Тени сгущаются — шестая глава из детективного романа Р. Остина Фримена Тайна Анджелины Фруд.
Грядущая буря, чьи грозовые тучи незаметно собирались у меня над головой с того самого дня, как я приехал в Рочестер, все приближалась. Возможно, краем глаза я улавливал, что сумерки вокруг меня начинают сгущаться, и оттого какое-то неясное чувство нестабильности и незащищенности начало понемногу проникать в мое сознание. Возможно, так оно и было. Но, тем не менее, оглядываясь сегодня назад, я ясно вижу, что когда на меня обрушилась катастрофа, она застала меня совершенно ничего не подозревающим и неподготовленным.
С момента моей встречи с доктором Торндайком в соборе прошло две недели, и я с понятным нетерпением ожидал следующего его приезда. За эти две недели мало что произошло, хотя мелкие ежедневные события словно бы громоздились друг на друга горой, грозившей обрушиться и похоронить меня, ‒ чего я, повторяю, вовсе не замечал. Обещание, данное миссис Фруд, я исполнял тщательно: каждым вечером я обнаруживал себя сидящим в ее гостиной перед маленьким столиком с лампой под красным абажуром, и старательно делал вид, что оказался у нее в гостях по чисто врачебной надобности.
Бесспорно, с моей стороны это было очень нескромно. Симпатия, которую я с первого же мгновения испытывал к этой женщине, должна была предупредить меня, что здесь было замешано то необъяснимое чувство единения душ, которое могло привести к последствиям как благословенным, так и бедственным. Первый же взгляд на нее должен был дать мне понять, что проводить много времени в ее обществе для меня неправильно и небезопасно, но вместо этого он стал магнитом, который неудержимо притягивал меня к ней.
Мне было ясно одно: если я поведу себя неблагоразумно, последствия будут плачевны для нас обоих. Но и она была вовсе не из тех женщин, с которыми можно позволить себе мужские вольности, поэтому и я был с нею безупречно сдержан. Что касается моих чувств к ней, то тут я не обманывался, но точно так же и не питал иллюзий относительно ее чувств ко мне. Во время моих ежевечерних визитов она приветствовала меня с той искренней простотой и симпатией, которая греет сердце друга, но невыносима для влюбленного. Мне было ясно, что ей в голову никогда не приходила мысль о возможности чего-либо, кроме простой и честной дружбы. И эти невинность и чистота наших отношений были для меня как успокоением и отрадой, так и давящими на меня оковами.
Наша дружба, возникшая (если отбросить историю в Риджентс-парке) в момент первой нашей встречи в Рочестере, быстро крепла. Между нами установилась та легкость отношений и то отсутствие сдержанности, которое отличает общение людей, любящих и понимающих друг друга. Я не опасался невольно обидеть ее или самому быть обиженным. В наших долгих разговорах нам не нужно было осторожно выбирать слова или делать скидку на возможные предрассудки собеседника. Мы всегда могли прямо сказать то, что имели в виду, и не беспокоиться, что наши слова будут неправильно поняты или встречены с возмущением. Короче говоря, если бы я мог удержать свои чувства на том же уровне, какими были и ее чувства ко мне, то нашу дружбу можно было называть идеальной.
Во время этих долгих и приятных для меня посещений я пристально наблюдал за своей пациенткой, и все больше и больше находил ее привлекательной, и не только внешне. Она была разумной женщиной, хорошо образованной и с живым умом. Она была доброй, любезной и уравновешенной и ни в коем случае не слабой или болезненной. Вероятно, при более счастливых обстоятельствах она могла бы проявлять больше жизнерадостности и веселья, потому что, хотя она обычно и была довольно серьезной или даже мрачной, время от времени у нее случались вспышки остроумия, свидетельствующие о ее живом характере.
