Жорж Сименон, Жюль Мегрэ и другие

Роль Сименона в литературе

Если каких-нибудь 20-25 лет тому назад, читая романы Сименона — принимая их либо не принимая, — можно было бы сказать, что мы сравнительно мало знаем о самом писателе, то сегодня положение существенным образом изменилось. В самом деле, на Западе появилось немало книг, так или иначе отвечающих на вопрос: кто вы, Жорж Сименон? — и всесторонне исследующих оставленное им огромное литературное наследие; публикуются сотни статей, воспоминания встречавшихся с ним людей, многочисленные интервью с писателем, и, что особенно важно, в последнее время увидели свет как более или менее полные собрания его сочинений, так и циклы произведений, объединенных по какому-либо принципу. Таковы, например, большой цикл воспоминаний «Я диктую», открывающий читателям нового, подчас неожиданного Сименона, сборники его публицистических выступлений и очерков. Не обошли Сименона вниманием ни кинематограф, ни театр. По его произведениям снято более двухсот телефильмов, около шестидесяти полнометражных кинолент; по мотивам романов Сименона во многих странах мира (в том числе и у нас) ставились спектакли с участием выдающихся актеров современности.

Насколько оправдан такой интерес к творчеству французского романиста, которое часть снобистски настроенных литературоведов все еще пытается не выпускать за пределы жанра «полицейской», или детективной, литературы? Вероятно, бесполезно спорить с теми, кого своего рода литературная инерция ведет по истоптанным и бесперспективным дорогам. В конце концов, «Преступление и наказание», «Братьев Карамазовых», как и некоторые романы Ф. Дюрренматта или У. Фолкнера, тоже можно числить по детективному ведомству. Суд читателей подчас более точен и справедлив, чем суд специалистов — ревнителей канонов и правил, устанавливающих строгую жанровую иерархию. Предлагаемые здесь читателям романы Сименона, смеем надеяться, помогут им самим ответить на поставленный выше вопрос. И все же — прежде чем подойти к основной теме начатого разговора — позволим себе обратиться к мнению двух писателей, отметивших, на наш взгляд, то, что является едва ли не наиболее специфичным, определяющим в творчестве Сименона.

Еще в 1935 году, до того, как были созданы наиболее значительные романы Сименона, один из бесспорных мэтров литературы того времени Андре Жид после встречи с молодым писателем сказал: «Утверждаю, что считаю Сименона большим романистом, может быть, самым большим в современной французской литературе и самым настоящим именно романистом». Как показывают письма Жида, его пометки на полях романов Сименона (а читал он их весьма внимательно), в них его поражал неожиданный для сравнительно молодого писателя запас жизненных наблюдений, знания из самых разных областей человеческой деятельности.

В обстоятельной книге о жизни и творчестве Сименона его исследовательница Э. Шрайбер приводит сказанные о нем более чем через тридцать лет после А. Жида слова другого, на этот раз английского, мастера слова Чарлза Сноу: «Во многих отношениях он больше похож на великих писателей XIX века, чем кто бы то ни было из ныне живущих… Он обладает той же свободой и творческим размахом, что и его великий предшественник Бальзак. Ему присущи… поразительный дар передачи атмосферы и чувство места. Но, что еще важнее, он знает удивительно широкий круг людей, гораздо больший, чем любой из писателей XX века, о котором я могу вспомнить».

Возможно, кому-то подобные оценки в отношении Сименона могут показаться если не парадоксальными, то, во всяком случае, несколько завышенными. Имя и творческая деятельность писателя еще при его жизни обросли разными легендами и домыслами, очень часто — недоброжелательными. Между тем, сопоставление его с Бальзаком, ощущение его близости с автором «Человеческой комедии» возникает не только у внимательных читателей Сименона, но и у ряда литературных критиков и писателей. На вопрос о том, насколько справедливы такие суждения, мы попытаемся ответить в рамках этой небольшой статьи, но вот что примечательно: и Жид и Сноу подчеркивали именно те особенности произведений писателя, которые, действительно, ставили их несколько особняком в огромной массе современной ему литературы. Сименон писал о тех людях, которые до него почти никогда не привлекали внимания других писателей, говорил о них со знанием дела, с глубоким проникновением в их духовный мир, в формирующую и объясняющую этот мир материальную среду, повседневную жизнь — такую, казалось бы, привычную, обыкновенную, но таящую в себе столько скрытых от невнимательного взгляда тайн, разыгрывающихся повсюду драм.

Близость Сименона и Бальзака и состоит прежде всего и именно в этом — в ощущении драматичности повседневной, будничной жизни. Если в судьбах своих героев Бальзак показывал не те драмы, что «разыгрываются при свете рампы, в расписных холстах, но драмы, полные жизни и безмолвные, застывшие и горячо волнующие сердце, — драмы, которым нет конца», то, словно вторя ему, Сименон писал: «Подлинные человеческие драмы происходят чаще всего в рамках семьи… У этих драм не всегда бывает кровавый исход, при котором погибает один или несколько человек. Есть драмы, которые я назвал бы глухими, неразрешимыми». Понять их, вскрыть тайные пружины человеческих поступков — такова главная задача писателя, равно как и созданного им персонажа, полицейского комиссара Мегрэ.

Вот это проникновение в самую суть вещей и событий, в которые погружен современный человек ежедневно, ежечасно, исследование того, что находится за пределами непосредственных, так часто обманчивых «видимостей», и делает Сименона одной из центральных фигур французской литературы нашего времени, объясняет устойчивый интерес к нему и читателей, и его собратьев по перу во многих странах. Но это же дает нам право обратиться к той важной части его творчества, которая составляет обширный (около 80 романов) «цикл Мегрэ».

Не будет преувеличением сказать, что Мегрэ — весьма необычный в литературе персонаж. Впрочем, это справедливо и по отношению ко многим другим литературным героям; в каждом отдельном случае именно необычность делает их запоминающимися, закрепляет в нашем сознании. Дело, однако, в том, что верные своей «жанровой» логике критики, не особенно над этим задумываясь, определяют Мегрэ в один ряд с Лекоком Э. Габорио, Шерлоком Холмсом А. Конан-Дойла, Эркюлем Пуаро или мисс Марпл Агаты Кристи. Что ж, ряд весьма почтенный, честь и литературные достоинства которого не хотелось бы здесь затронуть ни в коей мере, вот только Мегрэ в него не вписывается. Он — полицейский, «сыщик» или по-научному «инве-стигатор»? Конечно, но ведь вряд ли кому-либо придет в голову поставить рядом, скажем, лермонтовского Печорина и Ромашова из «Поединка» Куприна на том лишь основании, что оба они были офицерами.

Мегрэ — это можно сказать с полным основанием — большое открытие Сименона; нет, не в детективной литературе, а значительно шире — в современной художественной литературе вообще. Сименон нашел, ориентируясь на традиции великой реалистической литературы прошлого (мы еще будем говорить об этом), новые приемы, новые средства проникновения в духовный мир человека, по-новому понял отношения человека с окружающей его средой, объединяющие его с другими людьми связи.

Уже первые исследователи творчества Сименона обратили внимание на то, что очевидным образом сближало Мегрэ, литературный персонаж, с его создателем. В такой близости в принципе нет ничего необычного, об отношениях писателя с создаваемыми им персонажами писали уже достаточно много. Мы хорошо знаем, например, насколько и чем целый ряд героев Ф. Мориака-романиста обязан своему автору: воспоминания детских и юношеских лет, трагические сомнения, кризисы веры всю жизнь преследовали Мориака; в его романах подчас художественный вымысел и правда его собственной жизни почти неразделимы. Нечто подобное следует сказать и о романах, посвященных комиссару Мегрэ, что давало иногда повод отождествлять Мегрэ и его автора.

