Преступная мать. Пролог

Пролог к увлекательному криминальному роману русского писателя Ивана Пономарева Преступная мать, читать.

***

Зал воронежского окружного суда в буквальном смысле был переполнен. Вся губернская интеллигенция находилась на лицо.

Представительницам прекрасного пола предстояло удовольствие не только послушать пикантный процесс, но и представлялся случай блеснуть туалетом перед модным петербургским адвокатом.

По обыкновению, в залах судебных заседаний, полная тишина водворяется после возгласа судебного пристава «суд идет».

На этот раз эта тишина водворилась с того самого момента, когда вошло в зал, восходящее светило столичной адвокатуры.

Самодовольная улыбка показалась на губах красивых и некрасивых провинциалок. Молва не обманула их — защитник был очень хорош. Роста выше среднего, брюнет, хорошо сложенный, с голубыми глазами, в которых светился ум и энергия, небольшими усиками и ослепительно белыми зубами.

Ленивым взором обвел защитник воронежских дам и хотя в их числе находилось достаточное количество хорошеньких личин, он ни на ком из них не остановил своего взора. Это небрежное отношение адвоката еще более воспламенило дамские сердца.

Восторженный шёпот дам был прерван приходом судебного пристава, известившего о выходе суда.

Председатель, в сопровождении двух членов и одного почетного судьи, заняли места. Прокурор суда, плотный мужчина с большой белокурой бородой, грузно опустился в кресло. Председатель, обратившись к приставу, сказал:

— Введите подсудимых.

Под конвоем четырех солдат, вооруженных ружьями, с примкнутыми штыками, вошли двое обвиняемых — женщина и мужчина. Первой из них было на вид лет сорок. Это была очень полная блондинка, с заплывшими небольшими карими глазами, с большими толстыми, чувственными губами и довольно объёмистым, вздёрнутым кверху носом. Подсудимый, высокий брюнет, с черными как уголь, блестящими глазами, с небольшою бородкой и с правильными чертами лица, мог бы быть назван красавцем, если бы его не портило  злое выражение глаз, невольно, несмотря на красоту, внушающее антипатию.

Подсудимые заняли свою скамейку. Защитник сел в кресло, находящееся впереди места обвиняемых.

После выбора присяжных и присяги, председатель обратился к подсудимой:

— Ваше имя, отчество и звание?

— Вдова титулярного советника, Анна Григорьевна Соловцова.

— Вероисповедания?

— Православного.

— Сколько вам лет.

— Двадцать восемь.

При этом ответе, в среде присутствующей публики раздался тихий шёпот: «Скинула года без церемонии».

— Даже перспектива каторги и та не заставила сказать правду о своих летах, — заметил кто-то.

— Ваше имя, отчество и звание? — обратился с тем же вопросом председатель к подсудимому.

— Петр Петрович Носаткин, личный почетный гражданин, двадцати шести лет, православный.

После выбора присяжных заседателей и краткой к ним речи об их обязанностях, председатель приказал секретарю прочитать обвинительный акт.

Обвинительный акт был небольшой, но по группировке косвенных улик было видно, что составлен опытной рукой. Приведем из нее главную суть. Лет пятнадцать тому назад зажиточный помещик, Василий Николаевич Соловцов, сорока лет от роду, вступил во второй брак с акушеркой Анной Григорьевной Лисицыной. Соловцов, познакомился с ней, когда она принимала у его жены новорожденного младенца, Зинаиду. Произведя на свет малютку, мать умерла и Лисицына оставлена была вдовцом в качестве бонны¹. Когда девочке минуло пять лет, Василий Николаевич так привязался к Лисицыной, что женился на ней.

Любила ли бывшая акушерка своего мужа, или же брак был только по расчету, об этом знала лишь она сама. Для постороннего наблюдателя — это была любящая, верная и безупречно-преданная жена.

Когда Зиночке минуло десять лет, то Анна Григорьевна предложила мужу пригласить сына местного дьячка, уволенного из класса семинарии, Петра Петровича Носаткина, давать ей уроки. Сначала Носаткин был приходящим учителем, а потом, по настоянию мачехи, переселился в усадьбу помещика, исполняя совместно с обязанностью учителя и должность конторщика. Скоро Соловцов стал замечать, что отношения его жены к молодому человеку приняли интимный характер. Между супругами произошла суровая сцена, из которой победительницей вышла Анна Григорьевна. Муж просил прощения у «напрасно им оскорбленной» женщины.

Утром 14 сентября, покойный совершенно неожиданно вошел в будуар своей жены и застал там Анну Григорьевну с учителем.

