Две девятки пик — фрагмент из романа Николая Гейнце «На золоченном дне».
I. У пакгауза
Был ранний час летнего утра.
На пассажирской платформе Николаевской железной дороги, еще до отхода и прибытия утренних поездов господствовало странное, необычное для этого времени оживление, толпился народ, не похожий ни на пассажиров, ни на провожающих.
Несмотря на то, что на железнодорожных путях — этих артериях человеческого прогресса — день и ночь не прекращается деятельность, и всегда увидишь бодрствующих людей, на этот раз можно было сразу заметить, что обычная железнодорожная жизнь нарушена чем-то таким, что не входит в ее ежедневный обиход. Кроме служащих, и видимо лиц принадлежащих к их семействам, замечались и те столичные любопытные ротозеи, которых встретишь в каждой толпе, собирающейся по поводу того или другого уличного происшествия.
Тут был и оборванец в летнем, когда-то сером костюме, превратившемся в бесцветные лохмотья, в форменной фуражке какого-то ведомства — различить его по цвету околыша не было никакой возможности — так как вся фуражка представляла из себя сплошной сальный блин. Тут был и молодой парень лавочной складки с пустым лотком под мышкой, тут был и артельщик с сумкой через плечо, масляными волосами, выбивавшимися из-под картуза, и лоснящимся, масляным же лицом, с тем плутоватым выражением, с которым, как кажется, рождаются русские артельщики. Несколько старых и молодых мужчин и женщин в самых разнообразных костюмах и, наконец, неизменная фигура, без благосклонного, участия которой не обходится ни одна петербургская толпа — фигура петербургской прислуги с продетой на руку корзинкой, из которой виднеются купленные в булочной хлеба, быть может с нетерпением ожидаемые господами.
Все внимание этой разношерстной толпы было обращено на закрытые двери железнодорожного пакгауза, где хранится невостребованный пассажирами багаж. Вход в пакгауз охранялся двумя жандармскими низшими чинами и унтер-офицером. Синие мундиры держали в отдалении толпу любопытных, между которыми шли оживленные разговоры.
— Мне сторож Михеич сказывал, что человека привезли в корзине… — ораторствовал оборванец в засаленной фуражке.
— Зайца? — вопросительно воскликнул артельщик.
— Ну, и голова у тебя с мозгами! — с оттенком презрения возразил оборванец. — Я говорю человека, а он зайца.
— Я, парень, разумел безбилетного…
— Безбилетного?
— Ну да, их и зовут «зайцами»…
— Да на кой же прах ему билет, коли он в багаже прибыл…
— Все же!
— Да при том и в корзине на манер груза…
— Живой?
— Хватил тоже, живой, мертвый…
— А-а-а-а!
— И весь, родимые, он, сказывают, распластан, голова, руки и ноги отрублены и кишки наружу вылезли… — повествовала в другом месте какая-то простоволосая старуха окружавшим ее слушателям.
— Ах, страсти какие! — восклицали женщины и в том числе зазевавшаяся кухарка.
— Я, родненькие, теща стрелочника Андрея, ему уж это доподлинно известно, третий день лежит в пакгаузе и вчера еще с вечера дух пошел…
— Загнил! — послышалось замечание.
— Вестимо загнил, потому упокойник…
— Откуда же он прибыл?
— Из Москвы, стало быть, доставили.
— Подарочек!
— Мужчина?
— Известно мужчина, говорю человек… — подхватывает на лету вопрос и отвечает оборванец.
— А баба по-твоему не человек? — вступается за свой пол простоволосая старуха.
— Вестимо, нет! Недаром пословица молвится: «курица не птица, баба не человек, прапорщик не офицер, жена его не барыня, к ней к ручке не подходят».
— Глупое присловье!
— А ты, кажись, за человека сойти хочешь, шалишь! — задирает оборванец старуху.
— Стрекулист оглашенный! — обрывает та.
Ссора, однако, не разгорается. «Женский вопрос» оставлен в стороне. Толпа прислушивается к новой версии.
