Собрание романов Ф. К. Иванова

Собрание романов Ф. К. Иванова — анонс вышедших и готовящихся к публикации в серии Мир детектива криминальных и детективных романов Федора Константиновича Иванова.

Вышли:

Готовятся:

Скелет в замке

Да, я, кажется, во всю свою жизнь не забуду этой ночи!..

И теперь, много уже лет спустя, волосы невольно становятся дыбом при одном отдаленном воспоминании о «круглой башне» старинного Подбродзкого замка…

Так вот она, — неожиданная развязка этой таинственной истории, в которой мне поневоле пришлось играть когда-то не последнюю роль!

Случайно прочитанное сегодня короткое газетное известие сразу открыло мне глаза, одним взмахом разрубило гордиев узел запутаннейшей интриги и, в тоже время, так отчетливо, так рельефно напомнило картины полузабытого прошлого…

Ясно представляется мне весь потонувший в глухих заповедных лесах Белорусии фольварок Подбродзе, куда несколько десятков лет назад забросила меня судьба.

Помню, как неожиданно для администрации фольварка я нагрянул тогда на ревизию в это заброшенное, забытого имение, принадлежавшее моему патрону, богатому польскому магнату князю Збромирскому, у которого я в то время находился на службе.

Просидев день в квартире юркого и подвижного француза-управляющего господина Рибо, и утомленный неугомонной болтовней чересчур любезного хозяина, я с нетерпением ожидал той минуты, когда он предложит мне отдохнуть с дороги. Бесконечно тянулся ужин; сытные блюда литовской кухни и несколько рюмок знаменитой «старой вудки» еще более расположили меня ко сну; я даже довольно бесцеремонно принялся позевывать и откровенно поглядывать на дверь кабинета, куда, как я предполагал, попросит меня в конце концов недогадливый хозяин.

— Вы меня извините, — заговорил наконец Рибо, — если я на сегодняшнюю ночь помещу вас не совсем удобно… Вы нас застали врасплох, пеняйте на себя… Вам, волей-неволей, придется переночевать в замке…

— Что ж? Я в этом не вижу еще пока особенного неудобства, и притом я так измучен дорогой, что не только в замке, но где угодно засну, как убитый…

— Да… — запнулся Рибо, — но видите ли, в чем дело: замок давно заброшен, князь распорядился вывезти всю мебель и вещи в Варшаву; остается одна комната в круглой башне, куда я и велел собрать все, что он не счел нужным взять с собой… Вы не боитесь совершенно один ночевать в замке?

Не зная еще, что меня ожидает, имея о Подбродзком замке самое смутное понятие, я спокойно принял предложение Рибо и, пожелав ему спокойной ночи, вышел на крыльцо…

Под пыткой и на плахе. Из времен царевны Софьи

Ночь на 12 мая 1682 года выдалась тихая и ясная. В Земляном городе, как тогда называлась местность Москвы между существующими ныне бульварами и Садовой улицей, царила тишина. Давно потухли огни в окнах загородных боярских домов, и только на окраинах Земляного города, где широко и привольно раскинулись стрелецкие слободы, слышалась изредка разгульная песня запоздалого гуляки-стрельца…

У ворот сторожевой избы, или полкового двора, увенчанного высокой деревянной каланчей, сидели на завалинке два человека и вели тихую приятельскую беседу. Один из собеседников был высокий и ражий детина, с плечами в косую сажень и с богатырской грудью. Некрасивое, изрытое оспой лицо, обезображенное широким шрамом на лбу, происшедшем, по-видимому, от удара саблей, носило суровое и угрюмое выражение. Его товарищ представлял совершенную с ним противоположность: это был статный молодец, лет двадцати трех, с едва пробивающимися усами и бородкой, красиво опушавшими румяное лицо, с бойкими черными, как уголь, глазами. Первый был одет в поношенный и неуклюже сидевший на нем кафтан рядового стрельца. Второй, судя по платью, по-видимому, принадлежал уже к начальству. Ражий детина был стрелец Кузьма Увалень, а его приятель — пятидесятник того же полка — Борис Иванович Темный…

