У меня даже мысли такой не было — четырнадцатая глава из биографии Агаты Кристи, написанной Дженет Морган Жизнь Дамы Агаты, читать.
***
Летом 1929 года Агата предоставила «Крессуэл-Плейс» в распоряжение Леонарда и Кэтрин Вулли, а они предложили ей следующей весной, за неделю до окончания раскопок 1929—30 годов, приехать в Ур и потом вместе с ними вернуться в Англию через Сирию и Грецию и заехать в Дельфы, которые Агата особенно хотела увидеть. Осень и зима были для нее тяжелыми. В сентябре умер Монти, а после проведенного в «Эбни» Рождества Розалинда заразилась в Лондоне от подруги корью. Агата взяла дочь в «Эшфилд», чтобы вместе провести остаток каникул. Поездка получилась мучительная, поскольку сама писательница только что сделала себе прививку оспы двойной вакциной. Через день Агата в бессознательном состоянии попала в частную клинику, а за Розалиндой ухаживала Медж. В середине февраля Агата наконец выехала в Италию, а оттуда пароходом в Бейрут.
В Уре она обнаружила, что в лагере Вулли появилось новое лицо — молодой археолог, двадцатипятилетний Макс Мэллоуэн. В предыдущем сезоне его не было, так как у него воспалился аппендикс. У Вулли он начал работать с 1925 года после сдачи экзамена на степень бакалавра в Нью-колледже в Оксфорде. Археологией он увлекся, прослушав лекции одного из профессоров по греческой скульптуре, и сразу после экзаменов поступил на должность хранителя музея Эшмолин в Оксфорде, куда, по счастливой случайности, поступило письмо от Вулли с просьбой подыскать ему ассистента в Ур. Мэллоуэн был нанят сразу же.
Приехав, он самостоятельно стал изучать арабский. Его обязанности включали медицинскую помощь рабочим-арабам, которых было от 200 до 250 человек, упаковку и сопровождение находок, которые осторожно укладывались в конце каждого сезона в сорок или пятьдесят ящиков, и денежные расчеты («Беспросветная работа, — писал он в своих «Воспоминаниях», — особенно если принять во внимание большое количество нанятых рабочих и тот факт, что мы платили рупиями и аннами1, а складывать их ужасно трудно»), Мэллоуэн оказался хорошим бухгалтером. Среди бумаг, оставшихся после его собственных археологических экспедиций в тридцатые и сороковые годы, сохранились расчетные книги с записями всех расходов, начиная с жалованья работникам и заканчивая платой за полгаллона бензина.
Мэллоуэн быстро всему научился и вскоре стал незаменим. Он также очень понравился Кэтрин, поскольку, как сразу заметила Агата, был очень тактичен и искусно поддерживал отношения с обоими Вулли. Агата тогда еще не знала, какого послушания и услужливости требовали супруги Вулли от Мэллоуэна, например, от него неоднократно требовалось уложить Кэтрин волосы или сделать массаж и поставить пиявки, что, по ее мнению, должно было помочь от вечной головной боли. Дипломат Макс, да еще после длительного отсутствия, сразу угодил в фавориты Кэтрин. Этот весьма двусмысленный «пост» он занимал, когда в марте приехала Агата.
Дополнительной обязанностью Мэллоуэна было показывать место раскопок посетителям, среди которых бывали, к удовольствию четы Вулли, весьма именитые (младшие члены экспедиции не могли забыть, как Леонард чуть не умер от стыда, когда их удостоил посещением король Бельгии, а арабы, подававшие обед, забыли убрать суп, поскольку остановились как вкопанные при виде короля). С обычной безапелляционностью Кэтрин заявила, что теперь Мэллоуэн будет сопровождать Агату при осмотре местных достопримечательностей до самого Багдада, где должна собраться вся партия. Агата подумала, что для «молодого человека, много работающего на раскопках и нуждающегося в хорошем отдыхе», слишком тяжело «опекать незнакомую женщину намного старше себя, которая ничего не смыслит в археологии». Она поделились своими сомнениями с Элджи Уитборном, архитектором экспедиции и ближайшим другом Мэллоуэна, которого знала по прошлому визиту, но Уитборн объяснил, что решение Кэтрин отменить невозможно.
