Несчастье — первая глава из повести Федора Иванова «Темное дело», которая выходит в серии «Мир детектива».
Москвичи, вероятно, еще не забыли о зверском преступлении, совершенном в начале шестидесятых годов, в Москве, в Каретном ряду. В то время вся Москва толковала об этом страшном деле, да и было о чем потолковать: и число жертв этого преступлении, и неслыханное зверство убийц, и таинственное их исчезновение, — все это давало благодарную почву для самых чудовищных, почти баснословных, рассказов. В издававшихся в то время газетах об этом кровавом событии появилось всего несколько строк, касавшихся вкратце только фактической его стороны, а это далеко не удовлетворяло москвичей, взволнованных перепугавшим весь город преступлением и жаждавших знать все мельчайшие подробности события, способного нагнать панику на каждого.
Следствие тянулось более двух лет и велось оно энергично: не в одной только Москве искали убийц, бесследно исчезнувших, — надежнейшие и опытнейшие полицейские чиновники и сыщики были разосланы по разным городам России, не исключая даже в отдаленнейших местностей Сибири. Более двадцати человек было привлечено к следствию, многие из них долгое время напрасно томились в заключения, а «темное дело», в конце концов для большинства москвичей — так и осталось неразгаданным…
Решение суда, — в то время еще негласного, — вовсе не разъяснило обстоятельств преступления, не говоря уже о мотивах, в силу которых оно было совершено. Приговоры общего присутствия московских первых департаментов надворного суда и магистрата, а затем и уголовной палаты только подтвердили народную молву, недаром прозвавшую это дело «темным»… О том страшном финале, который разыгрался уже в трущобах Сибири, в Кунгурском уезде, в чаще вековечных Урминских лесов, никому из москвичей и до сих пор неведомо, кроме разве немногих лиц, слишком близко стоявших к следствию…
Случайно знакомый со всеми подробностями «темного дела», я намерен предложить теперь вниманию читателей правдивый рассказ об этой кровавой истории, любопытной по своим бытовым особенностям, обилующей самыми мрачными эпизодами, с одной стороны, и романтическими положениями — с другой. Мрачная канва моего рассказа, — как это ни странно, — должна, в угоду истины, разнообразиться светлыми проблесками беззаветной женской любви и самопожертвованья…
Святки 1863 года были в самом разгаре. Москвичи веселилась, как говорится, «во всю». Лунные, ясные морозные ночи еще более способствовали разгулу: на улицах чуть не до зари сновали веселые толпы ряженых, мчались тройки, громыхая бубенцами, повсюду слышались песни и звуки гармоники… Несмотря, однако, на бесшабашный разгул, охвативший, казалось, все семь холмов столицы, тоскливо и скучно было, в один из этих святочных вечеров, в «молодцовской» богатого купца Семена Трофимовича Бревнова. Оплывший огарок сальной свечки тускло освещал неприглядную обстановку комнаты, в которой в ту минуту находилось только двое «дежурных» приказчиков Бревнова.
Семен Трофимович хотя и не особенно стеснял своих служащих, но «порядок» любил: отпуская «молодцев» погулять на праздник, он неукоснительно требовал, чтобы двое из них непременно оставались дома, — «на всякий случай». Так и на этот раз очередные приказчики, несмотря на долетавший до них с улицы гул праздничного веселья, вынуждены были сидеть «в четырех стенах».
Один из них, высокий и статный парень, с бойкими карими глазами, с целой шапкой курчавых волос на голове, сидя на табуретке, около трехногого стола, что-то напевал себе под нос, напрасно стараясь подобрать какой-то нехитрый мотив на гитаре, на которой давно уже не хватало нескольких струн. Товарищ его, с открытыми глазами, молча лежал на кровати. По сосредоточенно-грустному выражению его лица можно было заключить, что какая-то тяжелая невеселая дума крепко и неотвязно засела в его голове…
— Экая тоска! — зевнул вдруг на всю комнату первый из приказчиков, откинув гитару в сторону. — Яша! ты спишь, что ли?
