Происшествие в доме Татьяны Ивановны — первая глава из детективного романа Федора Иванова «Убийство в Зарядье».
В начале сороковых годов, в одном из переулков Зарядья, входившем тогда в состав четвертого квартала Городской части, в небольшом одноэтажном домике с мезонином, проживала престарелая купеческая вдова Татьяна Ивановна Соколова со своей незамужней сестрой, Авдотьей.
Сестры вели жизнь совершенно замкнутую, гостей не принимали и сами ни к кому не ходили. Все выезды Татьяны Ивановны ограничивались посещением Симонова монастыря, на кладбище которого был погребен её муж, да церкви Зачатия святой Анны, отстоявшей в нескольких шагах от её дома. Авдотья Ивановна, исполнявшая при своей сестре роль прислуги, бегала ежедневно по утрам на рынок и иногда сопровождала сестру при её выходах в церковь. Калитка и ворота домика вечно находились на запоре, а чтобы попасть во двор, долго приходилось звониться у ворот, слушая лай цепных собак, пока не появлялась заспанная фигура старого дворника Семена, верой и правдой прослужившего Татьяне Ивановне уже более пятнадцати лет.
Как раз напротив домика Татьяны Ивановны находилась будка, в настоящее время уже уничтоженная. В ней проживали два полицейских солдатика, охранявшие спокойствие местных обывателей.
Вечером 18 сентября 1843 года, один из них, Мартын Лещинский, сменил своего товарища, Николая Павлова, и вышел на крылечко будки — «отбывать свою очередь». Вечер выдался холодный, то и дело перепадал мелкий дождь. Мартын, поставив в уголок тупую алебарду и поплотнее завернувшись в потертую и заплатанную шинель, присел на ступеньку крылечка, достал трубочку-«носогрейку», и с трудом высек огня… Попыхивая трубочкой, он мирно предался размышлениям о суете мирской, решая, между прочим занимавший его в эту минуту вопрос: «для какой такой надобности, например, потребовалось начальству заставлять его, Мартына, сидеть ночь на крыльце под дождем, тогда как имеется у него в будке теплая лежанка»?..
Вопрос этот не был праздным и даже, пожалуй, имел свои логические основания. Переулки и улицы Зарядья в ту блаженную эпоху, которую мы описываем, далеко не были похожи на то, во что превратилась в настоящее время упомянутая местность, представляющая теперь сплошное жидовское царство, с юрким, вечно суетящимся и готовым на всякие гешефты населением. В те былые времена, с первым наступлением сумерек, всякое уличное движение прекращалось, наступала мертвая тишина, нарушаемая только лаем дворовых собак. Тихо и мирно засыпало Зарядье, а потому Мартыну поневоле приходил в голову вопрос: почему бы и ему не последовать примеру добрых людей, убрав в сторону свою алебарду, которую он каждую ночь так аккуратно таскал за собой на крыльцо будки, для того только, чтобы снова утром убрать это допотопное орудие в угол за печку…
Десять лет просидел Мартын на крылечке, и ничто не нарушало его спокойствия. Один только раз «отбывая свою обязанность» и, по установившемуся обычаю, сладко заснув, он вскочил, как встрепанный, но причиной тому был не тать ночной, не злодей, покушавшийся на спокойствие вверенных его охране обывателей, а просто «господин квартальный поручик», поздно возвращавшийся с купеческих именин и мимоходом, ради развлечения, ткнувший заснувшего Мартына «в зубы»…
И на этот раз, не обращая внимания на дождь, Мартын собирался предаться сладкому отдыхновению, но докуривая трубочку и бесцельно поглядывая на мигавшие кой где огоньки в окнах, он вдруг чем-то обеспокоился и притом настолько сильно, что поднялся со ступеньки и окликнул своего товарища.
— Микалай, выйди-ка сюда на минутку, — крикнул он, приотворив дверь будки.
Товарищ, ужинавший в это время, вышел на крыльцо.
— Чего тебе? — нехотя отозвался он.