В погоню за миллионами. Повесть. (Из уголовной хроники)

В одной из лучших и известнейших гостиниц Москвы, несмотря на ранее утро, происходила суматоха: в коридоре толпилось несколько любопытных постояльцев с заспанными физиономиями, перепуганные лакеи и горничные; тут же с озабоченным и смущенным лицом расхаживал француз-управляющий. Общее внимание было обращено на одну из дверей, охраняемую городовым. В толпе шли расспросы, высказывались всевозможные догадки и предположения.

— Я ее еще вчера в коридоре встретил, — рассказывал один из постояльцев, — лицо такое веселое, счастливое — и вдруг…

— Говорит, прекрасная актриса была, одна из провинциальных знаменитостей, — уверял другой, — красавица, какие редко встречаются… По всей вероятности, причиной самоубийства — несчастная любовь…

— Очень может быть: это так обыкновенно в настоящее время… Одно меня удивляет: как никто из нас не слыхал выстрела?

— Это объясняется очень просто: выстрел произведен ночью, когда все спали, — пояснил управляющий, — притом и с той, и с другой стороны номера находится пустые, никем не занятые помещения…

Управляющий не закончил своего объяснения и, заслышав шум на лестнице, с озабоченным видом побежал навстречу появившихся в коридоре судебного следователя, в сопровождении его письмоводителя, полицейского офицера и врача.

Толпа с любопытством вглядывалась в спокойную физиономию представителя судебной власти, как будто в выражении его лица желая отыскать разгадку интересовавшего ее загадочного происшествия.

— Что у вас случилось? — мимоходом спросил следователь, обращаясь к увивавшемуся около него управляющему.

— Одна из квартиранток, провинциальная актриса Нельмина, застрелилась сегодня ночью, — отрапортовал француз, — вот в этом номере…

Ценою жизни

Было жаркое июльское утро 1877 года.
Варвара Николаевна Таболина проснулась сильно не в духе. Предчувствие чего-то дурного, безотчетная тоска обещали ей, что к этот день и нервы, и мигрень разыграются не на шутку.
Дурное расположение духа молодой и красивой женщины еще более усилилось, когда, выйдя к утреннему чаю в щегольскую столовую, она не нашла на обычном месте мужа.
— Разве Николай Николаевич еще не вставал? — с заметным оттенком неудовольствия спросила она степенного дворецкого, хлопотавшего около чайного стола.
— Никак нет-с, барин встали в девять часов и уж изволили уехать, кушать сегодня они дома не будут, — добавил почтительно дворецкий.
— Я у вас об этом не спрашиваю, — резко заметила молодая женщина.
Дворецкий покосился на барыню и, чуть слышно ступая по паркету, вышел из столовой.
Оставшись одна, Варвара Николаевна глубоко задумалась, едва заметная морщинка легла между тонкими бровями, в черных, опушенных длинными ресницами глазах красавицы отразилось явное недовольство. Налитая чашка чаю осталась нетронутой. Молодая женщина машинально потянулась за пачкой газет, лежавших на столе. Развернув лист, Варвара Николаевна принялась за чтение, очевидно даже не вникая в смысл прочитанного. Вдруг ее глаза широко раскрылись, тревога и даже ужас мелькнули в них. Как будто не доверяя себе, она несколько раз прочла строки, так неожиданно приковавшие ее внимание…

Среди погибших: рассказ из уголовной хроники

Многим из жителей столиц, даже тем из них, которые безвыездно, в течение долгих лет, проживают в Петербурге или Москве, конечно известен тот столичный подпольный мирок, который живет своеобразной жизнью, добывая средства к ней путем разных профессий, далеко не легального свойства. Эти «погибшие люди» скрытые на дне омута столичной жизни, нередко напоминают о себе в «дневнике происшествий», где шаблонно описываются преступные деяния лиц, обычно именуемых «не имеющими пристанища и определенных занятий».

