играли партию в шахматы.

Войдя в квартиру, помню, с еще дымящейся сигарой во рту, я первым делом открыл дверь дальней комнаты. Свет в ней не горел, что показалось мне довольно странным — неужели Скаддер, не дождавшись меня, уже лег спать? Так рано?

Я зажег свет, бросил взгляд на кушетку. Она была пуста. Но затем… затем в дальнем углу увидел то, от чего моя сигара упала на ковер, а спина покрылась противным холодным потом: мой гость лежал, распростершись, на спине, а из его груди торчала рукоятка длинного ножа. Буквально пригвоздившего его к полу…

«Молочник» отправляется попутешествовать

Чувствуя себя, откровенно говоря, препротивно, я медленно опустился в кресло и минут пять-шесть просто неподвижно сидел, пытаясь понять, что же все-таки здесь произошло… Но белое лицо на полу не давало мне сосредоточиться, да и вообще вызывало кошмарные мысли. Стараясь на него не глядеть, я встал, снял со стола скатерть и прикрыл ею труп. Затем торопливо подошел к буфету, достал оттуда бутылку бренди и сделал несколько щедрых глотков… Конечно же мне не раз доводилось видеть насильственную смерть; более того, приходилось и самому убивать во время Матабельской войны, но смерть на войне — это одно, а преднамеренное хладнокровное убийство на частной квартире — совсем другое!

С трудом взяв себя в руки, я взглянул на часы — оказывается, было уже около одиннадцати. Так, надо срочно и самым внимательнейшим образом осмотреть всю квартиру. Что я тут же и сделал… Не найдя никого и даже никаких, ни малейших следов присутствия постороннего, я плотно закрыл все окна и накинул цепочку на входную дверь.

Как ни странно, эта лихорадочная деятельность, хотя и была вызвана простым страхом, вернула мне способность здраво размышлять. Тем более, что спешить было некуда, поскольку гипотетические убийцы, если таковые были, теперь вряд ли вернутся сюда раньше утра…

Итак, я, похоже, попал в большой переплет, это было ясно. Причем если у меня и были определенные сомнения в правдивости того, что сообщил мне Скаддер, то теперь от них не осталось и тени. Более чем красноречивое доказательство тому лежало совсем рядом, накрытое белой скатертью. Очевидно, люди, располагающие точной информацией, что знает он, все-таки его нашли и выбрали наиболее верный способ заставить навсегда замолчать. Более того, поскольку Скаддер находился в моей квартире целых четыре дня, его врагам не составило особого труда догадаться, что он, скорее всего, доверительно посвятил меня во все, что ему вольно или невольно довелось узнать. Значит, следующий на очереди буду именно я! Может, уже сегодня ночью, может, завтра утром, может, только через день, но мои дни теперь были сочтены, это уж точно…

Затем мне вдруг в голову пришла другая возможность. Ну предположим, я сейчас же вызову полицию или просто лягу спать, предоставив обнаружить тело и позвонить в полицию Пэддоку утром, что тогда? Что я скажу полиции о Скаддере и о том, как он здесь оказался? Кроме того, мне уже пришлось о нем солгать Пэддоку, в силу чего все это будет выглядеть еще подозрительнее и хуже. Если же я решусь сделать чистосердечное признание и сообщу полиции все то, что он поведал мне, то они просто посмеются мне в лицо. Шансы были тысяча к одному, что меня обвинят в преднамеренном убийстве, причем косвенных улик будет более чем достаточно, чтобы без малейших колебаний отправить меня на виселицу. В Англии меня мало кто знал, ну а верных друзей, которые не побоялись бы явиться в суд и поручиться за меня под присягой, вообще не было… Может, именно на это и рассчитывают неизвестные мне тайные враги? Им, видно, ума не занимать, планировать и смотреть вперед они умеют профессионально, ждать от них следует всего, чего угодно, ну а использовать английскую тюрьму, чтобы избавиться от меня по крайней мере до пятнадцатого июня, совсем не хуже, чем просто взять и всадить мне нож в грудь.

Кроме того, даже если предположить, что в полиции мне каким-то одному богу известным чудом все-таки вдруг поверят и оставят на свободе, то и тогда я буду играть им на руку. Предупрежденный об опасности Каролидес наверняка останется дома, а именно этого они и добиваются… Как ни странно, но при всем этом вид стоящего перед моим мысленным взором мертвого лица Скаддера заставлял меня полностью и без каких-либо сомнений верить всему тому, что он успел мне поведать. Его уже не было, но теперь, зная об их чудовищных планах, у меня, боюсь, тоже не было иного выхода, кроме как продолжить его дело… Для человека, жизнь которого висит на волоске, вы, конечно, можете счесть это и нелепым, и крайне безрассудным, но таким уж я был. Обычным парнем, ничуть не храбрее и не умнее других, однако мне всегда до смерти противно видеть, как хладнокровно, исподтишка убивают хорошего человека, и если я хоть как-то смогу заменить его в этом деле, то тогда, надеюсь, тот самый длинный нож не станет самым последним шагом Скаддера в этой жизни…

Тягостные размышления заняли где-то час или два, но зато к тому времени я сумел прийти к окончательному решению. Прежде всего мне надо каким-то образом немедленно исчезнуть с их горизонта и ухитриться продержаться до конца второй недели июня. Затем я должен найти способ — какой, пока неизвестно, — лично связаться с правительственными людьми и рассказать им все то немногое, что поведал мне Скаддер. Как же жаль, что он не успел рассказать мне побольше, а я, мягко говоря, недостаточно внимательно его слушал!.. Ведь, по сути, кроме нескольких голых фактов, мне мало что толком известно. Более того, даже если мне каким-то чудом удастся избежать всех неведомых опасностей, оставался огромный риск, что в конечном итоге мне все равно не поверят. Что ж, придется пойти на этот риск и надеяться на какую-нибудь счастливую случайность, которая подтвердит правоту того, что я сообщу нашему правительству. Если, конечно, буду иметь такую возможность…

Но сначала надо было во что бы то ни стало продержаться следующие три недели. Было двадцать четвертое мая, значит, мне предстояло на двадцать дней исчезнуть, зарыться куда-нибудь глубоко-глубоко и скрываться, скрываться, скрываться, прежде чем можно будет попытаться предстать перед власть предержащими. Скорее всего, меня одновременно, хотя и независимо друг от друга, будут искать сразу с двух сторон: враги Скаддера, чтобы прекратить мое физическое существование, и полиция, чтобы предъявить мне обвинение в убийстве Скаддера. Охота на меня обещала быть не столько увлекательной, сколько смертельно опасной, где ставкой являлась человеческая жизнь, причем не просто жизнь человека, а моя, моя собственная жизнь! И, как ни странно, именно это, хотя отнюдь не забавное, обстоятельство меня по-своему успокаивало и даже придавало известное чувство уверенности. Я так долго оставался в бездействии, что в тот момент заманчивой казалась перспектива любой, абсолютно любой активной деятельности. Когда я сидел наедине с трупом Скаддера, рассчитывая на Божественное Провидение, то ощущал себя не более чем безжалостно раздавленным червем, но теперь, когда спасение собственной шеи зависело только от меня самого, я готов был даже испытать ощущение бодрости.

