Миссис Тезигер у себя дома – первая глава из романа А. Э. В. Мейсона «Бегущая вода».
Женевский экспресс рванулся из Лондонского вокзала. Несколько минут огни парижских окраин мелькали за его окнами, и потом он вдруг, словно пружина, вырвался в темную ночь. Толчки перешли в ровное ритмическое движение, шум колес и стук буферов слились в непрерывный гул. Миссис Тезигер уже заснула на верхней полке своего купе. Шум поезда ее не беспокоил.
Отделение спального вагона было самым постоянным домом миссис Тезигер – за много лет, чем она хотела бы признаться. Она проводила жизнь в гостиницах, с дочерью, в качестве спутницы. Зимою – в Вене или в Риме, весною – в Венеции или в Константинополе, в июне – в Париже, в июле и августе – на морских курортах, в сентябре – в Эксе, осенью – снова в Париже, но всегда она возвращалась в спальный вагон. Это была единственная комната, давно знакомая и всегда готовая для нее. И хотя вид за окнами менялся, это было единственное помещение, всегда имевшее тот же вид, то же ограниченное пространство, ту же меблировку – единственная комната, в которой она чувствовала себя, как дома, как только в нее входила.
Но на этот раз она проснулась еще до рассвета. Шум, более легкий по сравнению с грохотом поезда, но отличный от него по характеру, дал ей сразу понять, что ее разбудило. Кто-то, крадучись, двигался по купе – ее дочь. И миссис Тезигер лежала совсем неподвижно, тогда как внезапный ужас сковал ее сердце. Она слышала, как ее дочь потихоньку одевается под ней, заглушая шорох платья, даже сдерживая дыхание.
– Что она знает? – спросила себя миссис Тезигер, сердце ее упало, и она не решилась ответить.
Шорох прекратился. Что-то щелкнуло, и в то же мгновение через широкое оконное стекло в вагон проник слабый предутренний свет. Занавеска на одном из окон была поднята. Было два часа июльского утра, заря едва занималась. Но дневной свет быстро стал ярче, и на фоне окна показался профиль девушки. Со стороны миссис Тезигер на слабо освещенном фоне силуэт был черным, как на старых дагерротипах. Он был таким же неподвижным и таким же серьезным.
«Что она знает?».
Вопрос этот не выходил из головы матери. Она внимательно наблюдала за дочерью из темного угла, где лежала ее голова, думая, что с рассветом она сможет прочесть ответ на этом неподвижном лице. Но она не прочла ничего, даже когда каждая черточка на этом лице стала хорошо видна, в ясном, мертвенном свете. Лицо, которое она увидела, было лицом замкнутого на себе человека, на котором не отражались преходящие сны, как ребенок строит на песке и не обращает внимания на тех, кто проходит мимо. А к этим снам миссис Тезигер не имела ключа. Дочь ее сознательно замкнулась в своих мечтах, и они сберегли ее свежей и милой в таком кругу, где свежесть утрачивалась быстро и нежность отбрасывалась в сторону.
Сильвии Тезигер было в то время семнадцать лет, хотя мать ее одевала так, чтобы она выглядела моложе, и украшала ее, как куклу. Характер у девочки соответствовал, и в этом, как и во всем остальном, она не протестовала. Она предвидела ту сцену, ту бесполезную сцену, которая последовала бы за протестом, возгласы об ее неблагодарности, выговоры за дерзость и для окончания – ливень дешевых слез. Она позволяла матери одевать ее, как та желает, и только глубже уходила в свои потаенные мечтания. Она сидела и смотрела, не отрываясь от окна, а ее мать охватила острая ревность к красоте девушки. Сильвия Тезигер обладала необычайной красотой: от висков до закругленного подбородка контур ее лица был идеальным овалом. Ее лоб был широкий и низкий, а волосы – темно-каштанового цвета с пробором посередине – падали двумя темными волнами на уши и были собраны в косу, низко спадавшую к шее. У нее были большие глаза, темно-серые и очень спокойные. Рот был маленький и вызывающий. У нее была очень привлекательная улыбка, которая, однако, не часто появлялась на ее губах. Улыбка возникала не сразу, как будто Сильвия колебалась – улыбнуться ей или нет, и когда она решалась, на щеках ее появлялись ямочки, и все лицо ее выражало одновременно и нежность, и чувство юмора. В ее глазах больше всего привлекала даже не красота, а чистота, свидетельствующая о том, что даже в том кругу, где она жила, она сберегла себя незапятнаной от мира.
Она глядела в окно. Когда поезд остановился около Амберье, солнечный свет коснулся ее бледных щек, придавая им розовую теплоту, блеск ее волосам, вызывая у нее улыбку. Сильвия повернулась внутри вагона и увидела, что глаза матери внимательно за ней следят.
– Ты проснулась? – спросила она удивленно.
– Да, детка. Ты меня разбудила.
– Мне очень жаль. Я старалась одеваться как можно тише. Я не могла заснуть.
– Почему? – настойчиво спрашивала миссис Тезигер. – Почему ты не могла спать?
– Мы едем в Шамони, – ответила Сильвия. – Я думала об этом всю ночь.
И хотя она искренне улыбнулась, миссис Тезигер не оставляли сомнения. Некоторое время она лежала молча, а потом сказала с намеренной небрежностью:
– Мы оставили Трувилль весьма поспешно, правда?
– Да, – ответила Сильвия. – Кажется, так.
Казалось, будто она в первый раз подумала об этом.
– В Трувилле было слишком жарко, – сказала миссис Тезигер.
Дочь молчала.
«Что она знает?» – соображала миссис Тезигер и не могла найти ответа.