Этот мир заслуживает внимания и всестороннего изучения со стороны людей, счастливая судьба которых дает им возможность огульно обзывать этих «погибших» профессиональными преступниками и брезгливо сторониться при встрече с ними.

Каждый из этих отверженцев не родился преступником, не сразу опустился на дно того омута, откуда уже нет возврата… В нашей литературе были попытки близко подойти к этим людям, заглянуть в их душу; попытки эти были удачны и талантливое воспроизведение типа обитателя «московских нор и трущоб» многих заставляло содрогнуться, заставляло подумать о несчастной судьбе человека, почти потерявшего право носить это имя.

Не претендуя на роль психолога, на удачное заглядывание в душу людей «из мира погибших», я интересовался другой стороной затронутого мной вопроса. В чем заключается те причины, которые заставляют человека, попавшего в водоворот столичной жизни, бросаться на дно омута? Какие условия способствуют этой гибели? Случай дал мне возможность отчасти изучить и эти причины, и эти условия… Я понял, что человек, мало знакомый с жизнью столицы и очутившийся почему-либо в беспомощном состоянии, должен в конце концов стать почти неминуемо жертвой той обстановки и тех условий, с которыми он обязательно встретится в дни нужды и голода… Таковы уже столичные нравы!

Аховая жизнь

— Станция Царицыно, поезд стоит три минуты!..

Этот обычный и шаблонный возглас кондуктора разбудил одного из пассажиров первого класса, Николая Васильевича Мякишева, героя нашего рассказа.

Проснувшись, он прежде всего поспешно сунул руку под подушку, бережно достал оттуда кожаную дорожную сумку на ремне, который перекинул себе через плечо, ощупав предварительно замочек, которым была заперта сумка.

Покончив это, Николай Васильевич достал с полки книжку «Фрума» и стал справляться, много ли верст осталось до Москвы.

Напротив Мякишева сидел другой пассажир, только что вошедший в вагон; он внимательно следил за всеми движениями Мякишева; казалось, его особенно интересовала сумка, с которой так бережно обращался его сосед…

— Скажите, пожалуйста, обратился к нему Мякишев, ведь это предпоследняя станция перед Москвой?

— Почти… Остались Люблино и Москва 2-я, — на последней, впрочем, наш поезд, кажется даже и не останавливается.

— Ну, слава Богу, — облегченно вздохнул Мякишев, — ужасно надоела дорога, — добавил он, очевидно, обрадовавшись случаю поговорить после долгого молчания.

— А вы, вероятно, издалека изволите ехать? — вежливо осведомился сосед.

— Из Киевской губернии… Это не особенно далеко, но я еще в первый раз еду по железной дороге.

— Пожелали посмотреть нашу матушку Москву?

— Да… Быть может, и совсем в ней останусь.

— Что же, — думаете поступить на службу?

— Нет, — улыбаясь, ответил Мякишев, — в службе я не нуждаюсь… Думаю начать какое-нибудь дело… Средства у меня есть, — при этих словах Николай Васильевич как-то невольно взглянул на свою сумку, — ну, а при средствах имеется и желание заняться чем-нибудь таким, что дало бы возможность недаром бременить собой землю…

— Вы вероятно помещик? — продолжал допрашивать сосед.

— Нет… Я, если хотите знать, — в некотором роде капиталист… Недавно получил наследство, покинул нашу глушь и вот думаю поселиться в Москве.

— Москва нуждается не столько в капиталах, сколько в предприимчивых людях… Извините за нескромный вопрос: ваш капитал заключается в наличных деньгах?

— Да, а что?

— Мне кажется, — засмеялся сосед, — что вы ваш капитал везете с собой и вот именно в этой сумке?

Мякишев, державшийся все время рукой за сумку, удивленно и даже как бы испуганно посмотрел на чересчур любопытного соседа.