Следующее, что мне предстояло сделать, причем как можно скорее, — это посмотреть, не осталось ли у Скаддера каких-либо бумаг или документов, которые могли бы пролить дополнительный свет на суть этого запутанного дела. Я сдернул скатерть с трупа, поскольку вид мертвого лица уже не вызывал у меня содрогания, и, встав на колени, начал внимательно осматривать карманы. Так, в нагрудном — ничего, кроме мундштука для сигар, и всего несколько мелких монеток в жилетке; маленький карманный ножичек в брюках, потрепанный портсигар из крокодиловой кожи в боковом кармане пиджака… Никаких признаков той маленькой черненькой записной книжечки, в которой, как я обратил внимание, он все время делал какие-то непонятные записи. Значит, ее, скорее всего, нашел и забрал убийца. Ничего другого быть не могло.

Однако когда я, досадливо вздохнув, поднялся на ноги и медленно окинул взглядом комнату, то неожиданно для себя заметил то, чего почему-то не увидел раньше, — почти до конца выдвинутые ящики письменного стола. Почти все из них. Нет, нет, на Скаддера это было не похоже, совсем не похоже — он был самым аккуратным человеком на свете… Да, похоже, в них рылся кто-то еще. Возможно, убийца в поисках той самой записной книжечки, которая почему-то вдруг стала всем до смерти нужной.

Внимательно обойдя квартиру, я обнаружил, что тщательному обыску подверглось все, абсолютно все — книги, ящики, столы, сервант, даже содержимое карманов одежды в платяном шкафу и буфет на кухне. И снова никаких следов книжечки. Наверное, они все-таки нашли ее, но даже если и так, то не на теле Скаддера, это уж точно.

Покончив с осмотром собственной квартиры, я достал из книжного шкафа географический атлас, развернул его, нашел достаточно крупную карту Британских островов и принялся внимательно ее изучать. Моим первым инстинктивным желанием тогда было как можно скорее спрятаться в каком-нибудь богом заброшенном месте, где мне, возможно, вполне могли бы пригодиться полученные навыки, так сказать, «дикой» жизни. В городе я чувствовал бы себя как крыса, которую вот-вот загонят прямо в мышеловку… Тогда, может, Шотландия? Ведь мои родители шотландцы, и, значит, там я практически в любом месте вполне мог бы сойти за самого обычного, ничем не примечательного местного жителя. Затем мне пришло в голову побыть немного немецким туристом: во-первых, у моего отца имелись немецкие деловые партнеры, а во-вторых, я довольно бегло разговаривал на приличном немецком, не говоря уж о том, что в свое время целых три года провел в Намибии, бывшей немецкой колонии, работая там в крупной геологической экспедиции, занимавшейся разведкой запасов промышленной меди. Естественно, в интересах Германии, ну а кого же еще?

В общем-то, наверное, лучше какое-то время побыть шотландцем — меньше буду бросаться в глаза, и меньше шансов, что полиция успеет вовремя докопаться до моего вполне реального прошлого. Окончательный выбор я остановил на провинции Гэллоуэй — самой «дикой» части Шотландии. Судя по карте, она не так уж перенаселена, так что чужие там у всех на виду…

Из лихорадочного просмотра справочника расписаний я выяснил, что самый ранний поезд отправляется с вокзала Санкт-Панкрас в семь десять и прибывает на станцию Гэллоуэй где-то в самом конце второй половины дня. Меня это, конечно, полностью устраивало, но тут же возник другой вопрос: как выбраться из дому, чтобы добраться до этого чертова вокзала? Ведь «друзья» Скаддера наверняка следят за моим домом, не спуская с него глаз. Не успею я из него выйти, как… Я немного поломал над всем этим голову, но затем на меня будто нашло озарение. Приняв решение, я лег поспать оставшиеся мне два с половиной часа.

Встал ровно в четыре часа утра, подошел к окну, чуть приоткрыл жалюзи. Прекрасное весеннее утро, небо светлело, воробьи уже начали чирикать… Господи, как же противно видеть эту радость жизни на фоне вчерашнего! Дурак, просто дурак…

Может, все-таки более разумно довериться британской полиции, понадеявшись, что они объективно отнесутся к моему случаю? Но затем, трезво оценив ситуацию, я так и не нашел убедительных доводов против уже принятого плана действий и с улыбкой сожаления решил от него не отступать. Ни сейчас, ни потом! Причем, учтите и поверьте, совсем не из-за страха, нет, просто посчитал, что не стоит искать на свою голову лишних приключений. Во всяком случае, пока…

Порывшись в платяном шкафу, я нашел твидовый костюм, пару крепких армейских ботинок и грубую фланелевую рубашку с отложным воротничком. Затем рассовал по карманам запасную рубашку, матерчатую кепку, несколько носовых платков и зубную щетку, а также довольно солидную сумму наличных денег в золотых монетах, которые я, как бы по наитию, всего за два дня до того снял со своего счета в банке, на случай если Скаддеру вдруг срочно понадобятся деньги — мало ли что? Кроме того, спрятал пятьдесят фунтов в соверенах в потайной карманчик пояса, с которым не расставался со времен моего бурного пребывания в Родезии. Надеюсь, на первое время этого мне вполне хватит, а там посмотрим. Затем принял ванну, подстриг уже свисающие по сторонам усы. Постарался придать им, так сказать, аккуратный приемлемый вид, только и всего.

Теперь следующий шаг. Пэддок, который никогда не изменял своим правилам, приходил точно в семь тридцать и открывал дверь своим ключом, но до него, где-то без двадцати семь, в коридоре, громко звеня бидонами, появлялся гостиничный молочник, чтобы, как и у всех других, оставить у моей двери банку со свежим молоком. Мне несколько раз доводилось его видеть, когда я по тем или иным причинам уходил из дому раньше времени: молодой человек приблизительно моего роста и комплекции, с жиденькими усиками, одетый в белый халат. На него-то я и решил сделать мою первую и, дай бог, не последнюю ставку.

Я зашел в гостиную, где первые лучи утреннего солнца начали пробиваться через плотно затворенные жалюзи. Там неторопливо «позавтракал» бокалом виски с содовой и парой бисквитов из серванта. К тому времени стрелки часов уже стали приближаться к шести часам. Положив трубку в карман, я вдруг вспомнил, что на всякий случай не помешало бы наполнить кисет табаком из коробки, стоящей на полке камина. Но мои пальцы, как только я засунул их в коробку, тут же наткнулись на что-то твердое. И что бы вы думали, это оказалось? Да та самая маленькая черная записная книжечка Скаддера! Ни больше ни меньше.