Так что, когда они отделились от остальной экспедиции, Агата немного нервничала. Но Мэллоуэн оказался спокойным и серьезным молодым человеком. Позже он писал: «Сразу же я почувствовал, какая она славная и милая и как с ней приятно общаться». Они не выглядели нелепой парой, как вначале показалось Агате. Макс был прекрасным специалистом и с готовностью рассказывал обо всем, что они видели, а знание арабского языка придавало ему дополнительный вес в глазах собеседницы. У него самого тоже был опыт общения с неординарными женщинами: его мать, парижанка, занималась исследованием христианства, писала лирические стихи («некоторые из них заслуживали самой высокой оценки»), читала лекции по искусству и много рисовала; леди Говард, жена британского посла в Мадриде, потом в Вашингтоне, была матерью лучшего друга Макса в Оксфорде; он хорошо знал Гертруду Белл, которая, будучи директором Музея древностей в Ираке, часто приезжала на раскопки Вулли; да и сама Кэтрин была яркой личностью. Поэтому Мэллоуэн не робел в обществе такой знаменитой женщины, как Агата, которая к тому же была в некоторой зависимости от него. А если еще принять во внимание Агатин веселый нрав, любознательность и незаурядное чувство юмора, то можно понять, что двум этим людям сразу стало легко друг с другом. Вырвавшись на волю из напряженной атмосферы лагеря, где все вели себя крайне осмотрительно, дабы не провоцировать Кэтрин, Макс и Агата смогли оценить всю прелесть этого путешествия вдвоем.
Оба напишут о том, что произошло дальше, — Макс в своих «Воспоминаниях», Агата в «Автобиографии». Впереди их ожидал и зиккурат в Ниппуре, одном из самых древних шумерских поселений, и не самый удобный ночлег в Дивани в обществе сварливого чиновника, его общительной жены и двух перепуганных миссионеров. Они побывали в старой крепости Неджеф, а потом во дворце Ухаидир, где Макс вел Агату за руку по парапету. С этого момента их воспоминания путаются. Когда они посетили Кербелу? До или после импровизированного купания в сверкающем соленом озере — Агата в скромном шелковом одеянии (блуза и панталоны), Макс в шортах и фуфайке? Сломалась ли их машина по дороге в Кербелу или уже по дороге в Багдад, когда Агата преспокойно легла в ее тень и задремала? Прошло ли пять минут после того, как их бедуин ушел искать подмоги, оставив им свои запасы воды, или миновало больше часа, прежде чем появился «форд» с бедуином, чтобы вызволить их из песков? Декламировал ли гостеприимный полисмен на посту в Кербеле, где они провели ночь в соседних тюремных камерах, «Жаворонка»2 по-английски (по воспоминаниям Агаты) или «Сверкай, сверкай, маленькая звездочка»3 по-арабски (согласно Максу)? В сущности, это не важно, главное, что они поняли друг друга.
Макс и Агата приехали в Багдад приятелями. К тому же они опоздали, и все это вместе вызвало раздражение Кэтрин. Старый приятель Агаты, полковник Дуайер, приехавший на вокзал встретить ее, предупредил, что остаток путешествия ей придется постоять за себя. Агата и сама это поняла по поведению Кэтрин, которая всегда полагала, что самая большая комната, самая мягкая постель, самая яркая лампа и самые лучшие мужчины должны доставаться только ей. (Наиболее болезненным для Агаты было открытие, что Макс раньше подчинялся Кэтрин, потому что «она так хотела».)