— Вы угадали, — сконфуженно улыбнулся он, — хотя право не знаю, как это вам удалось…

— Ничего нет удивительного в том, что я угадал это… Вы уже слишком внимательны к ней… Я нарочно заговорил с вами об этом, чтобы предостеречь вас… Возить капиталы в дорожной сумке, по железным дорогам, это, простите меня большая неосторожность!

— Я и сам это очень хорошо понимаю, — оправдывался Мякишев, — всю дорогу мучился с ней и жду, не дождусь той минуты, когда наконец доеду до Москвы и внесу деньги в банк… Ведь здесь больше ста тысяч рублей!

Сосед Мякишева очевидно не ожидал такой суммы: его даже как-то передернуло при последних словах Николая Васильевича.

— Неосторожность, — большая неосторожность! — покачал он головой, покосившись на сумку…

Промелькнула Люблинская платформа, переполненная дачниками и дачницами, по бокам дороги замелькали каменные постройки, поезд походил к Москве. …

Золотое дело

Художник Николай Васильевич Ремизов, возвращаясь с урока, торопливо шагал по Тверскому бульвару, направляясь к ресторану «Италия», где он обыкновенно обедал.

— Коля! Дружище! Ты ли это? — громко окликнул его какой-то господин, сидевший на террасе Абрикосовой беседки.

Ремизов остановился и, вглядываясь в окликнувшего его господина, поспешно поднялся по ступенькам террасы.

— Вот кого не чаял встретить! — удивленно и радостно воскликнул он, протягивая руку, — да тебя и узнать трудно: ты и раздобрел, и похорошел, не то, что мы, грешные, у которых еле-еле душа в теле!..

Ремизов с некоторым удивлением оглядел осанистую фигуру своего бывшего школьного товарища, Ивана Алексеича Борщова.

— Я только третьего дня вернулся из Сибири, — ласково улыбаясь, заявил он. — Садись, покурим и потолкуем, ведь столько лет не видались!

— Ну, что тут сидеть! — возразил Ремизов, — пойдем лучше в трактир, мне кстати есть хочется… Тут недалеко есть ресторанчик «Италия».

Борщов поморщился.

— Какая-нибудь грязная греческая кухмистерская? — брезгливо спросил он. — Нет, уж лучше поедем ко мне… Я остановился в «Большой Московской», там кормят прекрасно…

— Скажите, какими мы аристократами стали! — весело рассмеялся Ремизов, а прежде, бывало, не брезговали и кухмистерской при «школе кухарок»!.. Да ты разбогател, что ли?

— Богатство еще в будущем, но имею основание думать, что оно от меня не уйдет…

Дружески болтая, старые приятели свернули с бульвара, взяли извозчика и направились в ту гостиницу, где квартировал Борщов.

Через полчаса они уже сидели в дорогом и шикарном номере гостиницы за столом, уставленном целой батарей бутылок и всевозможными закусками.

— Ну, рассказывай, — говорил Борщов, аппетитно выпивая рюмку водки и смакуя превосходную семгу, — как ты живешь, что делаешь, какие надежды в будущем?

— Живу кой как, заработки самые плохие, а надежд на будущее ровно никаких, — откровенно ответил Ремизов.

— Гм!.. Плохо!.. Ты, надеюсь, не женат?

— Пока нет, но думаю в самом скором времени сделать и эту глупость!

— Если это глупость, то зачем же ее делать?

— Ничего не поделаешь — влюблен!.. Я работаю в мастерской одного ювелира, а у него есть дочь, вот она-то и есть царица моего сердца!

— У ювелира? — живо перебил Борщов, — и богат этот ювелир?

— Да, он имеет хорошие средства и дела у него идут прекрасно… Но оставим этот разговор обо мне, я хотел бы знать, что ты делал и что думаешь в настоящее время делать?

— Дело у меня хорошее, — загадочно улыбнулся Борщов, — одним словом: «золотое дело!»…

Пауки и мухи. Картинки московской жизни

Утренний поезд Смоленской железной дороги подошел к московскому дебаркадеру.

Толкаясь и обгоняя друг друга, хлынула из вагонов толпа пассажиров, нагруженных чемоданами, саквояжами, узелками, картонками, мешками.