Что же до ее внешнего вида ‒ тут я повторю более подробно то, что уже говорил: она была довольно высокой женщиной, статной и довольно красивой (хотя в женской красоте я, пожалуй, не особо разбираюсь). В чертах ее лица была заметна неброская правильность, но выражение его было несколько суровым; губы были твердыми и слегка поджатыми, брови черными, прямыми и выраженными настолько хорошо, что почти сходились на переносице. Густые черные волосы, разделенные на лбу низким пробором и свободно спадавшие, закрывали виски и уши; она часто закручивала их в большой узел на затылке ‒ в этаком формальном стиле замужней женщины, что еще больше подчеркивало серьезность ее лица.
Такой была Анджелина Фруд, когда я смотрел на нее в те незабываемые вечера, такой она предстает в моих воспоминаниях, когда я пишу эти строки, и такой она останется в моих мыслях, покуда я жив.
Но один поразительный инцидент за эти две недели все-таки произошел. Спустя примерно неделю после моей первой встречи с доктором Торндайком я переходил мост, возвращаясь после прогулки до Гэдс-хилл по Лондонской дороге, и остановился посмотреть на проплывающую под мостом баржу ‒ она только-только прошла под аркой моста и теперь снова поднимала свою мачту. Я наклонился над парапетом, и тут какой-то мужчина прошел у меня за спиной; я лениво повернул голову, чтобы посмотреть на него ‒ и тут же вздрогнул, словно ужаленный! Хотя он и был уже обращен ко мне спиной, я безошибочно узнал его. Та же изможденная фигура в потрепанной одежде, та же широкополая шляпа с копной волос мышиного цвета под ней, та же суковатая палка, которую он держал в руке словно дубинку. Хотя я ни секунды не сомневался в том, кто был этот мужчина, я все же осторожно прошел за ним до западного конца моста; там он остановился и оглянулся. Теперь любые сомнения исчезли: это был Николас Фруд собственной персоной.
Не знаю, заметил ли он меня, поскольку никаких признаков узнавания не отразилось на его лице; когда он отвернулся и двинулся дальше, я медленно пошел за ним, решив удостовериться в конечном пункте его следования. Как я и ожидал, войдя в Струд, он свернул по направлению к железнодорожной станции. Продолжая следовать за ним, я заметил, что шел он довольно решительно и казался полностью излечившимся от своей слабости, если только слабость эта не была фальшивой с самого начала. Увидев, что он вошел в двери станции, я перестал его преследовать, решив, что он снова возвращается в Лондон.
Но что он делал в Рочестере? Как долго он пробыл здесь и добился ли успехов в своих поисках? Эти вопросы я задавал себе, возвращаясь по мосту в город. Вероятно, он приезжал лишь на день, и, поскольку он возвращался в Лондон, разумно было предположить, что в поисках ему не повезло. Когда я вошел в город и бросил взгляд на большие часы, висевшие на стальной балке, укрепленной на здании зерновой биржи и похожие на медную грелку для кровати, я отметил, что было уже почти восемь часов вечера. Для моего визита к миссис Фруд было уже поздновато, но и обстоятельства были исключительными, поэтому я посчитал, что было бы неплохо выяснить, не произошло ли с миссис Фруд чего-либо неприятного. Все еще не зная, как поступить, я почти уже прошел мимо ее дома, как вдруг заметил выходящую из дверей миссис Гиллоу. Я тут же пересек улицу и обратился к ней.
‒ Видели ли вы миссис Фруд сегодня вечером, миссис Гиллоу? ‒ спросил я после положенных приветствий.
‒ Да, сэр, ‒ ответила она. ‒ Я видела ее всего пару минут назад, она работала над одним из рисунков, которые заказал ей мистер Джепп. Сегодня она выглядела получше и даже улыбалась. Я думаю, ваши визиты влияют на нее благотворно, сэр. Для молодой женщины она ведет очень одинокую жизнь ‒ долгими вечерами ей, бедняжке, ведь даже не с кем поговорить! Я всегда радуюсь, услышав ваш стук в двери, и она, думаю, радуется ему тоже.