— Нет, — односложно отозвался тот, не поворачивая головы.
— Будет тебе валяться-то! Давай хоть в «свои козыри» сыграем, — скуки ради?
— Не хочется, Ваня, — неможется мне что-то…
— Будет врать! Знаю я твою хворь! Не поладил, видно, со своей Еленой Васильевной, — вот и раскис!.. И охота тебе блажь этакую на себя напускать!..
— Нет, Ваня, не блажь это… Горе у меня на сердце и горе большое.
— Совсем, что ли, с Еленой поссорился? Так, по-моему, и это не беда… Свет не клином сошелся, не одна Елена Васильевна на белом свете…
— Ничего ты не знаешь, Ваня, оттого так и рассуждаешь, — грустно отозвался Яков, поднявшись о кровати и подходя к столу, — такое несчастье с Еленой Васильевной стряслось, что я совсем голову потерял… Коли не будешь ребятам болтать, я тебе, пожалуй, душу открою и про это горе поведаю…
— Зачем зря болтать, — рассказывай, что такое случилось, может, я твоему горю помогу.
Яков присел к столу и, как бы что-то обдумывая, не сразу начал свой рассказ.
Товарищ, очевидно заинтересованный предстоящей беседой, с заметным участием вглядывался в красивое, бледное лицо Якова.
Яков Петрович Седельников, один из надежнейших приказчиков купца Бревнова, был рослый и статный молодец, со светло-русыми шелковистыми кудрями и с такой же бородкой, едва успевшей опушить его симпатичное доброе лицо, чисто русского типа.
Особую прелесть этому лицу придавали большие голубые глаза, в которых так и светилась бесконечная доброта и отзывчивость ко всему доброму и хорошему…
— Ты, Ваня, сам знаешь, — начал Яков Петрович, — как я люблю Елену Васильевну, дороже она для меня жизни, дороже всего на свете… Думал я, когда-нибудь ее и женой своей назвать… Деньжонок у меня скоплено довольно, думал я годика через два расчёт взять и свое маленькое дело начать… Зажили бы мы тогда припеваючи…
— Зачем же дело стало?
— А затем и стало, что погибла теперь Елена Васильевна, погубили ее злые люди!
— Знаешь ли, где она теперь находится?
— Ничего не знаю… Сбежала, что ли, с кем?
— В остроге она, Ваня, вот где!.. Вот в чем горе мое!
Яков Петрович поднялся со скамейки и заходил по комнате, стараясь скрыть слезы, невольно выступившие у него при последних словах.
— В остроге! — протянул Ваня, очевидно ошеломленный этим известием, — ну, братец, признаюсь, такой штуки я совсем не предполагал… За какие же это дела она в острог угодила?
— Справлялся я у Изота Карпыча, у хозяйского стряпчего… Говорят, будто, за покупку краденых вещей…
— Вон оно куда поехало!.. А ты еще жениться на ней хотел!.. Тебе, брат, не плакать надо, а радоваться… Влетел бы как кур во щи! Уж ежели она с этих пор по таким делам пошла…
— Эх, Ваня! — перебил Яков Петрович товарища, — ну, как тебе не грешно так об Елене Васильевне отзываться? Статочное ли дело, сам ты посуди, чтобы она на самом деле таким делом занималась? Девушка она работящая, и день, ночь за работой спины не разгибает, тихая, скромная, честная…
— Хороша честная, коли в острог угодила!
— Мало ли что на свете бывает! От сумы да от тюрьмы и ты не откажешься… Знаю я, что она тут не причем, знаю, кто ее под такую напасть подвел!
— Кто же это такой?
