Бидаш берется за расследование — фрагмент из детективного романа Анри Ковена «Кровавая рука».
I.
26-го ноября 1880 года, в шесть часов вечера, перед маленьким домиком в конце улицы Шменвер, в Кламаре собралась толпа народа. Было совершенно темно, шел снег и ветром колебало пламя фонарей, принесенных сюда некоторыми из любопытных. На пороге, кутаясь в шинель, стоял жандарм и никого не впускал.
Говорили вполголоса, как в присутствии покойника. Пришедшим вновь, отвечали коротко, шепотом.
Вдруг дверь открылась, и кто-то спросил:
— Доктор здесь?
В ту же минуту послышался стук плохенького кабриолета, едва поднимавшегося по неровной дороге. Скоро кабриолет остановился перед домом и из экипажа вышел мужчина.
— Господин доктор, господин доктор, вас там спрашивают, — обратились к нему некоторые любознательные из толпы.
— Знаю, друзья мои, — отвечал доктор Гюйон. — Мне сказали об этом, как только я приехал домой.
И отдав вожжи одному из крестьян, старый доктор тяжелыми шагами вошел в дом.
Через узкий коридор он направился в большую квадратную комнату, убранную очень просто. Среди комнаты возвышался стол, а на нем лежал покойник.
У изголовья его стояли трое мужчин озабоченные и задумчивые. Это были местный полицейский комиссар, мировой судья и мэр, господин Симонен.
— Доктор, вас-то мы и ждем, — сказал мэр, подходя к Гюйону и пожимая ему руку.
— Все кончено?
— Да. Этот несчастный умер дня два или три назад, надо официально засвидетельствовать это.
— Самоубийство?
— Вероятно, — сказал полицейский комиссар, который не мог допустить, чтобы убийство совершено было во вверенном ему участке.
— Позвольте взглянуть.
Все четверо подошли к столу. Высокий канделябр, взятый с камина, озарял своими шестью свечами окоченевшее тело, лежавшее перед ними.
Комиссар пальцем показал доктору на широкую рану, зиявшую на шее трупа, за воротом обрызганной кровью рубашки. Рана эта, очень глубокая, вероятно и стала причиной мгновенной смерти. Покойного раздели и не нашли на теле больше никаких знаков насилия.
— Нашли какое-нибудь орудие убийства, например, нож? — спросил доктор.
Ему показали бритву с черной костяной ручкой. Лезвие было багровым от крови.
Доктор Гюйон наскоро записал следующее:
«Тело хорошо сложено и очень сильно. Приблизительный возраст — шестьдесят лет. На шее рана глубиной в пять сантиметров, шириной в восемь. Смерть случилась дня два или три тому назад. Вероятная причина…»
Доктор в замешательстве провел несколько раз карандашом по длинным прядям своих седых волос.
Убийство, или самоубийство?
И то, и другое предположение можно допустить. Рана расположена с левой стороны шеи, и так как по-видимому покойный обладал большой силой, то можно допустить, что он сам перерезал себе горло.
Но сперва надо узнать, кто этот человек и как он жил.
Гюйон отложил записную книжку и, обращаясь к мэру и к комиссару, стал расспрашивать их об этом.
В ту же минуту жандарм, стороживший у дверей, пришел с объявлением к комиссару, что какой-то господин непременно желает войти в дом.
С этими словами он подал комиссару карточку, на которой красивыми круглыми буквами стояла фамилия:
Г. Бидаш.
II.
Полицейский комиссар с досадой пожал плечами и колебался с минуту.
Наконец он сказал:
— Приведите его.
Низенький человек весь в черном, совершенно лысый, но еще совсем молодой, в больших очках, хотя глаза у него были прекрасные, робко вошел и несколько раз поклонился всем присутствующим.
Бидаш второй год уже жил в Кламаре, со своей матерью, ухаживал за своим садом и каждый день ходил в лес собирать травы и растения. Его любили все, кто его знал, находили его очень тактичным и вежливым человеком. Его тонкие, правильные черты привлекали к себе внимание местных молодых девушек, необыкновенно смелых, как это бывает в окрестностях Парижа.
Они делали ему глазки и смеялись, глядя, как он краснеет до корней своих редких волос. А он писал стихи и решался иногда бросить сверток бумаги, перевязанный розовой ленточкой, в корзинку молодой девушки, работавшей летом у дверей его дома.