Проблема отождествления автора и его персонажей не столь проста, как это может показаться, и мы не будем сейчас вторгаться в сложную область психологии художественного творчества. Конечно, Мегрэ — не Сименон, но именно ему писатель доверил многие дорогие ему мысли; часть жизненного пути они проделали как бы вместе, испытывая общие для них сомнения и разочарования, расставаясь со многими иллюзиями и надеждами, сохраняя, однако, общую веру в человечество и в человека, это хрупкое существо, которое «со времен доисторических пещер выжило, несмотря на потопы и землетрясения, холеру, чуму, бойни и голод», ибо «поколение за поколением оно не переставало продолжать свой род и воспитывать своих детей в надежде на будущее».

Сименон не заставлял Мегрэ повторять свою жизнь: романы о нем автобиографичны в очень ограниченной степени. Пути, по которым шли Мегрэ и его автор, были слишком различны, но писатель щедро наделил своего героя многими отличающими его самого способностями, чувствами, тем, что можно было бы назвать «инстинктом», ощущением жизни, особенностями душевного состояния.

Мегрэ изменялся, «взрослел» вместе с Сименоном. Изменялись и их отношения. У Сименона временами возникала потребность «освободиться» от влияния своего героя, взглянуть на мир иными глазами. Он создавал свои так называемые «трудные», социально-психологические романы, «вживался» в иные жизни, пока — накануне его 70-летия — не созрело окончательное решение совсем отказаться от писания романов и говорить только от своего имени.

Впрочем, деление на «трудные» романы и романы «цикла Мегрэ» весьма условно. Сименон имел все основания говорить: «Прошло более 40 лет, как в мою жизнь вошел комиссар Мегрэ… в романах, где действует Мегрэ, я ставлю, порой, более сложные проблемы, чем в своих социально-психологических романах. Опыт и мудрость Мегрэ помогают мне разрешать их средствами, доступными для читателей разных стран и разного культурного уровня».

Как бы там ни было, но рассуждать о Мегрэ, не обращаясь к жизни самого Сименона, практически невозможно. Скорее всего, читатель знаком — хотя бы по предисловиям к сочинениям писателя — с основными моментами его биографии и все же сказать о них несколько слов и здесь представляется необходимым.

То, что Сименон — писатель французский, известно, вероятно, всем, кто когда-либо держал в руках его романы; однако он был бельгийцем и появился на свет в 1903 году в г. Льеже. Говорил, а позже и писал он по-французски, как и большинство бельгийцев; в его жилах текла как унаследованная от матери фламандская кровь, так и кровь валлонов, предков со стороны отца. Уже в раннем детстве будущий писатель смог почувствовать ту глухую враждебность, взаимное недоверие, которые разделяют людей по расовым, социальным и иным признакам на замкнутые группы и кланы.

Сказать, что родители Сименона были людьми среднего достатка, было бы явным преувеличением: в семье с трудом сводили концы с концами. Отец Жоржа был мелким служащим в страховой компании, мать до замужества работала продавщицей в большом универсальном магазине, позже — многие годы сдавала комнаты с пансионом приезжей молодежи, преимущественно студентам. Отец, Дезире Сименон, в отличие от большинства родственников, рабочих и ремесленников, «даже выбился в люди умственного труда», как писал Сименон в автобиографической книге «Я вспоминаю»; некоторые черты характера этого спокойного и доброжелательного человека были использованы при изображении ряда персонажей писателя, в том числе и самого Мегрэ. Жена Дезире, Анриетта, принадлежала к типу женщин долга, была вечной «жертвой» чего-нибудь или кого-нибудь: она страдала «по привычке», страдать — ее призвание; это не мешало ей с завидным упорством, любой ценой добиваться поставленной цели. Сколько таких внешне хрупких и вместе с тем наделенных стальной волей женщин мы еще встретим на страницах сименоновских романов!

В «Письме моей матери», написанном в поздние годы, Сименон отмечал: «Я сохранил массу воспоминаний о своем детстве, больше, чем многие другие люди. Насколько моя память оказывается неполной в том, что касается недавних событий, настолько она фотографически точна по отношению к моим детским годам». Эта точность поистине поразительна. Через несколько десятков лет Сименон с мельчайшими подробностями воспроизводит детали жизни города, семейного уклада, особенности отношений между родителями и детьми, между родственниками разных степеней, характерные для начала 1900-х годов.

Дело, конечно же, не только в памяти, но и в обостренной наблюдательности, в умении видеть и фиксировать увиденное в сознании, как в некой кладовой, откуда накопленный материал может быть извлечен в нужный момент. Кстати сказать, в этом одна из тех особенностей собственного характера, которыми Сименон одарит Мегрэ.

Воспоминания были фотографически точны, но не были фотографически бесстрастны. В 1976 году в принадлежащей циклу «Я диктую» книге «Рука в руке» Сименон вспомнил о своем родном городе, в котором к тому времени он не был около пятидесяти лет. В книге «Я вспоминаю» уже были описания улиц Льежа, его жилых домов, лавок и мастерских, живописная картина льежского рынка, бегло набросанные портреты городских обывателей. Здесь же — как бы краткая, но весьма выразительная социальная характеристика Льежа, его социальная топография. «Когда я был ребенком, город Льеж, где я родился и прожил до девятнадцати с половиной лет, был, можно сказать, разделен на три части. Первая — это район бульваров д’Авруа и Пьерко, сплошь застроенный большими частными особняками из тесаного камня… Много позже я узнал, кто жил в этих особняках. Хозяева, управляющие и крупные акционеры заводов, окружающих город. Но их и рабочих с их заводов разделяли районы вроде того, в котором родился и провел детство я, где проживали те, кого американцы называют «белыми воротничками», то есть мелкие служащие, всегда тщательно одетые и стремящиеся жить как «достойные люди»… Третью часть города я знал плохо, потому что мать не разрешала мне туда ходить, и открывать ее для себя мне пришлось гораздо позже. В те времена, подъезжая днем или ночью на поезде к Льежу, пассажир видел только высокие трубы, извергающие пламя, и печи для выплавки цинка, меди и Бог весть чего еще; голые до пояса рабы, такие же льежцы, как и мы, швыряли лопатами уголь в жерла этих печей, дыхание которых превращало их в инвалидов к сорока или сорока пяти годам». Они-то и были обитателями третьей зоны, шахтерских поселков, длинных рядов почерневших от угольной пыли домов.

От внимательных глаз мальчика не ускользали и маленькие тайны, которыми была полна жизнь взрослых людей. В большинстве случаев это были постыдные, тщательно скрываемые тайны, рождавшиеся в скудном, убогом, лишенном света и надежды существовании, — тайный алкоголизм одной из теток, грошовая и не всегда честная экономия на любых мелочах, пустые кастрюли, которые ставились на огонь, чтобы создать в глазах соседей видимость благополучия… Если нельзя было быть, следовало хотя бы казаться.

Еще со времен романов-фельетонов из «народной жизни», в большом количестве появлявшихся в середине прошлого века, считалось, что именно нищенские кварталы, бедняки были постоянным источником всяческих пороков и преступлений. В своих романах Сименон будет последовательно разрушать это мнение. Конечно, городские бедняки не были носителями евангельских добродетелей, но самые страшные преступления происходили в иной среде, совершались людьми иного достатка и иного положения — в мире финансистов, дельцов, аристократов, богатых буржуа. В дневнике, опубликованном под названием «Когда я был старым», Сименон записал кажущуюся парадоксальной мысль: «Чем беднее человек, тем он честнее». По существу, этой же позиции будет придерживаться и полицейский комиссар Мегрэ.

На улицах города маленький Жорж получал первые уроки своеобразной демократии, сочувствия обездоленным и несчастным людям. Семнадцатилетним юношей Сименон поступил в качестве репортера в «Льежскую газету»; в ней он вел рубрику местных происшествий, для чего нужно было часами бегать по городу, встречаться с людьми разных профессий, возрастов, убеждений. Это была трудная, но, как оказалось позже, необходимая для писателя школа: он имел дело с реальными, живыми, столь не похожими друг на друга людьми, с их судьбами. Такой школы не прошел ни один из больших современных Сименону писателей! Ее, но по-другому, также приобретая опыт общения с разными людьми, будет проходить и Мегрэ, служебная деятельность которого приводит его в поисках преступника и в богатые особняки, и в продуваемые ветрами парижские вокзалы, и в большие универсальные магазины, где он, если можно так выразиться, охранял кошельки покупателей. Вот несколько строк из автобиографических (!) «Записок Мегрэ» (1950): «Мало найдется в Париже улиц, где я не сбивал каблуков, внимательно глядя по сторонам и постепенно узнавая все ближе уличный люд: попрошаек, шарманщиков и цветочниц, ловких жуликов и карманников, а также проституток и пьяниц-старух, почти каждую ночь попадавших в полицейский участок». Именно так, глядя по сторонам, бегал по улицам Льежа, а затем и Парижа, куда он перебрался в 1922 году с молодой женой, и сам Сименон.