Преодолевая случайные помехи и неудобства, они добрались до Алеппо, а оттуда пароходом направились в Грецию. Здесь Макс должен был оставить их, чтобы поехать в Бассайю, а Вулли хотели взять Агату с собой в Дельфы. Пребывание в их обществе становилось все менее приятным, и Агате не хотелось слишком долго оставаться с этой непредсказуемой парой. Но в Афинах, в отеле, ее ждала телеграмма: у Розалинды воспаление легких, ее перевезли в «Эбни» и положение очень серьезное. Самолеты из Афин тогда не летали, а дорога поездом занимала четыре дня. Пока мужчины ходили узнавать расписание поездов, Агата споткнулась на улице и, подвернув ногу, растянула связки. Именно Макс спокойно и без суеты наложил ей повязку и заявил, что изменил свои планы и поедет в Англию вместе с Агатой.
Они уехали на следующий день вечером и всю дорогу рассказывали друг другу о себе. Макс поведал ей всю свою жизнь. Много лет спустя, когда некоторые называли Макса типичным англичанином — как по должности (как-никак член совета колледжа, член научного общества и один из попечителей Британского музея), так по облику (твидовый костюм, трубка и мягкая шляпа) и привычкам (глиняная кружка, винный погреб, хороший обед и крикет), — его младшие коллеги со смехом отвечали, что «в нем нет ни капли английской крови». Родословная Макса действительно была космополитична. Его дедушка-австриец жил в Вене, где держал паровую мельницу. Она работала настолько успешно, что получила много престижных призов, среди которых была даже золотая медаль, врученная императором Францем-Иосифом. Но однажды мельница сгорела, и семья лишилась средств к существованию. И тогда Фредерик, отец Макса, уезжает из Австрии в Англию и остается там до конца своих дней. В Лондоне Фредерик нашел должность в коммерческой фирме и через некоторое время открыл собственное дело по торговле жирами, растительным маслом и копрой4. Он также состоял экспертом по сырью в министерстве продовольствия. После Первой мировой войны он работал руководителем отдела контроля качества фирмы «Юнилевер». Макс рассказывал, как однажды в суде он взялся съесть на глазах у присяжных маргарин, который почему-то сочли испорченным, — Фредерик вообще был человеком решительным и упрямым. Об этом свидетельствует и эпизод, имевший место в Боснии-Герцеговине в восьмидесятые годы. Тогда Фредерик командовал эскадроном на летних маневрах и отказался выполнить приказ отпустить своих людей домой в середине жаркого дня, а отправил их вечером, мотивируя это тем, что лучше будет, если они придут незапыленные и не уставшие от жары. В этом Фредерик чем-то напомнил Агате Монти, хотя в отличие от безалаберного и обаятельного Агатиного брата, у Фредерика был тяжелый характер, он был педант и аккуратист и не терпел никаких возражений. Из-за этого родители Макса нередко ссорились. Женат Фредерик был на очаровательной, но неуемной женщине, Маргарите Дювивье, родившейся в 1876 году в Париже в семье инженера и оперной певицы. Она унаследовала от матери порывистый нрав, любовь к развлечениям и артистическую восторженность натуры, и была дама утонченная и светская. Макс, старший из троих сыновей, родился в 1904 году.
В своих «Воспоминаниях» он пишет о детстве намного меньше, чем Агата в «Автобиографии». В отличие от нее он не всегда чувствовал себя счастливым ребенком и образование получил ортодоксальное. После начальной школы его отдали в Лэнсинг — англиканскую школу в Сассексе, где ему показалось невероятно скучно. Одна церковная служба чего стоила: мальчикам полагалось посещать ее дважды в день, а в воскресенье — пять раз. Максу до того надоел этот режим, что, к удивлению директора, он отказался от конфирмации, и за это его не допустили к причастию. Кроме того, Макса изматывали многочасовые военные тренировки и парады. Все это было понятно, пока шла война, — Макс, воспитанный в патриотическом духе, был готов идти в бой. Но с окончанием войны муштра стала казаться глупостью, и принудительная строевая подготовка только усиливала у ребят антимилитаристские настроения.