— Гляди, братец, какая оказия, — растерянно указал Мартын на окутанный глубоким мраком дом Татьяны Ивановны, — видишь, — в мезонине огня не видать!..
— Спать полегли, времени-то уж много, десять часов пробило…
— То-то и дело, что десять часов! Десять лет я на этом самом месте нахожусь, и кажинный день с девяти часов вечера Татьяна Ивановна, как только спать ложится, лампадку зажигает… Вот в левом окне в мезонине завсегда огонек теплится, а теперича его нет…
— Зажечь забыла, вот те и все…
— Как это так, — «забыла»? Десять лет не забывала, а тут вдруг сразу и забыла… Нет, гляди, брат, тут что-нибудь неладно… Надоть в квартал дать знать…
Николай не сразу ответил: соображения товарища, очевидно, озадачили и его.
— Пойдем к воротам, позвоним, предложил он, авось дворник проснется…
— Нет его, дворника-то, — поправляя свой неуклюжий кивер, отозвался Мартын, — дня четыре его уж нет: на побывку в деревню отправился…
— Все ж попытаемся, колокольчик в дом проведён, может, Авдотья Ивановна проснется… Ругнет только она нас с тобой, — усмехнулся Николай, — коли ежели у них все благополучно!
— А она дело свое не забывай, не беспокой занапрасно начальство, — недовольно отозвался Мартын, — как это так? Десять лет лампадку теплила, а теперича ее вдруг нет, как нет!
Будочники подошли к воротам, и Николай нащупав впотьмах конец веревки, сильно позвонил…
Прошло несколько минут, но никто не подходил к воротам. По-прежнему царила кругом мертвая тишина, нарушаемая только однообразным шумом дождя.
Николай нетерпеливо постучал кулаком в ворота. Послышался хриплый лай собаки, слышно было, как лязгнула её цепь, на которой она была прикована к конуре, затем опять все смолкло…
— Нечего делать, придется в квартал идти, — решил Николай, с недовольным видом отходя от ворот.
— Видимое дело, что больше делать нечего, — согласился Мартын и поправив амуницию, спешной походкой направился в квартал.
Через полчаса он вернулся в сопровождении бравого «квартал-унтер-офицера», или так называемого «старшого», Сидора Андреева Курочкина.
Более получаса все трое по очереди дергали за веревку звонка, но все их попытки вызвать кого-либо оставались тщетными, несмотря даже на то, что собаки, разбуженные шумом у ворот, заливались неистовым лаем.
— Перемахнуть нешто через ворота? — нерешительно наконец предложил Мартын.
— Старый ты служака, а дурень, — обрезал его Курочкин, — нешто можно без начальства на этакое дело решиться? Стойте здесь, да глядите в оба, а я, делать нечего, потревожу его благородие.
Курочкин замаршировал обратно в квартал за «высшим начальством», а будочники отошли к будке, уселись на ступеньках и занялись от нечего делать разговором, передавая друг другу догадки по поводу интересовавшего их в данную минуту обстоятельства.
— Когда я нынче утром сменился, а ты на часы стал, видел ты Авдотью Ивановну, ай нет? — допытывался Мартын.
— Не приметил, кажись, никто цельный день из дому не выходил, — ответил Николай, — третьего дня точно подходила она к будке, этак около вечерень, дала мне полтину денег и за вином меня посылала…
— Кого же это она угощать собиралась?
— Сказывала так, что гадальщик какой-то обещался прийти, для него, вишь, вино понадобилось…
— О чем же это она на старости лет гадать собиралась?
— Кто ее знает? Может о том, оставит ли ей Татьяна Ивановна капитал, али на церковь пожертвует.