— А видишь и, в чем дело, — опять подсаживаясь к столу, начал Яков Петрович. — Елена Васильевна, как ты и сам знаешь, живет у съемщицы, комнатку у ней занимает, к съемщице той много разного народа ходит… Вот, с месяц тому назад, и повадился к ней какой-то человек, по имени Михайло Семенов. Елена Васильевна иной раз у съемщицы чай пьет, там она и с этим Михайлой познакомилась… Думаю так, что этот самый человек и подвел ее…
— Не возьму я все-таки в толк, почему ты на него подозрение взводишь, — он-то причем же тут?
— А вот слушай, я тебе все по порядку расскажу, — все более и более оживляясь, заговорил Яков Петрович. — Стал я примечать, что Михайло этот что-то уж больно часто к съемщице стал похаживать, с ней перешептывается и как только придет, сейчас съемщица Елену Васильевну к себе на чай приглашает… Не по нутру мне это показалось… Стал я Елену просить, чтобы она не ходила к съемщице: «не по нраву говорю мне пришелся этот человек, Елена Васильевна, чует мое сердце, что он вам какое ни на есть несчастье принесет»…
— Ну, а она что же?
— Она, бывало, засмеется, да и скажет: «уж не ревновать ли вы меня, Яков Петрович, вздумали?.. к съемщице же не ходить мне нельзя, за квартиру я ей должна, может рассердиться и, пожалуй, притеснять станет, а окромя того я через нее работу имею…» Тут у нас в амбаре разборка товара пошла, долго не мог я к Елене Васильевне побывать, а как освободился малость, сейчас же туда, будто на крыльях, полетел… Прихожу и слышу, что Елену в острог взяли, так у меня сердце и замерло… «Ну, думаю, это Михайловы штуки!»
А как разузнать, в чем дело, тут уж мне и совсем ясно стаю, что без него, проклятого, дело не обошлось! Нагрянула ночью к съемщице полиция, обыск сделала и разыскала в комнате Елены Васильевны узел с вещами, а вещи-то оказались крадеными… Шепнул мне кой кто из жильцов, что узел тот приносил Михайло и оставил у съемщицы, а как уж он у Елены оказался, этого никто не знает…
— Вот они, дела-то какие! — раздумчиво протянул Иван, выслушав рассказ Якова Петровича, только видишь ли, Яша, может быть, твой Михайло тут и ни при чем: надо ли что тебе жильцы набрехали, не всякому слуху верь!
— Не одному я слуху верю, — досадливо отозвался Яков Петрович, — не все еще я тебе досказал… был я как то на Зацепе в трактире и в том трактире за другим столом Михайло сидел, а с ним какие-то не то странники, не то шут их знает, кто такие… Вот один из этих странников и называл Михайлу совсем другим именем… Иваном его называл, а по отчеству не припомню как… Чудно мне это показалось, как же это так у крещеного человека вдруг два имени оказалось?
— О чем же с ним странники говорили?
— Толком не расслышал, шептались все, про Каретный ряд говорили, да какую-то все Марфу поминали… Лица у всех страшные, сами во все стороны озираются, сразу видно, что «темный народ»… Прошло с полчаса времени, вбежал в трактир еще какой-то человек, шепнул слова два Михайле, схватились они все за шапки и из трактира чуть не бегом убежали, а человек тот за их стол сел. Погоди немножко, в заведение квартальный поручик с двумя хожалыми нагрянул, обошел все комнаты, а потом с трактирщиком о чем-то долго шептался. Стал я уходить из трактира, подошел к буфету и спрашиваю: «не знаете ли, мол, кто вот за тем столом сидел?» Посмотрел, посмотрел на меня трактирщик да ответил: «шел бы, говорит, ты, молодец, подобру-поздорову, много будешь знать, скоро состаришься…»
— Удивительные дела, диковинные, можно сказать! — развел руками Иван, теперь и я вижу, что тут дело не чисто… Советую я тебе все это дело бросить, да и к съемщице больше не ходить, того и гляди, что ж сам в беду попадешь!