Макс ушел из Лэнсинга, как только ему исполнилось семнадцать лет, после восьмого класса. К этому времени за ним уже было закреплено место в Нью-колледже в Оксфорде, и после конфликта по поводу конфирмации он решает уйти из школы немедленно. Фредерик согласился, но вовсе не потому, что сам был атеистом (Макс ничего не сказал ему о проблеме с конфирмацией и причастием), а потому, что он не считал Лэнсинг школой, которая может дать хорошее образование. Для Макса это решение явилось поворотным в его отношении к религии. Оно далось ему нелегко, и проблема отношений с церковью продолжала мучить его. Этот эпизод его жизни особенно заинтересовал Агату, поскольку сама она была человеком верующим и очень переживала, виня себя перед Богом за развод с Арчи. Душевные муки Макса усугубились к концу его пребывания в Оксфорде и на следующий год. Дело в том, что его друг Эсме Говард серьезно заболел и его отправили в клинику в Швейцарию. По дороге в Бейрут Макс навестил его в клинике, и Эсме стал уговаривать друга перейти в католичество и принять причастие (Говарды были глубоковерующими католиками), говоря, что очень страдает из-за его религиозных сомнений. В сохранившемся дневнике Макс подробно и откровенно описал собственные размышления и свое обещание Эсме.
На следующий год Эсме умер. Его болезнь и смерть глубоко потрясли Макса. Их дружба началась и продолжалась в Оксфорде, который, по его словам, был «шагом из чистилища в рай»; здесь он мог свободно выражать свои мысли и чувства. Он не сидел, как приклеенный, за книгами, хотя из его дневника явствует, что читал он много и серьезную литературу — Платона, Декарта, Китса, и более легкую, например приключенческие романы Стивенсона. Как любил повторять сам Макс, в колледже он научился более серьезным и важным вещам, нежели книжные штудии, — например, «искусству выпить вина с друзьями». Ему был двадцать один год, он точно знал, чего хочет от жизни, но слабо себе представлял, как это реализовать на практике, до тех пор, пока не начал работать в экспедиции Вулли.
Четыре года в Уре закалили его. Он научился приказывать и руководить людьми, научился справляться даже с Кэтрин Вулли. Он ощутил наконец собственную силу и уверенность в себе, он, если надо, мог быть жестким и авторитарным, у него обнаружились большие способности к языкам, а обширные знания по археологии дополнялись недюжинной интуицией. За четыре полевых сезона у него было время поразмыслить о напряженности между родителями, о смерти Эсме, об отношениях с друзьями и коллегами по работе. Он многое понял и прочувствовал к тому времени, когда встретил Агату, но в некоторых отношениях был совершенно неопытным. В отличие от бравого и безрассудного Арчи Макс был обидчивым, легкоранимым и недоверчивым, но, как и у Арчи, у него было мало денег и, подобно Арчи до встречи с Агатой, он, по словам его лучшего друга, никогда не был в «таком замешательстве».
Агате понравился этот неглупый, образованный и внимательный молодой человек — при всей ее замкнутости и застенчивости путешествие с ним казалось приятным, к тому же ей очень кстати пришлась его поддержка. Всю долгую дорогу от Афин он помогал Агате, поскольку из-за вывиха ей было тяжело ходить.
До приезда в Лондон на их долю выпало еще одно приключение. В Милане они вышли из вагона купить апельсинов, и в этот момент поезд неожиданно ушел — вместе с их багажом. Им ничего не оставалось, как нанять автомобиль — дорогой, зато мощный — и догнать поезд на следующей станции, где они и заняли свои места, к облегчению переживавших за них спутников. В результате ни у Агаты, ни у Макса не осталось денег на оставшийся путь, поэтому при первой встрече с матерью Макса в Париже Агата после короткого знакомства заняла у нее всю имевшуюся наличность и одна поехала в Лондон.