Его прошлое было известно только мэру и полицейскому комиссару, но они хранили его тайны. Бидаш пять лет служил в полицейской префектуре. В порученных ему делах он проявил редкий ум и смышленость. Но природная робость мешала ему бороться с более смелыми и более удачливыми товарищами. Его услуги получили плохую оценку и наконец, на него был сделан донос. Его нашли не достаточно верным бонапартистом, он впал в немилость и его перевели в провинцию.
Возмущенный такой несправедливость, Бидаш подал в отставку, а так как у матери его была небольшая рента, он поселился в деревне и жил тихо и мирно.
Но в душе он сохранял страсть к своему прежнему ремеслу, и каждый раз как в окрестностях случалось преступление, он робко приходил на место происшествия, тихо расспрашивал и все так же робко высказывал мнение, всегда очень дельное и разумное.
Низко поклонившись лицам, собравшимся вокруг трупа, Бидаш кашлянул и неуверенным тоном сказал:
— Извините, господа, что я осмелился… мой поступок, может быть, нескромный…
— Нисколько, нисколько, милейший господин Бидаш, — отвечал доктор, который знал его, так как лечил его мать несколько недель тому назад и восхищался сыновней преданностью молодого человека. — Это вовсе не нескромность.
Полицейский комиссар встретил нового посетителя гораздо холоднее. Бидашу не раз случалось, с почтительным извинением, указывать на ошибку или небрежность этого чиновника, и вот почему комиссар не любил Бидаша.
Пока частный сыщик осматривал труп, рану и раскрытую бритву, мэр Симонен пересказывал доктору те сведения относительно покойного, которые были ему нужны.
Три месяца назад высокий старик, бодрый и сильный, приехал снять дом в Кламаре. Назвался он Родригом. Он арендовал, это домик в конце деревни, уединенный, примыкавший к лесу и принадлежавший бедным парижским купцам, которые приезжали сюда на лето и были рады сдать его на всю зиму. Родриг никогда не ночевал в этом доме. Он иногда только приезжал сюда днем и оставался часов до шести, при этом никто к нему не приходил.
Гостей он не принимал. А между тем некоторые жители Климара уверяли, что пару или тройку раз видели, как из этого дома выходили посторонние. Он никогда не разговаривал с местными крестьянами. А еще часто с ним видели маленькую черненькую собачку.
Вот и все, что о нем можно было сообщить.
Последние два дня, прохожие, направлявшиеся в лес, слышали стоны в таинственном домике, ставни которого были заколочены наглухо.
Стоны эти наконец привлекли к себя внимание. Дали знать полицейскому комиссару. Тот явился и действительно услышал через дверь едва слышные стоны.
Он послал за мировым судьей и мэром. Дверь взломали, а когда распахнули ставни в комнате, их взорам предстало страшное зрелище.
На полу в луже крови лежал Родриг. Рядом с ним была собака в предсмертной агонии, на её-то стоны и обратили внимание прохожие.
Сообщив эти подробности доктору Гюйону и Бидашу, слушавшему очень внимательно, Симонен указал на труп собачки, которая лежала, вытянув лапы и широко раскрыв глаза.
III.
— Теперь наши обязанности закончены, пусть решает правосудие, убийство тут было или самоубийство! — сказал комиссар полиции.
Но хотя полицейский и заявил, что его дело закончено, он спешил уходить, и другие лица, собравшиеся здесь, тоже стояли молча и с сосредоточенным видом перед этой загадочной тайной.
Были у покойного какие-нибудь бумаги? — тихо спросил Бидаш.
— Никаких, — ответил Симонен.
— А деньги?
— Нет, при нем ничего не найдено, но ящик этого письменного стола был выдвинут, — сказал полицейский комиссар, подходя к столу, — мы сосчитали имеющиеся деньги, тридцать семь франков пятьдесят сантимов. Стало быть, трудно предположить, чтобы тут было совершено убийство с целью грабежа. Тем более что покойный, появляясь здесь всего на несколько часов в день, по всей вероятности, не держал здесь большой суммы.
Пока комиссар говорил, Бидаш взял платье умершего, лежавшее на стуле, и ощупал его. Он тихо улыбнулся, но ни слова не возразил против уверенного заявления, высказанного чиновником.
— На мысль о преступлении наводит только смерть собаки, — сказал мировой судья. — Вероятно, убийца покончил с ней, чтобы она не подняла тревогу.
— Можно предположить также, что эта собачка околела от голода, — сказал комиссар, — если хозяин её убит, уж дня три или четыре тому назад.
— Надо узнать, в какой день господин Родриг явился сюда в последний раз.
— Нашли ключ от дома в кармане покойника? — робко спросил Бидаш.
— Нет, а между тем дверь была заперта.
