Сильвия расстается с матерью и знакомится со своим отцом – восьмая и девятая главы из романа А. Э. В. Мейсона «Бегущая вода».
Сильвия расстается с матерью
Миссис Тезигер в день восхождения Сильвии на горы устроила пикник среди искусственных развалин по дороге в Салланш с несколькими праздношатающимися разных национальностей.
– Очаровательно, очаровательно, – кричала она, восторгаясь искусственным озером и искусственными скалами. Она пожимала своими хорошенькими плечами, думая о странностях своей дочери, которая, наверное, испортит свой цвет лица в этих нелепых горах. К вечеру она отправилась в казино, где играла в баккара в компании, которую было бы лестно для нее назвать сомнительной. Она была довольна, что на ночь и два дня избавилась от своей неудобной дочери.
– Сильвия не подходит.
Она давно уже привыкла так жаловаться. Сильвия все меньше и меньше подходила к жизненному плану миссис Тезигер. Не то, чтобы девочка сопротивлялась или жаловалась. Миссис Тезигер поняла бы и протесты, и жалобы. Она сумела бы с ними справиться. Были бы маленькие сцены с обвинениями в неблагодарности, в непослушании, а миссис Тезигер ничего не имела против таких маленьких сцен. Но Сильвия никогда не жаловалась. В ней была сдержанность, была загадочность, которая подчас была неприятна ее матери. «У нее нет сочувствия», – говорила миссис Тезигер. Кроме того, Сильвия выросла, становилась красавицей. Миссис Тезигер делала все, что могла. Она одевала ее, как маленькую девочку. Сильвия опять-таки не жаловалась. Она следовала своему обыкновению и загораживала свой внутренний мир от всего, что ей не нравилось. Но миссис Тезигер этого не знала. Она иногда взглядывала на дочь в ее слишком коротком кружевном платье, с ее слишком высокими каблуками, ее слишком большой и фантастической шляпой, и видела, что ее лицо, напоминавшее Мадонну, обращалось к матери, и ее глаза задумчиво ее разглядывали. И миссис Тезигер от этого становилось не по себе.
– Вы спрашиваете меня про мою дочь? – сказала она однажды мосье Птигра. – Право, я ничего про нее не знаю, кроме одной смешной вещи.
– ?!
– Ей всегда снится бегущая вода. Можете вы представить себе что-либо более нелепое, чем дочь, которой снится бегущая вода?
Мосье Птигра был крупный, широкоплечий, необычный человек, носивший плащ и шляпу бандита.
– Я скажу вам, мадам, про вашу дочь! – заявил он мрачно. – По-моему, у нее обреченный вид.
Миссис Тезигер это несколько утешило: было интересно иметь дочь с обреченным видом.
– Не знаю, заметили ли это другие, – сказала она.
– Нет, – сказал мосье Птигра. – Только я!
– Как это похоже на Сильвию, – воскликнула миссис Тезигер, – у нее обреченный вид, и она не умеет этим воспользоваться!
Но в глубине ее недовольства была женская ревность к более молодой сопернице. Мужчины начинали обращать внимание на ее дочь. То, что Сильвия никогда не пыталась соперничать с ней, еще более уязвляло мать. Она чувствовала себя поблекшей, желтой рядом со свежим лицом дочери; она гуще накладывала румяна; она с тревогой смотрела на гусиные лапки, расползавшиеся от углов ее глаз…
Сильвия прибыла в отель к обеду. Когда она сидела с матерью за кофе к обеду, мосье Птигра остановился перед их столиком. Он покачал своей головой, которую друзья называли львиной.
– Мадмуазель, – сказал он. – Я завидую вам.
Сильвия смотрела на него со своей насмешливой улыбкой.
– Почему же, мосье?
– Я наблюдал за вами за обедом. Вы принадлежите к тем избранным, мадмуазель, которым снежные вершины раскрывают свою тайну.
Улыбка исчезла с лица Сильвии.
– Может быть, это верно, мосье, – сказала она серьезно.
– Тайна? Это смехотворно! – вмешалась мать. – Не забудь смазать лицо кольдкремом на ночь, моя милая.
Сильвия, видимо, не обратила внимания на замечание матери.
Мосье Птигра покачал головой и поглядел на Сильвию.
– Мне эти горы ничего не говорят, мадмуазель, – сказал он, вздыхая. – Я только раз поднимался, чтобы на них взглянуть.