Розалинда быстро поправлялась, и через несколько дней Агата забрала ее из «Эбни» в «Эшфилд». Макс снова приступил к работе в Британском музее и попросил Агату дать ему знать, как только она будет в Лондоне. Через некоторое время Коллинз пригласил ее на прием в «Савой» для переговоров с ее американскими издателями. Возвращаться назад она решила ночным поездом и пригласила Макса в «Крессуэл-Плейс». Как позже написала ему Агата, «ты был единственным, кого я когда-либо приглашала к завтраку». По сравнению с первой встречей, когда сразу возникло доверие, вторая оказалась довольно неловкой и напряженной. Поначалу оба чувствовали себя скованно, но понемногу напряжение ослабло, и Агата пригласила Макса в «Эшфилд». Однажды в апреле он оставил свои дела в Британском музее и вместе с Агатой выехал ночным поездом на уикэнд в Торки, где встретился с Розалиндой и Питером, ходил с ними на пикник и гулял под дождем в Дартмуре. Вечером под конец его визита, когда Агата уже поднялась к себе, он постучал к ней в комнату, присел на краешек кровати и попросил выйти за него замуж.
Агата была в глубоком изумлении. Поразмыслив, через пару недель она привела все доводы против такого брака: Макс на пятнадцать лет ее моложе, он католик и т. п. Но, как заметила Агата в своих письмах к нему, настоящей причиной ее колебаний был страх: «Я ужасно трушу — боюсь, что будет только хуже». В «Автобиографии» она отмечает, что лучше, как ей казалось, сохранить «хорошие дружеские отношения», и добавляет: «Если бы я восприняла Макса как вероятного будущего мужа, я была бы осторожнее: не отдалась бы так легко этим непринужденным счастливым отношениям».
Однако Макс настаивал. Агата обдумывала его предложение не так долго, как она описывает в «Автобиографии» со всеми подробностями бесчисленных разговоров с Розалиндой, Медж и Джеймсом. Как всегда, когда дело касалось важных моментов ее жизни, Агата путается в хронологии. Впрочем, вполне возможно довольно точно установить, когда именно она не выдержала натиска и уступила Максу. На ее письмах, посланных в то время, даты, как всегда, нет, а конверты не сохранились, но одно письмо все же датировано 21 мая. Это совершенно уверенное и страстное письмо к будущему мужу, в нем нет ни тени бывших сомнений. Макс спрашивает Агату, как она будет жить с человеком, профессия которого «раскапывать мертвых», на что та бодро отвечает: «Я обожаю мертвецов и трупы». В отношении их религиозных расхождений она все же выразила свои опасения: «Меня могут обратить в другую религию на смертном одре, и я умру без покаяния… Где нас похоронят?» Поскольку католическая церковь не признала бы их брак, разъяренный Макс оставил свою веру.
Джеймс и Москитик предостерегали Агату, советовали быть благоразумной. Особенно неистовствовала сестра. Когда Макс взял Агату на летний бал в Оксфорд и познакомил с некоторыми своими друзьями, она осознала, что ее будущий муж и племянник Джек — ровесники, и, запаниковав, принялась снова доказывать Максу, что слишком стара, чтобы стать его женой, а Москитик еще подливала масла в огонь. Агата писала:
«Как только ты уехал, я сразу струсила. Когда ты рядом, все в порядке— я спокойна, счастлива и ничего не боюсь. Дорогой Макс, я чувствую себя так рядом с тобой с самого начала, с нашей первой встречи. Но когда остаюсь одна, все меняется. Я говорю себе: «Идиотка! Ты что, совершенно не соображаешь?! Что бы ты сама сказала о человеке, поступающем подобным образом?» У меня накопилось недоверие к жизни и к людям, ты не сердись. Макс, я в самом деле жуткая трусиха и копуша, мне нужно время, чтобы сделать выбор».
Их решение отложить бракосочетание до сентября, по ее словам, «даст время проверить себя и друг друга». Но она была достаточно уверена, чтобы пообещать Максу быть «хорошей завтра и пунктуальной послезавтра, чтобы нам не пришлось догонять поезд всю нашу оставшуюся супружескую жизнь».