Горничная Маша, услыхав в комнате барыни страшный шум, бросилась туда, но, когда она подбежала к двери, последняя с шумом отворилась и из нее выскочил бледный как смерть, в разорванном пиджаке учитель. Вслед за ним выскочил Соловцов с криком: «Держите мерзавца, который разбил мою семейную жизнь!» Свидетельница вошла в будуар и застала распростертую на ковре барыню без чувств.

Лакей, кухарка и кучер показали, что, по их мнению, барыня находилась с учителем в близких отношениях и что они удивлялись, как Василий Николаевич этого не замечал. Покойным было составлено духовное завещание, в силу которого родовое имение должно было перейти дочери покойного, Зинаиде, а благоприобретенное имение, с усадьбой и двумя тысячами десятин земли, а равно и капитал в сумме пятидесяти тысяч, его жене Анне Григорьевне. В числе свидетелей, его подписавших находился Носаткин. Кончина Соловцова, несомненно, должна была принести громадную пользу изгнанному из семинарии обвиняемому, который, пользуясь расположением Анны Григорьевны, мог сделаться обладателем крупного состояния. Сцена в будуаре не только закрывала ему блестящую будущность, но и грозила ввергнут в нищету, потому что в этот же день Носаткин с позором был изгнан из усадьбы.

Сторож Архип видел, как в ночь кончины Василия Николаевича Носаткин влез в окно барыниной комнаты, а спустя не более часа времени вышел той же дорогой.

Анна Григорьевна была соучастницей Носаткина. В этом обвинительный акт не сомневается. Вся обстановка преступления показывает, что убийцы распоряжались в комнате убитого, как бы зная наперед что им никто не помешает.

Лакей Сидор в этот несчастный вечер был пьян до бесчувствия. Анна Григорьевна, зная слабость Сидора к выпивке всегда запирала то отделение в буфете, в котором находилось вино и водка, а тут как нарочно она раззадорила аппетит лакея, поднеся ему стакан водки и, как по забывчивости, оставила буфет открытым. Горничная Маша была отпущена в свою деревню, находившуюся в пяти верстах от усадьбы, по случаю именин матери. Преступление было совершено заранее обдуманным намерением. В этом и сомнения быть не может. Преступники, обезопасив себя со стороны прислуги, при совершении убийства приняли все меры, чтобы снять с себя всякое подозрение.

С этой целью, окно, выходящее в сад в спальне, было выдавлено. К подоконной раме был приделан крюк, с которого спускалась веревка и по ней тот самый преступник мог пробраться в комнату. А для того, чтобы убедить, что мотив убийства — был грабеж, взломали письменный стол, в котором, по показанию жены находилось наличными деньгами около пятисот рублей и их на месте не оказалось. Для большей же правдоподобности, около веревки, на траве, лицом, производящем первоначальное дознание, было найдено две десятирублевые бумажки и рубля на три рубля мелочи затем и подброшенные, чтобы их нашли.

Посторонний человек не мог проникнуть в дом. Покойный владелец усадьбы каждую ночь выпускал в сад двух злых цепных собак, которые если бы не разорвали постороннего человека, подняли бы такую тревогу, что не только проснулись бы хозяева, но обязательно ожесточенный лай услыхал бы сторож.

Обвинение приходило к несомненному убеждению, что преступление совершено, вдовой покойного, Анной Григорьевной Соловцовой, так и Петром Петровичем Носаткиным.

После прочтения обвинительного акта председатель обратился к Соловцовой с вопросом:

 — Вы обвиняетесь в том, что в ночь с 14-го на 15-е сентября прошлого года, посредством задушения, при содействии Носаткина, лишили своего мужа, Василия Николаевича, жизни. Вы признаете себя виновной?

— Это только мои враги могли так нагло меня оклеветать! Я боготворила своего мужа, жизнью дорожила больше, чем своей.

Председатель обратился к Носаткину:

— Признаете ли вы себя виновным в том, что в ночь с 14-го на 15-е сентября, по соглашению с вдовой титулярного советника Анной Григорьевной Соловцовой, задушили покойного мужа, Василия Николаевича Соловцова?

— Господин председатель, до сих пор я упорно отрицал свою вину. Мое пятнадцатимесячное пребывание в тюрьме, в одиночном заключении, вызвало во мне такие упреки совести, что я решился сказать всю правду.

Соловцова вздрогнула. Лицо ее покрылось бледностью.

Слова подсудимого поразили и защитника, он даже подпрыгнул на месте. План защиты рухнул бесповоротно!

— Но в этом убийстве я виноват один, — продолжал обвиняемый после непродолжительной остановки. — Анна Григорьевна не принимала никакого участия в моем преступлении, за которое я уже испытал такие нравственные страдания, что гораздо лучше умереть, чем влачить жалкое существование.