Тогда мне это показалось Божьим даром. Я снова приподнял скатерть над лицом убиенного и снова вполне искренне подивился его умиротворенному спокойствию. Даже какому-то внутреннему достоинству…

— Прощай, мой добрый друг, — торжественно произнес я. — Постараюсь сделать ради тебя все, что в моих силах. Ты тоже… пожелай мне удачи. Если, конечно, такое вообще возможно. — Затем вышел в холл и стал терпеливо ждать прихода молочника.

Терпеливо-то терпеливо, но… Время шло, а его все не было. Шесть тридцать, шесть сорок… И что дальше? Времени оставалось все меньше и меньше. Ну надо же, этот чертов идиот выбрал именно сегодняшний, а не какой-нибудь другой день, чтобы опоздать!

Впрочем, буквально за минуту до семи за дверью наконец-то послышалось громыхание бидонов. Я тут же открыл входную дверь. Вот он, мой долгожданный молочник, весело насвистывающий какую-то мелодию и наливающий молоко в мою банку. Увидев меня, он почему-то чуть вздрогнул.

— Зайдите, пожалуйста, ко мне. Буквально на секунду, — попросил я его. — Мне надо с вами переговорить… Нет, нет, именно сейчас. — И, не встретив особого сопротивления, возможно из-за крайнего его удивления, я провел молочника на кухню. — Надеюсь, в вас еще сохранился традиционный британский дух спортивного азарта? — сразу же начал я. — Поэтому мне хотелось бы попросить вас об одной маленькой услуге. Совсем о маленькой услуге… Не могли бы вы одолжить мне на некоторое время, ну, скажем, минут на десять, ваш халат?.. Вот вам за труды золотой соверен…

При виде золота, наверное не очень для него привычного, у молочника широко раскрылись глаза, а на лице расцвела широкая улыбка.

— Да, конечно, но в чем, собственно, дело? — чуть ли не заикаясь, неуверенно спросил он.

— Дело в пари, в самом обычном спортивном пари, — стараясь выглядеть как можно более спокойным, пояснил я. — К сожалению, у меня сейчас просто нет времени на более подробные объяснения, но… но для того чтобы его выиграть, мне какое-то время надо побыть молочником, по крайней мере ближайшие десять минут. Все, что требуется от вас, — это посидеть здесь, пока я не вернусь назад, только и всего. Вы, само собой разумеется, несколько опоздаете со своими обычными доставками, но, полагаю, особых жалоб на это не последует… Зато вот этот золотой соверен весь ваш, и только ваш. Ну как? Надеюсь, он компенсирует все ваши неудобства?

— Да, само собой! — радостно воскликнул молочник. — Почему бы немного и не поиграть, коллега-британец? Вообще-то мы ведь здесь все немножко спортсмены, так ведь? А как же иначе?!

Я надел его голубенькую шапочку, белый халат, подхватил бидоны с молоком, ногой открыл дверь и, насвистывая, вышел в коридор. Дежурный портье внизу у выходной двери «вежливо», хотя и довольно равнодушно посоветовал мне «заткнуть свою пасть», что я воспринял как добрый знак…

Вначале, признаться, мне показалось, что на улице никого нет, но затем на глаза невольно попался полицейский, стоящий на углу метрах в тридцати, а затем… затем какой-то бродяга, на первый взгляд бесцельно шатающийся по тротуару на противоположной стороне улицы… Но что-то вдруг заставило меня поднять глаза на дом напротив и увидеть в окне первого этажа лицо. Бродяга вроде бы равнодушно прошел мимо, однако, как мне показалось, успел обменяться с человеком за стеклом каким-то только им одним известным тайным сигналом.

Весело улыбаясь и насвистывая, стараясь всеми доступными мне жестами, включая вихляющуюся походку, имитировать настоящего молочника, я спокойно пересек улицу, затем свернул налево в ближайший пустынный переулок, где первым же делом избавился от бидонов, шапочки и белого халата, надел мою матерчатую кепку и пошел дальше. Поздоровался, приятно улыбнувшись, с шедшим мне навстречу почтальоном, и он, явно ничего не заподозрив, также пожелал мне доброго утра. Минуты через две часы на невысокой башенке соседней церкви негромко, но мелодично пробили семь раз.

Времени оставалось в обрез, поэтому, выйдя на Юстон-роуд, я сразу же побежал изо всех сил… Вокзальные часы показывали пять минут восьмого, так что времени на поиски кассы и покупку билета не осталось. Кроме того, честно говоря, я еще не решил, куда, собственно, ехать. Первый попавшийся носильщик показал мне нужную платформу, и когда я на нее вышел, то увидел, что состав уже тронулся. Два контролера попытались преградить мне путь, но я ловко от них увернулся и, слава богу, успел запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда.

Минуты через три, когда поезд, громыхая на стыках рельс, медленно проезжал через северный тоннель, ко мне подошел разгневанный кондуктор. Прочитав положенную в таких случаях сердитую нотацию, он выписал мне билет до городка Ныотаун-Стюарт — название, внезапно снова всплывшее в моей памяти, — отвел меня в купе третьего класса «для курящих», где уже сидели моряк и толстая женщина с ребенком, и, недовольно что-то бурча себе под нос, ушел. Облегченно вздохнув, я, входя в свою новую роль, уже на самом настоящем шотландском заметил моим попутчикам, что догонять уходящие поезда дело не из приятных. Толстая женщина осуждающе покачала головой: — Да, наглость этого чертова кондуктора переходит, понимаешь ли, все допустимые границы. Поставить бы его на место! И то ему не так, и это…

Матрос мрачно кивнул. Вот так я начал мою новую жизнь в атмосфере традиционного шотландского протеста против вседозволенности властей. Причем не забыв напомнить себе, что всего неделю назад мир казался мне бесконечно скучным…

Приключения содержателя «литературного» постоялого двора

Итак, поезд уносил меня все дальше и дальше на север. Стояла прекрасная майская погода, кусты боярышника уже почти полностью покрылись цветами, и, глядя из окна вагона, я невольно задавал себе один простой вопрос: почему, будучи совсем свободным человеком, я торчал в душном Лондоне, а не наслаждался красотой и покоем этой чудесной страны? Что ж, дурак, только и всего… В вагон-ресторан я, конечно, пойти не решился — вместо этого купил во время короткой стоянки в Лидсе жареную курицу, пару сандвичей, а также несколько свежих утренних газет с самыми последними новостями: об открытии сезона крикета, о предстоящих рысистых бегах, о постепенном урегулировании балканского конфликта и о направлении британского военного эскадрона в немецкий Киль… Покончив с обедом и газетами, я достал маленькую черную записную книжечку Скаддера и принялся внимательно ее изучать.