Миссис Тезигер, однако, еще в этот день услышала о том, что Сильвии сказали горы. После обеда она с дочерью сидела в саду, при лунном свете, над ними поднималась стена гор, молчаливая и темная, а перед ними светились огоньки маленького города. Сад гостиницы был на склоне между горой и городом, лунный свет заливал белым сиянием его лужайки и сквозил сквозь ветви деревьев. Служитель подошел к миссис Тезигер и принес ей письма. Для Сильвии писем не было. Она их и не ждала, так как не имела подруг; а хотя мужчины иногда ей и писали, она им не отвечала.
На столике рядом горела лампочка. Миссис Тезигер открыла письма и стала их читать. Она бросала их на стол по мере того, как прочитывала. Одно из них рассердило ее. Она положила его обратно в конверт и бросила так, что оно соскользнуло со стола и упало к ногам Сильвии.
Сильвия нагнулась и подняла его. Оно упало адресом вниз.
– Оно от моего отца.
Миссис Тезигер удивленно взглянула на нее. Первый раз Сильвия заговорила о нем. В глазах матери появилось настороженное выражение.
– Ну, и что же? – спросила она.
– Я хочу к нему поехать.
Сильвия говорила очень просто и ясно. Глядя прямо в лицо матери тем упорным взглядом, который так мало говорил об ее мыслях. Мать отвернулась. Она была несколько испугана. Она некоторое время не отвечала, но лицо ее, покрытое слоем косметики, стало изможденным и старым в бледном лунном свете. Она поднесла руку к сердцу. Когда она заговорила, голос ее дрожал.
– Ты никогда не видела своего отца. Он никогда тебя не видел. Мы с ним расстались до твоего рождения.
– Но он пишет тебе.
– Да, он пишет мне, – несмотря на усилия, она не могла сдержать презрительной нотки в своем голосе, и она добавила несколько жестоко: – Но он никогда не упоминает про тебя. Он никогда не справлялся о тебе, ни разу.
Сильвия грустно посмотрела на письмо. Но ее намерения не были поколеблены.
– Мама! Я хочу к нему поехать, – настаивала она. Губы ее дрогнули, и срывающимся голосом, сдерживая рыдания, она прибавила: – Я здесь очень несчастна.
Сильвия так редко жаловалась, что слова эти тронули мать. Было что-то такое заброшенное в ее умоляющем выражении. Миссис Тезигер начала думать о тех ранних днях, воспоминание о которых было одновременно и болью, и укором. Перед ее глазами с раздражающей ясностью встала маленькая девушка на холмах Дорсетшира. Она как будто слышала шум мельничного ручья. Она родилась в этой деревушке Сэттон-Пойнтс, и туда она вернулась, охваченная на короткое время тоской по своей родине, своей молодости, когда должна была родиться Сильвия. Эти месяцы были как зеленый оазис в ее жизни. После бурного, тревожного времени она отдыхала там, на ферме, слушая день и ночь музыку бегущей воды. В саду, полном цветов и трав, окруженном высокими стенами, перед ней поднимались холмы с их коричневыми безлесными склонами. Она вспомнила об этой короткой передышке, и голос ее смягчился, когда она ответила дочери:
– Мы не совсем уживаемся, Сильвия, – сказала она. – Я это знаю. Но, в конце концов, разве ты будешь счастливее у своего отца, даже если он захочет тебя оставить? Тут у тебя есть все, чего ты захочешь: платья, забавы, общество. Постарайся быть более приветливой с людьми.
Но Сильвия только покачала головой.
– Я не могу продолжать так жить, – медленно сказала она. – Я не могу, мама. Если отец не захочет оставить меня у себя, я должна искать что-нибудь другое. Конечно, я умею очень мало. Я ничего не знаю, как следует. Но я слишком несчастна здесь. Я не могу переносить этой жизни без дома, без уважения…
Сильвия не хотела произносить этого слова, но оно невольно у нее вырвалось. Она замолчала и посмотрела снова на мать. В глазах девушки блестели следы, но всякая мягкость исчезла с лица матери. В одно мгновение оно стало жестким, и голос ее звучал так же жестко, когда она спросила:
– Почему же, ты думаешь, мы расстались с твоим отцом? Пожалуйста, сообщи мне это.
Сильвия отвернулась.