На этот раз говорит молодая женщина, одетая в крикливый наряд с претензиями на моду с большой, но несколько помятой шляпкой на голове, со следами бессонной ночи и слинявших белил и румян на лице. Крикливо осипший голос не дает ни минуту возможности усомниться в ее социальном положении. Она говорит с оживлением, энергично жестикулируя красным зонтиком.
— И совсем напротив! Мне телеграфист Иван Васильевич сейчас все рассказал доподлинно. В корзинке лежит женщина во весь рост и раскрасавица, одета она в бальное платье, на голове цветы, в ушах серьги, на шее ожерелье, на руках браслеты и кольца, и все это золото и крупные бриллианты.
— Господи, вот оно что!
— Бедняжка!
— Несчастная.
— И молодая? — слышится вопрос после этих восклицаний.
— Совсем, то есть, молоденькая, а в сердце у нее кинжал с золотой ручкой, осыпанный рубинами… — объясняет полудевица.
— Ишь изверг, видно богач, коли не польстился на бриллианты-то.
— И кинжал не вынул, тоже чай больших денег стоит.
— Из любви, надо быть!
— Вестимо из любви, из чего же?
— Может с ним шуры-муры строила, а потом хвостом вильнула, на это их сестру тоже взять… — угрюмо замечает артельщик.
— Это вы, дядюшка, совсем напрасно! Наша сестра только и гибнет, что от вашего мужчинского сословия… — возражает полинявшая девица.
Артельщик не удостаивает ее ответа, скользнув по ней презрительным взглядом.
— А что роман тут, это беспременно… — продолжает она без всякого смущения. — Он полюбил другую, а она ему мешала, вот он с ней и прикончил… Мужчины известные изменщики! И лежит она теперь бездыханная, точно спит, пронзенная любимой рукой кинжалом в самое сердце, и не нужно ей теперь ни богатств ее, ни бриллиантов.
— Вот врет-то!.. — хриплым басом прерывает разглагольствования полудевицы оборванец.
— Почему вру?.. — набрасывается она на него.
— А потому что врешь.
— Мне Иван Васильевич…
— И твой Иван Васильевич врет.
— Но почему?
— В каком вы своем праве прерывать интересный рассказ? — вступается лавочник с лотком.
— А коли я все это раньше ее и Ивана Васильевича знал.
— Как так! Ведь вы говорили, что мужчина?
— Там-то мужчина, а я про ее брехню, в книжке я ее читал, роман такой есть, там все это давно пропечатано.
— Вот оно что!
— Мне Иван Васильевич… — смущенно бормочет полудевица и отходит в сторону.
— Люди ложь, и она тожь! — сосредоточенно говорит артельщик.
В это время к дверям пакгауза приближается группа лиц, одетых в форму судебного ведомства. Жандармы почтительно отворяют двери. Судебные власти скрываются в пакгауз.
Все увеличивающуюся толпу любопытных тщетно просят разойтись.
II. Страшный багаж
Догадки толпы имели свое основание.
В пакгаузе, где хранился невостребованный багаж, действительно оказалась корзина с разлагающимся трупом.
Еще накануне того дня сторож пакгауза доложил приказчику, что в помещении пакгауза второй день уж чувствуется какой-то странный запах.
— Вчерась так себе только малость попахивало, а нынче с утра просто смердит… И что за притча? Крыса что ли околела?
Приказчик, не обративший сперва на это внимания, на другой день ранним утром отправился проверить слова сторожа, и был поражен отвратительным запахом в пакгаузе.
— Да это, брат, совсем мертвечиной несет…
— Я и докладывал вам, что смердит.
Пакгауз представлял из себя большую комнату, в глубине которой были навалены один на другой сундуки, чемоданы, ящики и корзины. Это и был хранившийся пассажирский багаж. Он обыкновенно оставался здесь не более суток и выдавался предъявителям квитанций, заменяясь прибывшим вновь.
Редко багаж находился в пакгаузе два, три дня, а еще реже неделю. Такой долго залежавшийся багаж уже был известен сторожу.
— Старый багаж есть? — спросил приказчик.