Снова наступило молчание, затем комиссар еще раз повторил, что им здесь уж нечего делать, и тогда все направились к дверям. Бидаш, со свойственной ему услужливостью, взял канделябр.
Дойдя до входной двери, все остановились, вне себя от изумления…
Прямо напротив них, на белой крашенной двери отчетливо виднелся отпечаток окровавленной руки с растопыренными пальцами.
IV.
В числе новых домов в улице Оффемон один обращает на себя внимание оригинальной архитектурой. Высокий кирпичный фасад резко выделяет его из других домов. Выстроенный из теплого камня, и представляет точный снимок с высоких голландских построек шестнадцатого века, украшающих Амстердамскую набережную.
В темную снежную ночь 26-го ноября, в одном из окон его нижнего этажа, до самого утра горел огонь.
В большом кресле, у дубового резного камина сидела молодая девушка. Она была очень бледна, а ее черные распущенные волосы, в беспорядке рассыпавшиеся по плечам, еще сильнее оттеняли эту бледность. Ее глаза покраснели от слез, и нервные движения красивых рук, лежавших на ручках кресел, говорило о страшном беспокойстве, мучившем ее.
Времени от времени она вставала и подходила к окну. Она открывала его, не боясь пронизывающего ночного холода, и высунувшись в окно, долго вглядывалась в окружающий мрак, потом, измученная и разбитая, снова возвращалась к своему креслу.
— Порой она открывала дверь и входила в соседнюю комнату, слабо освещенную ночником, склонялась над кроваткой, где спал ребенок лет десяти, с худеньким личиком и длинными белокурыми волосами.
Тогда слезы, которые она храбро сдерживала до тех пор, катились по её бледным щекам.
Наконец часам к пяти утра её терпение истощилось, и она несколько раз нажала кнопку электрического звонка.
Через несколько минут вошла молоденькая горничная.
— Идите сюда, Клара, — сказала ей молодая девушка, разбитым голосом. — Это одиночество убивает меня… Уже третья ночь, Боже мой!.. Но нет, это невозможно… я брежу…
И она стояла, широко раскрыв глаза, как будто страшное видение предстало её взорам.
— Что делать?.. Куда идти?.. — продолжала она, как в лихорадке. — Я уверена, что розыски эти ведутся плохо… у этих людей нет усердия… нет преданности… Я не могу оставаться здесь!..
Она взяла шляпку и дрожащими руками завязала ленты.
— Куда вы, барышня? — печально спросила горничная. — Ведь сейчас ночь.
— Да, правда!.. Но ведь есть же какое-нибудь средство!.. Будь я мужчина!.. — с энергией воскликнула молодая девушка.
Она снова упала в кресло и два часа сидела молча, предаваясь тяжелым мыслям.
Когда рассвело, у дверей раздался звонок.
Она бросилась к окну, задыхаясь от волнения. У подъезда стоял мужчина высокого роста, его плечи и голова были занесены снегом.
— Это он, — вскричала девушка, и без чувств упала на руки своей горничной.
Но ее ожидало жестокое разочарование. Дверь открылась и вошел господин Мерантье, старый друг её отца.
Она тяжело вздохнула и закрыла лицо руками.
— Бедное дитя! Дитя мое! — сказал старик, ласково подходя к ней. — Я узнал страшную новость. Но не отчаивайтесь. Может быть, не все погибло. Когда ваш отец ушел отсюда?
— Три дня назад, — ответила она едва слышно.
— Вы послали описание его примет в префектуру, в газеты?
— Да, всюду!..
— Бедная моя Жанна!.. И ничто не может навести вас на след?.. В котором, часу он вышел из дому?
— В три часа. Он ушел пешком.
Потом, с видимым усилием, она продолжала:
— Последнее время он был какой-то странный. Он, обыкновенно такой веселый, такой добрый, казался печальным и озабоченным! Теперь я припоминаю. Он так странно глядел на меня и на Жоржа.
— Бедняжка Жорж ничего еще не знает?
— Нет, ничего… Такой удар может убить его. Он слабый, болезненный ребенок… Слушайте!..
Снова раздался звонок. Жанна, бледная и встревоженная, снова бросилась к окну. Но это был кто-то посторонний, какой-то поставщик. Уже двадцатый раз в течение этого утра она испытывала тоже разочарование, удар в сердце, разрывавший ей душу.
Мерантье уехал. Она снова осталась одна с прислугой, которую отправляла каждую минуту в разные стороны, а потом томилась в безмолвном ожидании.