‒ Приятно слышать такое, миссис Гиллоу. Однако, уже поздно, да и миссис Фруд, как я понял, сейчас занята, так что сегодня я, пожалуй, уже не буду стучать в ваши двери.
Я попрощался и продолжил свой путь в более приподнятом настроении. Пока что все выглядело неплохо. Тем не менее, появление в городе Николаса Фруда встревожило меня. Было ясно, что он не отказался от мысли отыскать свою жену, и, поскольку Рочестер от Лондона отделяют всего тридцать миль, ему будет несложно периодически наведываться в наш городок для продолжения своих поисков. Это делало положение миссис Фруд крайне небезопасным, и я не видел, как она может улучшить его, кроме как уехав из города, по крайней мере, на какое-то время. Это решение должно было бы мне понравиться, но не нравилось абсолютно.
Возможно, именно эти соображения побудили меня умолчать об инциденте. Правильным поступком было бы, конечно, все рассказать ей и этим предостеречь. Но я убедил себя, что правда только заставит ее напрасно беспокоиться ‒ ведь она никак не сможет помешать мужу приезжать сюда, и у нее не получится совсем уж не выходить из дома. К тому же существовала некоторая вероятность, что ее муж больше никогда не вернется в Рочестер.
Действительно, больше я его не встречал. Всю следующую неделю я часами бродил по городу, заходил в магазины и распивочные, вглядывался в лица прохожих и даже появлялся на станции ко времени прибытия поездов из Лондона, но головы в форме груши и шевелюры цвета мышиной шерсти я ни разу не замечал.
И все это время тучи сгущались и гроза приближалась.
Дней через пять после моей случайной встречи с Фрудом произошло событие, которому я не придал тогда никакого значения, но которое, как выяснилось позднее, было первой сценой следующего акта пьесы. Оно произошло в субботу. Я могу это определить так точно потому, что доктор Торндайк должен был приехать в понедельник, и мне пришло в голову, что я мог бы угостить его бутылочкой местного вина. Поэтому я зашел к мистеру Джеппу, знавшему в городе всех, чтобы посоветоваться с ним по поводу выбора виноторговца.
Когда я вошел в контору Джеппа и Банди, было около полудня. Еще с порога я заметил у них посетителя, в котором узнал начальника строительной бригады, работавшей на городской стене. Он стоял понуро, опираясь кулаком о столешницу, Банди по-совиному разглядывал его сквозь свои огромные очки, а мистер Джепп сидел выпрямившись, брови его были нахмурены, а глаза строго смотрели на бригадира.
‒ То есть, ‒ вел допрос Банди, ‒ ты снова оставил ключ в воротах?
‒ Это Эванс его оставил, ‒ хмуро ответил бригадир. ‒ Перед началом смены меня вдруг вызвали в ратушу, так что я дал Эвансу ключ от ворот с наказом пойти и впустить на стройку рабочих. Когда я вернулся, ворота стояли открытыми и парни уже работали, и я не вспомнил о ключе, пока не пришло время запирать ворота на ночь. Я спросил Эванса, где ключ, и он ответил, что оставил его в воротах. Но когда я пошел искать, ключа в замке не было. Кто-то, должно быть, вынул его и унес.
‒ Маловероятно, чтобы кому-то понадобился этот ключ, ‒ сказал Банди. ‒ И я уверен, что ключ отыщется. К нему была привязана бирка с нашим адресом. Должен ли я дать ему дубликат, мистер Джепп? Ворота ведь требуется запереть.
‒ Полагаю, что нам придется так поступить, ‒ ответил Джепп, ‒ но ключ вы должны немедленно принести сюда снова. Вы поняли меня, Смит? Принести немедленно и вернуть мистеру Банди или мне. И вот еще что, Смит. Я предложу вознаграждение в десять шиллингов за находку ключа, и если его отыщут, и мне придется заплатить, то я удержу с вас эти деньги. Понятно вам это?
Смит с досадой сказал, что все понял, взял у Банди дубликат ключа и отправился наводить порядок на вверенной ему территории.