— Да вот тут три сундука и два ящика лежат дня четыре, но об них известно, что возьмут послезавтра… Справляться приходили.
— А еще?
— А еще корзина, ей уж день шесть…
— Где она?
— Вон в углу под самым низом…
Приказчик отправился в указанный угол, сопровождаемый сторожем. Отвратительный запах там был еще сильнее.
— Отсюда и смердит! — заметил он.
— И то отсюда… — согласился сторож.
Приказчик наклонился к указанной сторожем корзине и даже отшатнулся — так шибанул в нос трупный запах.
— Да тут, братец, мертвец!
— Что вы! С нами крестная сила!
— Надо идти доложить по начальству.
И приказчик ушел. Сторож, оставшись один, тоже наклонился к корзине и сильно нюхнул воздух.
— А ведь и впрямь мертвым телом пахнет!
И он быстро вышел из пакгауза и стал прохаживаться у его дверей по платформе.
Результат доклада приказчика по начальству не замедлил сказаться. В пакгауз явился жандармский офицер с двумя нижними чинами, начальник станции и несколько сторожей в качестве понятых. Было приступлено к производству дознания и осмотра. С издававшей трупный запах корзины были сняты наложенные на нее чемоданы и сундуки, и она была выдвинута на середину пакгауза.
Это была большая плетеная корзинка с крышкой, из тех которые в продаже известны под именем «заграничных». Корзина была заперта железным болтом и висящим на нем небольшим английским замком и плотно обвязана толстыми веревками. При переносе корзины на средину пакгауза, ни в ком уже не осталось сомнения, что трупный запах идет именно от нее. Веревки были развязаны, и позванный железнодорожный слесарь быстро открыл замок и вынул болт. Корзину открыли, и глазам присутствующих представилась страшная картина.
В ней лежал плотно втиснутый с полусогнутыми коленями и головой труп молодого мужчины, элегантно одетого в летнюю серую пару и ослепительной белизны белье. В дорогом галстуке была булавка из крупного жемчуга, золотая, довольно толстая часовая цепочка виднелась на жилете, а ноги были обуты в лаковые полуштиблеты и шелковые цветные носки.
Лицо, уже покрытое багровыми трупными пятнами, было красиво, с тонкими чертами и оттенялось лишь небольшими черными усиками. Голова была обстрижена гладко, по-английски. Глаза были полузакрыты, но сквозь приподнятые веки виднелись только одни белки, что производило страшное впечатление.
Жандармский офицер, составив акт наружного осмотра «страшного багажа», допросил сторожа и приказчика пакгауза, записал станцию отправления и назначения и номер, означенный на наклеенном на корзине провозном билете.
Закончив на этом предварительное дознание, он приказал закрыть корзину, покрыть брезентом и не допускать никого посторонних в пакгауз, поставив у дверей двух жандармов и унтер-офицера, а сам поспешил по телефону дать знать прокурору окружного суда о сделанной находке среди присланного из Москвы багажа.
Несмотря на принятые предосторожности, весть о «страшном багаже» мгновенно распространилась не только между служащими на станции, но и достигла, с разного рода прикрасами, до ушей посторонних лиц. Это и собрало описанную нами толпу.
Судебные власти не заставили себя, как мы видели, ждать. Через каких-нибудь полчаса они уже были в пакгаузе. Товарищ прокурора, судебный следователь, кандидат на судебные должности, вызвавшийся исполнять должность письмоводителя, сопровождаемые жандармским офицером, остановились около покрытой брезентом корзины, по бокам которой стояли сторож и приказчик пакгауза. Вскоре за судебными властями прибыл местный полицейский врач и агент сыскной полиции. Брезент был снят, корзина снова открыта, и судебный следователь приступил к исполнению своих обязанностей.
Более тщательный осмотр одежды покойного обнаружил в карманах брюк изящный кожаный кошелек с двумя пятирублевыми золотыми, тремя серебряными рублями и пятьдесят пятью копейками мелкой серебряной монетой. В другом кармане оказался серебряный портсигар с золотой монограммой из сплетенных друг с другом букв «В. А.». В жилетном кармане на золотой цепочке оказались глухие золотые часы, остановившиеся на без четверти шесть.