Чтобы избежать внимания прессы, которое так ужасало Агату, они сохранили свое решение в тайне. Розалинда, которой Агата кое-что уже дала понять намеками, узнала их секрет в августе. «Дорогой Макс, — написала Агата, — Рози догадалась. Она даст свое согласие, если ты пришлешь ей две дюжины леденцов из «Селфриджа» (другие не пойдут!)». Агата считала, что Розалинда восприняла новость как «большую шутку», но Макс был настроен более серьезно и обрадовался, что девочка справилась с этой психологической проблемой. Когда Агата предложила Максу принести какой-нибудь небольшой подарок (возможно, книгу) для Розалинды «в этот день», он купил ей брошь, чтобы девочка запомнила свадьбу и почувствовала, что тоже имеет отношение ко всему происходящему.
В конце августа Агата, Розалинда, Карло и ее сестра Мэри отправились в Бродфорд на острове Скай, где в церкви должны были огласить имена вступающих в брак. В таком безлюдном месте была надежда, что пресса их не заметит. В Карло и Мэри Агата видела подруг, которые полностью поддерживают ее решение и с которыми Розалинда чувствует себя спокойно и уютно. А месяц, проведенный на отдаленном острове, спокойное и простое летнее житье на свежем воздухе стали для Агаты чертой, отделившей ее прежнюю жизнь от новой. Скай чем-то напоминал тот край, где она впервые встретилась с Максом, — древнее пустынное место, удаленное от повседневной суеты. Только здесь, наоборот, она на какое-то время уединилась от всего мира, оставшись лишь с дочерью и двумя женщинами, чтобы духовно очиститься и психологически подготовиться к свадьбе. Она, естественно, не прекращала общаться с Максом, они писали друг другу каждый день. Письма Агаты были задумчивые и немного тревожные, Макса — уверенные и ободряющие. Он уверял Агату, что она нервничает только от самого ожидания «великого события», и обещал ей не быть «слишком суровым», хотя уже тогда начал предъявлять ей свои требования. Она, похоже, рисковала своей свободой, могла лишиться приключений, но, как решительно ответила Агата, она не намерена быть «собакой на поводке». В отношении денег Макс и Агата к тому времени явно пришли к взаимопониманию. Агата зарабатывала намного больше Макса и к тому же владела двумя домами и квартирой, но это ни малейшим образом не осложняло их отношений. Кажется, они без всякого смущения обсуждали финансовые вопросы. Так, Макс написал Агате, чтобы она сообщила ему, какова «плата за регистрацию брака, поскольку за все это должен заплатить я».
К концу августа оба были готовы. Макс обзавелся белым костюмом для медового месяца в Венеции, за которым должны были последовать еще пять недель на Далматском побережье. Он собирался вернуться в Ур в октябре и надеялся, что Агата сможет проводить его до Багдада. Кэтрин Вулли, узнав об их намерении пожениться, против ожидания, скандала не закатила. После долгих колебаний Агата обо всем написала ей, но та в ответ лишь колко заметила, что Максу следовало бы подождать хотя бы два года и «закончить обучение». «Не нравится мне это, — написала Агата Максу, — я не верю в ее олимпийское спокойствие, когда дело касается мужчин…» Но Кэтрин, по-видимому, поняла, что Макс и Агата ждать не собираются и она навсегда лишилась своего верного камердинера, а довольный Макс сообщил, что мадам намерена купить себе электромассажер.
Венчание состоялось 11 сентября в соборе Святого Коломба в Эдинбурге. Розалинда осталась с Карло в отеле, а Макс и Агата (с новым паспортом, в котором она немножко уменьшила свой возраст) отправились в Италию, прихватив с собой, по настоянию Макса, пледы, подушки и грелку.
По поводу медового месяца в «Воспоминаниях» Макса написано четыре абзаца, а в «Автобиографии» Агаты — четыре страницы. Описание Макса — тщательно продуманное, зато у Агаты оно более колоритное, с шутками по поводу еды и незнакомых людей. Она всегда писала вдохновеннее, чем Макс, не столь точно, но более живо. Различия видны даже чисто внешне. Рукопись Макса написана аккуратно, мелким почерком, хорошей авторучкой, в то время как страницы Агаты пестрые, разноцветные, где карандаш чередуется с чернилами разных цветов, часто размазанными, потому что промокнуть их она забывала. Предложение у Макса грамматически правильное, четкое и уравновешенное, у Агаты вместо глаголов часто стоят тире, много восклицательных знаков и подчеркиваний. Макс сообщает факты, Агата передает настроение.