Жорж встал. Своей тихой, неровной походкой он подошел к ней и с улыбкой поцеловал ее. Она отвернулась, чтобы скрыть слезы, блеснувшие на глазах.
Наконец в полдень она не выдержала, вышла из дому и, подозвав первый попавшийся фиакр, села в его.
Извозчику, наклонившемуся к ней, чтобы спросить, куда ехать, она отрывисто сказала:
— В морг!
Дорога предстояла дальняя. Глубокий снег мешал быстро двигаться. Жанна задумалась. Теперь глаза её были сухими, и странная решимость отражалась во взгляде. Порой неясные мысли пробегали в ее отяжелевшей голове. Как во сне она припоминала свое прошлое. Женщина плохо помнила свою мать, женщину слабую и болезненную, почти не выходившую из своей комнаты и умершую при появлении на свет маленького Жоржа.
V.
В воспоминаниях о далеком детстве она видела доброе, улыбающееся лицо отца, склонившееся над ней. Также припоминала, как он ухаживал за ней, когда она в раннем детстве перенесла опасную болезнь, едва не стоившую ей жизни.
В отце была вся её жизнь, все её счастье, точно также как она была гордостью и утешением этого славного человека.
Она припоминала, как он был добр к ней, как ласково и великодушно исполнял все её прихоти. Каждое утро, перед тем как отправиться в банкирскую контору, в улицу Шоссе де Антен, он катался с дочерью по Булонскому лесу. Вечером вывозил ее в свет и радовался, глядя, как она хороша и как все восхищаются ею.
И вот, вспоминая эти светские праздники, где она была царицей, женщина мысленно увидела образ другого человека, тоже занимавшего большое место в её сердце, — образ жениха, которого она выбрала добровольно и нежно полюбила.
Отчего он не с ней в эту ужасную минуту? Он был накануне и делил с ней её скорбь.
Она знала его года два. Рауль де Вивероль принадлежал к одному из самых древних родов южной Франции. Он отличился во время войны, и однажды вечером, когда он очень просто и очень искренно рассказывал о своем безумном и смелом предприятии, затеянном с тремя молодыми людьми, против прусского пикета, который они захватили в плен, она почувствовала восхищение перед таким геройством. Затем восхищение это перешло в любовь. Он был беден. Но что за беда! У неё хватит богатства на двоих. И она отдала ему руку в порыве своей пылкой, восторженной натуры.
Отец, которому она рассказала о своей любви, одобрил её выбор, и скоро должна была состояться свадьба.
Тем временем карета повернула на мост Аршевеше.
Вдруг Жанна вздрогнула, как бы пробудившись от сна, и высунулась из дверцы, потом снова откинулась вглубь экипажа, бледная, задыхающаяся.
В порыве горя и беспокойства она вдруг приняла решение. Пока было еще далеко, она как-то и не думала об ужасном поступке, на который отважилась.
Теперь, в нескольких шагах от мрачного здания, ею вдруг овладел сильнейший страх, и она откинулась в карету, как бы желая заменить быстроту езды. Но энергичная натура её скоро одержала верх над этой слабостью. Томительное любопытство овладело ею. Узнает ли она что-нибудь об этом внезапном исчезновении?
Фиакр остановился и она медленно вышла. Любопытные, собравшиеся перед дверью морга, с удивлением глядели на молодую, блестящую красавицу, которая одна приехала в такое место.
Она опустила голову, боясь взглянуть на эти ужасные фотографические снимки и на мрачные одежды, висевшие в глубине зала.
Полицейский показал ей, где размещается контора, и она прошла в дверь налево.
Старый чиновник, сидевший за грудой зеленых папок, красивым, четким почерком писал какой-то мрачный рапорт. Жанна села, готовая лишиться чувств, а старый чиновник бесстрастно поднял свое бледное лицо и спросил, что ей нужно.
В нескольких словах, прерывающимся голосом она объяснила ему цель своего прихода.
— Как, вы говорите, звали эту особу?
— Господин Дезире Ласода, парижский банкир.
— Его возраст?
— Шестьдесят лет. Длинные седые волосы, высокого роста.
— Особые приметы?
— Никаких… Ах, да! У моего бедного отца был шрам на лбу, над левым глазом.
— И он исчез?
— Он вышел из дому в воскресенье, 23-го ноября, в три часа пополудни. С тех пор мы его не видели.
Чиновник заглянул в какие-то бумаги, и через несколько минут, показавшихся несчастной девушке целым веком, сказал:
— У нас ничего нет… никого, кто бы подходил к вашему описанию. Разве только в числе тел, доставленных сегодня и еще не выставленных…
Он взял другую бумагу, прочел ее и едва заметное движение невольно вырвалось у него.