– Я не думала об этом, – сказала она мягко. – Я не хочу об этом думать. Я только думаю, что он оставил тебя, потому что ты не уживалась с ним.
– О! так это он оставил меня. А не я его?! Почему же он тогда мне пишет?
Голос становился жестче с каждым словом.
– Я предполагаю, что по доброте…
Но при этом простом объяснении мать Сильвии засмеялась горьким смехом. Сильвия сидела, водя ногой по песку.
– Не делай этого! – раздраженно воскликнула мать. Потом она задала вдруг вопрос, который поразил девушку:
– Ты встретила кого-то прошлой ночью в горной гостинице?
Сильвия покраснела.
– Да, – сказала она.
– Мужчину?
– Да.
– Кто же это был?
– Капитан Чейн. Он жил в отеле всю неделю. Это его друг убился недавно на леднике Нантильон.
– Вы были с ним одни в гостинице?
– Да.
– Он знал твоего отца?
Сильвия удивленно поглядела на мать.
– Я не знаю. Думаю, что нет. Почему?
– В этом нет ничего невозможного, – ответила миссис Тезигер. – Это он, очевидно, вбил тебе в голову мысль о том, чтобы уйти и оставить меня?
– Нет, мама, – ответила Сильвия. – Он ни разу не говорил про тебя. Эта мысль вырастала у меня в уме уже давно. И сегодня… – Она поглядела назад, на снежные вершины пика Юга и Блетьер. – Сегодня пришел конец. Я окончательно решила, что должна уехать. Мне очень жаль, мама.
– Тайна гор? – иронически сказала мать.
И Сильвия спокойно ответила:
– Да.
– Отлично, – сказала миссис Тезигер. Она была глубоко уязвлена словами дочери, ее желанием уйти; и если она не изъявляла сразу согласие, то только из желания наказать Сильвию. Но ей пришла в голову мысль, что она гораздо сильнее накажет Сильвию, если ее отпустит. Она жестко улыбнулась, глядя на чистое, нежное лицо девушки. В конце концов, сама она будет свободнее: она освободится от бессознательного соперничества Сильвии, от конкуренции ее свежести и молодости, от критики, от ее взгляда.
– Отлично. Поезжай к своему отцу, но помни: ты сделала свой выбор. Ты больше не должна приезжать ко мне клянчить, чтобы я взяла тебя обратно. Ты мне больше не нужна. Можешь ехать завтра.
Она взяла письмо из конверта. Но не показала его дочери.
– Я не ношу имени твоего отца, – сказала она. – Я не носила его с тех пор, как он меня оставил, как ты выражаешься! Его зовут Гаррат Скиннер, он живет в маленьком домике на Хобарт Плэс. Да, ты можешь завтра же ехать к себе домой.
Сильвия встала.
– Спасибо, – сказала она. Она грустно посмотрела на мать, взглядом прося у нее прощения. Но она не приблизилась к ней. Она только стояла перед ней, а миссис Тезигер не сделала никакого жеста ей навстречу.
– Ну? – сказала она жестким и холодным голосом.
– Спасибо, мама, – повторила Сильвия и медленно направилась ко входу в гостиницу. Она оглянулась на горы. Острые пики скал, блестящие башни льда грезили при лунном и звездном свете. Большой шаг был сделан. Она молилась, чтобы к ней снизошло их спокойствие, их гордое равнодушие к буре и солнцу, к одиночеству и обществу. Она пошла к себе в комнату и стала укладывать свои вещи.
Мать осталась сидеть в саду. Итак, Сильвии был нужен дом! Она не могла переносить ту жизнь, которую вела с матерью… Вдали играл оркестр. Улицы по ту сторону сада были шумными, как река. За деревьями слышался людской говор. Миссис Тезигер сидела со злорадной улыбкой на лице. Ее соперница будет теперь наказана. Миссис Тезигер сама оставила своего мужа, а не он ее. Она перечла письмо, которое получила от него в этот день. Это была настоятельная просьба о деньгах. Она не собиралась посылать ему денег и думала: как он оценит получаемый вместо этого подарок – дочь?