В основном в ней были какие-то не совсем понятные цифры, хотя время от времени появлялись и не менее странные названия. Например, там часто встречались написанные печатными буквами слова: «Хофгаард», «Лунвилль» и «Авокадо». Чаще других на глаза попадалось слово «Павия».

Теперь у меня уже не оставалось никаких сомнений в том, что Скаддер ничего не делал просто так, без весомых причин, поскольку использовал специальный шифр. Такого рода вещи мне были интересны, поскольку я сам занимался тем же самым, когда служил в отделе разведки во время бурской войны. В заливе Делагоа… Причем, имея неплохие способности ко всякого рода головоломкам, весьма в этом поднаторел. Особенно в разгадывании шифров. Этот на первый взгляд напоминал комбинацию, где цифры, очевидно, соответствовали определенным буквам алфавита, и ключ к ней любой достаточно опытный специалист мог бы найти буквально часа за два-три, не больше. Но поскольку Скаддер совсем не походил на человека, которого устроили бы слишком простые решения, я сконцентрировал внимание прежде всего на печатных словах. Ведь имея подходящее ключевое слово, дающее определенную последовательность букв, можно выстроить и весьма неплохой цифровой код… Несколько часов я честно бился над этим, но так и не нашел никакой более-менее приемлемой разгадки. Короче говоря, ни на шаг не продвинулся в решении, казалось бы, столь знакомой проблемы.

Затем я уснул и проснулся только на станции Дамфриз. Слава богу, как раз вовремя, чтобы успеть выскочить из вагона и пересесть на уже отходящий местный поезд. На платформе стоял человек, вид которого мне совсем не понравился, но он, похоже, даже не взглянул в мою сторону, а когда я посмотрел на себя в зеркальце питьевого автомата, то, к собственному удовольствию, понял почему: с моим коричневым от загара лицом, несколько потрепанным твидовым костюмом и неуклюжей сутулой походкой я удивительно походил на провинциальных фермеров, битком набивших вагон третьего класса…

Вместе со мной их ехало человек двенадцать. Они возвращались с еженедельной ярмарки, поэтому говорили в основном о ценах, товарах ну и тому подобных важных для них вещах. Мне довелось услышать, что овечки растут в цене, что с рыбой стало чуть хуже, что… По крайней мере половина из них, судя по всему, успели плотно пообедать и буквально исторгали мощнейший запах дешевого виски и махорки, но на меня они, естественно, никакого внимания не обращали — просто какой-то затрапезный фермер возвращается домой, только и всего… Мы медленно вкатывались в район узких горных долин, за которыми вскоре появилась раскинувшаяся во все стороны равнина, покрытая густыми зарослями вереска с проблесками маленьких, казалось, навеки застывших озер. На самом северном конце ее виднелись вершины высоких голубых холмов.

Приблизительно к пяти часам вагон опустел, и я остался в нем практически один. Вскоре мы остановились в самом центре болотистой местности, где я сошел с поезда. Название полустанка мне ни о чем не говорило, хотя чем-то и напомнило одну маленькую заброшенную станцию в Карру… Копавшийся в огороде смотритель, закинув лопату на плечо, подошел к поезду, принял какую-то посылку и вернулся к своим куда более важным делам в огороде. Ребенок лет десяти взял у меня билет, и уже через пять минут я оказался на белой дороге, извилисто пересекающей бесконечные пространства коричневых болот…

Великолепный весенний вечер, когда в чистейшем прозрачном воздухе каждая вершина холма отчетливо, словно ограненный аметист, вырисовывалась на линии горизонта, сделал свое благотворное дело — у меня будто камень с души упал. На сердце стало вдруг легко и спокойно. Словно я был мальчиком, собирающимся весело провести школьные каникулы, а не тридцатисемилетним усталым мужиком, которого изо всех сил разыскивают и неизвестные убийцы, и вся лондонская полиция. Хотите — верьте, хотите — нет, но я шел по этой извилистой дороге ни о чем не думая, весело насвистывая какой-то игривый мотивчик. Никакого сколько-нибудь четкого плана у меня конечно же не было. Вместо этого появилось лишь сильное стремление идти и идти не останавливаясь по этой благословенной холмистой равнине с ее чудесными пьянящими запахами, ибо буквально каждая пройденная по ней миля повышала желание жить и жить…

Сойдя с дороги в ореховый кустарник, я вырезал палку потолще и свернул на тропинку, извивающуюся вдоль шумно журчащего ручья. Поскольку по пятам за мной, надеюсь, еще не гнались, то я мог себе позволить отдохнуть. У меня вот уже несколько часов во рту не было ни крошки, и желудок недовольно бурчал от голода, когда я наконец добрался до заброшенной хижины в бухточке рядом с небольшим водопадом. Стоящая у открытой двери женщина с темным от загара лицом приветствовала меня, как принято в таких местах, скромным кивком и на мой вежливый вопрос, не найдется ли где усталому и проголодавшемуся путнику переночевать, ответила, что конечно же найдется… правда, на чердаке. Затем пригласила войти в дом и скоро поставила передо мной целую сковороду с омлетом, внушительную кучу пшеничных лепешек и полный кувшин густого, ароматного молока…

Чуть позже, когда уже заметно начало темнеть, с холмов вернулся ее муж — худощавый гигант, один шаг которого равнялся по меньшей мере трем шагам обычного смертного. Будучи воспитанными в духе обитателей всех пустынных мест, эти люди не задавали мне никаких вопросов, но, как мне показалось, приняли меня за какого-то коммивояжера. Разумеется, это их впечатление я всячески старался не развеять. Я много говорил о крупном рогатом скоте, о котором мои хозяева, похоже, мало что знали, о столь популярных в здешних местах еженедельных ярмарках, однако уже ближе к десяти начал сонно клевать носом, язык стал заплетаться, и меня препроводили на чердак, где я моментально уснул, словно убитый, и не открывал глаз вплоть до пяти часов утра, когда всех в доме разбудили громкие звуки будильника. Начинался новый трудовой день.

Хозяева категорически отказались принять от меня какую-либо плату за еду и ночлег, и ближе к шести, плотно позавтракав и от души поблагодарив гостеприимных людей, я уже снова был в пути. Но только на этот раз отправился прямо в противоположном направлении — снова на юг. В мои намерения входило вернуться к железной дороге, но на две-три станции дальше от той, где я вчера вышел. Мне казалось это самым надежным способом запутать следы, поскольку полиция наверняка будет исходить из вполне естественного предположения, что я стремлюсь убраться подальше от Лондона. Причем, скорее всего, в сторону южных морских портов. А значит, у меня была некоторая фора во времени: несколько часов у них уйдет на формулирование и оформление обвинения меня в убийстве, затем по меньшей мере еще несколько дней — на опознание и подтверждение того самого парня, который вскочил в уходящий поезд на лондонском вокзале Санкт-Панкрас…

Кроме того, весенняя погода, как и вчера, была настолько приятна и мила, что напрочь лишала меня какой-либо необходимости чувствовать особую озабоченность происходящим. Равно как и моим, мягко говоря, «странным» положением. Да бог с ним, пусть будет как будет… В тот момент мной владело такое умиротворенное настроение, которого у меня уже давно не было.