— Сударь, ради Бога, говорите! — вскричала Жанна. — Вы видите, я умираю!
— Успокойтесь, мадемуазель, прошу вас, быть может, это и не вполне подходит к описанным вами приметам. Сюда принесли сейчас тело старика лет шестидесяти, найденное в уединенном домике Кламара. Покойный известен был там под именем Родрига. Вы видите, тут нет ничего общего, но вот что привлекло мое внимание. Тут написано, что покойному лет шестьдесят, у него длинные седые волосы и шрам на лбу.
— Это он… несомненно… он… мой бедный отец!.. Где он? Покажите мне, я хочу его видеть!
Хотя старый чиновник за тридцать лет своей службы привык к таким сценам, однако отчаяние молодой девушки тронуло его.
— Позвольте, мадемуазель, — сказал он, — такое зрелище… Пришлите лучше кого-нибудь из родных… или друзей…
— Повторяю вам, я хочу его видеть… Разве вы не понимаете, что эта неуверенность убивает меня? А вы говорите, чтобы я ждала!..
Старик снова попытался отговорить Жанну от её намерения. Но ему пришлось уступить, в виду непреклонной воли молодой девушки.
— Ну, пойдемте! — сказал он, с состраданием покачав головой.
VI.
Чиновник открыл низенькую дверь и узким коридором провел Жанну в довольно большой зал, с холодными гладкими стенами.
Три или четыре служителя, засучив рукава и подвязав клеенчатые передники, мыли в каменных лоханках грязную одежду, все покрытые кровью и грязью.
Некоторые детали этой одежды были развешаны на железных вешалках, вдоль стен.
— Сперва посмотрите, мадемуазель, не узнаете ли вы вещи… Если да, то напрасно было бы…
Жанна отчаянно вскрикнула и упала бы на влажный пол, если бы ее не поддержал служитель, лысый и в очках, очутившийся рядом с ней в эту минуту.
Она узнала черный сюртук и клетчатые панталоны отца, а также палку с золотым набалдашником, которую она же и подарила ему несколько недель тому назад.
— Вернемся, прошу вас, — сказал чиновник, показывая на дверь конторы, — и вы сообщите мне все необходимые сведения.
Но Жанна, казалось, и не слышала его. Она сделала два шага, отстранила человека, который ее поддерживал, и глухим голосом прохрипела:
— Я хочу его видеть. Я хочу его видеть!
Напрасно служители морга возражали, напрасно отговаривали, она упорно стояла на своем. Непременно хотела видеть своего несчастного отца
Чиновник открыл другую дверь и провел ее в комнату, не такую большую и освещавшуюся сверху. Сюда приносили тела и здесь их раздевали, прежде чем выставить в главном зале. Посреди этой комнаты, на плитах, стоял своего рода большой, длинный ящик, с закругленной в виде купола крышкой.
Чиновник медленно приподнял крышку. Жанна подошла и наклонила свое страшно побледневшее личико. Лысый служитель вошел вслед за ней и внимательно смотрел на нее из-за очков.
Увидав окоченевшее тело отца, прикрытое белой простыней, Жанна страшно вскрикнула и упала. У нее случился сильнейший нервный припадок. Она ломала руки, рыдала, и душу раздражающим голосом кричала:
— Папа! Бедный папочка!
Хотели оторвать ее от этого ужасного зрелища, но она вырывалась и не сводила глаз с этого мрачного ящика, содержащего в себе все, что было для нее самого дорогого в мире.
Ее увели в контору. Когда она немного успокоилась, чиновник сел за стол, и с холодным спокойствием старого бюрократа стал спрашивать её адрес и в котором часу она желает, чтобы привезли к ней тело, когда здесь будет покончено с необходимыми формальностями.
Затем он вежливо поклонился ей, проводив ее до дверей, снова принялся все тем же красивым, четким почерком заканчивать начатый рапорт.
Возвращаясь домой, Жанна была как убитая. Она не чувствовала ничего, кроме непосильной усталости и полнейшего оцепенения. Она не могла связать двух мыслей и была подавлена горем, воспоминаниями о тех ужасных вещах, которые видела сейчас.
Выходя из кареты, она объявила слугам, что их несчастного господина нашли!
А ей доложили, что в гостиной ее ждут госпожа Вивероль с сыном.
VII.