Сильвия знакомится со своим отцом
На следующий день Сильвия уехала из Шамони. Это была суббота, и она вышла из своего вагона на платформу лондонского вокзала «Виктория» в воскресенье, в 7 часов вечера. Она устала от долгого путешествия и чувствовала себя немного одинокой, пока ждала таможенного осмотра своего багажа. Это было ее первое посещение Лондона, и никто ее не встретил. Других пассажиров вокруг нее приветствовали их друзья. Ее в Лондоне никто не ждал. Мать, предвидя этот момент, воздержалась от посылки телеграммы отцу девочки. А Сильвия, не зная его, также не обращалась к нему. Так как он ее не ждал, она думала, что самое лучшее – просто увидеть его или, вернее, показаться ему. Зеркало говорило ей, что ее внешность будет лучшей рекомендацией, чем телеграмма.
Она велела положить свои вещи в экипаж и поехала на Хобарт-Плэс. Чувство одиночества скоро ее оставило. Она видела вокруг себя оживленное движение. Она представляла себе отца и снабжала его всевозможными качествами. Она отводила ему высокое место среди финала своих мечтаний. Будет ли он доволен своей дочерью? Мысль эта внушала ей страх, и, глядя в зеркало, она старалась устранить с лица следы дороги.
Экипаж остановился у двери в узкой стене между двумя домами. Она вышла. Над стеной она увидела зеленые листья и ветви нескольких деревьев маленького садика, а в глубине сада в просвете между двумя высокими стенами верхушку окна чистенького белого домика. Сильвия была в восторге. Она дернула колокольчик, дверь отворила служанка.
– Мистер Скиннер дома? – спросила Сильвия.
– Да, – сказала та с сомнением, – но…
Сильвия, однако, уже приняла решение.
– Благодарю вас, – сказала она и, сделав знак кучеру, прошла через ворота в маленький садик с цветами в обеих боковых стенах. Мощеная дорожка вела к стеклянной двери в дом. Сильвия прошла прямо к дому, сопровождаемая кучером, который нес ее багаж. Служанка, спасовавшая перед решимостью этой странной молодой посетительницы, отворила дверь в гостиную и налево, и Сильвия, со всеми своими чемоданами, вошла и завладела комнатой.
– Как прикажете доложить? – спросила изумленная служанка. Она не имела никаких инструкций насчет такой посетительницы. Сильвия заплатила кучеру и подождала, чтобы захлопнулась дверь сада, и раздался стук колес отъезжающего экипажа. Только тогда она ответила на вопрос:
– Просто скажите мистеру Скиннеру, что кто-то хочет его видеть.
Служанка изумленно поглядела и медленно вышла. Сильвия села на один из своих сундуков. Несмотря на ее спокойную манеру, сердце ее бешено колотилось. Она услышала скрип открывающейся двери и твердые мужские шаги в коридоре. Сильвия схватилась руками за свой сундук. Как-никак она была в доме, она и ее багаж. Дверь отворилась, и вошел высокий широкоплечий человек, который как бы заполнял собой всю маленькую комнату. Он поглядел на нее, оглядел ее сундуки и недоумевающе нахмурился. Сильвии он представился человеком с изборожденным орлиным лицом. У него были густые темные волосы, более светлые усы и глаза такого же цвета, как у нее. Он был, скорее, худощав, но атлетического сложения. Сильвия внимательно его разглядывала, но на его лице выражалось только совершеннейшее удивление. Он видел молодую барышню, совершенно ему неизвестную, которая сидела на своем багаже в гостиной его дома.
– Вы хотели меня видеть? – спросил он.
– Да, – сказала она, вставая и серьезно глядя на него. – Я – Сильвия.
Улыбка, напоминавшая ее улыбку, скользнула по его губам.
Однако…
– Кто такая Сильвия? О, кто же, кто она?.. Ее сундук, увы, молчит об этом… – сказал он. – Кроме того, что Сильвия, по-видимому, собирается остаться, я мало что понимаю.
– Вы – мистер Гаррат Скиннер?
– Да.
– Я – ваша дочь Сильвия.
– Моя дочь Сильвия! – воскликнул он, ошеломленный. Он сел и опустил голову на руки. – Да, Боже мой. У меня есть дочь Сильвия, – сказал он, как бы с удивлением вспоминая этот факт. – Но вы в Шамони.
– Я была в Шамони вчера.
Гаррат Скиннер внимательно посмотрел на Сильвию:
– Ваша мать послала вас ко мне?
– Нет, – ответила она. – Но она меня отпустила. Я приехала по собственному почину. От вас пришло письмо…
– Вы видели его? – перебил ее отец. – Она показала его?