После его ухода я получил возможность поздороваться и изложить свое дело. Банди тут же заинтересовался.
‒ Решили прикупить винишка, а, доктор? ‒ сказал он, снимая очки и вставляя в глаз монокль. ‒ Думаю, Таккер вам поможет, не правда ли, Джепп? Он тут лучший торговец вином, старина Таккер. Забавный и приятный малый ‒ толстенький, старый, с корочкой снаружи, но мягкий внутри. Я готов пойти и познакомить вас. Ведь вы захотите сначала устроить дегустацию, не правда ли, доктор?
‒ Но я же не собираюсь покупать вино оптом! ‒ ответил я с улыбкой, желая немного охладить его энтузиазм. ‒ Мне всего-то и нужно, что дюжину кларета да пару бутылок португальского!
‒ Тем не менее, мы обязаны сначала всё попробовать! ‒ воскликнул Банди. ‒ Иначе вы можете купить кота в мешке. Попробовать обязательно придется, и я помогу вам в этом. Две головы лучше ни одной. Пойдемте! Ты ведь тоже рекомендуешь нам Таккера, да, Джепп?
‒ Я бы порекомендовал вам его, ‒ ответил Джепп с улыбкой. ‒ Но ты не дал мне и слова сказать. Но Таккер подойдёт; только он не позволит вам пробовать что-либо без денег.
‒ Не позволит?! ‒ вопросил Банди. ‒ Это мы еще посмотрим! Пойдемте, доктор.
И он буквально вытащил меня за рукав из конторы; мы спустились по ступенькам и двинулись в сторону моста, но не успели преодолеть и сотни ярдов, как Банди вдруг юркнул в узкий переулок и оттуда поманил меня с загадочным видом. Я вошел вслед за ним.
‒ В чем дело? ‒ спросил я, подходя. ‒ Зачем мы сюда пришли?
‒ Я хочу, чтобы вы взглянули на эту стену, доктор, – торжественно объявил Банди.
Я внимательно осмотрел стену какого-то дома, но не обнаружил на ней ничего примечательного.
‒ Что ж, ‒ сказал я после паузы, ‒ стена как стена, ничего необычного.
‒ И я того же мнения, ‒ ответил он, выглядывая из переулка.
‒ Тогда какого черта… ‒ начал я, но Банди не дал мне договорить.
‒ Всё в порядке, она уже ушла, ‒ сказал он. ‒ Та девица в розовой шляпке. Я спрятался, чтобы с ней не столкнуться. Дело в том, ‒ принялся объяснять он, покинув переулок и озираясь с видом индейца, вышедшего на тропу войны, ‒ что я боюсь этих женщин как чумы. Они всегда пытаются завести со мной разговор о каких-нибудь глупостях вроде чая, благотворительных базаров или садовых праздников, а эта дама в розовой шляпке среди них самая злостная.
Осторожно оглядываясь, Банди быстро привел меня к магазину виноторговца и заскочил внутрь с деловитостью арлекина, выбегающего на манеж цирка. Познакомив меня с мистером Таккером, он тут же приступил к изложению моих потребностей. Мистер Таккер оказался ровно таким, как его описывал Банди: сухим снаружи, как его амонтильядо, и мягким, словно херес, внутри, так что юноше не составило никакого труда уговорить его на дегустацию. Не успел я и слова сказать, как уже стоял в темной и низкой подсобке магазина, наблюдая, как мистер Таккер наполняет стаканы вином из покрытой плесенью бочки.
‒ Хм-м… ‒ сказал Банди с видом знатока, сделав пару глотков. ‒ Да… Может быть… Или, скорее, нет. На мой вкус, оно слегка выдохлось.
‒ Выдохлось?! ‒ воскликнул Таккер, изумленно уставившись на Банди. ‒ Как оно могло выдохнуться, если его только что налили из бочки?!
‒ Я имел в виду, задохнулось, ‒ поправился Банди.
‒ Я никогда не слышал, чтобы вино могло задохнуться, ‒ покачал головой Таккер. ‒ В виноделии нет такого понятия.