Госпожа де Вивероль, урожденная де Латур-Лозен, была высокого роста и казалась настоящей аристократкой, со своим длинным лицом, окаймленным густыми белокурыми локонами, и со своей близорукостью, придававшей ей холодный и надменный вид. Она обожала Рауля, своего единственного сына, последнего представителя благородной семьи Виверолей. Правда, у неё был и другой сын, но она никогда не говорила о нем и его считали умершим. Он исчез внезапно, лет пять тому назад, почти разорив родителей, которые принесли немало жертв, чтобы спасти свое имя от бесчестия.
— Ну, что, мое бедное дитя? — сказала госпожа де Вивероль, медленно вставая с царственным видом.
— Жанна, Жанна, вы узнали что-нибудь? — торопливо затараторил Рауль, подходя к молодой девушке.
— Мой отец умер, я сейчас его видела… его убили.
— Убили! Как! Вы его видели, у вас хватило смелости! Почему вы не попросили моего отца поехать с вами?
— Я совсем потеряла голову… Я обезумела от беспокойства.
— Я тоже постоянно думала, — сказала госпожа де Вивероль, — что исчезновение господина Ласеда не могло быть вызвано отчаянием. Он был счастлив, не правда ли, дитя мое, и дела его шли хорошо?
Жанна ничего не видела, не слышала. Она не отнимала руки у своего жениха, который нежно сжимал эту руку и от времени до времени целовал ее.
Дверь открылась и вошел лакей.
— Господин Равено желает говорить с госпожой, — доложил он.
— Мы никого не принимаем. Всем отказывайте, — сказала госпожа де Вивероль, которая распоряжалась, как у себя дома.
— Господин Равено кассир моего отца, сударыня, — сказала Жанна, — кроме того он наш старый друг. Я хочу видеть его.
Она сделала знак слуге, и через несколько минут вошел господин Равено.
— Простите, что я вас беспокою, добрейшая мадемуазель Жанна, — сказал он, взяв обе руки молодой девушки.
Потом, не выдержав более, он разрыдался и прошептал:
— Это ужасно! Просто ужасно!
Когда прошел этот первый эмоциональный взрыв, старый кассир вытер глаза и, стараясь придать твердость своему голосу, сказал:
— Я пришел… вот почему… Завтра нам предстоит сделать серьезный платеж, и ваш бедный отец должен был принести мне сегодня большую сумму, вероятно, она у него в сундуке.
— Ну, так как вы знаете дорогу, господин Равено. Пройдите в кабинет моего отца. У вас, кажется, есть ключи от кассы, и вы знаете, как открыть секретный замок.
— Да, мадемуазель. Ваш отец всегда оказывал мне полнейшее доверие.
И низко поклонившись госпоже де Вивероль и Раулю, он открыл дверь в кабинет господина Ласеда и исчез.
Молчание воцарилось в зале. Госпожа де Вивероль высказала несколько сентенций и общих мест. Но сын взглядом попросил, ее пощадить скорбь Жанны.
Через несколько минут Равено вернулся и сказал:
— Извините меня, что я опять надоедаю вам, мадемуазель, но я хотел бы знать, нет ли у вас ключа от письменного стола господина Ласеда.
— Нет… папа носил все ключи с собой… они, вероятно…
Она не договорила и залилась слезами.
— Так я попрошу у вас позволения послать за слесарем. Мне хотелось бы отыскать кое-что в письменном столе.
Может быть, я найду там книжку чеков или подписанный чек.
После минутного колебания он добавил, понизив голос:
— Сундук пуст.
Жанна, казалось, не слышала этих слов.
— Делайте все, что хотите, мой милый господин Равено, — сказала она печально.
Но госпожа де Вивероль подняла голову, услыхав последние слова кассира, и бросила на сына выразительный взгляд, которого тот, казалось, не заметил.
— Вы измучены, мое бедное дитя, — сказала она, вставая. — Мы оставим вас.
— Я попрошу вас, сударыня, оказать мне услугу.
— Все, что мы можем для вас сделать в такую минуту!.. — порывисто выпалил Рауль де Вивероль.
— Благодарю, — сказала Жанна, протягивая руку своему жениху. — Дело идет о моем брате, о бедняге Жорже. Мне бы не хотелось, чтобы он появлялся здесь в эти печальные дни. Он еще не знает об этом ужасном несчастье. Если бы вы были так добры, сударыня, и взяли его к себе, пока я не подготовлю его к этому удару.
— Конечно, мы с удовольствием возьмем его… такой тихий мальчик, такой благовоспитанный…
Жанна позвонила и велела Кларе привести Жоржа.
В то же время она торопливо вытерла глаза и повернулась спиной к окнам, чтобы ребенок не заметил её слез.