– Сильвия, – сказала она. – В последнее утро, когда мы были в Трувилле, ты читала книгу, которая тебя очень заинтересовала.
– Да, – Сильвия больше ничего не сказала о книге.
– Ты принесла ее с собой на пляж. Я думаю, ты не заметила той странной парочки, которая прошла по мосткам перед нами, – миссис Тезигер засмеялась. Глаза ее не отрывались от лица дочери. – Это был человек средних лет, с жёсткими седыми волосами, чопорным лицом и фигурой, как палка. С ним была старая женщина, такая же аккуратная и старомодная, как он. Ты их не видела? Ничего не было смешнее этой провинциальной парочки, шедшей по мосткам среди элегантной публики. Они, наверное, прибыли из провинции. Они, наверное, живут где-нибудь в замке на холме, над какой-нибудь маленькой деревней, где-нибудь, – она запнулась на мгновение и потом смело выговорила, – в Провансе.
Слово эти, очевидно, ничего не говорило Сильвии, и миссис Тезигер успокоилась.
– Ты их не видела? – повторила она.
– Нет, видела, – сказала Сильвия, и мать ее снова приподнялась на локте. – Этот господин поклонился тебе и…
Мать перебила ее.
– А дама не поклонилась и только посмотрела, как важная особа! Да, я встречала этого человека – однажды, в Париже, – и она снова откинулась на подушки, наблюдая за дочерью.
Но Сильвия не проявила ни любопытства, ни огорчения. Не в первый раз случалось, что господин кланялся ее матери, а дама ее игнорировала. Она привыкла к этому. Она взяла книжку и раскрыла ее.
Миссис Тезигер была удовлетворена. Сильвия, очевидно, не подозревала, что появление этой старомодной пары прогнало ее из Трувилля на месяц раньше положенного времени. Она удивлялась, что могло привести господина де Камура и его мать на этот курорт в толпу блестящих и накрашенных женщин. Мысли ее вернулись на двадцать лет назад, к тому времени, когда она была женой господина де Камура, в замке, глядевшем на провансальскую деревню, а мать господина де Камура ревниво за ней следила. Многое произошло с тех пор. Слежка мадам де Камур оказалась небесплодной, брак был аннулирован указом папы. Многое произошло с тех пор, даже и через двадцать лет она живо могла вспомнить скуку жизни в этом провансальском замке, и миссис Тезигер зевнула, потом засмеялась.
– Ты так рада, что мы едем в Шамони, Сильвия? Так рада, что не могла спать?
– Да, мама.
Это было не совсем понятно для миссис Тезигер, но Сильвия всегда была непонятным ребенком. Она повернулась лицом к стене и заснула.
Но объяснение Сильвии было правдиво. Шамони означало большую цепь Монблана, а у Сильвии Тезигер была в крови страсть к горам. Первое появление среди далеких снежных вершин вызвало в ней небывалое волнение. Она исчисляла свою жизнь этими встречами с горами, а не обычным календарем месяцев и дней. То утро, когда из окон отеля в Глионе она увидела впервые Дан дю Миди, поднимавшую свою раздвоенную серебряную вершину над голубым уголком Женевского озера, было памятной датой в ее жизни. Или однажды зимой, когда римский экспресс остановился в три часа утра на итальянской границе у выхода из туннеля Монсени, она осторожно подняла занавеску своего купе и увидела высокую стену гор, нависавшую над ней при холодном лунном свете: черные громады скал, причудливые башни скал и справа над ними безоблачное бесконечное синее небо. Она была близка к слезам в ту ночь, когда глядела из окна. Она почувствовала, что неясные непонятные мысли пробуждаются в глубинах ее души, что это сверкающее острие притягивает ее. Как волшебный магнит. Всегда после Сильвия мечтала об этих мгновениях в ежегодном маршруте своей матери и всем сердцем молилась, чтобы ночь была ясная.
Она раскрыла книгу, лежавшую у нее на коленях, – ту книгу, которой она так увлеклась, когда мимо нее проходили де Камур с матерью. Это был номер «Альпийского журнала», изданный лет двадцать тому назад; она читала в нем рассказы о первых восхождениях на неприступные вершины. Она так увлеклась ими, и все-таки по временам лоб ее слегка хмурился. Она восклицала в полголоса: «О, если бы он не был таким смешным!». Автор, действительно, писал очень смешно, и ей казались более смешными те места, где рассказ должен был быть наиболее драматичным. Это было первое восхождение на один из пиков около Шамони, считавшуюся недостижимой. Несмотря на юмор рассказа, Сильвия была им увлечена. Она завидовала их мужеству, их товарищескому духу, их бивуакам на открытом воздухе у горящего костра. Но ее воображение было больше всего увлечено руководителем экспедиции, тем человеком, который иногда один, иногда с другими сделал шестнадцать попыток взойти на этот пик. Он – Габриэль Струд – выделялся из страниц книги. Она представляла себе его энергию, его выносливость; кроме того у него был один недостаток, придававший ему особый интерес в ее глазах. У Габриэля Струда были слабые мускулы на одной ноге. Сильвия стала себе представлять его, стала разговаривать с ним по своему обыкновению.
Она думала о том, был ли он рад, когда достиг вершины, или ему было немножко жаль, что он утратил такой большой, не ослабевавший интерес. Она стала искать, нет ли чего-нибудь о нем в дальнейших статьях, но ничего не нашла. Она стала думать: может быть, он перестал лазить по горам после своей победы? А может быть, он с этим самым поездом едет в Шамони? Потом, когда поезд уже подходил к Аннемасу, она вспомнила, что подвиг, о котором она читала, имел место более двадцати лет тому назад.