‒ Разве нету? Ну… тогда не знаю. Может, мне и показалось. А что думаете вы, доктор?
‒ По-моему, это неплохой кларет, ‒ ответил я, мысленно посылая моего переменчивого друга к черту, поскольку понял, что успокоить оскорбленные чувства виноторговца мне удастся, лишь купив вдвое больше, чем планировалось.
Я заплатил, и только мы вернулись в торговое помещение магазина, как в его двери вошли две дамы ‒ того возраста, который вежливые люди назвали бы почтенным, а все прочие ‒ «мафусаиловым». Банди со сдавленным стоном попытался спрятаться за моей спиной, но опоздал: одна из дам заметила его.
‒ Так это вы, мистер Банди?! ‒ воскликнула она. ‒ Да, это точно вы! Но где же вы прятались все эти дни?! С той поры, как вы последний раз были у нас в гостях, прошло уже немало времени! Не так ли, Марта? Когда же точно это было?.. ‒ она задумчиво уставилась на свою компаньонку, а Банди с кривой улыбкой попытался протиснуться мимо нее к открытой двери.
‒ Вспомнила! ‒ торжествующе сообщила дама. ‒ Это было на празднике в пользу слабоумных детей, когда мы все вместе пили чай. Тогда еще мистер Блот показал детям фокус с золотой рыбкой ‒ ну, по крайней мере, попытался его показать, но стеклянная банка с рыбкой застряла у него в кармане под фалдами фрака, а потом и вовсе упала и разбилась…
‒ По-моему, ты ошибаешься, Марион, ‒ прервала ее другая дама. ‒ Это было вовсе не во время чая со слабоумными. Это было после того, как мы помогли Джубери-Браунам устроить тот благотворительный пожар…
‒ Благотворительный базар, ты хочешь сказать, дорогая? ‒ поправила ее спутница.
‒ Я так и сказала: браговарительный базар, ‒ отвечала дама по имени Марта. ‒ Позволь тебе напомнить, что слабоумный чай был через несколько дней после того, как…
‒ Не после, ‒ несколько снисходительно поправила Марту первая дама. ‒ Это было раньше на целую неделю. Если ты немножечко напряжешь свою память, Марта, дорогая…
‒ Доктор не велел мне напрягаться, ‒ надменно ответила дама по имени Марта. ‒ Но я и без доктора помню, что слабоумно мы пили чай во вторник… Или это был четверг?.. Нет, это был точно вторник! Или, по крайней мере, это должен был быть вторник… но после пожара в четверг.
Первая дама принялась ей возражать, и я медленно продвинулся мимо нее к выходу и выжидательно посмотрел на Банди. Правильно поняв мой намек, дама по имени Марион тут же сказала своей спутнице:
‒ Боюсь, Марта, милочка, ты уже непозволительно долго задерживаешь мистера Банди и его друга. Всего вам доброго, мистер Банди. Приходите к нам в следующую пятницу вечером. Мы устраиваем небольшое развлечение для корабельных юнг. Мы ожидаем, что они принесут с собой боцманские свистки, и мы сможем устроить небольшой неформальный концерт. Приходите, если сможете. Мы будем очень рады. Прощайте, мистер Банди.
Банди с большим желанием распрощался с дамами, пожав их дряблые ладошки, затем выскочил из дверей и, подхватив меня под руку, буквально потащил за собой.
‒ Мне повезло, доктор, что я был с вами. Поймай они меня одного, я бы от них и через полчаса не отделался, и они тогда точно уговорили бы меня на свистопляску с юнгами. Смотрите-ка, это же старина Джепп! Что он там делает?! А, вижу, он вывешивает объявление об этом ключе. Вообще-то, я хотел его сам написать, а то Джепп царапает пером, как омар клешней. Интересно, можно ли вообще разобрать, что он там понаписал?