— Не боюсь я этой беды, потому без Елены Васильевны мне и жизнь не в жизнь. Видимое дело, что Михайло этот во всей её беде главный виновник. Разыскать я его хотел и адрес узнал: на постоялом дворе живет, у Рогожской заставы, и там я был, да только толку не вышло.
— Неужто ты с ним самим разговаривал?
— Не пришлось. Заявился я туда как-то, уж после того, как Елену Васильевну в острог взяли, спрашиваю: «здесь Михайло Семенов живет?» Посмотрел на меня хозяин постоялого двора исподлобья, да и спрашивает: «а зачем он понадобился, — кто ты таков есть человек?» Назвал я себя и сказал, что по секретному делу поговорить пришел. «Приходи завтра, отвечает, а сейчас Михайло Семеновича дома нет!» Пришел на другой день и узнал, что Михайло в тот же день в деревню куда-то уехал.
— Ты бы в квартале справился.
— Был и в квартале, справку наводил. Все так точно оказалось: проживал на постоялом дворе крестьянин Михайло Семенов и в деревню отметился. Вот у меня ж справка эта имеется. Я тогда на всякий случай на бумажку записал.
Яков Петрович порылся в кармане, достал лоскуток бумаги и прочел следующее:
— «Михайло Семенов проживал по плакатному паспорту, выданному из Федосовского волостного правления, а значится он крестьянином Тверской губернии, Старицкого уезда, Федосовской волости, деревни Макаровой».
— Так, стало быть, ты этого Михайлу больше и не видел?
— Как не видел, — видел!.. Третьего дня прохожу я Каретным рядом, гляжу, у ворот дома купчихи Соболевой стоит Михайла и с какой-то женщиной разговаривает… Не признал он меня. Прошел я мимо и слышу, как он женщину Марфой позвал… Вспомнился мне разговор в трактире: тоже он тогда со странниками о какой-то Марфе толковал и Каретный ряд поминал… Чудно мне все это показалось… Прошелся я по улице, назад повернул, — гляжу: нет у ворот никого и калитка на запоре… Позвонил я, выходит дворник, я и спрашиваю: «скажи, любезный, не проживает ли здесь женщина, по имени Марфа?» — Есть, отвечает, такая, у купца Слезкина, Семена Евстигнеича, в услужении состоит. — Дал я дворнику гривенник и попросил эту самую Марфу к воротам вызвать… Выходит ко мне, минут через десять, та самая женщина, которая с Михайлой разговаривала… «Что надоть?» спрашивает. — Так и так, говорю, видел я как ты с одним человеком, тут же у ворот, с полчаса тому назад, разговаривала, — ведь этого человека Михайлом Семеновым зовут?.. Посмотрела она на меня таково пристально, вздрогнула вся и попятилась даже… «Ни с каким, отвечает, я Михаилом Семеновым не разговаривала и никакого я Михайла знать не знаю и ведать не ведаю», хлопнула калиткой, — только я ее и видел… Ну, как ты теперь, Ваня, полагаешь, по-моему дело тут нечистое?..
Иван хотел что-то ответить, но в это время отворилась дверь «молодцовской», и на пороге показался седенький старичок, при появлении которого оба приказчика встали со своих мест и низко поклонились.
Старичок этот был ходатай по делам самого Семена Трофимовича Бревнова, отставной чиновник Изот Карпович Преображенский.
— Здравствуйте, братцы, — ласково приветствовал он обоих приказчиков, и я к вам кстати завернул, шел к «самому» наверх в преферансик сыграть, дай, думаю, зайду — затворников проведать, да тебя, Яша, доброй весточкой порадовать…
— Что такое, Изот Карпович! — встрепенулся Яков. — Просил ты меня справиться про эту как ее? Елена Васильева, что ли?.. Выпустили, брат, ее нынешний день из тюрьмы и по её делу, за недостатком улик, оправили…
