Барка Харона

Первые главы из Первой части романа Гавриила Хрущова-Сокольникова Джек — таинственный убийца.

Барка Харона

Громадный двухтрубный пароход добровольного флота «Москва» стоял ошвартованный у одесского мола. Необыкновенная деятельность царила на его палубе.

Всюду виднелись штыки солдат, мундиры офицеров и гражданских чиновников. Громадные трубы парохода выбрасывали целые облака черного, зловонного дыма, окутывавшие словно туманом и мол, и часть бухты.

На оконечности мола, против пароходных траппов стояла и сидела огромная толпа каких-то странных личностей, в серых арестантских халатах и таких же серых арестантских фуражках без козырьков.

Бритые озлобленные лица, оковы, наряд, стража, все говорило, что эти люди здесь не по своей воле, и что путешествие, к которому они готовятся, не добровольное.

Действительно, это был первый весенний рейс парохода, перевозящего каторжных из Одесской пересыльной тюрьмы на далекий Сахалин…

Пассажиры первого и второго класса, а их было человек десять-двенадцать, давно уже были на пароходе, и теперь начинался последней акт драмы: посадка арестантов на «Барку Харона»¹, как выразился один из одесских острословов.

Раздались команды. Сидевшее и стоявшие на берегу арестанты встрепенулись, послышались рыдания, какие-то жалкие взвизгивания. Многим женщинам сделалось дурно и они, как подкошенные, падали на землю.

Надсмотрщики из конвоя и «старосты» арестантских артелей побежали по рядам уже выстроившихся арестантов и повели, каждый свою партию, к траппу парохода.

У самого борта стояли капитан парохода и несколько лиц из тюремного начальства. Они считали входящих по траппу арестантов и сверяли по спискам и ведомостям.

В общей каюте первого класса находились: дама средних лет, жена полковника Мамаева, едущая к мужу в порт Дуо на Сахалине, две английские мисс, направляющаяся в Бомбей к родителям, и молодой человек лет тридцати, с выразительным лицом южанина; он казался старше своих лет; это был сын покойного английского консула, сэра Джона Варяга, Генрих, несколько лет тому назад одним из первых окончивший курс на медицинском факультете в Новороссийском университете, но не практикующий.

Он, как все предполагали, должен был получить большое наследство после отца, имевшего поместья в Англии, но случилось что-то непонятное. Английский суд не признал его законным наследником сэра Джона, и молодой человек, пробыв несколько лет заграницей, вернулся из Англии совсем разочарованным. Маленький капитал, переданный ему отцом за несколько минут до смерти, был истрачен на ведение процесса, и молодой человек был в самом отчаянном положении. Но свет не без добрых людей; друзья покойного отца, одесские негоцианты, которым покойный сэр Джон оказывал много услуг, приняли живейшее участие в судьбе его сына, и молодой Генрих Варяг получил место уполномоченного корреспондента при Бомбейской фактории фирмы Брейт, Джонсон и Ко в Одессе.

Он ехал к месту своего назначения и, кроме старшего патрона фирмы, господина Брейта, никто не сопровождал его в дальнем путешествии. Родных у него не было, сэр Джон был старый вдовец, навсегда покинувший Англию, а друзей и близких знакомых у Генриха Варяга не было.

Смуглый, с черными, как смоль, волосами и жесткой курчавой бородой, сэр Генри, как его теперь называли, был очень красив собой, но в его взгляде было что-то неприятное, словно стальное, и это выражение еще больше усилилось, после проигранного процесса.

Путешествие в Индию манило его не только обеспечением, в смысле большого жалования и пая, но также возможностью на месте проверить все те чудеса, которые рассказывают о таинственной индийской науке, так бережно хранимой браминам и факирами.

Главным образом, последнее обстоятельство и побудило его принять предложение торгового дома Брейт, Джонсон и Ко.