Так, теперь через длинный хребет, вокруг на редкость красивого и довольно высокого холма, который местные пастухи неизвестно почему называли «Языком змеи». Наверное, за этим крылось какое-то древнее предание. Там наверху пронзительно кричали кроншнепы и ржанки, вокруг виднелись свежие следы помета молодых ягнят. Напряженность последних нескольких месяцев шаг за шагом оставляла меня… Господи, как же здесь все просто и естественно! Время от времени мне приходилось подниматься по очередному вздутию, а затем спускаться в долину очередного маленького, но весело журчащего ручья. Вскоре где-то в миле от меня показался дымок неторопливо пыхтящего поезда…

Железнодорожная станция, к которой я вышел, показалась мне почти идеальным местом: вокруг холмы, всего одна колея, слева коротенький запасной путь, крошечный зал ожидания, окошко кассы, контора смотрителя станции, кусты крыжовника и клумба турецкой гвоздики, практически никаких, во всяком случае явно видимых, подъездов и к тому же, очевидно, чтобы еще больше усилить впечатление заброшенности и абсолютной уединенности местечка, мерно бьющиеся о гранитный берег крошечные волны озерца приблизительно в полумиле отсюда. Затаившись в густых зарослях вереска рядом со станцией, я терпеливо дождался поезда, идущего на восток. Увидев его приближение, почти бегом добрался до кассы и взял билет до ближайшего селения Дамфриз…

Единственными пассажирами в вагоне был старый пастух и его сторожевая собака — настоящий зверь со свирепым взглядом застывших глаз, к которому я сразу же испытал сильное недоверие. Пастух мирно спал, но на полке рядом с ним лежал свежий номер «Скотсмена». Я торопливо взял газету, развернул, пробежал глазами, надеясь найти там что-нибудь для себя полезное.

Целых две колонки оказались посвящены, как они его назвали, «загадочному убийству в портлендском квартале». Как я и предполагал, мой человек Пэддок обнаружил труп, поднял тревогу и позвонил в полицию. В результате прежде всего арестовали молочника. Похоже, честно заработанный соверен обошелся бедолаге слишком дорого, хотя лично для меня эта сделка оказалась более чем дешевой, поскольку теперь полиция будет заниматься им по меньшей мере весь сегодняшний день. Впрочем, затем из раздела экстренных сообщений я узнал о дальнейшем развитии событий: молочника освободили, и полицейские предположили, что настоящий преступник, насчет личности которого они были немногословны, сообщив лишь, что он владелец той самой квартиры, покинул Лондон поездом, скорее всего, в северном направлении…

Больше в газете ничего интересного для меня не было: ни о Каролидесе и его внешнеполитических инициативах, ни о каких-либо возможных событиях, которые могли бы привлечь внимание покойного Скаддера. Я положил газету на место. Оказывается, мы уже приближались к станции, на которой я только вчера вышел. Там, неторопливо пыхтя, ожидал, пока мы проедем, — естественно, ведь всего одна колея! — поезд, едущий в западном направлении. Из него уже успели выйти три человека в штатском и теперь расспрашивали того самого станционного смотрителя, любителя собственного огорода. Скорее всего, это были поднятые по тревоге Скотленд-Ярдом местные полицейские, проследившие мой возможный маршрут именно до этой станции. Откинувшись как можно дальше назад на сиденье, я внимательно наблюдал за ними. У одного из них в руках была записная книжка, и он все время туда что-то записывал. Старый огородник, похоже, заупрямился, но зато ребенок, взявший у меня билет, наоборот, разговорился… Затем все они повернули головы в сторону развилки белой дороги. Что ж, надеюсь, именно туда и направятся…

Когда мы уже отъезжали от станции, мой спутник проснулся, окинул меня удивленным взглядом, сердито пнул ногой своего пса и почему-то требовательно спросил, где мы. Просто еще не протрезвел, это было видно невооруженным глазом.

— Вот, так всегда бывает, когда вдруг резко бросаешь пить, — со вздохом пожаловался он.

Я, в свою очередь, выразил искреннее удивление, что в его лице встретил столь истинного приверженца здорового образа жизни.

— Да, приверженца, — сварливо подтвердил старик. — Зарекся еще в прошлом марте и с тех пор не выпил ни капли! Даже на самый святой праздник, канун Нового года! Хотя меня все соблазняли, ох как соблазняли! — Он сверкнул пятками грязных башмаков и снова опустил взлохмаченную голову на подушку. При этом обиженно пробормотав: — А что в результате всего этого я имею? Голова гудит как церковный колокол, а во рту будто кошки насрали…

— Интересно, почему? И в чем, собственно, причина? — вежливо поинтересовался я.

— В чем, в чем? Да в отраве, которую эти гады называют бренди! Я ведь, понимаешь, в полном отказе, к виски не только не притрагиваюсь, даже близко не подхожу, а тут вдруг это чертово, как его там, бренди. Все суют и суют… Теперь, боюсь, раньше чем недели через две в себя не приду, это уж точно.

Его голос, постепенно затихая, перешел в невнятный шепот, затем старик захрапел — то ли под влиянием дьявола по имени «бренди», то ли по причине естественного зова природы.

Вообще-то в мои первоначальные планы входило сойти через несколько станций, но поезд неожиданно предоставил мне куда более удачный вариант, поскольку вдруг остановился у конца водопропускной трубы, перекинутой через бурную мутно-коричневую речку. Быстрый взгляд наружу показал мне — все окна вагона плотно закрыты, и ни души вокруг. Приняв решение, я открыл дверь и спрыгнул в густые кусты орешника, почти непрерывной полосой идущие вдоль железнодорожного полотна.