Вначале они поехали в Венецию. Макс восторгался дворцами и световыми эффектами и растрогался, когда «ангел» (Агата) заметила резной крест на старинной пластинке. Агата более приземлена: «Романтика закончилась. Клопы начали атаковать (особенно меня) уже в поезде!!!» Ее особенно впечатлило посещение Лидо: «Совершенно немыслимый разговор с дамой (на трех языках!), которая потеряла весь свой гардероб — перевернулась гондола». По приезде в Сплит Макс начал учить ее греческому алфавиту, а Агата со своей стороны сумела внушить ему, что нужно купаться в море при малейшей возможности. В Дубровнике они купались днем и ночью. Они отвязались от других английских туристов, сначала наняв лодку, а потом взяв напрокат автомобиль, чтобы съездить в старую столицу Черногории в горах, а потом добраться в Котор, сесть на судно (с непроизносимым названием «Сбрин») и отправиться в Грецию.
Это было небольшое грузовое судно с внимательным и добрым капитаном. После первой остановки Агата и Макс остались единственными пассажирами и в каждом порту проводили время на берегу, пока не раздавался гудок их корабля. Они были необычайно счастливы. «Чудесные прогулки по оливковым рощам», — писал Макс. «Одно из редких мгновений полного счастья и радости», — вспоминала Агата. Макс, спланировавший путешествие как сюрприз для Агаты, приберег под конец те места, куда не удалось попасть в прошлом году, — Дельфы для Агаты и храм Бассайя для себя. Первый день в Греции принес неприятности. «Ужас», — написала Агата. «Какие-то ядовитые насекомые искусали Агате ноги. Увы, мы не пользовались специальным порошком, а это было совершенно необходимо. Я сбрил усы, и Агата требовала вернуть их на место, постоянно повторяя, что без них я совсем другой», — записал Макс. На следующий день было еще хуже. Ноги покраснели и раздулись, и Агата вынуждена была ходить в лыжных брюках, но тем не менее рискнула съездить на автобусе в Олимпию. У Макса дневник заканчивается язвительным замечанием ученого: «Теперь всякий умник может опознать каждое строение в Олимпии, поскольку ее потрудились выкопать для нас из-под толстого слоя песка». Агата, наоборот, лирична: «Теперь наконец понятно священное значение этого места…» (следующие несколько страниц ее дневника остались пустыми. Возможно, она собралась заполнить их своими впечатлениями). Они провели вечер там же, на холме, читая «Завет красоты»5, и домой вернулись уже при свете луны.
На следующий день их ждало испытание посерьезнее — четырнадцатичасовое путешествие на мулах в Андристену, вниз и вверх по ущельям с переправой через реку (Агата заметила: «…все эти ущелья, по мнению проводников, таят опасность… потом пошел дождь…») — вперед и вперед, все выше, с одеревеневшими от напряжения ногами. «Вдруг я остро почувствовала себя совершенно несчастной! Зачем я вышла замуж за Макса?! Он слишком молод для меня!! Наверно, я скорее умру, чем мы доберемся… Макс так заботится обо мне, что я счастлива быть его женой. Но больше он не должен так поступать!?» Бассайя, Триполи, Нафплон, Эпидавр — Агата была в восхищении от храмов, а особенно от купания. Наконец прибыли в Афины, где «все испортилось. Мы стали другими людьми. Ванна освежила нас и вернула к цивилизации. В последний вечер мы бродили как лунатики…» Но тут и случилось заключительное несчастье. Как сказано у Агаты в последней записи в дневнике: «…с удовольствием ели креветок и лангустов… Возмездие за креветки и лангусты…».