— Позвольте чемоданчик? — предложил один из артельщиком, обращаясь к пассажиру, только что вышедшему из вагона третьего класса с увесистым чемоданом в руках.

Пассажир, однако, ничего не ответил на это любезное предложение и молча проследовал к выходу.

— Должно быть «Голь, Шмоль и Ко», сам в шляпе, а артельщику гривенника нет! — злобно пробормотал артельщик и кинулся к другим пассажирам.

Артельщик, так обидно аттестовавший пассажира с чемоданом, был отчасти прав. Господин с чемоданом, Ксаверий Антонович Мятежецкий, — главный герой моего рассказа, — в данную минуту, действительно, не располагал даже и пятью копейками. На одной из последних станций он расстался с последним пятачком, уплаченным за съеденный им пирожок.

Очутившись на подъезде, Ксаверий Антонович взял первого попавшегося извозчика и, уже усевшись в сани, крикнул:

— Вези куда-нибудь в гостиницу, поближе.

— В недорогую прикажете? — обернулся извозчик.

— Все равно — в какую, только поближе.

Извозчик ударил лошадь, и сани запрыгали по ухабам.

Через четверть часа он остановился у подъезда второстепенной гостиницы.

Оставив чемодан в санях извозчика и войдя в подъезд, Ксаверий Антонович обратился с вопросом к сонному и оборванному швейцару.

— Свободные номера есть?

— Есть-с, пожалуйте. Вам в какую цену? — осведомился швейцар, несколько подозрительно посматривая на Мятежецкого: пальто «демисезон» в двадцать градусов холода, очевидно не располагало швейцара к собой доверчивости.

— Рубля два, не дороже, — ответил Ксаверий Антонович, поднимаясь по лестнице, обитой истрепанным и достаточно рваным ковром. — Возьмите мой чемодан у извозчика и скажите ему, чтобы он меня подождал, я сейчас же поеду.

— Иван Иваныч, укажите господину номер! — крикнул швейцар, отворяя какую-то дверь откуда вынырнул седенький старичок, в замасленном черном сюртуке.

Иван Иванович ввел Мятежецкого в довольно просторный номер; несмотря на неприглядную обстановку Ксаверий Антонович, равнодушно оглядев убогую меблировку и потемневшие от сырости стены, тотчас же категорически заявил:

 — Я беру этот номер.

Швейцар, между тем, внес чемодан; тяжесть его, очевидно, успела уже внушить некоторое уважение к постояльцу.

— Цена номеру два рубля-с, — заявил Иван Иванович, — плата каждые трое суток-с, постельное белье отдельно-с, самовары бесплатно-с… Будьте добры одолжите вид-с, у нас на этот счет-с очень строго…

Мятежецкий достал паспорт и передал его Ивану Ивановичу.

— Прикажете прислать коридорного? — осведомился Иван Иванович.

— Нет, пока не надо… я позвоню, — нетерпеливо ответил Ксаверий Антонович.

Управляющий номерами и швейцар вышли. Мятежецкий тотчас же запер дверь на ключ.

Оставшись один, он с озабоченным видом, несколько раз прошелся по комнате и, наконец, остановился как раз перед зеркалом, стоявшим в простенке между двух окон… Зеркало отразило в себе его высокую, статную фигуру и бледное, истомленное дорогой лицо…

Лицо это можно было назвать красивым: широкий большой лоб, правильный с горбинкой нос, красиво очерченный рот, с несколько пухлыми чувственными губами, темные усы и щегольски подстриженная бородка, — все это, вместе взятое, производило приятное впечатление, только выражением юрких, беспокойно бегающих карих глаз портило общее выражение этой недюжинной физиономии.

— Однако, Ксаверий Антонович, вы еще мужчина хоть куда! — вслух усмехнул Мятежецкий, молодцевато встряхнувшись.

Он отошел от зеркала и сел в кресло.