В Париже, жизненные пути Сименона и Мегрэ, в чем-то близкие в детские годы, как бы расходятся: один становится писателем, автором сперва развлекательных «народных» романов, позже — более серьезных и значительных, другой — полицейским, но внутренняя, более существенная связь между ними не обрывается. «Я, начиная с шестнадцати лет, — писал Сименон в 1977 году, — говорил об идеальной роли, которую могли бы играть некоторые люди, роли «выпрямителей судеб». Самого Сименона на Западе не раз называли «адвокатом людей»; эту роль, как мы увидим, он предназначал и Мегрэ. «Сейчас я больше не верю в это», — с горечью признавался писатель на склоне лет; к такому же выводу приходит в конечном итоге и его герой. Одному из них пришлось ограничиться ролью «коллекционера судеб», другому — честно и, насколько это возможно, человечно выполнять свои служебные обязанности.

Сименон — по собственной воле или по заданию газет, для которых он пишет репортажи, Мегрэ — по долгу службы и в соответствии с предписаниями начальства — так или иначе знакомятся с Францией, теми сторонами ее жизни, которыми до них мало кто интересовался. Разумеется, романы Сименона — не учебник географии, но если бы кто-нибудь захотел заняться углубленным изучением страны, чтение этих романов принесло бы ему немалую пользу. Их герои свободно перемещаются в пространстве: мы застаем их на побережье Атлантического океана или Ла-Манша, в портовых городах Бретани, на курортах Средиземноморья и на берегах Луары, в Оверни, Турени и Эльзасе. Что же касается Парижа и его предместий, то лучший путеводитель по его улицам и площадям, по тем местам, куда гиды предпочитают не водить любознательных туристов, пожалуй, трудно придумать. Когда мы будем говорить о жизни и приключениях Мегрэ, мы обязательно воспользуемся этим путеводителем.

Постепенно круг «географических» интересов Сименона расширялся. Его видели и в труднодоступных местах Африки, на островах Тихого океана, в Центральной и Южной Америке, в Индии, Новой Зеландии, Австралии… Мегрэ пришлось ограничиться несколькими западноевропейскими странами, да совершить две-три деловые поездки в США.

В жизни Сименона США, куда он уехал после войны в 1945 году, занимают особое место. Здесь он провел около десяти лет, объездил всю страну в разных направлениях, изучая жизнь ее людей, познавая местные обычаи и нравы. Собранные в книге «По Америке в автомобиле» очерки передают далеко не однозначные впечатления писателя от этой страны. Он пишет о трудолюбии, о технических и научных достижениях американцев, об особенностях их демократии, непривычных для европейца, о наступлении асфальтобетонной цивилизации на человека, на природу. Он говорит о богатстве страны и об удручающих социальных контрастах. В близкой к этому тональности даны и впечатления, вынесенные из пребывания в Америке и комиссаром Мегрэ (романы «Мегрэ у коронера», 1949, и «Мегрэ в Нью-Йорке», 1947).

Путь Сименона в большую литературу не был столь простым и безоблачным, как об этом иногда пишут, напоминая о более чем двухстах созданных им романах. Сименона упрекали за кажущуюся необычной скорость, с которой из-под его пера выходили сравнительно небольшие по объему произведения, но редко задумывались над тем, что предшествовало самому творческому процессу, моменту, когда писатель садился за свой рабочий стол.

Сименон не раз говорил, что, начиная писать роман, он не всегда знал точно, чему он будет посвящен, какие именно и в каком порядке произойдут в нем события, какая судьба ожидает действующих в будущем романе персонажей. Очень часто внешним поводом, толчком к началу работы было нечто в общем незначительное, случайное: «В тот день, когда я решил садиться за роман, я шагаю по дороге и вдруг чувствую, ну, скажем, аромат сирени. И вот сирень вызывает у меня в памяти какие-то образы из юности или другого периода жизни, какую-то деревню или какой-то уголок страны». Главное, однако, заключается в том, что за такого рода «случайностями», разного рода ассоциациями, смутными воспоминаниями стоит большой жизненный опыт, доскональное знание жизни и «какой-то деревни» и «какого-то уголка страны», основательные знания и места действия, и психологии, нравов, обычаев проживающих в нем людей. Это практическое, а не книжное знание. «У меня, — писал Сименон, — есть несколько профессий, которые я смог бы пустить в дело, случись в моей жизни крутой поворот. Я могу быть речником, рыбаком, моряком дальнего плавания, садовником, столяром, кем-то еще». (По романам писателя мы узнаем и о таких профессиях, о которых раньше, пожалуй, не имели ни малейшего представления: кто, например, слышал о собирателях мидий и устриц или ловцах морских ежей?)

То, о чем пишет Сименон, вызывает доверие читателя, подкупает точностью, достоверностью — куда бы нас ни приводил писатель: в портовый кабачок, контору нотариуса, роскошный отель или сомнительное заведение со стриптизом, в мастерскую художника, на борт рыбацкого судна, в аристократический особняк или убогий деревенский домишко с их специфической атмосферой, свойственными только им запахами, звуками, красками, характерными деталями. Сименон заставляет читателя почувствовать эту атмосферу, в ней увидеть конкретного, именно этого, а не какого-то «человека вообще», помещенного в ту или иную ситуацию. Увидеть и понять его, сделать своими его беды, несчастья, редкие радости и удачи. «Я старался сделать читателя соучастником, то есть передать ему некую дрожь, которую я испытываю, когда пишу, передать самыми простыми словами и самыми обычными средствами», — очень важное признание Сименона, помогающее понять существенную сторону его художественного метода — писать просто и ясно, избегая словесных «излишеств», обращаясь и к разуму и к чувству читателя.

Часто создание романов давалось писателю большим трудом: каждый из них требовал напряжения всех духовных сил, полной изоляции, отключения от внешней жизни и даже «отрешенности от своего «я». Нужно было всякий раз по-новому ощутить и передать средствами литературы то, что сам Сименон назвал «весомостью» окружающих нас вещей: «Заставить жить дерево в саду вопреки разворачивающейся рядом трагедии… Придать листьям этого дерева присущую им весомость… Кажется, я нашел нужное слово — весомость. Весомость листка бумаги, клочка неба, какого-нибудь предмета, всех тех предметов, которые в самые напряженные моменты нашей жизни приобретают таинственное значение…» Весомость Жизни!

Весомость Жизни — в этом не только особенность художнического видения мира, но и утверждение ценности всех проявлений жизни. «Я не решаюсь говорить про весомость человека, а то у меня будет ощущение, что я испытываю Бога, — писал Сименон, — не решаюсь говорить, но думаю, думаю все время, и мне хотелось бы одним движением губ передать все значение человеческой темы, всю драматичность столкновения человека с жизнью». Да, Сименон думал прежде всего о человеческой жизни и свое ощущение ее весомости он передал комиссару Мегрэ.