– Нет. Но она дала мне ваш адрес, когда я сказала ей, что должна уехать.
– Вот как. Узнаю мою жену в этом добродетельном поступке, – сказал он с внезапной горечью и с любопытством поглядел на дочь. – Зачем же вы хотели уехать?
– Я была несчастна. Давно я об этом думала. Я там все ненавидела: людей, которых мы встречали; отели, где мы жили, всю жизнь! Потом в Шамони я поднялась на гору.
– А! – сказал отец, с интересом поднимая голову. – Так вы поднялись на гору? На которую?
– На пик Аржантьер. Вы ее знаете, отец?
– Я слышал о ней, – сказал Гаррат Скиннер.
– Так вот, это переломило мою жизнь. Это трудно объяснить, но жизнь переломилась. Я почувствовала, что случилось что-то особенное. Подняться на эту гору, оставаться там целый час на вершине, при свете солнца, со всеми этими вершинами и ледяными склонами вокруг меня – это было точно дивная музыка. – Она наклонилась вперед, стиснув руки. – Все неясные желания, которые были во мне, желания чего-то другого, совсем другого, нахлынули на меня. Там, у моих ног, вдалеке, только одно место оставалось в тени – черная стена скал, называемая перевал Долан. Мне показалось, что я живу именно в такой холодной тени. Я хотела подняться наверх. К солнечному свету. И я приехала к вам.
Отец слушал ее без иронии, без улыбки. Раза два он даже кивал ее словам. «Было ли это понимание, – думала она, – или только терпение?».
– Когда я спустилась вниз с этой вершины, – закончила она, – я почувствовала, что больше не могу выносить такой жизни, и я приехала к вам.
Отец ее поднялся, и некоторое время стоял, глядя в окно. Он был явно смущен ее словами. Он отвернулся, пожав плечами.
– Но… но… что же я могу сделать для вас? – спросил он. – Сильвия, я очень бедный человек. С другой стороны, у вашей матери есть деньги.
– О, отец, я не буду дорого стоить, – ответила она. – Я, может быть, могу присматривать за домом, чтобы вам вышло экономнее. Я не буду дорого стоить!
Гаррат Скиннер посмотрел на нее с улыбкой.
– У вас вид довольно-таки дорогой особы, – сказал он.
– Мать меня так наряжала. Я совсем этого не хотела, – сказала она. – Для меня это не имело значения. Право, если вы позволите мне остаться, я буду вам полезна, – сказала она умоляюще.
– Полезны? – вдруг сказал Гаррат Скиннер. Он окинул ее взглядом, который как бы оценивал ее и вселял в нее смутное беспокойство. Он мысленно отмечал окраску ее волос и глаз. Ее изящные ножки. Как будто бы она была товаром, а он – колеблющимся покупателем. Она опустила глаза, и кровь медленно прилила к ее щекам.
– Полезны? – сказал он медленно. – Да. Может быть. Может быть, – он переменил тон. – Посмотрим, Сильвия. Можешь пока оставаться здесь. К счастью, есть свободная комната. К ужину у меня сегодня несколько друзей – добрых малых, не очень отесанных, может быть, но с добрым сердцем. Сильвия, моя девочка, с добрым сердцем! – Все его сомнения исчезли. Он примирился с фактом и оживленно болтал, рассеивая сомнения Сильвии. Он позвонил служанке.
– Моя дочь остается здесь, – сказал он к удивлению горничной. – Сейчас же приготовьте ей свободную комнату. Ты сегодня вечером будешь хозяйкой, Сильвия, и будешь сидеть во главе стола. Я становлюсь семейным человеком. Ну, ну! – Он повел Сильвию наверх и показал ей маленькую светлую комнату с большим окном, выходившим в сад. Он сам принес наверх ее багаж.
– Лакея у нас нет, – объяснил он. – У тебя все, что надо? Позвони, если чего-нибудь не хватит. Мы ужинаем в восемь и не переодеваемся для этого. Только – ну, ты-то не могла бы выглядеть неряшливой, даже если бы захотела!
Сильвия нисколько этого не хотела. Она надела белое кружевное платье с высоким воротником, причесалась и наскоро написала письмо. Она дала его служанке, когда сбегала вниз.
– Не забудьте опустить, пожалуйста, – сказала она.