И все было бы в полном порядке, если бы не эта проклятая псина! Видимо решив, что я собираюсь убежать с пожитками его хозяина, пес свирепо залаял, рванулся ко мне и чуть не схватил за брючину. Это разбудило остальных пассажиров. С громкими криками и восклицаниями они столпились у открытой двери, искренне полагая, что мой поступок был вызван желанием покончить с собой. Я прополз через заросли, добрался до края речушки, под прикрытием кустов короткими перебежками преодолел еще метров пятьдесят—шестьдесят и только тогда оглянулся: кондуктор и несколько пассажиров, что-то оживленно обсуждая, стояли у открытой двери вагона и смотрели в мою сторону. Да, более впечатляющего прощания, боюсь, я не произвел бы, даже если бы ушел в сопровождении трубача во главе духового оркестра…

К счастью для меня, пьяный пастух отвлек их внимание. Вместе со своим псом, который был привязан веревкой к его поясу, он вывалился из вагона, шмякнулся на землю и покатился по откосу по направлению к воде. В последующей за этим суматохе, когда толпа пассажиров кинулась им на помощь, собака, очевидно, кого-то укусила, поскольку до меня донеслись громкие вопли и разъяренные ругательства. На какое-то время обо мне полностью забыли. Когда, преодолев ползком около четверти мили, я снова оглянулся, то увидел, что поезд уже тронулся и вот-вот скроется из виду за поворотом…

Я находился внутри широкой полусферы вересковой равнины, в которой мутно-коричневая речушка являлась радиусом, а высокие холмы образовывали ее северную окружность. Вокруг никаких признаков человеческого обитания — ни звуков, ни самих людей, — только плеск воды и несмолкаемые пронзительные крики кроншнепов… И тем не менее, как ни странно, именно тут я впервые за все это время остро почувствовал какой-то особый страх, который, наверное, испытывает зверь, загоняемый охотниками в ловушку. Причем при этом подумал совсем не о полиции, а о тех, других, знавших, что мне известен секрет Скаддера, и ни за что не желавших оставлять меня в живых. Они будут преследовать меня с настойчивостью и умением, неведомыми всей британской полиции, ну а уж когда найдут, то ни жалости, ни милосердия от них ждать не придется, это уж точно.

Я огляделся вокруг — нет, по-прежнему ничего и никого… Только тишина, отблески солнечных лучей на металлических рельсах и мокрых камешках в ручье… Более покойного места, казалось бы, не найти во всем мире, но я почему-то все равно побежал. И бежал так, полусогнувшись, вдоль сточной канавы болота, пока едкий соленый пот не начал застилать мне глаза. Чувство подспудного страха не оставляло меня до тех пор, пока я наконец не добрался до высокого холма. Поднявшись на него, я устало опустился на каменную гряду и вытер пот…

Отсюда можно было видеть всю равнину вплоть до железной дороги и зеленых полей слева от нее. Я внимательно обвел острым, как у беркута, взором всю местность и снова не заметил ничего подозрительного. Абсолютно ничего… Медленно перевел взгляд на восточную сторону хребта, где передо мной открылся совершенно иной вид — низкие зеленые долины с многочисленными плантациями хвойных деревьев, смутные клубки пыли, указывающие на наличие проезжих дорог, и… и то, что заставило мое сердце вдруг сильно заколотиться, когда, подняв глаза к голубому майскому небу, я увидел кружащий в нем моноплан! Никаких сомнений, это они, не британская полиция, а именно они ищут меня… Час или два, точно уже не помню, я внимательно следил за его полетом из-под густого куста вереска. Вот он пролетел прямо над вершиной, снова спустился и начал медленно облетать долину, с которой я только что поднялся. Затем, видимо не найдя там для себя ничего интересного или по каким-то иным причинам, вдруг изменил план, резко взмыл в небо и улетел куда-то на юг.

Такая возможность выслеживать меня с воздуха лично мне совсем не понравилась, поэтому я невольно изменил мое первоначальное, на редкость хорошее мнение о месте, которое выбрал для того, чтобы надежно и, желательно, без особых проблем скрыться от этого жестокого мира. Эти покрытые вереском холмы вряд ли смогут защитить меня, если они будут продолжать высматривать меня сверху, из голубого майского неба, поэтому надо срочно искать новое, более надежное убежище. Может, там, в зеленой долине за хребтом? Где, помимо всего прочего, есть деревья, хвойные рощи и каменные дома? А что, почему бы не попробовать? Хуже уже не будет, это точно…

Часов в шесть вечера я спустился на белую ленту дороги, ведущую к узенькой лощинке равнинного ручья, и пошел по ней, долго кружа вокруг горных хребтов, пока не дошел до равнины и какого-то подобия прохода, в конце которого в сгущавшихся сумерках виднелся одинокий дом с вьющимся дымком из трубы… Дорога к нему вела через небольшой мостик, на котором, облокотившись на перила, стоял человек.

Он курил длинную глиняную трубку и задумчиво смотрел вниз на медленно текущую воду. В левой руке мужчина держал книгу, заложив страницу пальцем, и не без театральной торжественности вслух повторил, очевидно, только что прочитанные строки:

Совсем как будто бы бессмертный Страж, усталости не зная, преследует Ариспиана, чрез горы и долины стремительной походкою шагая…

Услышав мои осторожные шаги в самом начале мостика, он прекратил декламировать, резко обернулся, и передо мной предстало приятное, загорелое, вполне моложавое лицо.

— Добрый вечер, — не скрывая некоторого удивления, вежливо произнес он. — Для одинокого путника, должен признаться, время самое подходящее.

Из дома до меня донесся аппетитный запах жареного мяса и горящих дров в камине.

— Скажите, это, случайно, не постоялый двор? — спросил я.

— Всегда к вашим услугам, сэр, — тут же ответил молодой человек. — Да, я его хозяин и искренне надеюсь, вы не откажетесь провести в нем сегодняшнюю ночь, поскольку, по правде говоря, вот уже по меньшей мере целую неделю мне просто не с кем перемолвиться и словом.

Я медленно подошел почти вплотную к нему, неторопливо достал свою трубку, набил ее табаком, разжег… А что, похоже, у меня может появиться союзник. Почему бы и нет? Затем, более внимательно приглядевшись к нему, вроде бы невзначай заметил:

— Для содержателя постоялого двора, да еще в таком заброшенном месте, вы, должен заметить, выглядите несколько моложаво.

— Возможно, возможно. Просто год тому назад мой отец умер и оставил мне все это хозяйство. Я живу здесь вместе с моей бабушкой. Конечно, эта работа не для молодого человека, не говоря уж о том, что я мечтал совсем о другом занятии.

— Интересно, о каком?

Молодой человек покраснел от смущения. Но, немного помолчав, тихо произнес:

— Я хочу писать книги.