Сименон не был писателем-самоучкой. Мы еще будем иметь возможность сказать несколько слов о широте его эрудиции в области медицины и юридических наук, но он прошел и большую литературную школу, где учителями были писатели разных стран. Прежде всего — великая русская литература от Пушкина до Чехова. Об этом уже много писалось в посвященных Сименону статьях и книгах. Если мы к этому возвращаемся, то лишь потому, что представить себе творчество Сименона без того мощного влияния, которое оказали на него, в частности, произведения Гоголя, Толстого, Достоевского и Чехова, невозможно. Внимательное прочтение многих романов писателя позволяет установить прямые связи их мотивов, тем, судеб их героев со «Смертью Ивана Ильича» Толстого, как бы далеки они ни были во времени и по социальному положению от толстовского героя; то, как изображает Сименон «маленького человека» с его заботами и тревогами, вызывает ассоциации с произведениями Гоголя, которого Сименон считал «величайшим русским романистом» и которого перечитывал всю жизнь. Пониманию скрытого за «видимостями», внешними поступками человека его внутреннего мира он учился у Чехова; Толстой и особенно Достоевский поддерживали в нем веру в возможность «выпрямления», возрождения, духовного очищения человека, как бы низко он ни пал в глазах окружающих его людей. Вот эта вера, быть может, самое главное, чему учила Сименона русская литература.

Разумеется, Сименон не был простым подражателем кому бы то ни было. Проведение прямых аналогий между его произведениями и произведениями русских писателей — занятие бесполезное. Сименон, используя достижения не только русской литературы, но и других национальных литератур, шел своим путем. Для того чтобы рассказать о человеке, о его судьбе, о причинах его нередко кажущихся необъяснимыми поступков, писатель, по его собственному выражению, должен был «влезть в шкуру» этого человека, на время стать им, чувствовать себя так, как чувствовал бы себя в данной ситуации его персонаж. Такой способ «человековедения», требующий от писателя затраты огромных нравственных и даже физических сил, имеет не только свои достоинства, но и определенные недостатки. С одной стороны, благодаря ему достигается максимальное «вживание» в чужую психологию, чужую жизнь, в первую очередь жизнь главного персонажа, на котором концентрируется внимание автора. С другой стороны, у Сименона, во всяком случае во многих его романах, остальные персонажи либо как бы отодвигались на задний план, либо получали косвенное освещение, впрочем, не лишенное особого смысла. «В большинстве моих романов, — говорил сам Сименон, — описывается все, что происходит вокруг главного героя. Других персонажей я даю так, как видит он их». На этом пути были возможны и несомненные приобретения, и несомненные потери. Отдадим должное Сименону: даже тогда, когда его второстепенные герои лишь на короткое время появлялись на страницах романа, он умел находить для них выразительные черточки, характерные особенности речи, поведения, манеры одеваться, сидеть, двигаться, подчас говорящие больше, чем пространные описания.

То, как Сименон показывает своих главных героев, до сих нор сравнительно мало привлекало исследователей его творчества, между тем здесь есть о чем поговорить. В романах «зрелого» периода, и в социально-психологических, где проблема преступления и преступности занимает подчиненное место, и в романах «цикла Мегрэ» Сименон выступает как большой мастер, знаток человеческой души.

Мы помним многих персонажей романов таких писателей — старших современников Сименона, как Ф. Мориак, Р. Мартен дю Гар. В членах семьи Тибо или героях романов вроде «Клубка змей», «Терезы Дескейру» или «Дороги в никуда» нашли яркое выражение типичные черты французских буржуа начала нашего века, их быта, семейного уклада. Это было существенным завоеванием литературы, но писатели Франции почти никогда не выходили за пределы изображения людей определенного круга, хотя тут могли быть и хранители традиционных буржуазных ценностей, и бунтари, пытавшиеся порвать со своей средой, мелкие буржуа и финансовые воротилы, злодеи и их жертвы.

Сименон словно разорвал этот круг, и на страницах его романов появился «простой народ»; оказалось, что это — живые люди и что жизнь каждого из них не менее значительна и не менее интересна, чем жизнь тех, кем до Сименона занималась французская литература. (На одной из страниц воспоминаний писателя есть любопытная ироническая запись: «Народная литература прошлого века — от Эжена Сю до В. Гюго — создавалась для того, чтобы исторгнуть у читателя слезы по поводу судеб маленьких людей. Еще немного, и литература и речи сегодняшних политиков будут направлены на то, чтобы заставить прослезиться над судьбой крупных собственников и капитанов промышленности».)

Сименону в ряде случаев удалось создать яркие, сложные и противоречивые, неповторимые характеры. Так, например, в романе «Стриптиз» (1958), кстати, произведении, где вообще нет речи о преступлении (если не считать упоминания на последней его странице о гибели главной героини), Сименон вводит нас в мирок второразрядного увеселительного заведения в Канне, курортном городе на берегу Средиземного моря. В центре романа — Селита, одна из «актрис» кабаре; все остальные, как и говорил Сименон, увидены ее глазами, через ее отношение к ним: и хозяин заведения, и работающие в нем девицы, и посетители кабаре. Сама Селита — большая удача Сименона-художника. Молодая женщина — специфическое порождение среды, в которую она погружена с самого детства, ее жертва; но она и маленькая жестокая хищница, старающаяся любой ценой, не брезгуя ничем, пробиться «наверх», в мир собственников.

В том, как изображена Селита, Сименону важна каждая деталь; мы видим, как мечется женщина в поисках выхода из создавшейся ситуации, то расчетливо обдумывая каждый свой шаг, то совершая нелепые, вредящие ей же самой поступки, как меняется ее настроение и рождается в ее сознании преступное и бессмысленное решение. И все же Сименон знает: в человеке, сколь бы глубоким ни было его нравственное падение, если в нем еще не угасла окончательно хотя бы искра человечности, есть некая граница, переступить которую он не может. К числу наиболее сильных сцен, пожалуй, не только этого романа Сименона, должна быть отнесена сцена, в которой Селита, решившая застрелить соперницу во время похорон жены хозяина кабаре, в последний момент отказывается от своего намерения и бросает револьвер в открытую могилу.

Семейные отношения всегда вызывали особый интерес Сименона; внутри этой самой маленькой общественной ячейки чаще всего и происходят драмы, понять которые можно, только проникнув в психологию участвующих в ней людей. Драмам, развертывающимся в самых заурядных, «обыкновенных» семьях, посвящены многие романы Сименона. Это и драмы безжалостной борьбы за наследство или раздел какого-либо имущества, и история бегства одного из супругов от опостылевшей жизни или о том, как и почему вдруг появляется пропасть, разделяющая детей и их родителей, драмы преступлений, совершенных человеком, доведенным до крайности обидами и унижениями.

Подводя итог многолетним печальным наблюдениям, Сименон писал: «Нас на земле Бог знает сколько миллионов, и, однако, взаимопонимание, полное взаимопонимание между двумя из нас невозможно. Вот, по-моему, одна из самых больших трагедий нашего мира». Эти трагедии приобретают живые, конкретные очертания в мастерски создаваемых Сименоном образах. Вот супружеская пара в романе «Кот» (1967), еще одном произведении, в котором нет речи о преступлении, если не считать гибели принадлежавшего мужу кота и любимого попугая его жены. Люди, вышедшие из разных социальных слоев, придерживающиеся разных вкусов, привычек, отношения к жизни, соединяются в позднем и, по существу, нелепом браке. Роман становится исследованием того, как рождается взаимная отчужденность, когда один не может и не хочет понять другого, когда накапливаются обиды и злость друг на друга и все вызывает усиливающееся с каждым днем раздражение, перерастающее в ненависть. Но вот кажущийся парадокс: Эмиль Буавен уходит от жены и оказывается, что этот уход создает в нем ощущение непонятной для него пустоты, как и у его жены — желание вернуть мужа, снова видеть его рядом с собой. Зачем? Вероятно, ни тот, ни другая не смогли бы ответить на этот как будто простой вопрос.

Глубоко в психологическом плане разработан у Сименона образ ушедшего в отставку премьер-министра, пытающегося на склоне дней трезво оценить прожитую им жизнь, и Мари, самой обыкновенной служанки из кафе маленького портового городка Пор-ан-Бесен в Нормандии, и многих других.