В эту минуту появился ее отец, так быстро, как будто ожидал ее появления. Она остановилась на лестнице на несколько ступенек выше его. Вечер был светлый. И дневной свет еще падал в окошко над дверью передней.
– Подойду я? – спросила она с улыбкой.
На фоне темной полированной лестницы она выделалась: белая на фоне темном фоне, белая от серебряных пряжек на атласных башмачках до белого цветка на волосах. Лицо ее с его поразительной нежностью и незапятнанной чистотой было обращено к нему с доверчивым призывом. Ее светлые серые глаза спокойно смотрели на него. Вдруг лицо его изменилось. Как будто бы судорога боли и протеста потрясла его. На ее лице появилось недоумение. Почему он был недоволен? Но порыв прошел. Он пожал плечами и отбросил сомнения.
– Ты очень мила, – сказал он, улыбка скользнула по губам Сильвии, и лицо ее прояснилось.
– Да, – сказала она с удовлетворением.
Гаррат Скиннер засмеялся.
– О, ты это знаешь?
– Да, – ответила она, кивая ему.
Он повел ее вдоль коридора, в глубину дома и, отворив дверь, представил ее своим друзьям.
– Капитан Барстоу, – сказал он, и Сильвия увидела перед собой маленького человека средних лет, с лоснящейся лысиной и широкой черной бородой. У него был монокль в правом глазу, и вся эта сторона его лица была искажена сжатием мускулов в направлении глаза. Он не смотрел на нее прямо, а только бросил на нее беглый косой взгляд.
– Мистер Арчи Парминтер.
Этот, во всяком случае, посмотрел ей прямо в лицо. Это был человек среднего роста, моложавый по фигуре, но со старым лицом, на котором выражалось самодовольство. Он был их тех, на кого ничья красота, ничье изящество, ничья миловидность не производят особого впечатления. Так он был преисполнен собой. Он редко говорил с тем лицом, с которым имел дело; большей частью его слова относились к какой-то отвлеченной избранной женщине, внимательно слушавшей его замечательные изречения. У него была грузная челюсть, а лицо его суживалось кверху, наподобие груши. Он поклонился Сильвии с церемонной учтивостью. Но мало обратил на нее внимание. Но Сильвия решила не быть разочарованной.
Отец взял ее за локоть и повернул в другую сторону:
– Мистер Хайн.
Сильвия увидела перед собою молодого человека, который покраснел под ее взглядом и неловко протянул ей влажную грубую руку – бедное существо с невзрачным лицом, льняными волосами и с видом, как будто ему было очень не по себе. Он был такого же роста, как Парминтер. Он не мог найти ни слова сказать Сильвии.
– Ну, идемте ужинать, – сказал отец и отворил дверь, пропуская ее.
Сильвия вошла в столовую, где на круглом столе был подан холодный ужин. Несмотря на свою решимость видеть все в розовом свете, она начала сознавать, что разочарована друзьями своего отца. Она была также удивлена. Он настолько явно был на целую голову выше их, что она удивлялась их присутствию в этом доме. Но он казался вполне довольным и в отличном настроении.
– Сильвия, садись здесь, моя милая, – указывая на стул, сказал отец. – Валли, – он обратился к молодому Хайну, – сядьте рядом с моей дочерью и занимайте ее. Барстоу, садитесь с другой стороны, а Парминтер рядом со мной.
Он сел напротив Сильвии, и все заняли свои места. Хайн беспокойно вертелся на своем стуле, терзаемый мыслью о том, что ему надо занимать это воздушное существо рядом с ним.
– Обед на столе, – сказал Гаррат Скиннер. – Парминтер, разрежьте эту утку. Хайн, что перед вами? Знаете, по такому случаю, я думаю, нам следует открыть бутылку шампанского.
Удивлением и одобрением встретили эту блестящую идею, и Хайн воскликнул:
– Шампанское – чудесная вещь, не правда ли, мисс Скиннер? – и он тут же смутился своей собственной смелости. Парминтер пожал плечами.
– Его много пьют теперь в клубах, – сказал он. Гаррат Скиннер поглядел на дочь.
– Что скажешь, Сильвия? Это расточительность. Но не каждый день мне так везет. Это в твою честь. Ну, идет?