Анна Григорьевна вздохнула полной грудью и бросила на Носаткина взгляд, переполненный благодарностью.

Защитник просиял. Проект блестящей защиты не только не рухнул, но еще укрепился на твердом фундаменте.

Радость, выразившаяся на лице прокурора при первых словах Носаткина, исчезла. Будучи тонким юристом и опытным обвинителем, он понял, что под обвинение подведена ловкая мина, которая взорвет на воздух обвинение против Соловцовой. Громкий, загадочный процесс теряет свою обстановку.

Носаткин, между тем, продолжал:

— Клянусь всем, что есть для меня святого, что в моем преступлении Анна Григорьевна неповинна. Обвинение хочет установить, будто бы мы находились в интимных отношениях — это неправда! Между нами, действительно, существовали дружеские отношения и больше ничего. Я, действительно, вошел в дом через окно Анны Григорьевны. После учиненного мне совершенно незаслуженного насилия со стороны покойного, ударившего меня по лицу, я выбежал из комнаты. Придя в себя от полученного оскорбления, я сейчас же подумал, что из-за подлой клеветы, будущность ни в чем не виновной женщины будет навсегда разбита. Я порешил во что бы то ни стало, поговорить с ней. Зная, что мне днем нельзя будет с ней повидаться, я отправился в усадьбу ночью. Окно комнаты Анны Григорьевны оказалось открытым. У меня блеснула мысль, смыть кровью нанесенное мне оскорбление. Я влез в комнату. Анна Григорьевна не проснулась, и я на цыпочках отправился в спальню мужа, находившуюся через три комнаты. Соловцов спал крепким сном. При виде его кровь бросилась мне в голову и я, не помня себя, накинулся на него и стал душить. Борьба была непродолжительна. Когда я пришел в себя — передо мной лежал труп. Моя первая мысль была заявить о своем преступлении, но, чистосердечно каюсь, желание свободы покорило честный порыв! Обвинение совершенно основательно заключило, что выкинутая веревка, взлом стола, выброшенные деньги — все это было сделано для отвода глаз.

Я схватил пачку денег из стола, не помню сколько выбросил на траву, а с остальными деньгами я пришел домой. Они жгли мои руки. В течение нескольких дней я раздал их нищим. Всех денег было около пятисот рублей.

Теперь, господа присяжные заседатели, я открыл вам свою душу. Сознаю вполне свою вину. Судите как знаете. Не смею просить о снисхождении, потому что я его не заслуживаю.

При последних словах слезы блеснули из глаз Носаткина, и он в полном изнеможении опустился на скамью подсудимых.

Его сознание и особенно защита обвиняемой расположили в его пользу всех присутствующих.

Прокурор нервно кусал губы. Он не поверил, конечно, чистосердечности показания и окинул взглядом присяжных заседателей, но по выражению их лиц, понял, что та, которую он считал главной преступницей, ускользнет из рук правосудия.

Началось судебное следствие. Защитник с замечательной ловкостью ослаблял каждое показание, клонящееся ко вреду его клиентки.

По окончании следствия слово было предоставлено прокурору.

Обвинитель начал с того, что сознание обвиняемого есть не что иное, как ловкая комедия. Это — продолжение той игры, которая началась немедленно после убийства, в виде взлома ящика и т. д.

— В отсутствии ума нельзя заподозрить Носаткина, — сказал прокурор. — Он понял, что система запирательства, в виду собранных улик, не спасет обвиняемых и вот плодом этого размышления явилось мнимое сознание.

Принятие на себя вины также не доказывает рыцарства! Раз что невозможно спасти себя, зачем же губить сообщника? Богатая вдова никогда не забудет оказанной услуги, а с деньгами всегда возможно облегчит свою участь.

Прокурор, поддерживая обвинение против подсудимых, закончил речь заявлением глубокого убеждения в том, что присяжные заседатели не вдадутся в обман и вынесут обоим подсудимым обвинительный приговор.

Они с затаенным дыханием стали слушать речь восходящего петербургского светила.

Он начал с искреннего сожаления о том, что по собственному желанию, Носаткин отказался от предложенной ему защиты. Это еще более должно было бы убедить прокурора в искренности его слов, но вышло наоборот. Доказав заблуждение прокурора относительно сознания Носаткина, защитник перешел к защите вдовы и окончил речь при взрыве аплодисментов. Сигнал к рукоплесканиям был подан дамами.

Публика получила от председателя строгое внушение. Присяжные заседатели удалились для совещания. Оно было непродолжительно. Анна Григорьевна была признана невиновной. Носаткина признали виновным в убийстве, хотя и с умыслом, но без заранее обдуманного намерения и заслуживающим снисхождения. Суд приговорил его к каторжной работе на пятнадцать лет.