Хорошо знакомый с творчеством Сименона читатель мог заметить, что, говоря о Сименоне — создателе психологически достоверных характеров, показанных во всей их сложности, мы не называли романов «цикла Мегрэ». Конечно, и в них есть яркие характеры, чем-то запоминающиеся образы, но тщательно разработанная фигура самого комиссара заслонила остальных персонажей, и слова писателя о том, что в его романах большая часть действующих лиц дана через восприятие главного героя, относятся в первую очередь к «циклу Мегрэ»; не забудем, однако, что именно Мегрэ Сименон наделил своей наблюдательностью, умением доходить до сути вещей, правильно оценивать поступки людей, выявлять их скрытый или скрываемый смысл. Тех, кого видит Мегрэ, хорошо видим и мы.

Если науке человековедения Сименона учила сама жизнь, в эстетическом и художественном плане — русская литература, то общественные отношения, закулисные стороны буржуазного государственного механизма, функционирование господствующих в обществе политических и социальных систем, особенности современного законодательства он постигал и в собственной практической деятельности, прежде всего как журналист; литературными же учителями его в этом отношении были западные писатели — Бальзак и Стендаль, Дж. Конрад и У. Фолкнер. Конечно, в таком «разделении» влияний, испытанных писателем, есть некоторая доля схематизма и упрощения, но дело в том, что Сименон рос в условиях жизни западного общества, видел и изучал его, как изучали его и великие предшественники Сименона. Жизнь русского общества и до- и послереволюционного периода была мало ему знакома, для понимания ее только литературных источников было недостаточно. Писательская добросовестность позволяла Сименону обращаться лишь к тому, что он знал досконально; подавляющая часть произведений писателя посвящена Франции, ряд романов, в том числе и такие шедевры, как «Братья Рико» (1952), «Часовщик из Эвертона» (1954), «До самой сути» (1949) — США, где, как мы видели, он провел значительную часть жизни. «Экзотические» романы, где действие происходит в какой-либо стране Африки или Латинской Америки, с их отчетливой антиколониальной направленностью, сравнительно немногочисленны, но и каждый из них построен на глубоко изученном материале. Лишь в одном романе — после краткого визита в нашу страну — писатель поместил своих героев в Советском Союзе. Роман «Люди в доме напротив» (1933) — произведение о судьбах нескольких людей в одном из уголков СССР, в городе Батуми, в условиях сталинского режима начала 30-х годов. О происходящих в Советском Союзе событиях, некоторых сторонах нашей жизни Сименон пишет только в своих дневниках, воспоминаниях, почти всегда — с большой симпатией и сочувствием.

О политической позиции и взглядах Сименона написано немало, да и сам писатель не раз касался этой темы. Он постоянно подчеркивал то, что называл своей аполитичностью, за которой стоял прежде всего страх утратить свою духовную независимость, а вместе с ней и возможность объективного суждения о происходящих событиях, а также неприятие коллективных форм борьбы за социальную справедливость, за судьбу «маленького человека».

В романах Сименона мы почти никогда не найдем упоминаний о конкретных событиях современности, хотя отзвуки социальной жизни европейских стран доходят и до них, например, в историях людей, бегущих из стран Восточной Европы в поисках лучшей жизни и в конечном счете пополняющих ряды безработных или преступников таких более богатых государств, как Франция.

Вряд ли есть необходимость опровергать собственные суждения Сименона о его политической и общественной позиции; следует только помнить, что все в данном случае обстоит гораздо сложнее. Воспоминания и письма Сименона являют нам сложный образ человека, жившего современностью, ее болью и страданиями, тяжело переживавшего трагедии, затрагивавшие целые народы, человека, живо откликавшегося на все, что происходило вокруг него. Можно было бы сказать, что как личную драму Сименон временами воспринимал свое неучастие там, где нужно было бросаться на защиту попранной справедливости, прав человека, против совершаемых реакционными правительствами преступлений. Об этом он говорил и в период итальянской агрессии против Абиссинии, и в годы гражданской войны в Испании, и в дни молодежных волнений конца 60-х годов. Да, Сименон в принципе отрицательно относился к политической «ангажированности» деятелей культуры, но, в сущности, все его творчество было «ангажированным», вовлеченным в активную борьбу за лучшую жизнь для каждого человека.

Заслуживает упоминания и то, что следовало бы назвать личной трагедией большого и честного писателя, близко напоминающей трагедию последних лет жизни великого Толстого. Выросший в бедности, познавший материальную нужду, Сименон сравнительно быстро стал человеком состоятельным, одним из самых богатых современных писателей, который мог позволить себе очень многое из того, что недоступно большинству людей. В своем положении он усматривал прямое противоречие собственным взглядам и в минуту тягостных раздумий писал: «Богатому трудней войти в Царствие Божие, чем верблюду пройти сквозьигольное ушко». Я часто думаю об этих словах из Евангелия. И часто мне бывает стыдно… Я спрашиваю себя, а не бесчестно ли я поступаю, воспитывая детей в так называемой роскоши. Будь я один, разве я не отказался бы от нее? Я веоднократно делал попытки изменить свою жизнь, да и сейчас не прекращаю. Ведь образ жизни, какой я веду, противоречит моим убеждениям, моему инстинкту».

2

Странствие на маленькой яхте «Остгот» по рекам и каналам Франции, а затем и к берегам сопредельных стран привели Сименона в 1929 году в небольшой портовый городок Голландии Делфзейл. Скорее всего мы никогда не услышали бы о нем, если бы именно там не появился на свет тот, кому посвящен предлагаемый читателям цикл романов, — Жюль Франсуа Амеде Мегрэ. Впрочем, тогда он был просто Мегрэ, но то, как произошло его появление в литературе, заслуживает нашего благосклонного внимания, а посему пусть читатель простит нам несколько обширных цитат из книги воспоминаний Сименона «Человек как все».

В Делфзейле выяснилось, что «Остгот» дал течь и нуждается в ремонте. Дав себе клятву не провести во время путешествия ни одной ночи на суше, Сименон был временно вынужден обосноваться для продолжения своих литературных трудов на старой, полузатопленной барже: «Я поставил там прямо в воду большой ящик под пишущую машинку, другой, поменьше, себе под зад и два маленьких — под ноги». В книге воспоминаний Сименон следующим образом повествует о днях, проведенных в Делфзейле: как-то раз он наведался в местное кафе, где «заказал стаканчик джина с капелькой лимонного сиропа и принялся не спеша смаковать его, попыхивая трубкой. Правда, джин в Голландии подают в крошечных стаканчиках. Тем не менее, когда, сунув руки в карманы, я зашагал по берегу моря, в голове у меня слегка шумело. И тут в моем мозгу возник ряд образов: вначале парижские улицы, с которыми я расстался год назад, затем силуэты бродяг, прозванных «портовыми крысами». Я встречал их в разных частях света. Они похожи на морскую пену. Это своего рода портовые клошары. Никто не знает, откуда они, какой национальности… Все эти образы смешались в моем затуманенном мозгу и вскоре я решил написать роман, исходной сюжетной точкой которого послужат «портовые крысы». К вечеру решение мое не поколебалось. Я по-прежнему был погружен в новую, захватившую меня атмосферу, в среду, постепенно обретавшую для меня зримые контуры.

В 6 утра я отправился на полузатопленную баржу, сел на ящик, поставил ноги на два других и начал отстукивать первую главу «Петерса Латыша». К 11-ти она была готова. У меня не было ни набросков, ни плана. На старом желтом конверте, найденном на «Остготе», я записал лишь несколько имен персонажей и названий улиц. Через неделю роман — первый из «цикла Мегрэ» — был закончен».

Когда Мегрэ сравнивают с его предшественниками и коллегами на поприще борьбы с преступниками, это иногда вызывает представление о своеобразной «мозаичности» образа славного комиссара, который словно объединил в себе многое из того, что уже было написано о Лекоке, Руль-табийле или Шерлоке Холмсе; отсюда было, как мы видели, рукой подать до зачисления романов о Мегрэ в ряд заурядных детективных произведений. В том, что Сименон опирался на уже существовавшие традиции, нет сомнения. Вопрос лишь в том, на какие именно традиции и в какой степени.