Раздался оглушительный свисток парохода. Матросы кинулись убирать трапп. Капитан, с рупором в руках, на площадке около трубы, отдавал последние приказания. С грохотом ползла из воды и тащилась по палубе массивная цепь якоря, вытаскиваемого паровой лебедкой. Группа переселенцев, пассажиров без класса, теснилась вдоль борта, махая платками и шапками. Слышались отрывчатые восклицания, а порой громкое, долгое рыдание. Пароход тихо разворачивался носом к морю. В котлах слышалось какое-то странное бурчанье. Машинисты с масленками в руках сновали между гигантскими рычагами машин.

Капитан в последний раз оглянул палубу парохода — все было в порядке.

— Вперед! — скомандовал он громко, приложив губы к разговорной трубе, ведущей в машинное отделение.

Весь остов морского гиганта словно вздрогнул. Медленно и плавно задвигались стальные мускулы машины, и пароход беззвучно стал удаляться от пристани.

Многие из присутствующих сняли шапки и стали креститься. Даже арестанты, запертые по временным камерам, как-то сосредоточенно, уныло смотревшие на приготовления, теперь словно оживились и стали креститься. У некоторых на глазах блеснули слезы. Они не стыдились их… Теперь, в эту торжественную минуту вечной разлуки с родиной, они не боялись больше едких насмешек товарищей по неволе.

Между тем, пароход, тихо обогнув мол, прошел сквозь ворота брекватера² и повернул прямо на юг, держа курс на Константинополь.

— Полный ход! — скомандовал капитан.

Рычаги заходили чаще, белые облака пара с ревом вылетали из трубы, а белая пена широкой полосой побежала за пароходом.

Переход Океаном

Кроме капитана, его помощника и восьми офицеров, за главным столом поместились еще начальник пересыльной парии, два его офицера, медик, две сестры милосердия и еще один господин с белой перевязью и красным крестом на руке выше локтя. Это был санитар—доброволец, прибывший из Петербурга с блистательной рекомендацией от тамошнего управления, очевидно, хорошо знакомый с медициной и посвятивший всю свою жизнь уходу за несчастными заразными больными и ранеными. Ему было не более двадцати семи — тридцати лет от роду, но он казался гораздо старше своих лет, а впалые, почти потухшие глаза и какая-то автоматическая походка не давали возможности предполагать, что в этом тщедушном теле имеется такой громадный запас энергии и силы, о котором особенно много говорилось в рекомендации петербургского начальства.

Проходя в кают-компанию, он чуть не столкнулся с сэром Генри, взглянул на него и вздрогнул всем телом. В свою очередь, сэр Генри не без удивления посмотрел на молодого санитара. Он уже раньше видел его на палубе, когда тот вместе с доктором осматривал арестантов. Странный вид молодого человека поразил его. Ему еще никогда в жизни не приходилось видеть «живую мумию», как он называл его. С первой встречи ему пришел каприз испытать над этим полумертвым человеком силу своего взгляда, и он несколько раз упорно всматривался в его шею, мысленно приказывая санитару обернуться. И всякий раз его приказание было исполнено. Санитар, словно повинуясь неодолимому желанью, поворачивал голову и испуганным взглядом искал кого-то.

Встретившись с сэром Генри в каюте, санитар задрожал и побледнел, если только его бескровное лицо могло побледнеть.

— А вы уже не первый рейс делаете с «несчастными»? —  спросила доктора полковница, чтобы как-нибудь завязать разговор.

— Уже четвертый, сударыня, и могу вас уверить, что это последний.

— Почему же, или не хорошо? — любопытствовала дама.

— А вот как начнется настоящая тропическая жара градусов 45 без ветра, вот и возись тогда с 800 пациентами, при двух фельдшерах. Слава Богу, теперь вот еще двух сестриц прислали, да вот господина Момлея, — он указал на санитара, — а то просто хоть отказывайся от места.