— Что же, однако, предпринять? — рассуждал он, усаживаясь поспокойнее, — денег у нас ни гроша, закладывать нечего, — вот с чем я пожаловал в Москву! Но пока голова на плечах, Ксаверий Антонович не пропадет… Прежде всего, следует отделаться от извозчика, которому пока заплатить нечем… Попросить, чтобы ему выслали из конторы — значит, рисковать нарваться на скандал: а вдруг откажут? Затем, нечего терять драгоценного времени, нужно тотчас же пуститься на поиски какого-нибудь знакомого; лишь бы только найти кого-нибудь и тогда — дело в шляпе!..

Мятежецкий подошел к чемодану и развязал его; в нем оказалось немного белья, старая газетная бумага и… четыре увесистых полена!

Ксаверий Антонович с серьезным видом вынул несколько листов газетной бумаги, два полена и принялся их завертывать. В минуту был готов аккуратно увязанный сверток. Заперев тщательно чемодан и, положив ключ в карман, Мятежецкий отпер дверь и позвонил.

— Я уезжаю, — заявил он прибежавшему на звонок коридорному, — приеду поздно, ключ от номера возьмите себе и приготовьте постель.

Ксаверий Антонович, взял сверток с двумя поленами подмышку и, весело посвистывая, вышел из номера.

— А я уж заждался вас, барин! — доложил ему извозчик, когда он вышел в подъезд.

— Вези меня в Солодовнический пассаж, — приказал Мятежецкий, усаживаясь в сани, — да поживей поворачивайся!

Извозчик, в надежде на хороший заработок от тароватого седока, взявшего его без торгу, не жалел кнута, и вскоре сани Ксаверия Антоновича остановились у одного из подъездов переполненного публикой пассажа.

— Я оставляю у тебя в санях вот этот сверток, — сказал Мятежецкий, вылезая из саней, — смотри не проворонь его! Я сейчас пришлю за ним мальчика из магазина… Тебе рубля будет довольно?

— На чаек бы следовало, барин! — ухмыльнулся извозчик, бережно принимая из рук Ксаверия Антоновича «драгоценный» сверток.

— Ну, ладно! — пробормотал Мятежецкий и неторопливыми шагами вошел в пассаж.

Смешавшись с окружавшей его толпой, он ускорил шаги. Войдя в подъезд с Петровки, он, проследовав через всю линию пассажа, очутился на Неглинном проезде.

— Ну, от извозчика пока отделался, — усмехнулся Ксаверий Антонович, — хотя эта скотина, конечно, прождав напрасно несколько часов, не преминет вернуться в гостиницу!.. Что же теперь делать? Куда прежде всего направиться? Попробуем заглянуть в кофейную Филиппова, там можно потолкаться, ничего не спросив, и уйти через магазин…

И Ксаверий Антонович решительно повернул налево. …

Колдун

«Дела давно минувших дней»… Лет пятьдесят тому назад в одном из уездов Московской губернии на моих глазах разыгралась потрясающая драма, послужившая темой настоящего рассказа.

Но почве народного суеверия возникла эта драма и превратилась в уголовное дело «О колдовстве, суеверии, кликушестве и ложном оказании чудес», — так озаглавил это дело становой пристав. Около десяти лет тянулось оно, побывав в земском суде, консистории, московском губернском правлении, московском совестном суде, пока, наконец, не последовала окончательная резолюция московского генерал-губернатора графа Закревского.

От монастыря до каторги: московская быль

Несколько лет тому назад один из моих знакомых, весь свой долгий век проживший почти безвыездно в Москве, передал мне целую груду всевозможных записок и бумаг, предоставив право распоряжаться с ними по моему усмотрению.

— Все это собиралось мной, — говорил он, — как сырой материал. Думал я, воспользовавшись им, написать свои мемуары, но чувствую, что опоздал… Стар я становлюсь и с работой мне уже не справиться. Разберитесь в этом старом хламе и, может быть, найдете в нем что-либо интересное для печати…

Старик вскоре после того умер, и я, исполняя его желание, занялся разборкой переданного мне «хлама».