Метка В. и А. оказалась и на носовом платке покойного и на принадлежностях белья замечательно тонкого и изящного.
Для более внимательного осмотра труп был вынут из корзины и в то время, когда все были заняты этим осмотром, полицейский агент наклонился над корзиной и громко воскликнул:
— Это странно!
Все невольно обернулись на этот возглас.
— Что такое?
— В корзинке лежит игральная карта.
— Карта? — заинтересовался товарищ прокурора и подошел к корзине.
В это время полицейский агент вынул из корзины и подал ему совершенно новую игральную атласную карту — девятку пик.
— Это, действительно, странно!
Находка карты была записана в акт осмотра и сама она приобщена к числу вещественных доказательств.
Решено было произвести наружный медицинский осмотр, а затем и вскрытие в мертвецкой местной полицейской части, а потому судебный следователь, составив акт осмотра и дав подписать его понятым, сделал распоряжение уложить труп в корзину и отвезти его в местную полицейскую часть.
«Страшный багаж» был вынесен, уложен на извозчика и отправлен по указанию судебных властей, которые и сами отправились вслед за ним.
Толпа от пакгауза стала постепенно расходиться.
К вечеру в городе уже стало известно, что никаких знаков насилия на трупе обнаружено не было.
III. Девятка пик
Известие о корзине с трупом присланной в багажном вагоне из Москвы в Петербург, конечно, на другой же день появилось в газетах и облетело весь город, возбудив понятный интерес.
И без летнего затишья и однообразия такое происшествие должно было взволновать общественное мнение, хотя за последнее время и приученное к сенсационным преступлениям, но тут гром, как говорится, грянул из ясного неба, когда в летнем полуопустевшем Петербурге царила тишь, гладь и Божья благодать.
Петербург скучал и зевал в департаментах, банках, конторах и других казенных и частных заведениях, на пригородных дачах, в дачных поездах железных дорог, на ремонтируемых улицах, в летних увеселительных садах, под звуки набивших оскомину старых опереток, под пение безголосых шансонетных певиц, оперных певцов и при лицезрении драматических потуг на искусство летних актрис. И вдруг загадочный, быть может, романтический «московский подарок».
Особенно много толков возбуждала найденная в корзине, где лежал труп, «девятка пик». Мужчины недоумевали, предполагая, впрочем, что в дело замешана какая-нибудь карточная история. Барыни наоборот на ней строили целый роман.
— Ведь «девятка пик», ma chère, означает досаду… Понимаете?
— Понимаю, душечка! Это ужасно. Он кому-нибудь досадил и его убили.
— И убийца, непременно, женщина…
— Почему вы так думаете? Как же могла женщина уложить труп в корзину и отправить по железной дороге?
— Ей, конечно, помогали, но я говорю, что в этом деле непременно замешана женщина, и не только косвенно, но как главное действующее лицо.
— На чем же вы основываете это предположение?
— А на найденной карте. Мужчина не положил бы карты. Это слишком тонкая деталь. Уверяю вас, это женское дело.
— Очень может быть! Подождем и узнаем! Ведь раскроют же это дело. Пишут, что следствие ведется энергично.
Так толковали петербургские дамы.
Но пока что, до раскрытия дела было, видимо, очень далеко. Оно чем дальше, тем скорее еще более запутывалось, нежели разъяснялось.
Результаты вскрытия трупа были совершенно неожиданны. Никаких признаков отравления, как предполагали ранее, не было обнаружено. Врачи, производившие вскрытие, констатировали смерть от паралича сердца.
Личность покойного также пока не была удостоверена. Труп был выставлен в течение нескольких дней в покойницкой полицейской части, где перебывало множество всякого звания людей, но никто не узнал его. Снятую с трупа фотографию послали не только в Москву, но и во все города Российской империи, но ни откуда не пришло ни малейшего разъяснения личности загадочного мертвеца. Вот все сведения, которые сообщали газеты по поводу «страшного багажа».