— А вы, monsieur³ Момлей, первыми рейсом? — обратилась дама к санитару, сидевшему рядом с ней.

— В первый, — не глядя на нее, отозвался санитар.

— И я тоже, mon Dieu⁴, в первый раз на море. Воображаю, как будет страшно там, на океане, среди диких. Я бы дорого дала, чтобы не ехать.

— Что же заставляет вас, сударыня? — переспросил врач.

— Желание моего мужа, он жить без меня не может.

— И где же он теперь?

— В порте Дуо… Надеюсь, мы зайдем в этот порт…

— Разумеется, это наш маршрут. Там главная высадка, или вернее, главная выгрузка живого товара.

— А вы там были? — радостно спросила доктора жена полковника.

— Даже жил целый месяц…

— Вот как, может и мужа моего встречали — подполковник Анисимов.

— Александр Васильевич. Как же, какже-с, даже целыми ночами в винт резались… Отличный человек… Его там все любят… И уж играть мастер… мастер.

Разговор во все время обеда продолжался на те же темы, что, казалось, совсем не интересовало ни Момлея, ни сэра Генри.

Он продолжал временами пристально смотреть на Момлея, и тот всякий раз вздрагивал и как-то нервно ежился.

Сэр Генри торжествовал, он нашел удивительно чувствительного субъекта и надеялся, что эксперименты над ним, хоть немного разнообразят томительно долгие часы переезда до Бомбея.

В арестантском отделении парохода готовилось что-то весьма внушительное и, вероятно, радостное, судя по повеселевшими взглядам арестантов. Они были все собраны на верхней части палубы, отделенной от прочих решетками, и стояли отделениями, под начальством своих «старост» и смотрителей.

Капитан, окруженный острожным начальством, сошел к ним и объявил Высочайшую милость, дозволявшую капитану, в открытом море, снять с арестантов кандалы на все время переезда до Сахалина.

— Помните, ребята, — обратился он к ним резко и твердо: —  малейшее нарушение дисциплины, буйство или своеволие не останется без наказания. Старосты, не оправдавшие моего доверия, пострадают первые. Надеюсь, что вы покажете себя достойными милости Государя и будете вести себя молодцами.

— Рады стараться, ваше высокоблагородие! — подхватили арестанты и по приказу смотрителя направились к пароходной кузнице, где и началась операция «расковки».

— Нам, кажется, придется делать вместе этот долгий переход? Очень приятно познакомиться… Не практикующий врач, Генрих Варяг! — к вашим услугам.

— Яков Момлей, — сквозь зубы проговорил санитар, понимая, что неловко будет, если не отвечать.

— Медик? — переспросил быстро англичанин.

— А вы почем знаете? — чуть не вскликнул Момлей.

— Чутьем узнал… Вашу руку, коллега!

Знакомство

Знакомство, завязанное так странно сэром Генри с Момлеем, уже не прекращалось. Момлей чувствовал неотразимое влечение к англичанину, и вместе с тем испытывал необычайный страх, когда тот смотрел на него своими черными как уголь глазами.

Возвращаясь в кают компанию только к обеду, Момлей мог посвятить дружеской беседе с сэром Генри только несколько часов, так как вставать приходилось рано, и в это время относительной свободы его поминутно отзывали, — надо было удовлетворить то одному, то другому требованию врача, или сестрицы, передавших всю хозяйственную часть больницы в руки нового санитара.

Мелькнули Константинополь, Мраморное море, Яффа, Суэцкий канал, Порт-Саид, и только один Момлей, заинтересованный своим делом больше, чем созерцанием дивных панорам, открывавшихся на каждом шагу, относился к ним весьма прохладно. У него были другие заботы и на душе, и на сердце. В Порт-Саиде к числу пассажиров первого класса прибавился еще один. Это тоже был англичанин, в шляпе-шлеме, плетенном из панамы, и в жакетке невероятного фасона. Два феллаха едва втащили его массивный, окованный медными полосами сундук с необходимыми вещами гардероба, а пятнадцать таких же сундуков попроще давно уже были погружены в трюм. На всех ящиках виднелись никелированные дощечки, с фамилией владельца: M-r Robert Malbro⁵.