— Господи, да о чем же лучшем вы тогда можете мечтать?! — радостно, вроде бы с искренним энтузиазмом воскликнул я. — А знаете, мне всегда казалось, владельцы гостиниц и постоялых дворов имеют редчайший шанс стать лучшими романистами в мире…

— Да, но только не в наше время, — не скрывая разочарования, со вздохом произнес он. — Может быть, в те далекие прошлые времена, когда здесь время от времени появлялись странники, барды, сказочники, поэты-песенники, даже откровенные авантюристы, когда регулярно останавливались на ночлег почтовые экипажи, это и было так, но, увы, не сейчас, когда сюда приезжают только автомашины, полные толстых женщин, которые останавливаются лишь для того, чтобы хорошо выпить и плотно закусить, или пара случайных рыболовов весной, или какой-нибудь заблудившийся в августе охотник… Как правило, ничего интересного… ни сюжетов, ни деталей. Из них, сколько ни старайся, никогда ничего толком не выжмешь. А ведь мне так хочется посмотреть мир, повидать жизнь, настоящую жизнь, писать так же, как в свое время это умели делать Редьярд Киплинг и Конрад! Но все, что мне удалось пока сделать, — это опубликовать всего лишь несколько, с позволения сказать, стихов в журнале «Чемберс»…

Мой взгляд невольно упал на дом, красиво освещенный мягкими отблесками заходящего солнца. Я задумчиво покачал головой и негромко сказал:

— А знаете, молодой человек, в этой жизни мне пришлось достаточно много повидать всякого разного, шатаясь по миру, и на вашем месте я не стал бы с таким презрением относиться к такому уединению. Неужели вы думаете, что приключения, я имею в виду, по-настоящему захватывающие приключения можно найти только где-нибудь в экзотических тропиках или среди господ в красных камзолах? Нет, нет, уж поверьте. Кто знает, кто знает, может, именно сейчас вы стоите на пороге одного из них! Я имею в виду приключений…

— Да, да, вы правы. Конечно же правы. А знаете, именно так говорит и Киплинг. — Он закивал, и глаза его радостно засветились. — «Романтику рождает неизвестное…»

— Значит, вы согласны? Тогда вот вам достойный сюжет для поистине захватывающего романа. Причем история самая что ни на есть настоящая. Но с продолжением… Не пройдет и месяца, как вы напечатаете потрясающую книгу. Вот, слушайте…

И, сидя рядом с ним на мостике в тусклом сумеречном свете, я поведал ему все, что совсем недавно случилось со мной на самом деле. Основные моменты были в общем вполне правдивы, хотя некоторые детали, само собой разумеется, пришлось слегка изменить. Я назвал себя горнорудным магнатом из Кимберли и сообщил, что у меня возникли серьезные проблемы с некой всесильной криминальной организацией, называющей себя «ИДБ». В связи с этим мне пришлось бежать, но они послали вдогонку шайку головорезов и убили моего лучшего друга, а теперь гонятся по пятам за мной…

По-моему, история получилась вполне впечатляющая. А впрочем, почему бы и нет? Я красочно описал ему свой побег из Калахари в немецкую часть Африки, раскаленные палящим солнцем дни и восхитительные, полные таинственности и ожидания темно-синие ночи… Затем попытка лишить меня жизни по возвращении домой в родную Англию, потом это чудовищное убийство друга уже в Лондоне…

— Если вы ищете настоящее приключение, то вот оно, прямо перед вами! — с чувством воскликнул я. — Берите его. Эти мерзавцы гонятся за мной, а вся британская полиция — за ними. И эту смертельную гонку мне ни в коем случае нельзя проиграть!

— Боже ты мой, — прошептал молодой человек, возбужденно дыша. — Это же чистейший Райдер Хаггард и Конан Дойл!

— Значит, вы верите мне? — благодарно произнес я.

— Конечно же верю! — Он с готовностью протянул мне руку. — Я верю всему, что выходит за границы обычного. Недоверие всегда вызывает только нормальное.

Он был очень молод, но, похоже, полностью соответствовал моим дальнейшим планам…

— Думаю, сейчас они в общем-то потеряли мой след, но только на какое-то время, поэтому мне надо на пару дней скрыться, залечь на дно, так сказать. Вы позволите?

Он с пылом схватил меня за локоть и потянул в сторону дома.

— Вы можете находиться в этой норе столько, сколько будет нужно. Ну а я уж позабочусь, чтобы в округе никто не болтал языком, не беспокойтесь. Но… но взамен вы ведь не откажетесь поделиться со мной более подробными деталями вашего необычного и на редкость опасного приключения, так?

Поднимаясь на крыльцо дома, я услышал где-то вдали уже столь знакомые мне — и, кстати, ненавистные — отчетливые звуки мотора. Да, там в небе, несмотря на сгущающуюся темноту, опять кружил мой «друг»-моноплан…

* * *

Молодой хозяин постоялого двора выделил мне совсем неплохую комнату в самой дальней части дома с прекрасным видом из окна на равнину, а также предоставил в мое полное распоряжение свою библиотеку, набитую дешевыми изданиями его любимых авторов. Бабушку я так и не увидел, — очевидно, какой-то старческий недуг, надеюсь временно, приковал ее к постели. В положенные часы пожилая женщина по имени Маргит регулярно приносила мне еду, а вот молодой человек не отходил от меня ни на минуту. Но так как мне нужно было хоть немного времени побыть одному, я, чуть подумав, все-таки нашел чем его занять. Поскольку, как мне удалось заметить, у него был велосипед, на следующее утро я не поленился уговорить его, что, впрочем, оказалось совсем нетрудным, отправиться в ближайший городок за свежими газетами, которые обычно приходили на почту во второй половине дня. При этом тщательно проинструктировал о необходимости соблюдать предельную осторожность, внимательно глядеть по сторонам, отмечать всех незнакомых людей и обращать особое внимание на автомобили и аэропланы. Затем, наконец-то отправив его, я смог засесть за более детальное изучение записной книжки Скаддера.

Молодой человек вернулся ближе к вечеру со свежим номером «Скотсмена», в котором оказалось мало чего нового, за исключением сообщения о найденных нескольких дополнительных уликах по делу об убийстве, а также подтверждения вчерашнего заявления, что предполагаемый убийца подался куда-то на север. Но зато там была опубликована большая статья, перепечатанная из газеты «Таймс», о Каролидесе и положении дел на Балканах, хотя в ней ни слова не было сказано о его предстоящем визите в Англию. Я постарался как можно скорее избавиться от восторженного владельца постоялого двора, поскольку, кажется, был уже довольно близок к разгадке шифра и не хотел тратить время на пустую болтовню. Даже со столь приятным и доброжелательным собеседником.

Шифр, как я уже говорил, носил цифровой характер, поэтому, чтобы понять значение всех этих нолей и точек, мне пришлось провести целую серию достаточно сложных экспериментов. Теперь все зависело от нахождения ключевого слова, но одна только мысль о том, сколько миллионов слов он мог выбрать для этого, приводила меня в отчаяние и делала всю идею полностью и абсолютно безнадежной. Впрочем, спустя пару часов уныния на меня вдруг сошло озарение.