Подойдя ближе к окну конторы, я посмотрел на листок, который мистер Джепп только что прилепил к стеклу изнутри, но смог разобрать только небрежно накарябанный (явно в большом раздражении) заголовок «Десять шиллингов вознаграждения». Попрощавшись с Банди и оставив его критически разглядывать объявление, я продолжил свой путь, а когда через десяток шагов оглянулся, то заметил женщину в розовой шляпке, с довольной улыбкой незаметно приближающуюся к нему со спины.
Во время моей последующей короткой прогулки мысли мои лениво блуждали от темы к теме: от ожидаемого визита двух моих знакомых в будущий понедельник до поведения местного женского населения. Но всякий раз они, сделав круг, возвращались к моей пациентке, миссис Фруд. Последний раз я видел ее накануне вечером и остался весьма недоволен ее внешним видом. Она была бледна более обычного, глаза ее смотрели устало, а настроение было донельзя унылым. Казалось, что постоянные неуверенность и беспокойство, а также нескончаемые преследования со стороны ее никчемного мужа сделали ее жизнь окончательно невыносимой. Пусть и неохотно, я начинал осознавать, что моим долгом как ее врача, да и просто как ее друга было бы посоветовать ей переехать в какое-нибудь место, где она будет свободна от постоянного страха быть обнаруженной.
Вопрос был лишь в том, как мне заговорить с ней на такую деликатную тему?
Тут же возникал и второй вопрос: когда именно мне посоветовать ей такое? Сердце мое желало отправиться к миссис Фруд немедленно, но разум и осмотрительность подсказывали, что я должен держать между посещениями диктуемую приличиями паузу. Весь день я пребывал в состоянии нерешительности и, так ничего и не надумав, решил отложить визит и разговор до следующего вечера.
Приняв это решение, я тут же начал сожалеть о нем, охваченный беспричинной тревогой. Я беспокойно бродил из комнаты в комнату, то беря со стола книгу, то, не прочитав и строчки, снова откладывая ее, и проявляя другие типичные симптомы нервного напряжения и нарастающего нетерпения, пока, наконец, миссис Данк с решительным видом не принялась накрывать мне ужин, причем делала она это с таким звоном тарелок и приборов, что ее намек на мое непоседливое поведение невозможно было проигнорировать.
Только я откупорил бутылку кларета, купленную у мистера Таккера, как раздался звонок в мою входную дверь ‒ случай еще небывалый в моей рочестерской практике. Заткнув бутылку пробкой, я прислушался. Похоже, это был действительно пациент, потому что я слышал, как миссис Данк провела кого-то в мой кабинет. Через минуту она приоткрыла дверь столовой и объявила:
‒ К вам миссис Фруд, сэр.
С легким чувством беспокойства я поспешил в свой кабинет, темный и плохо освещенный в этот неурочный час. Миссис Фруд сидела на стуле для пациентов, но когда я вошел, она встала и протянула мне для приветствия руку. Пожимая ее, я не только снова отметил, какой худой и высокой в своем пальто выглядела моя пациентка, но также и насколько более бледной и изможденной стала она со времени нашей последней встречи.
‒ Надеюсь, вам не стало хуже? ‒ спросил я.
‒ Нет, ‒ ответила она. ‒ Я чувствую себя не хуже, чем обычно, но мне действительно нужна ваша врачебная помощь.
Я вопросительно поднял брови, и она продолжала:
‒ Вы уже знаете, что я плохо сплю. Прошлую ночь я провела почти без сна, да и ночь накануне тоже, а теперь чувствую, что и сегодня у меня не получится нормально уснуть. Будет не слишком аморально, если я попрошу у вас чего-нибудь успокоительного, что позволит мне отдохнуть хотя бы несколько часов?
‒ Разумеется, не будет, ‒ ответил я, хотя и без особого энтузиазма по поводу этой идеи, поскольку отношусь отрицательно к употреблению снотворного. Но никто ведь не может жить без сна. ‒ Я дам вам одну или две таблетки для приема перед сном, ‒ продолжил я. ‒ Они обеспечат вам крепкий сон, и утром, я надеюсь, вы почувствуете себя много лучше.