Ни в коей мере не претендуя на изложение истории детективных сюжетов в литературе, остановимся хотя бы в нескольких словах на некоторых наиболее характерных моментах. Преступный мир и его социальные корни интересовали уже автора «Человеческой комедии», но настоящим отцом «детективного» романа во Франции не без основания считается Эмиль Габорио; как и многие другие французские писатели, он испытал влияние Эдгара По, новеллы которого, в том числе знаменитое «Убийство на улице Морг», были переведены в 1856 году Шарлем Бодлером. У Эдгара По сложную загадку, поставленную таинственным преступлением, решает некий Ш. Огюст Дюпен, никакого отношения к полиции не имеющий. Дюпен — молодой человек; «потомок знатного и даже прославленного рода, он испытал превратности судьбы, жил на остатки отцовского наследства, то есть, попросту говоря, ничем серьезным не занимался». Из новеллы Эдгар По в последующую литературу перешли отчасти «метод» Дюпена, в соответствии с которым «за отсутствием других возможностей, аналитик старается проникнуть в мысли преступника, ставит себя на его место», и презрительное отношение к полицейским, людям исключительно тупым и самодовольным (не жаловали позже полицейских ни Шерлок Холмс, ни Рультабийль Гастона Леру).

Эмиль Габорио в романах 60-х годов прошлого века создает выразительную фигуру полицейского Лекока. Ученик Бальзака, Габорио уделяет большое внимание социальной среде, в которой действует его сыщик, и его биографии. Как и знаменитый бальзаковский «Наполеон каторги» Вотрен, Лекок выбился из низов, в молодости не отличался особыми добродетелями, совершал дурные поступки, но затем встал на путь защиты закона и собственности добрых французских буржуа. У Лекока есть черты, подхваченные и другими сыщиками (тем же Шерлоком Холмсом); это, в частности, умение перевоплощаться, быстро до неузнаваемости менять свою внешность, чем, кстати, никогда не занимается Мегрэ. Но вот его стремление ставить себя на место преступника со всеми его особенностями (надо думать, заимствованное у Дюпена), чтобы понять логику его действий, наш друг Мегрэ, несомненно, одобрил бы.

В пользовавшейся когда-то огромным успехом «Тайне желтой комнаты» Гастон Леру мы снова встречаемся с сыщиком-любителем, юным журналистом Жозефом Жозефеном, прозванным Рультабийлем, который распутывает сложнейшие преступления почти исключительно усилиями «серого вещества» своего мозга; впрочем, не пренебрегает он и изучением оставленных преступником следов и лупой, с которой, как мы знаем, почти не расставался презираемый им Шерлок Холмс. Прекрасный молодой человек, но с ним Мегрэ ничем и никак не связан; правда, по признанию самого Сименона, он в свое время произвел на него такое впечатление, что будущий писатель даже приобрел плащ «под Рультабийля» и, подобно ему, стал курить коротенькую трубку.

Не будем касаться английских коллег Мегрэ — ни Шерлока Холмса, ни мисс Марпл, ни Эркюля Пуаро — при всем уважении к их заслугам: все они, даже наделенные запоминающимися привычками и простительными человеческими слабостями (вроде скрипки Шерлока Холмса) — люди без истории, без биографии в точном смысле слова. Их создатели старались в первую очередь как-то обособить их от остальных людей, поднять их над ними, тогда как Мегрэ — «человек как все»; мы постепенно знакомимся с его жизнью — едва ли не от рождения до того момента, когда он уходит в отставку.

Менее всего нам хотелось бы бросить тень вообще на детективный роман; в этом жанре имеют право на существование и чисто развлекательные произведения, и такие, которые напоминают некую игру, призванную развивать у читателя сообразительность, наблюдательность, умение сопоставлять и анализировать описываемые автором факты и обстоятельства. (Недаром же среди поклонников детективного романа были и такие писатели, как Л. Арагон, А. Мальро, А. Жид, Ж. Жионо, Ж. Кессель и др.) К сожалению, на смену этому «детективу» все больше приходит роман преступлений со сценами насилия, жестокости, когда в дело вступает не ум и даже не расчетливое мужество полицейского или сыщика-любителя, а кулачное право, револьвер и другие средства убедительного воздействия на преступника.

Еще со времен Габорио считалось, что «роль читателя состоит в том, чтобы установить убийцу, роль автора — в том, чтобы сбить читателя с правильного пути». Настоящим мастером в этом деле был Г. Леру, который настолько умело переносил подозрения в совершенном преступлении с одного персонажа на другой, что иногда у читателя возникала мысль: а не запутался ли сам писатель в своих хитроумных предположениях и догадках. Сименон же, как писал один из его французских исследователей, «не старается хитрить со своим читателем, расставлять ловушки, как это делают авторы классических полицейских романов».

Сименона не интересует, так сказать, внешняя сторона преступления; сцен насилия, описаний того, как именно было совершено преступление, в его романах нет. Главное Для него — ответить на вопрос: почему так случилось, кто виноват в том, что человек преступает закон, каким образом в жизнь людей вторгаются жестокость и несправедливость, и в том, чтобы объяснить психологические и социальные причины любого правонарушения. Э. Шрайбер в книге «Жорж Сименон. Жизнь и творчество» справедливо писала: «Сименон, конечно, учел любовь публики к детективному жанру, но существенно переделал его структуру, Перенеся центр тяжести с раскрытия того, как совершено преступление, на то, почему оно произошло, заменив привычное описание трудностей и опасностей розыска злоумышленника тщательным выявлением обстоятельств, предшествующих убийству».

Все это не мешало Сименону мастерски поддерживать читательский интерес с первой до последней страницы романа, держать читателя в напряжении, в ожидании ответа на поставленные в романе психологические и социальные вопросы.

Вернемся, однако, к самому Мегрэ. Когда он появился на полузатопленной барже в Делфзейле, это был еще далеко не тот человек, с которым мы будем встречаться в других романах, а как бы его набросок, по существу, персонаж второстепенный. Мало того, у Мегрэ в самых ранних произведениях писателя, которые Сименон позже избегал переиздавать, был предшественник по имени Жарри, человек, желавший прожить как можно больше разных жизней: быть типичным парижанином, простым рыбаком, крестьянином, мелким буржуа… Мегрэ, входивший в жизни многих других людей, в этом отношении был похож на Жарри и в конце концов «вытеснил» последнего со страниц романов Сименона.

Не сразу сложился и внешний облик Мегрэ; первоначально в нем подчеркивалась грубая сила, нечто почти бесчеловечное и безжалостное. Он был грузным и малоподвижным, как бы вырезанным «из куска старого дуба», а то, как он одевался, выдавало в нем плебея, хотя уже в «Петерсе Латыше» Сименон наградил его котелком, пальто из плотной и недорогой материи с бархатным воротником и трубкой. Лишь постепенно изменялись его внешность и поведение, привычки — от манеры курить трубку или помешивать угли в печурке своего кабинета в здании парижской уголовной полиции до одежды, более дорогой и элегантной; так складывался тот образ, который помнят и знают читатели во всех странах мира.

С Мегрэ мы знакомимся не только из описания тех событий, в которых он принимает участие. Мы видим его глазами его американских и английских коллег (вроде мистера Пайка из Скотланд-Ярда в романе «Мой друг Мегрэ»), глазами его родных и друзей и, наконец, из его «Записок», в которых присутствует и сам Сименон.

Родился Мегрэ в 1887 году (некоторые его «биографы» называют, на наш взгляд ошибочно, другую дату — 1884 об этом стоит сказать хотя бы потому, что в силу разных обстоятельств Сименон был вынужден продлить активную деятельность своего героя на годы, когда тому уже давно было пора уходить на пенсию. Нас это не должно особенно смущать: история литературы знает подобные случаи. (Отметим, кстати, еще небольшую «неувязку»: уже в «Петерсе Латыше» был убит один из сотрудников Мегрэ Торранс; в последующих романах он, однако, появляется снова живой и здоровый.)