Наконец газеты замолчали, не имея права обнаруживать дальнейший ход следствия, да в нем и не было ничего интересного — оно, как это часто бывает, вдруг остановилось на точке замерзания. Промелькнуло лишь маленькое известие, что произведенное химическое исследование внутренностей неизвестного мертвеца не обнаружило в них присутствие какого-либо яда.
Потухший было интерес к загадочному происшествию загорелся вновь спустя какой-нибудь месяц. Летнее затишье снова было нарушено не менее загадочным случаем самоубийства в отдельном кабинете одного из петербургских увеселительных садов.
В десятом часу вечера в сад, уже переполненный публикой, явился элегантно одетый молодой человек.
Он занял сперва на буфетной веранде столик и приказал себе подать бутылку шампанского. Распорядители сада с присущим им чутьем угадали в нем денежного человека, хотя впоследствии удостоверили, что видели его в саду в первый раз.
Это открытие распорядителей быстро стало известным певицам русского хора, бродившим по саду и веранде, и вскоре приезжий молодой человек оказался далеко не одиноким. За его стол уселось несколько хористок, а на столе появилось еще несколько бутылок шампанского и огромная ваза с фруктами.
Кончилось тем, что «гость» по настоянию хористок перешел в «отдельный кабинет», расплатившись за потребованное на веранде. При этой расплате от зоркого взгляда певиц не укрылось присутствие в его бумажнике крупной суммы денег. Чутье «распорядителей» таким образом фактически оправдалось.
В кабинете началась уже положительная оргия. В нем оказался весь «русский хор» с хозяйкой во главе, перезрелой, но молодящейся полудамой, которая не прочь была и сама поживиться за счет «тароватого гостя», особенно когда тот допивался до увлечения ее поблекшими прелестями.
Шампанское лилось рекой. Дорогие кушанья подавались в таком невероятном количестве порции, что ими, казалось, можно было накормить не два десятка хористок, а целую роту солдат.
«Хор» то непрерывно пел, то непрерывно пил. Счет возрастал до такой внушительной цифры, что заставил распорядителей не только потирать руки, но и доложить «самому» об этом исключительном, но нашим экономическим временам, гомерическом кутеже.
— С компанией?
— Нет, один…
— Один? Неладно это, может, кого ограбил, еще вляпаешься в историю.
— Как можно! Солидный, денежный человек, говорят, из Рыбинска, из купцов.
— Там есть богачи! А как фамилия?
— Неизвестно. Певицам не сказывает. По облику, не купеческий ли сынок растрясает тятенькины капиталы.
— Может и так! Хору заплатил?
— Пятьсот рублей дал, чтобы на целый вечер.
— А-а-а… Но все же надо глядеть в оба…
Так окончилось совещание «распорядителя» с «самим».
Был четвертый час ночи, когда «богатый гость» потребовал счет и отпустил из кабинета хор. Со счетом явился сам распорядитель.
В итоге оказалось более девятисот рублей. Молодой человек вынул из объемистого бумажника два пятисотрублевых кредитных билета и подал распорядителю.
— Сдачи не надо, остальное вам и десять рублей дадите на чай лакею, да, кстати, пришлите мне в этот же счет бутылку шампанского… Я совсем почти не пил… Все выдули ваши хористки. Ну и пьют же!
Гость улыбнулся. Распорядитель счел долгом сделать тоже самое.
— Вы мне позволите выпить эту бутылочку, хотя и поздно?
— Помилуйте, конечно, сию минуту.
И распорядитель удалился.
Но бутылку шампанского подать не удалось, так как через минуту в кабинете послышался выстрел.
Вбежавшая прислуга, во главе с не успевшим уйти далеко распорядителем, застали в кабинете труп «тароватого гостя» с размозженным черепом.
Явившаяся полиция составила акт о самоубийстве, причем сделала в бумажнике самоубийцы странную находку.
Кроме крупной суммы денег в нем оказалась игральная карта — «девятка пик».