‒ Могу лишь надеяться на это, ‒ сказала она, устало вздохнув.
Я посмотрел на нее более внимательно. Как я уже сказал, выглядела она бледной и изможденной, но было еще кое-что ‒ какая-то дичинка в ее глазах, словно бы тщательно подавляемый страх.
‒ Сегодня вечером вы сама не своя, ‒ заметил я. ‒ Отчего это?
‒ Я не знаю. Полагаю, мои старые страхи. Но я действительно чувствую себя несчастной более обычного. У меня такое ощущение, что больше я не вынесу подобной жизни. Мое будущее темно и мрачно. Я боюсь его. У меня предчувствие ‒ знаю, вы назовете его смешным и глупым, ‒ но у меня предчувствие чего-то дурного, что скоро произойдет. Конечно, все это ерунда. Но предчувствие приближения зла меня не покидает.
‒ Есть ли у вас какие-нибудь основания для таких опасений? ‒ спросил я с тревогой, поскольку тут же вспомнил зловещую фигуру на мосту. ‒ Произошло ли что-нибудь, что могло вызвать эти дурные предчувствия?
‒ О, ничего особенного, ‒ уклончиво ответила она, не глядя на меня.
Это было необычно для нее. Неужели она тоже видела своего мужа в тот день, когда и я встретил его? Или он снова приехал в город ‒ может быть, даже сегодня? Или было что-то еще, более значимое и оттого более угрожающее? Я уверился, что ее депрессия и дурные предчувствия были вызваны чем-то определенным, но она явно не хотела поделиться этим со мной.
Размышляя, я поймал себя на мысли, что смотрю на нее с особым напряженным вниманием, со странной жадностью отмечая мельчайшие детали ее внешности и одежды. Мой взгляд скользнул по сумочке с ее инициалами, лежащей у нее на коленях, по ее изящным туфлям на высоком каблуке, имевшим маленькие овальные пряжки из темной бронзы. Я задержал взгляд на ее воротничке и на красивой брошке с большим опалом посередине и жемчужинками по кругу и даже отметил при этом, что одной из них не хватает, а свободное место соответствует цифре три на циферблате часов. От этих деталей мой взгляд снова и снова возвращался к ее лицу, к ее задумчиво глядящим в пол глазам и крепко сжатым губам.
Следовало бы начать разговор про отъезд из города, но я не чувствовал в себе сил для него. Я пообещал себе завтра непременно поднять эту тему, а пока что отправился в лабораторию и положил пару таблеток сульфонала в одну из коробочек доктора Партриджа, написал на ярлычке инструкции, а затем завернул в бумагу и запечатал.
‒ Вот, ‒ сказал я, передавая ей лекарство, ‒ примите это и ложитесь сегодня пораньше. Завтра я желаю увидеть вас в более веселом настроении.
Она взяла пакетик и положила его в сумочку.
‒ Это очень мило с вашей стороны. Я знаю, что такие препараты вам не нравятся, и это делает ваш поступок еще более добрым. Я поступлю именно так, как вы мне советуете. У меня есть еще одно дело в Чатэме, но когда я вернусь, я сразу же приму таблетки и отправлюсь спать.
Я проводил ее до двери. На пороге она остановилась, протянув руку мне на прощание.
‒ Спокойной ночи, и спасибо вам большое. Уверена, что уже завтра мне станет лучше.
Она слегка пожала мне руку и стала спускаться по ступенькам. Дымка, которая весь день висела над городом, к вечеру превратилась в туман, и я, стоя на крыльце, смотрел, как ее прямая высокая фигура удаляется, растворяясь в тумане и становясь все более призрачной.
Я вернулся к столу и закончил свой ужин с чувством какого-то небывалого одиночества. Снова и снова вспоминал я наш с ней разговор, и снова и снова задавался одним и тем же вопросом: были ли ее дурные предчувствия всего лишь симптомом бессонницы или же за ними стояло что-то реальное, угрожающее ей и зловещее?