Отец Мегрэ, весьма достойный и уважаемый человек, был управляющим в большом поместье. Его Сименон наделил некоторыми чертами своего собственного отца. Родители матери «не были фермерами, а держали в довольно большом поселке бакалейную лавку и при ней закусочную, как это водится в сельской местности». Будущий комиссар полиции, как и его создатель, бережно хранил воспоминания о детских и юношеских годах. «На мой взгляд, — говорит Мегрэ в «Записках», — нельзя судить о человеке, не зная его прошлого». Позже такой взгляд на вещи помогал Мегрэ в его служебной деятельности: «Расследуя иные дела, я гораздо подробнее интересовался семьей и окружением подозреваемого, чем им самим, и нередко таким образом подбирал ключ к тайне, которая могла остаться нераскрытой».

Образование юный Мегрэ получил в коллеже города Нанта, два года изучал медицину в местном университете. Материальные трудности после смерти отца не позволили сыну продолжать учебу, и Мегрэ перебрался в Париж Первые годы в столице были трудными; молодой человек испытал на себе, что такое нужда, и поражался здешним контрастом между богатством одних и бедностью других («я принадлежал к беднякам»). В полицию он поступил почти случайно и прошел в ней по всем ступеням иерархической лестницы, познакомился с работой всех ее служб. Мегрэ смог увидеть, что Париж был далеко не единым и Цельным социальным организмом. Даже характер совершаемых в разных кварталах города преступлений свидетельствовал о социальном неравенстве как отличающей его особенности (об этом подробно и весьма интересно Сименон рассказал в циклах статей «За кулисами полиции», «Новые парижские тайны» и др.).

Для того чтобы понять, кем же был Мегрэ и как складывались его отношения с обществом, которое он был призван охранять, необходимо усвоить одну истину. Мегрэ был прежде всего государственным служащим, чиновником со всеми вытекающими из этого положения обязанностями: «когда он ночью мокнет под дождем, не спуская глаз с плотно закрытой двери или освещенного окна, когда он терпеливо топчется на бульварах, разыскивая на террасах знакомое лицо, или готовится к многочасовому допросу бледного от страха человека, он выполняет свою повседневную работу». В нашей еще не очень обширной научной литературе о Сименоне самого Сименона и его Мегрэ не раз упрекали, например, за «боязнь дойти до конца в правдивом раскрытии жизни», если не в недостатке «революционности», то, во всяком случае, в непоследовательности: из своего критического взгляда на общественное устройство они не делали каких бы нам хотелось выводов. А, собственно говоря, каких? Должен ли был Мегрэ в одиночку или в компании с кем-либо выйти на баррикады с красным знаменем в руках, примкнуть к какой-нибудь радикальной партии и готовить государственный переворот? Художественная достоверность Мегрэ в том, что он показан Сименоном как сын своего времени; смелый и глубоко честный человек, он часто действует как бы на пределе своих прав и возможностей, утрачивая первоначальные иллюзии, но сохраняя веру в людей и желание помогать им в меру сил.

В Париже Мегрэ видел, как «на глазах у толпы жил своей жизнью мир утонченных бездельников и газеты не уставали сообщать обо всем, чем занимались эти люди, не знавшие иных забот, кроме развлечений и тщеславного соперничества». «Тем не менее, — писал он, — я ни на одно мгновение не взбунтовался против такого порядка вещей. Я не завидовал этим людям… Они жили, на мой взгляд, в другом мире, совершенно отличном от моего, все равно что на другой планете». Сперва роскошные особняки и автомобили, богатые апартаменты с целой армией слуг, даже манеры людей с этой «другой планеты» вызывали у начинающего полицейского невольную робость («Первое дело Мегрэ», 1949, и др.). Для того чтобы преодолеть это чувство, нужно было найти особый подход, выработать особый взгляд на людей чуждого круга. Сам Сименон рассматривал как одну из наиболее важных задач писателя обнаружение подлинной человеческой личности, скрытой под грудой условностей, разных наслоений и штампов, которые с самого детства навязывает ей общество. Снимая один за другим слои нанесенного на нее лака, писатель обнажает глубинного, настоящего человека. Преодоление чувства своей «неполноценности» и возможно тогда, когда самый богатый, самый важный и недоступный для других людей человек оказывается «обнаженным», лишенным поддержки громкого имени, титула, звания, модной одежды, принадлежащих ему дорогих вещей. Так и Мегрэ, уже умудренный опытом, «старался пренебрегать внешними различиями, существовавшими между людьми, пытался соскрести с человека позолоту», добираясь до «первозданной внутренней сущности» («Мегрэ путешествует», 1958).

Кажется, мы снова несколько отклонились от самого Мегрэ и его жизненного пути. Между тем в 1912 году он женился, взяв в жены девушку из семьи потомственных деятелей «дорожного ведомства», которые не сразу приняли зятя-полицейского. Луиза была «довольно пухленькой девушкой с очень свежим личиком и веселыми живыми глазами»; с ней мы будем встречаться во многих романах, испытывая к «госпоже Мегрэ», как шутливо называл ее супруг, чувство симпатии и уважения: право же, в какой-нибудь большой книге о творчестве Сименона она заслуживала бы специальной главы не столько своим кулинарным искусством, сколько житейской мудростью, доброжелательным отношением к людям и стойкостью в любых невзгодах.

Поселились молодожены в районе площади Бастилии, который хорошо знал Сименон. Здесь сохранилось еще много маленьких улиц, переулков и тупичков, где люди — чуть ли не со средних веков — селились в соответствии с родом своих занятий. В одном месте жили преимущественно мебельщики, в другом — мастера по выделке кож, мелкие антиквары, сапожники, портные, торговцы подержанными вещами и т.д. Иногда по вечерам супруги совершали небольшие прогулки — к Большим бульварам, на остров Сен-Луи, бродили по старым улицам квартала Маре с их специфическим населением — беженцами из стран Восточной Европы, обитателями подозрительных отельчиков, честными ремесленниками и скупщиками краденого, людьми, находящимися не в ладах с законом. Сименон, словно опытный гид, открывает перед нами квартал за кварталом Париж, как известный по книгам других писателей, так и совсем незнакомый. Вот Монмартр с его художниками и увеселительными заведениями, вот Центральный рынок, знаменитое «чрево Парижа», вот набережные Сены и прилегающие к ним улицы, по которым в панике бегает совершивший убийство и готовый сдаться полиции человек («Мегрэ и убийца», 1969) или преследуемый бандитами владелец маленького ресторана на окраине города («Мегрэ и мертвец», 1948). Вместе с героями Сименона мы попадаем и в «богатые кварталы», расположенные поблизости от площади Звезды и Булонского леса, на знаменитые Елисейские поля или в центр интеллектуальной жизни Парижа — Латинский квартал.

Служебные обязанности, обстоятельства расследования тех или иных дел или даже «сложные» отношения с начальством приводят Мегрэ в различные места провинциальной Франции — от северных рыбацких поселков до благословенного юга, средиземноморского побережья страны — с их неповторимой, каждый раз новой атмосферой. Об этом уже говорилось, и мы были бы вправе, наконец, задать вопрос: так что же такое эта пресловутая атмосфера и в каком отношении находится она с тем, что называют «методом Мегрэ»?

Люди, как в этом Мегрэ приходится убедиться уже в самом начале его карьеры сотрудника уголовной полиции, объединяются не только, скажем, по национальным или, в широком плане, социальным признакам. Очень часто они образуют группы, «коллективы» по профессиональному принципу или просто потому, что они из поколения в поколение проживают в одном месте, десятилетиями знают друг друга, чужие семейные тайны, тщательно скрываемые истории. В этих общностях складывается то, что должно быть определено как инстинкт группового самосохранения, солидарности перед лицом какой-то, пусть даже мнимой опасности, угрожающей одному из членов такого «коллектива»; каковы бы ни были отношения внутри этой общности, она оказывает сопротивление любому внешнему вторжению, особенно со стороны официальных властей; перед расследующим преступление полицейским встает как бы глухая стена, атмосфера недоверия. Разумеется, эта атмосфера имеет свою специфику в зависимости от того, где происходит действие — в среде ворочающих миллионами финансистов или в глухой деревушке где-нибудь в верховьях Луары. Пробить стену враждебности, докопаться до истины необычайно трудно: люди, даже близко причастные к расследуемым событиям, но ни в чем не виноватые, обычно «ничего не видели», «ничего не слышали», «ничего не знают».