В моем возбужденном мозгу вдруг молнией пронеслось имя Джулия Чечени. Поскольку Скаддер, помнится, подчеркивал, что в деле Каролидеса она играет ключевую роль, я решил попробовать использовать это имя для разгадки шифра…

И знаете что? Сработало! Шесть букв имени Джулия указали мне три цифры гласных, а фамилия Чечени дала цифровые значения для согласных. Я нарисовал эту схему на листке бумаги и приступил к чтению страниц записной книжки Скаддера.

Через полчаса меня вдруг прервали знакомые, но далеко не самые желанные звуки. Я выглянул в окно — по узкой извилистой долине к нам приближалось большое туристическое авто. Вот оно подъехало, остановилось прямо у входной двери, и из него вышли двое мужчин в походных куртках и твидовых кепках…

Минут через десять—пятнадцать ко мне в комнату с таинственным видом проскользнул, иначе не скажешь, молодой владелец постоялого двора. С горящими от возбуждения глазами.

— Там вами интересуются два человека, — прошептал он. — Сейчас они в столовой пьют виски с содовой. Спрашивали про вас и даже говорили, что очень рассчитывали с вами здесь встретиться. Да, вот еще что! Они очень точно вас описали. Вплоть до рубашки и ботинок. Я сказал им, что вы были здесь вчера вечером, а сегодня утром уехали куда-то на мотоцикле, после чего один из них разразился бранью не хуже, чем пьяный моряк…

Я попросил его рассказать мне, причем желательно поподробнее, как они выглядят… Один из них оказался худощавым, с темными глазами и густыми, кустистыми бровями, второй — все время улыбающимся и чуть шепелявящим. Ни тот ни другой на иностранцев явно не похожи, в этом мой молодой друг был абсолютно уверен.

Я взял со столика чистый листок бумаги и написал на нем по-немецки небольшой текст. Причем постарался все сделать так, чтобы это выглядело как случайно выпавшая страничка из письма частному лицу:

«…Блек Стоун. Скаддеру стало все известно, но он две недели был лишен возможности действовать. Я тоже не думаю, что смогу сейчас что-нибудь сделать, особенно учитывая неуверенность Каролидеса в собственных планах. Впрочем, если мистер Т. решит иначе, я готов сделать все, что…»

Закончив мой шедевр мысли и подделок, я протянул листок моему молодому другу со словами:

— Отнесите это, пожалуйста, им, скажите, что нашли листок в моей комнате, убираясь там после моего отъезда, и попросите их вернуть его мне, когда они меня увидят…

Минуты через три до меня донеслись громкие звуки заводимого мотора машины, и, осторожно выглянув через щелку оконной шторы, я увидел садящихся в машину мужчин: один был худощавый, второй — полноватый, прилизанный и слащавый. И это все, что мне дала визуальная разведка. Как только они отъехали, в комнату тут же стремительно влетел сильно возбужденный владелец «литературного» постоялого двора.

— А знаете, ваше, с позволения сказать, «письмо» словно впрыснуло в них лошадиную дозу адреналина, уж никак не меньше! — ликующе воскликнул он с порога. — Лицо черненького стало бледным как смерть, а этот пухленький, грязно выругавшись, с искривленным от злобы лицом вскочил со стула. Они тут же расплатились за виски серебряным полусовереном и, даже не ожидая сдачи, как ошпаренные выскочили на улицу…

— Послушайте, вот что мне хотелось бы попросить вас сделать, — жестом руки остановив его, сказал я. — Значит, так: как можно быстрее садитесь на ваш велосипед и отправляйтесь в Ньютаун-Стюарт прямо к шерифу города. Опишите ему этих двоих и добавьте, что, по вашему мнению, они могут иметь какое-то отношение к известному лондонскому убийству. Возможные причины можете додумать сами. Эта парочка скоро сюда вернется, не сомневайтесь. Не сегодня, конечно, поскольку сначала миль сорок—пятьдесят будут пытаться меня догнать, а потом, убедившись в бессмысленности затеи, тут же вернутся. Но уже завтра рано утром. Так что попросите шерифа прислать сюда своих людей как можно раньше…

Понимающе и многозначительно кивнув, молодой человек, словно послушный ребенок, вышел из комнаты, а я снова приступил к работе над загадочными пометками Скаддера. Когда часа через два-три он снова появился, мы вместе просто, но вполне вкусно пообедали, и я, невольно уступив чувству обычной человеческой порядочности, позволил ему выкачивать из меня столь им желанные и к тому же мною обещанные ему детали. Как можно более красочно рассказал о захватывающей охоте на львов и о кровавой Матабельской войне, невольно при этом думая, что те ужасные события были просто ничем по сравнению с тем, во что я оказался вовлеченным сейчас… Когда мой слушатель, счастливый и, похоже, весьма довольный, наконец-то отправился спать, я тут же сел за работу и закончил расшифровку ребуса Скаддера. Затем всю ночь провел в кресле, выкуривая сигару за сигарой, поскольку заснуть никак не мог. Не мог, хоть убей — слишком уж много событий произошло в столь короткое время, породивших жизненно важные раздумья!

Приблизительно часов в восемь утра следующего дня мне довелось собственными глазами увидеть прибытие к нам на постоялый двор двух местных констеблей и сержанта. По совету хозяина они предусмотрительно загнали свою машину в стоявший поблизости сарай, аккуратно прикрыли — не закрыли, а только аккуратно прикрыли — его дверь и только затем вошли в дом… Где-то минут через двадцать я увидел в окне моей комнаты, как в прямо противоположной стороне на равнине появился другой автомобиль. Впрочем, он не подъехал близко к нашему постоялому двору, а почему-то остановился метрах в ста от него в небольшой рощице. А еще я заметил, что, прежде чем выйти из машины, водитель не поленился заранее развернуть ее носом на выезд… Минуты через две или три до моего слуха доносились громкие шаги по гравиевой дорожке… Но если раньше я рассчитывал, что встреча опасных наемных убийц и довольно безобидных, на мой взгляд, местных полицейских мне не знаю как, но вполне возможно могла бы помочь, то теперь у меня неожиданно появилась гораздо более разумная идея.

Я быстро нацарапал пару строк искренней благодарности моему вновь обретенному благодетелю, открыл окно и бесшумно нырнул в рядом стоящие густые кусты крыжовника. Затем незаметно прокрался мимо стоящего в некотором отдалении амбара и через некоторое время оказался на другой стороне рощи. Там я и нашел красавицу — новенькую, с иголочки, успевшую лишь покрыться густой пылью темно-зеленую туристическую машину, на которой, как оказывается, меня пытались догнать. Тихо, стараясь не производить шума, я проскользнул на шоферское сиденье, завел двигатель и на небольшой скорости выехал на равнину. Дорога там резко шла вниз, так что здание постоялого двора почти сразу же исчезло из виду. Впрочем, утренний ветерок донес до моего обостренного слуха чьи-то сердитые голоса…