Высокого роста, с рыжими, клочковатыми волосами и чиновничьими бакенбардами, он как нельзя больше походил на одну из типичных карикатур на сыновей Альбиона, которыми полны французские юмористические журналы. И во взгляде, и в походке, а главное в манере держать себя и говорить, была заметна привычка повелевать, но привычка не врожденная, а напускная, «хамская». Действительно, это был один из выдающихся местных чиновников английского правительства в Индии, сборщик податей в бомбейской провинции, возвращающийся туда из Англии, после полугодового отпуска.

Пароход, на котором он ехал до Порт-Саида, потерпел аварию и не мог продолжить путь; следующий рейс был через четыре дня, и пунктуальный англичанин решился ехать на русском пароходе, чтобы прибыть в срок.

За табльдотом⁶, сидя рядом с сэром Генри и Момлеем, которые говорили по-английски, он видимо повеселел и сам первым вмешался в разговор. Сэр Генри был очень рад новому собеседнику, но Момлей замолчал, словно ревновал сэра Генри к новому знакомому.

Обругав и русский пароход, и русскую прислугу, и русскую кухню, монсеньор Мальбро с горделивым видом поспешил заявить кто он, какое место занимает и подал сэру Генри свою карточку, на которой значились все его должности и титулы.

— Замашка выскочки, а не аристократа! — мелькнуло в уме сэра Генри, и он взамен подал свою карточку, где значилось просто: «Доктор Варяг».

Узнав, что доктор едет в Бомбей, англичанин начал ругать этот город, его климат, характер жителей — туземцев, и доказывать, что если бы не англичане, то он давно был бы превращен в пустыню и развалины.

Об Индии мистер Мальбро был самого отвратительного мнения. По его словам, там не было спасения от индейцев — душителей, «тэгов», от тигров, змей, скорпионов. Он доказывал, что там любого европейца за каждым углом ждет смерть, и что самоотвержение европейца, и в особенности англичанина, меняющего свое отечество на раскаленную природу Индии, должно быть щедро, очень щедро оплачиваемо!

— О, я дешево бы не взял! — воскликнул с гримасой мистер Мальбро. — Но пока правительство не скупится, а Индия еще так богата!

— И много вы получаете? — полюбопытствовал сэр Генри.

Англичанин буркнул такую цифру, которая и в устах хвастуна показалась бы чрезмерной, но в действительности это была правда.

С этого дня разговоры об Индии часто случались между мистером Мальбро и сэром Генри, который весьма интересовался страной, где ему суждено было провести несколько лет, а может быть и целую жизнь, но его взгляды не сходились со взглядами сборщика податей, видевшего в своих компатриотах избранный народ Божий и спасителей Индии. Напротив, сэр Генри, после проигранного в Лондоне процесса, всей душой ненавидел англичан, и хотя сам принадлежал к той же расе, но был готов забыть свою национальность.

У него теперь была одна цель — деньги. Составить себе положение, обеспечить будущее, а затем жить в свое удовольствие, не стесняясь расходами — вот были его идеалы, для достижения которых он пожертвовал бы, как говорится, всем святым, хотя вряд ли у этого материалиста и атеиста было что святое!

Потерянный нравственно, сэр Генри никогда не стеснялся в выборе целей и средств… Его пугало только одно — перспектива суда и наказания; но если бы он был уверен в своей безнаказанности, то совесть не помешала бы ему пойти на самое кровавое дело. Проигранный процесс, а вместе с тем и почти весь капитал, лишали его возможности провести на практике те сложные и не совсем чистые комбинации, который должны были его обогатить.