Через несколько минут в зал вошел Жорж.
Его бледное личико, окаймленное длинными белокурыми волосами, выглядело печальным и болезненным. Слабое сложение, печальное наследство «оставленное ему матерью», постоянно тяготило Жанну и она окружала ребенка, самым нежным уходом…
Он был удивительно чуток и впечатлителен, боготворил отца и Жанну.
Увидев сестру, он подбежал к ней, страстно обнял ее, а потом спросил:
— Ну, что папа?
Жанна закрыла глаза, чтобы сдержать слезы, готовые брызнуть из её глаз. Чтобы объяснить Жоржу отсутствие господина Ласеда, ему сказали, что отец болен.
— Ему пока не стало лучше, — отвечала она спокойным голосом, удивительно владея собой. — Доктор прописал ему полное спокойствие… Малейший шум может повредить ему. А я не могу запретить тебе играть, мой бедненький Жорж, и потому я на несколько дней поручу тебя госпоже де Вивероль, которая возьмет тебя с собой.
Мальчик прижался к сестре, испуганный величественным видом, белокурыми локонами и лорнеткой госпожи де Вивероль.
Тогда к нему подошел Рауль, наобещал ему всевозможных удовольствий и развлечений, а Жанна добавила, что будет навещать его каждый день.
Ребенок согласился уехать из родительского дома, но заставил сестру повторить обещание, что она ни одного дня не пропустит, чтобы не навестить его.
— Будьте уверенны, — сказал Рауль горячо пожимая руки Жанны, — мы позаботимся о нем. И прошу вас, если вам будут нужны я или мой отец, пришлите за нами сейчас же… положитесь на нашу преданность… на мою любовь, — добавил он, понизив голос.
— Благодарю вас, Рауль, — сказала она серьезным тоном. — Я знаю, что могу положиться на вас.
Через несколько минут она осталась одна в своем осиротевшем доме,
VIII.
Ее печальные размышления были прерваны тихим звонком у подъезда.
Она встала, желая сказать прислуге, что никого не примет, решительно никого, но на лестнице она встретилась с лакеем, который нес ей карточку.
— Меня дома нет, я никого не принимаю, — сказала она, возвращая карточку, на которой прочла незнакомое ей имя: «Господин Бидаш».
Она вернулась в гостиную. Но слуга пришел снова и доложил, что этот господин настаивает на встрече. Он уверяет, что видел ее сегодня утром…
Жанна вздрогнула и в одно мгновение перед ее глазами пронеслись все страшные впечатления этого утра.
Она подумала, что может быть это чиновник, встретившийся ей в морге, и что вероятно он пришел сообщить ей что-нибудь очень важное. Она приказала привести его.
Но каково же было её удивление, когда вместо старика, говорившего с ней утром, она увидела молодого человека, который, поклонился ей чересчур низко и в замешательстве гладил рукавом свою шляпу.
Она припоминала, однако, что видела уж это умное лицо, эти светлые волосы и живой взгляд, прикрытый очками. Но не знала только, где она его видела.
— Вы назовете меня очень смелым, мадемуазель, — робко начал Бидаш, — за то, что я осмелился явиться к вам в такую минуту. Извините меня… не смею вам сказать, как сильно я взволнован вашим несчастьем.
— Садитесь, пожалуйста, сударь, — сказана Жанна, нетерпеливо комкая в руках носовой платок. — Если вы желаете поговорить со мной, то поторопитесь, прошу вас. Но прежде всего, скажите мне, кто вы?
— Вы меня не узнали. Сегодня утром я был в другом костюме. На мне была синяя блуза и клеенчатый передник.
— А, — воскликнула Жанна, вздрогнув. — Тот человек, который стоял там рядом со мной, который поддерживал меня, это были…
— Это был я… да, мадемуазель. Но, добавил он, чтобы рассеять ужас, отразившийся на лице молодой девушки, — я не тот, о ком вы думаете… Этот костюм я надел в первый раз. И сейчас расскажу вам, зачем я это сделал.
— Но кто же вы, сударь?
Бидаш колебался и с минуту вертел в руках свою шляпу. Наконец он решился открыть Жанне свою прежнюю профессию и страсть, которую он сохранил к этому ремеслу. А в заключение сообщил ей, что присутствовал накануне в Кламаре при первоначальном осмотре тела её несчастного отца.
— Вы были там! — вскричала Жанна. — Сударь, говорите пожалуйста, расскажите все, что вы знаете.
