Военные годы обозначили новую и важнейшую веху в творчестве писателя Вадима Кожевникова. Впечатления, полученные на фронте, в смелом, инициативном исполнении журналистских обязанностей, дали заряд для многих будущих произведений. Кожевников с 1943 года был корреспондентом Правды, а до того служил в редакции одной из фронтовых газет.
Хорошо помню Вадима Кожевникова в дни Великой Отечественной войны, — пишет Александр Кривицкий. — Он работал в газете Западного фронта Красноармейская правда. Помню его молодым, худющим, с упрямым подбородком на сухом, усталом лице.
Помню, как осенью сорок первого года мы в Красной звезде неожиданно получили с фронта его очерк В полете. Кожевников был первым среди писателей — военных корреспондентов, кто участвовал в боевом вылете тяжелого бомбардировщика. Редактор Красноармейской правды приказал его арестовать за самовольное сотрудничество в другой газете. Пришлось выручать виновника происшествия через Глав-пур…
Многочисленные очерки и рассказы, созданные Кожевниковым в военную пору, достоверно передали горячую, неостывшую правду времени. Оказалось среди них и произведение, заслужившее особую популярность, — Март — апрель. Напечатанный в трех номерах Комсомольской правды (1942), этот рассказ вызвал огромную читательскую почту, заставил говорить о себе как об истинном литературном событии. Вот свидетельства писателей, принадлежащих к тому же, что и автор, фронтовому поколению. Продолжу строки Кривицкого: Помню, как появился в печати… рассказ Март — апрель. От этого произведения повеяло острым ветром бесстрашия, нежностью… Его герои повиновались чувству долга сердцем и сознанием. А это слова Михаила Колесникова: В памяти людей моего поколения Март — апрель остался навсегда, сделался олицетворением чего-то очень важного, что помогло нам выстоять.
Как и в случае с рассказом Сорок труб мастера Чибирева, Март — апрель не раз именовали повестью, и тоже, конечно, не из объема исходя. Рассказ чрезвычайно насыщен. Он насыщен событийно: ого героям, капитану Жаворонкову и радистке Михайловой, выполняющим задание в тылу врага, приходится преодолевать, превозмогать труднейшие обстоятельства, не раз оказываться на волоске от смерти. Но прежде всего плотность повествования возникает благодаря точности, ненавязчивой содержательности детален, передающих движения человеческой души. Писатель пошел трудным и благодарным путем: трагическое ощущение войны, ее жертв, слито у него не просто с надеждой, но с радостью жизни, с верой в счастье.
Жаворонков, по сути дела, принадлежит к тому самому «застенчивому» типу характера, о котором выше велась речь. Капитан нелюдим, закрыт для расспросов, хотя чувствуешь: нутро его иное. В данном случае для особенностей внешнего поведения героя есть свои особые причины. Холодной болью застыла в сердце гибель 22 июня под гусеницами танка жены и ребенка. Он никому не признавался в своем горе: не хотел, чтобы его несчастье служило побудительной причиной его бесстрашия. Он стремился сосредоточить всего себя на борьбе с врагом, приказал себе: … я должен драться спокойно.
Тонко ведется в рассказе психологическая линия отношений двух героев, ее перепады, нюансы. Трепетное, целомудренное чувство, пришедшее к капитану и радистке, как бы венчает их мужество, чистоту самоотверженности и доверия. А главная сила, главная тайна рассказа в том, что, взволнованно следя за его перипетиями, видя, как в заботе о девушке, в восхищении ею оттаивает, открывается душа Жаворонкова, все время ощущаешь неразделимость всей этой частной истории с жизнью и борьбой многих, всех тех, кто защищает Родину, кто идет на жертвы и лишения, кто не теряет, но приумножает в себе человечность… Небольшой штрих: когда радистка говорит Жаворонкову, спасшему ее, слова благодарности, говорит, радостно волнуясь, вкладывая в них и ей самой еще до конца не ясное чувство, — капитан смущенно (хотя и резко) отвечает: …где это вы слышали, чтоб кто-нибудь поступал иначе?
Не просто о неистребимости жизни этот рассказ. Он о неистребимости, победительности общества, которое воспитало в своих сыновьях и дочерях стойкость убеждений, возвышенность помыслов и чувств.
О великом гуманистическом смысле советских основ жизни, об истоках героического поведения граждан нового мира и ведется речь в произведениях Вадима Кожевникова времен войны. Собственно, это генеральная тема творчества писателя, начатая еще с первых рассказов, продолженная буквально во всех его произведениях.
Нарушу хронологическое течение разговора, чтобы привести знаменательные слова из романа В полдень на солнечной стороне, созданного в 1973 году и во многом основанного на впечатлениях, памяти войны. Воспитывать лучшие качества в человеке, сказано здесь в одном из публицистических отступлений, значит исходить из советского, живучего во все времена обычая. Живучее во все времена — то есть сохраняющее преемственность, доказывающее свою жизненную силу…
Попутно есть смысл остановиться на одном эпизоде этого романа, касающемся изображения военной действительности и того, как она сопряжена с жизнью довоенной.
Эпизод не принадлежит к ключевым, но, может быть, именно потому — так бывает в искусстве — сквозь детали, обстоятельства его выпукло проявляется, прорывается сущностное.
…Упорнейшие, тяжелейшие бои ведут наши воины против превосходящих сил противника, держат оборону на окраине районного городка. Четырнадцать суток, слившиеся в один бой, они отстаивают этот плацдарм, уже утратилось ощущение часов, и дней, и ночей, все слилось в бесконечные мгновения — между жизнью и смертью… Советские воины выстояли. И их мужество, их солдатское умение тем более достойны восхищения, что это было подразделение, собранное буквально перед самым боем из усталых, измотанных долгим переходом людей. Политрук Конюхов очень жалел поначалу, что не смог провести беседу с бойцами, объяснить трудность задачи, сказать о вере и стойкости. Но и без слова политрука все оказалось ясным. А когда настала пора отойти, занять другую позицию, Конюхов заметил, что люди делают это неохотно. Слишком многое — долгие сутки боя, кровь, гибель товарищей — связало солдат с их плацдармом. А еще, вдруг понимает Конюхов, вот в чем дело: ведь плацдарм этот был необычный, какой-то совсем неожиданный. …В молодой рощице было бедно выстроено подобие парка культуры и отдыха, со всяческими таперными аттракционами, спортивными сооружениями, эстрадами для самодеятельности и детскими площадками… Именно здесь суждено было принять бой. И когда подразделение уходило отсюда, люди будто прощались с разрушенными, обгоревшими строениями бывшего парка. И словно ошеломленные видением прежней своей жизни, в краткий перерыв между сражениями запоминали то, что надолго от них отсекла война и за что они будут бить врага. Именно об этом говорил потом с солдатами Конюхов — о той доле счастья, которую каждый из них оставил в прежней мирной жизни и которую никто, кроме них самих, не может вернуть.
Многое берет здесь за душу, но как-то по-особому отзываешься вот на какую подробность: парк — бедный, он, собственно, лишь подобие парка. Не богата была страна, далеко не всюду могла она строить по высоким меркам, и в том, как обеспечивался человек, отнюдь не наблюдалось роскошеств. Куда важнее богатства было другое: забота о том, чтобы гражданин нового общества ощущал свою причастность к нравственным ценностям, воспитывал в себе высокие качества личности. Гуманное, человеческое содержание революции становилось содержанием повседневности, будничных, обыденных проявлений.
Эту духовность жизни, определенную Октябрем, и защищали в бою с фашизмом советские люди, верность ей пронесли через все испытания.