И, не дожидаясь ответа, он отворил дверь буфета, где стояло наготове полдюжины бутылок шампанского. Сильвии пришло на ум, что блестящая идея отца не была такой импровизацией, как он говорил. Но Гаррат Скиннер обратился к ней, как бы угадав ее мысли.
– У нас нет винного погреба, Сильвия. Нам надо держать здесь наш маленький запас, – сомнения ее исчезли, но снова вернулись, когда она увидела, что плоские бокалы для шампанского уже стояли наготове у каждого прибора. Гаррат Скиннер наполнил бокалы.
– За Сильвию! – сказал он и выпил бокал, глядя на нее. – Поздравьте меня, – сказал он своим товарищам.
Шампанское развязало языки собравшихся, и, пока они говорили, сердце Сильвии все больше и больше сжималось. Слова и мысли, и манеры гостей ее отца были ей знакомы. Она отказывалась это признать, но очевидность говорила сама за себя. Она хотела выйти из мира, который ненавидела, против которого возмущались ее щепетильность и ее чистота, и вот, она сделала всего один шаг и в другом месте оказалась в том же мире.
Подчеркнутая внимательность капитана Барстоу, чванство мистера Парминтера и его деланый выговор, дававший понять, что он явился сюда из большого света, и поведение Вальтера Хайна, который, чтобы придать себе храбрости, большими глотками уничтожал шампанское – все это было ужасно знакомо ей. Ее единственным утешением был отец. Он сидел напротив ее. И его сильное орлиное лицо было чудесным контрастом лицам остальных. У него была свобода манер, которой они не обладали. Он говорил спокойно и всегда был готов улыбнуться своей дочери. Видимо, и гости это чувствовали. Они говорили с ним с некоторой почтительностью, как будто он был их начальником.
Между тем, под влиянием шампанского, Вальтер Хайн начал хвастаться. Сильвия старалась остановить его, но он не давал себя остановить. Его обычная робость перешла в обратную крайность, и он отдался худшей форме хвастовства, разыгрывая роль покорителя женщин. С раскрасневшимся лицом он начал намекать на миссис Х. и леди У., поглядывая на Сильвию с таким видом, будто он говорил: «О, если бы я мог вам все рассказать».
Гаррат Скиннер открыл еще бутылку шампанского и пошел вокруг стола. Когда он собрался наполнить снова бокал Хайна, дочь умоляюще взглянула на него. Тотчас же он поднял бутылку и оставил стакан пустым. Сильвия тихо сказала ему: «Спасибо», – и он шепнул в ответ: «Ты совершенно права, милая. Займи его, чтобы он не заметил, что стакан его пуст».
Сильвия стала говорить с Валли Хайном. Но он не слушал. Он старался ей внушить, какие большие успехи он одерживал. Ее смущало, что все вокруг нее слушали его с видом восхищения. Даже отец ее снисходительно улыбался. Как будто все сговорились льстить злополучному юноше.
– Да, да. Вы – сущий черт для женщин, – сказал капитан Барстоу.
Но тут Гаррат Скиннер резко вмешался:
– Послушайте, Барстоу, так нельзя выражаться при моей дочери.
Капитан Барстоу побагровел, но склонился перед замечанием Гаррата Скиннера.
– Прошу прощения, мисс Сильвия. Но когда я еще служил, я придерживался традиции Веллингтона. Трудно переломить свои привычки. Меня в полку называли «каленый» Барстоу. Держу пари, что «каленого» Барстоу еще не забыли в Чельтенхеме.
– Сейчас крепкие выражения считаются дурной манерой, – снисходительно сказал Арчи Парминтер. – В клубах от них отказались.
Сильвия воспользовалась моментом и встала из-за стола. Отец вскочил и открыл ей двери.
– Мы присоединимся к тебе через несколько минут, – сказал он.
Сильвия прошла по коридору в ту комнату, где ее отец познакомил с нею своих друзей. Она позвонила служанке. Когда та пришла, она сказала:
– Я дала вам сегодня опустить письмо. Я хотела бы получить его обратно.
– Простите, мисс. Но оно уже отпущено.
– Жаль, – сказала Сильвия.
Письмо было обращено к Чейну, в нем был адрес этого дома. Она не собиралась уезжать, она сделала свой выбор, хорош он или плох, и должна была его придерживаться. Это она знала, но она не была уверена, хочет ли она, чтобы капитан Чейн застал ее здесь.