Его заветной мечтой теперь стало — скопить там, в глуши, в бомбейской провинции, вдали от цивилизованного общества, капиталец для оборота, а затем вернуться в Европу, к арене своей прерванной деятельности…

Кроме того, у него была еще цель… Он давно уже слыхал и читал, что индусские брамины владеют таинственными знаниями, не известными европейцам… Проникнуть в эти тайны, изучить их, и затем, вернувшись в Европу, применить на практике, как средство к достижению задуманной цели обогащению, стало его кошмаром… Даже теперь, делая опыты над Момлеем и окончательно покорив его своей воле, сэр Генри действовал по задуманной программе… Ему нужны были помощники, но помощники, лишенные разума и воли.

Он искал их.

Индусы на пароходе

Страшный, удушливый жар, царивший все время перехода по Красному морю, сильно повлиял на здоровье арестантов. Хотя их по несколько раз в день выводили на палубу и здесь окатывали морской водой из брандспойтов, но вода была теплая, как парное молоко, и эти души мало помогали.

Худенький и истощенный с виду, Момлей проявил столько мускульной и нервной силы, и столько живучести в борьбе с тропическим климатом, что удивлял всех видевших его за этим делом. Он поспевал всюду, словно забывая об усталости и голоде.

Миновав благополучно Баб-эль-Мандебский пролив, соединяющий Красное или Чермное море с Индийским океаном, пароход скоро попал в благодетельный пассат, которой сразу охладил раскаленную атмосферу. Ход машины удвоился — теперь шли по ветру и бежали чуть не по четырнадцать узлов в час, что несколько удивляло мистера Мальборо, привыкшего думать, что только одни англичане имеют право обладать быстроходными пароходами.

Капитан спешил в Бомбей, куда вез груз, и где в свою очередь должен был принять уголь для дальнейшего пути. Остановка в Цейлоне была очень кратковременной. Погрузили некоторую живность, уголь, и приняли несколько пассажиров индусов.

Пассажиров индусов оказалось человек десять. Трое из них были люди со средствами, а потому, осведомившись у капитана, пускают ли индусов в классные пассажиры, и получив положительный ответ, взяли для себя билеты I класса. Остальные поместились в крытых помещениях III класса на палубе.

— Достопочтенный мистер Мальбро спал еще, когда произошло это размещение туземных пассажиров в особой каюте. Первая встреча с ними случилась за завтраком, и трудно представить себе то выражение гадливости, презрения и ненависти, которым исказилось его лицо, когда он увидел, что трое бронзовых индусов, в своих национальных, живописных костюмах, разместились за тем же столом, что и он, гордый представитель британского чиновничества.

Забыв всякую деликатность, он вскочил со своего места и с дерзким видом подошел к капитану, по обыкновение занимавшему первое место за таблдотом.

— Позвольте узнать, капитан, — заговорили он, чуть не задыхаясь от негодования: — делаете ли вы различие межу нами, англичанами, и этими «неграми», — он жестом указал на индусов.

— Никакого, сэр, — совершенно хладнокровно отвечал капитан, — они такие же пассажиры первого класса, как и вы, в России люди разных национальностей пользуются одинаковыми правами.

— Но, то в России… Я не хочу знать, что творится в стране белых медведей, а здесь…

— Здесь вы также находитесь на палубе русского парохода, здесь та же Россия и все национальности равны в своих правах.

Красный от бешенства, англичанин ушел в свою каюту и заперся в ней. Индусы прекрасно поняли, что дело идет о них и с волнением следили за объяснением капитана с англичанином. Увидев результат, они воспрянули духом и долго-долго говорили между собой на своем гортанном наречии. В их разговоре очень часто слышалось слово «Москов».