«Метод Мегрэ», вызывающий недоумение и начальства, я многих его коллег, и состоит в том, чтобы шаг за шагом проникать в плотную атмосферу человеческих «коллективов» — завязывая разговор с посетителями кафе, прогуливаясь по улицам, наблюдая за обычной, повседневной жизнью людей («Мегрэ в школе», 1954, «Дом судьи», 1942, «Порт туманов», 1932, и многие другие романы): разгадка тайны где-то именно здесь — в привычках, нравах, обычаях людских «коллективов», во взаимоотношениях их членов.

Мегрэ охотно называли «антиинтеллектуалом», человеком «инстинкта», а не стройных логических конструкций, позволяющих «вычислить» преступника. Это справедливо лишь отчасти, если под инстинктом понимать знание жизни, живую причастность к ней, ко всем ее проявлениям. Не принимая многих «новомодных» направлений в деятельности полиции и следственных органов, Мегрэ следит за новинками юридической и медицинской литературы, как профессионал обсуждает сложные вопросы со своими друзьями-врачами или оппонентами из кругов парижской магистратуры. Знакомство с современным буржуазным правосудием неизбежно приводит Мегрэ к мысли о несовершенстве законов, многие из которых восходят к началу прошлого века, к временам Наполеона. К их числу относится, в частности, статья 64 Уголовного кодекса Франции, рассматривающая случаи ограниченной ответственности преступника. Текст ее гласит: «Преступление не имеет места в случае, если подсудимый действовал в состоянии невменяемости или под влиянием силы, которой он был не в состоянии воспротивиться». В небольшой специальной работе, посвященной этой статье, Сименон показал несовершенство ее применения современными судами, пагубность различных, подчас противоречащих друг другу ее толкований. В романе «Мегрэ и убийца» Сименон писал: «Почти на каждый процесс приглашают психиатров, а потом просто смеются над ними. Когда они говорят об ограниченной вменяемости или умственном расстройстве, присяжные не обращают внимания». Вынесен приговор совершившему убийство психически ненормальному человеку, и сам председатель суда признает: «Мы отдаем себе отчет, что приговор не вполне соответствует реальному положению дел. Однако в настоящее время у нас, увы, нет такого учреждения, где человек, вроде Бюро, мог бы получить необходимый уход, оставаясь при этом под строгим надзором». К вопросу о статье 64 Сименон обращается и в романе «Мегрэ колеблется» (1968), где Мегрэ обсуждает его с опытным адвокатом Парандоном.

Критикуя антигуманные законы, Мегрэ не был бунтарем, да и, если вдуматься, не мог им быть: иначе он бы перестал быть самим собой. Это не мешало ему хорошо чувствовать неблагополучие общества, несовершенство его устройства — особенно в сфере судопроизводства и отношений между различными социальными группами; отсутствие подлинного равенства перед законом, равной справедливости для всех возмущало Мегрэ, и мы не раз видели в романах о нем, как, с одной стороны, ради защиты «маленького человека» от насилия над ним, с другой — ради изобличения преступников из числа сильных мира сего Мегрэ позволяет себе некоторые «отклонения» от установленных законов и правил.

Мегрэ опасался «политических» преступлений, за которыми всегда стояли темные и могущественные силы. К расследованию подобных преступлений он как представитель уголовной полиции большей частью имел лишь косвенное или случайное отношение, но что такое связанные с политикой и политическими деятелями преступления, он хорошо знал, как знал и сам Сименон, в свое время принимавший участие в расследовании дела международного авантюриста Ставиского и советника Пренса (Пренс, имевший на руках документы, изобличающие Ставиского и его сообщников в политических кругах, «выпал» из поезда и погиб).

Уже с первого расследованного им дела Мегрэ, тогда молодой полицейский инспектор, столкнулся с попытками надавить на него «сверху», поскольку дело касалось богатых и влиятельных людей. «Еще хорошо, — вспоминал Мегрэ в своих «Записках», — если министр, депутат или другое важное лицо не попытается по телефону затормозить следствие. Приходится понемногу соскабливать прочный лак респектабельности и вытаскивать на свет божий, невзирая на угрозы и негодование, неприглядные семейные тайны, которые все сообща стараются от вас скрыть».

С произведениями Бальзака романы Сименона, в том числе и «цикла Мегрэ», сближает понимание того, что действия большинства людей, преступления, совершаемые в обществе, диктуются финансовыми интересами, корыстью, погоней за наживой. Идет постоянная жестокая борьба за место под солнцем, за деньги — как можно больше денег! — добываемые любой ценой: путем физического уничтожения противника, мошенничества, подлога. Борьба идет на всех уровнях, в ней участвуют государственные и политические деятели всех рангов. В одной из книг воспоминаний Сименон говорит о правительствах, которые дерутся за поставки оружия в так называемые развивающиеся страны, о том, как «президент, а вслед за ним премьер-министр Франции ездят из страны в страну, домогаясь, словно нищие, заказов на поставку подводных лодок, танков», о французском миллионере Дассо, который с помощью обслуживающего его правительства наводняет весь мир машинами для убийства.

Корыстные интересы, холодные денежные расчеты ведут к бездуховности, черствости, разрушают естественные родственные и просто человеческие связи, часто вовлекая в свою орбиту и того самого «маленького человека», которого призван защищать и поддерживать Мегрэ. Так, в романе «Стриптиз» простая крестьянка приезжает в Канн, чтобы проверить, действительно ли ее дочь стала заниматься постыдным ремеслом — публично демонстрировать свое обнаженное тело. Узнав, что девушка неплохо зарабатывает на этом, мать спокойно возвращается домой. В романе «Инспектор Кадавр» молодой человек из бедной семьи убит богатым землевладельцем; его мать как должное принимает в качестве «отступного» большую сумму денег из рук убийцы, отказываясь от преследования его по закону.

Жизнь еще многому научила Мегрэ; о многом узнает и читатель из серии книг, открываемой романами «Петерс Латыш», «Покойный г-н Галле», «Повесившийся на вратах Сен-Фольена» и «Коновод с баржи «Провидение». Мегрэ долго трудился на избранном им поприще, но и он, в конце концов, должен был уйти в отставку. Сперва, еще оставаясь на своем посту, он вместе с женой проводит конец недели в небольшом селении Мён-сюр-Луар; позже он приобретает здесь участок земли с домом, о котором когда-то мечтал и Сименон. В книге «Я вспоминаю» писатель размышлял о доме, где он хотел бы родиться: «Этот дом обязательно должен быть деревенским. Не замок, само собой, — это безумие нас миновало. Но пусть это будет настоящий дом, так сказать, самодостаточный дом, где в шкафах полно еды, с огородом, с фруктовым садом, с чердаком, где, благоухая, медленно сохнут яблоки, с белоснежным постельным бельем в комодах, со стуком лопат в саду и шорохом грабель по гравию дорожек, с поливальной установкой на лужайке». Именно таким и стал деревенский дом Мегрэ. Сименон же лишь частично осуществил свою давешнюю мечту: в начале 70-х годов он поселился в маленьком доме на окраине Лозанны, с садом, в центре которого возвышался огромный ливанский кедр.

Умер Сименон в 1989 году, оставив нам своих героев с их судьбами, целый мир, вышедший из-под пера большого писателя-гуманиста. Возможно, благодарные соотечественники когда-нибудь соорудят в Льеже памятник Сименону, но вот уже в 1966 году в Делфзейле, там, где был написан первый роман о Мегрэ, знаменитому комиссару поставлен памятник, и Мегрэ стал еще одним из немногих литературных героев, запечатленных в произведениях скульптуры. В их числе, между прочим, и Дон Кихот со своим верным оруженосцем Санчо Пансой.

В.Балахонов

Оцените статью
Добавить комментарий