— А ведь много у старухи денег, — раздумчиво проговорил Мартын, опять принимаясь за трубку, — сказывал мне дворник ихний, что весь капитал Татьяна Ивановна при себе носит, даже спит с ним, а капитал большой, может, побольше ста тыщ будет…
— Вот оно, дело-то какое, — соображал Николай, — при таком капитале ничего мудреного нет, ежели кто на него и позарился…
Дворника в деревню отпустили, а сами, одни оставшись, гадальщиков к себе пущают… Разгадает такой гадальщик, сколько у старух денег, да и прихлопнет обеих…
Разговор этот был прерван приходом квартал-унтер-офицера Курочкина, объявившего наконец резолюцию высшего начальства.
— Ну, ребята, — говорил он, — доносил его благородие частному приставу, а от того такое решение вышло, чтобы вы оба неотлучно на улице до утра находились. В оба глаза глядите за калиткой, как кто выйдет со двора, али к воротам с улицы подойдет, сейчас его за шиворот и в квартал. Ежели шум в доме услышите, или огонь в окнах увидите, мне знать дайте. Завтра утром, ежели никто из дому не покажется, начальство распорядится осмотр произвести, по всей форме… Утро вечера мудренее значит, а теперь, ночью, беспокоить домохозяйку не приказано.
Объявив это распоряжение, Курочкин отправился в квартал, а будочники заняли пост у ворот дома Татьяны Ивановны, с нетерпением ожидая утра, долженствовавшего выяснить все недоразумения этой ночи.
***
Ранним утром все население переулка было уже на ногах. Досужие кумушки, узнавшие от будочников, что «у Татьяны Ивановны неблагополучно», быстрее всяких газет распространили это известие. Вскоре появился и квартальный надзиратель Лозовский, сделавший немедленно распоряжение о приглашении соседей и так называемых: «добросовестных свидетелей», которые должны были сопровождать начальство при осмотре дома.
Когда все приготовления к осмотру были окончены, квартальный обратился к одному из соседей с вопросом, не имеется ли, кроме ворот, другого входа во двор Татьяны Ивановны, на что был получен ответ, что, кроме ворот с переулка и калитки в них, иного хода нет.
— Каким же путем могли проникнуть злоумышленники? — недоумевал квартальный, ведь будка в десяти шагах, а в ней всегда часовой… Вы, может быть, спать завалились, обратился он к Мартыну и Николаю вместо того, чтобы на часах стоять?
— Никак нет, ваше благородие, — в один голос ответили те, — как есть безотлучно на улице были.
— Ваше благородие, дозвольте мне слово молвить, — вмешался в разговор седенький старичок, сторож при церкви Зачатия, отставной солдат Никонов.
— Что такое? В чем дело, — повернулся к нему квартальный.
— Можно во двор по стене пробраться…
— По какой стене?
— А вот изволите видеть: задний двор Татьяны Ивановны к Китайской стене выходит, а новую стену, что от Варварских ворот вели, до старой аршин на пять не достроили. Пролом этот, ваше благородие, до сих пор мусором да щебнем засыпан…
— Да ты не врешь ли, старик? — недоверчиво оглядывая сторожа, проговорил квартальный.
— Сущую правду докладываю вам, ваше благородие, — стоял на своем сторож. — Ежели угодно, самих провожу… Пожалуйте на церковный двор, оттуда, значит, на стену поднимемся и как раз через пролом во двор к Татьяне Ивановне попадем.
— Если старик говорит правду, — обратился квартальный к «добросовестным свидетелям», — то, по-моему, самое лучшее последовать его совету… Кстати осмотрим и пролом.
Некоторые из соседей подтвердили заявление церковного сторожа о существующем в стене проломе, и господин Лозовский, предложив приглашенным им лицам следовать за ним, отправился во двор церкви Зачатия.
Между тем толпа в переулке все более и более увеличивалась. Весть о каком-то загадочном происшествии в доме Соколовой успела уже облететь все Зарядье и перетолковывалась на всевозможные лады. В доброе старое время, сравнительно редко случались преступления, выходящие из ряда обыкновенных, а потому и слух о них принимался с большей тревогой и интересовались ими более, нежели теперь, когда самые возмутительные преступления стали, к несчастью, чуть не заурядным явлением. Обыватели Зарядья со всех сторон спешили к церкви Зачатия, густой толпой окружив ворота дома Соколовой.