Когда, наконец, завтрак был окончен и пассажиры разбрелись по палубе и каютам, а старший между индусами, старик лет шестидесяти, с голубым знаком касты на лбу, подошел к капитану, замешкавшемуся в кают-компании и, приложив руки к голове и груди, проговорил, кланяясь в пояс:

— Благословение великого Брамы и его шестидесяти тысяч пророков будь над тобою и над твоим кораблем! — проговорил он на чистом английском языке. — Москов сильный народ, великий народ, они не боятся никого на свете, даже рыжих собак англичан! Хвала ему до скончания мира!

Он опять низко поклонился и хотел отойти, но капитан удержал его вопросом:

— Неужели англичане не пускают индусов на свои пароходы?

— Они относятся к нам хуже, чем к зверям, и мы избегаем их пакетботов. Индусу негде искать управы на оскорбившего его англичанина, суды в их руках и англичанин — всегда прав!

Старик еще раз низко-низко поклонился капитану, его спутники последовали его примеру. В это время в кают-компанию вбежал вахтенный офицер и позвал капитана по экстренному делу.

Разговор прекратился, но еще долго-долго брамины шептались между собой о величии Москова, и о воинах в белых рубашках, долженствующих явиться с севера.

К двум часам пополудни зной дошел до такого напряжения, что никто не мог выдержать, не прибегая к душам.

Только одни индусы, расположившись на верхней палубе, под тенью тента, казалось, были погружены в созерцание какого-то невидимого мира — так неподвижны и спокойны были их лица.

Но вот один из них нервно вздрогнул и сказал что-то шепотом другому и оба с изумлением стали всматриваться в одну точку.

В десяти шагах от них, пассажиры поодиночке подходили под душ и окатывались морской водой. Между ними был также и сэр Генри. Он был в купальном костюме, но руки его по плечи были оголены, и выше локтя на правой руке ясно была заметна татуировка.

Старший из индусов встал со своего места, и проходя мимо сэра Генри, пристально взглянул на татуировку. Он не сказал ни слова, только взгляд его блеснул радостью. Через минуту он возвратился к своим.

— Знак богини Шива, он «наш», — чуть слышно прошептал он и снова погрузился в созерцание.

Дружба с индусами

Татуировка на руке сэра Генри, возбудившая внимание и любопытство индусов, состояла из двух знаков, верхнего синего и нижнего желтого; этот последний, мало отличавшийся цветом от кожи, но был замечен Суами Баварата, так звали старшего из индусов, только на следующий день и в высшей мере возбудил их интерес. Разобрать знаки с расстояния было чрезвычайно трудно, даже для острых глаз индусов, а никто из них не был знаком с молодым человеком, следовательно, не имел права попросить рассмотреть его поближе. Оставалось одно средство, стать под душ рядом с молодым человеком, и таким образом рассмотреть без его позволения.

Несмотря на враждебную ненависть к воде, один из молодых индусов, Шакир, по приказу старшего, сбросил с себя последние намеки на костюм и смело стал рядом с сэром Генри, под тепловатые струи «душа». Индус боялся лишь одного, что сэр Генри, как и все англичане, возмутится такой близостью с туземцем и поспешно уйдет, но случилось наоборот. Воспитанный и долго живший в России, сэр Генри усвоил русскую терпимость к иностранцам, и не только не сторонился индуса, но даже заговорил с ним, удивляясь, как это он и его товарищи не прибегают до сей поры к душу.

— Мы привыкли к солнцу, саиб, — ответил индус, — мы не боимся его, оно посылает нам свет и жизнь.

— И солнечные удары! Слуга покорный.

Сэр Генри улыбнулся.

— Разве саиб в первый раз направляется в Индию? — рискнул спросить молодой человек, которого мы будем звать Шакир, видя, что собеседник не чуждался его. — По этому знаку на руке, я думал, что саиб уже был в Индии.

— Да, я был в детстве… моя кормилица, как говорят, была из туземок… Но кто поставил этот знак на руке, я не знаю… Однако, интересно было бы теперь узнать, что он означает?