На вопрос врача «Чем вы могли отравиться, мадам?» Агата, обожавшая рыбу и особенно ракообразных, могла лишь пожать плечами. Они так и не смогли установить, чем именно она отравилась, но ей действительно сделалось очень плохо.
Макс должен был уехать, поскольку получил строгий приказ от Вулли встретиться с ним и Кэтрин в Багдаде 15 октября. Перед самой свадьбой Агате стало ясно, что присутствие жен в Уре будет очень нежелательно, и Леонард, подстрекаемый Кэтрин, настоятельно советовал Максу, чтобы Агата не сопровождала его до Багдада, объясняя, что «это покажется странным руководству». Агата на это ничего не сказала, а только скромно заметила, что если поедет с мужем, то ей нечем будет заняться на раскопках. Все поняли друг друга. Леонард требовал, чтобы Макс прибыл в Багдад строго в назначенное время — получить указания по работе в этом сезоне: он отвечал за расходы по строительству дома для экспедиции. Теперь, видя, что Агате все еще плохо, Макс не хотел уезжать. Но Агата настаивала, поскольку понимала, что Кэтрин во всем обвинит ее. К счастью, это был последний сезон, который Максу предстояло провести у Вулли. Узнав, что в Уре для Агаты нет даже жилья, он хотел подыскать что-нибудь в другом месте, чтобы Агата смогла приехать и быть рядом с ним. Но, зная, что в разлуке им быть только шесть месяцев, Агата настояла на отъезде Макса.
И Макс, к большому удивлению врача, уехал. Агата написала в первом письме мужу:
«Доктор спросил меня, надолго ли уехал мосье. Услышав мой ответ «На пять месяцев», поразился — неужели я пробуду здесь все это время одна, слоняясь от площади к площади, туда и обратно, как шахматный ферзь?»
На самом деле уже через два дня она села в поезд до Лондона. А Макс, прибыв в Багдад, узнал, что чета Вулли задерживается еще на неделю, и, рассвирепев, сразу отправился в Ур, нанял сотню рабочих и приказал им как можно быстрее построить здание по его собственному проекту. Гостиная комната была просторной, с очагом, как в «Крессуэл-Плейсе», и камином, похожим на тот, который был в Венеции в их с Агатой номере. Ванную комнату Кэтрин он велел делать как можно более тесной. Все это потом пришлось перестраивать, в чем и состояла месть Макса. Впрочем, и ему Агата впоследствии припомнит его отъезд — более тонко и впечатляюще: в появившейся в 1935 году книге «Смерть в облаках» молодой археолог рассказывает историю про англичанина, который «оставил жену и уехал, потому что должен был вовремя приступить к своим обязанностям. И он, и его жена считали это вполне естественным и правильным. Но доктор, который не был англичанином, счел его варваром».
Очутившись дома, Агата и сама приступила к работе, несмотря на слабость и одиночество. Она чувствовала себя уверенно и спокойно. «Знаешь, Макс, — написала она из отеля «Паддингтон», — впервые за многие годы, вернувшись в Англию, я не ощущаю усталости и тоски. Хотя я всегда стараюсь убежать от этих вещей, когда уезжаю за границу к солнышку, тем не менее, когда я возвращалась, то возвращались и все тяжелые воспоминания, все то, что пытаешься забыть. А на этот раз— нет. Просто в Лондоне, как всегда, идет дождь, просто это хорошее забавное старое место». Как она поняла, Макс снял с ее плеч «такую тяжесть, что я даже не предполагала». Она почувствовала, что ее раны начали заживать: «Они еще кровоточат, и любая мелочь может открыть их, но они заживут еще раз».
- Анна — индийская монета, равная 1/16 рупии. ↩
- «Жаворонок» — хрестоматийное стихотворение П.Б. Шелли. ↩
- «Сверкай …» — столь же хрестоматийное стихотворение Энн Тэйлор. ↩
- Копра — сушеная мякоть плода кокосового ореха. ↩
- «Завет красоты» — написанная в 1925 году поэма Роберта Бриджеса (1844-1930), известного английского поэта. ↩