Общее внимание любопытных, ожидавших возвращения «господина квартального поручика», привлекла какая-то пожилая женщина, горько плакавшая.
— О чем она плачет, кто это такая? — спрашивали в толпе.
— Родственница Татьяны Ивановны, — объяснял один из соседних дворников, — двоюродной сестрой ей приходится.
— Ты о чем же, голубушка, раньше времени плачешь, — обратился к той же женщине старик купец, — может, ничего и не случилось еще…
— Как не случиться, родимый, — отирая слезы, ответила та, — уж коли более суток из дому не выходили, значит, дело то не хвали… Бедная я, горемычная, — заголосила она вновь, — и на кого ты меня, Татьяна Ивановна, покинула!
— Что ж она помогала тебе, что ли? — продолжал допрашивать купец.
— Вся надежда на нее была, родимый, деньжищ то у нее целая охапка была, может после смерти и нам бы что осталось, все же родственники ведь мы…
— А много, говоришь, денег то было? — спрашивали в толпе.
— Много, батюшки мои, много! Раз при мне в новую сумочку укладывала, — сумочка у ней такая есть, всегда за пазухой ее носит, — так сама я видела.
— Велика сумочка-то? — полюбопытствовал кто-то.
— Сумочка-то не велика, а капитал огромадный, все ломбардные билеты, десятки тыщ каждый билет стоит.
— Ежели именные, так не пропадут, — заметил купец.
— То-то и дело, что «на неизвестного», — сама она мне это говорила…
Женщина закрыла лицо руками и горько зарыдала.
— Да не убивайся так, глупая, авось Бог милостив, ничего не случилось… Ведь только всего и известию, что в свое время Татьяна Ивановна лампадку не зажгла, из-за этого и весь сыр-бор загорелся, — решал соседний дворник.
— А отчего же они чуть не два дня на улицу не выходят, ты вот что скажи? — предложил вопрос кто-то из толпы.
— Мало ли отчего… Угорели, может быть…
— Сам-то ты не угорел ли, любезный?.. Ты сообрази: теперь не зима, печи не топят… Опять же, если и угорели, да два дня не очухались, так уж тут дело плохо, тут уж всему делу шабаш!
— Я насчет денег говорю, — оправдывался дворник, — может, с Татьяной Ивановной, что и попритчилось, а только деньги должны быть целы, насчет грабежа у нас и слыхом не слыхать, место у нас тихое, баловства, благодаря Бога, и в помине нет…
— Толкуй там!.. Проспали вы, а теперь отвечать придется!
В то время, как шли эти разговоры в толпе любопытных, квартальный надзиратель с сопровождавшими его лицами, предводимый церковным сторожем, успел пробраться по стене к пролому, через который и спустился на задний двор дома.
— Прежде чем входить в дом, следует осмотреть ворота, так как здесь никаких следов, которые бы указывали на присутствие злоумышленников, не имеется, заявил господин Лозовский и направился к воротам. Навстречу к нему кинулась собака, другая же, прикованная к конуре, рвалась с цепи и заливалась лаем.
— С такими псами можно, кажется, и без сторожа обойтись, заметив квартальный, отгоняя кинувшуюся на него собаку, диковинное дело, как могли забраться сюда злодеи, если таковые только на самом деле были…
«Добросовестные», под предводительством квартального надзирателя, произвели подробнейший осмотр ворот, причем оказалось, что они заперты изнутри деревянным засовом, а калитка — железным. Замок от неё с двумя ключами висел в пробое. Осмотр двора также не привел ни к каким результатам, никаких подозрительных следов найдено не было, но дверь, ведущая со двора в кухню, оказалась отворенной.
— Ну, господа, теперь попрошу следовать за мной в дом, — каким-то торжественно-официальным тоном заявил квартальный надзиратель и первый вошел в кухню. Следом за ним, с тревожными лицами и крестясь, двинулись господа «добросовестные свидетели»…