Индус начал пристально всматриваться в знаки. Очевидно то, что он разобрал в них, очень интересовало и изумило его, но на матовом кофейном лице его невозможно было заметить ни малейшего волнения.

— Да, саиб, — заметил он после паузы, — эти знаки, несомненно индусские, верхний — изображение одного из божеств, а нижний знак числа и года, который трудно разобрать. Когда будете в Бомбее и не побрезгуете нами, как все англичане, я найду вам человека, который сможет прочесть эту надпись.

— А вы? Разве не в состоянии?

— Нет, саиб, она сделана на языке «Мод», читать и понять который могут только избранные «пандиты».

— Пандиты? Я первый раз слышу это слово!

— Это высшие ученые, свободно читающее священные книги «Вед»; это великие брамины, для которых нет ничего тайного ни на земле, ни на небе.

— Как я желал бы познакомиться с одним из них! — воскликнул сэр Генри.

— Доступ к ним труден, саиб, особенно для вас, англичан.

— Я давно отрекся от чести принадлежать к этой нации! — резко сказал молодой человек. — У меня английская только фамилия. Я воспитывался в другой стране и сам научился не признавать разницы между народностями!

— А как зовется эта великая страна? — переспросил индус и глаза его сверкнули.

— Россия!..

Вернувшись к своим, Шакир не сказал в первый момент ни слова. Он боялся, что за ним следят, но через несколько минут, все трое удалились на нос парохода, где никого не было, и усевшись на корточки, словно аисты на крыше, повели между собой оживленный разговор. Он был в высшей степени интересным и всецело относился ко второму, желтому знаку на руке сэра Генри.

— И ты говоришь, что он ненавидит англичан? — переспросил Шакира старый брамин.

— Он воспитывался среди московов и не гнушается нами, следовательно, англичанам он чужой!

— Значить он наш! — воскликнул с радостью старик. — Велик и всемогущ грозный Шива, он мстит отцам руками их сыновей!

Совещание продолжалось еще несколько минут; в результате Шакир после обеда снова подошел к сэру Генри и в знак своего особого уважения к его терпимости, предложил свои услуги, чтобы устроить его в городе до вступления в должность.

— А может быть вы ее и не примете, саиб, — как-то таинственно закончил он фразу.

— Я вас не понимаю! — отозвался сэр Генри.

— И не надо, дело вернее слов, но прошу вас, чтобы не случилось, не изумляйтесь, а главное не бойтесь, знак Шивы на вашей руке сохранит вас от всех случайностей и бед.

Эти слова были сказаны с такой наивной верой, что даже скептический ум сэра Генри не решился отнестись к ним с насмешкой. Он пожал руку Шакира и проговорил уверенным тоном:

— Я верю в предопределение, — что будет, то будет!

Ночь надвигалась быстро и внезапно, как могут спускаться только тропические ночи. Солнце, за несколько минут ослепительно сверкавшее на горизонте, вдруг, сразу, нырнуло в золотую поверхность моря, и чудная, прозрачная, южная ночь настала разом, без зари, без сумерек.

В темно-синих небесах зажглись и засверкали миллионы звезд, но не тем трепетным огнем, как у нас на севере, а словно мелкие брызги того яркого солнца, которое только что скрылось за горизонтом. На южном склоне небосвода горел во всей своей красе дивный «Южный Крест», сверкая каким-то дивным, непривычным для северного глаза блеском.

Вдали, на горизонте, то вспыхивая, то исчезая, загорелся яркий, красный огонек. Это был свет Бомбейского маяка, видный слишком на десять миль.

Вдали, на фосфорической светящейся поверхности моря, показалось узкое темное пятно, приближающееся к пароходу.

Раздался оклик. Пароход немного снизил ход, и на палубу по веревочной лестнице взбежал индус громадного роста и атлетического сложения. Это был лоцман.

Пароход входил в Бомбейский залив.