— Пока ничего, мадемуазель, но я надеюсь открыть что-нибудь и для этого-то пришел сейчас к вам. Я не сомневаюсь, что правосудие разъяснит тайну этого убийства. Но в таком щекотливом деле, я полагаю, не мешает использовать все возможности. Я предлагаю вам, мадмуазель, мою полнейшую преданность и мой опыт, приобретенный в таких делах. Я пришел просить вас, чтобы вы дали согласие на мои попытки распутать дело.
— Сударь, я вам очень благодарна! — сказала Жанна, — мой отец должен быть отомщен, и я благословлю любого, кто поможет мне в этом справедливом деле. Спрашиваете, прошу вас, и я сообщу вам все подробности, которые могут вам пригодиться.
IX.
Разговор был прерван двумя ударами в дверь.
Это пришел господин Равено в сопровождении слесаря.
— Я велю открыть письменный стол вашего батюшки, — сказал кассир, поклонившись молодой девушке. — Поверьте, дорогая мадмуазель Жанна, что мне очень больно тревожить вас в такую минуту, но дело слишком важное… Я даже попрошу вас присутствовать при этом, если это не будет для вас особенно тяжело…
— Я теперь глава семейства, добрейший господин Равено, — сказала Жанна, — и должна запастись храбростью. Пойдемте.
Они прошли в соседнюю комнату, в кабинет господина Ласеда. Жанна сделала знак Бидашу, что и он может войти.
Стол открыли, и Равено быстро перебрал бумаги, хранившиеся там. По
мере того как он читал, на лице его отражалось волнение, пальцы нервно сжимали бумаги, капли пота выступали на лбу.
— Ничего… ничего, — сказал он наконец. — Сундук пуст, в столе нет денег… а чековая книжка пропала… Что бы это могло значить? Господи Боже!.. Ваш батюшка должен был привезти нам сегодня пятьсот тысяч франков для совершения завтрашних платежей… Как вы думаете, может быть деньги спрятаны где-нибудь в другом месте?
— Вряд ли.
— Однако нам необходима завтра эта сумма. А то скажут… О! Боже!..
Кассир прикрыл глаза рукой, как бы отгоняя страшную мысль.
— Скажут?.. — с волнением повторила она.
— Ну вы понимаете… Господин Ласеда исчезает накануне больших платежей… Могут предположить, что он хотел сбежать… даже ценой жизни?
— Мой отец… мой отец, обесчещен! — вскричала Жанна. — Этого не может быть… нет, нет… Ищите везде, господин Равено… Вы должны найти эти деньги… Мой отец был очень богат… он вел честную жизнь, трудолюбивую…
— Не посмотреть ли нам в спальне…
— Да, да, идите, везде ищите… О! Боже мой! Боже мой!.. Еще это несчастье!.. Извините, если я не пойду с вами… у меня нет сил… я плохо себя чувствую….
Она упала в кресло и бессильно склонила свою прелестную головку.
Когда Равено и слесарь ушли, Бидаш подошел к ней и тихо сказал:
— Успокойтесь, мадмуазель, я могу вас уверить, что господин Ласеда не сам лишил себя жизни… Его убили!
— Теперь это надо доказать! Вы видите, памяти моего отца грозит бесчестие…
Бидаш, забыв свою робость, рассказал Жанне все, что он видел накануне в маленьком домике в Кламаре. Он сказал о кровавых следах руки на входной двери.
— Да, вашего отца убили, — повторил он, — и убили с тем, чтобы обокрасть, несмотря на тридцать семь с половиной франков, которые полицейский комиссар с такой гордостью нашел в ящике. Все карманы его платья были вывернуты, как я сам убедился, потому что в каждом нашел следы этой покрытой кровью руки. Я не знаю, кто убийца, но уверяю вас, мадмуазель, я найду его… У меня уж есть некоторые подсказки…
— Подсказки? Какие? Какие?..
— Вашего отца убил старый моряк. Бритва, которой он совершил преступление, обмотана несколько раз шнурком, чтобы она не закрывалась, и узел на этом шнурке, очевидно, завязан моряком. Кроме того, он левша, так как кровавая рука, совершившая преступление и обшарившая платье убитого, та рука, следы которой остались на дверях… левая! Теперь, мадмуазель, мне надо бы узнать некоторые подробности о прошлом вашего отца, о его жизни… Но может быть, вы предпочитаете отложить этот разговор до завтра или до другого дня?
— Нет, сударь, надо торопиться, у меня хватит сил ответить на ваши вопросы. Сегодня утром вы видели меня слабой и измученной, но это потому, что испытание было уж слишком ужасным!
— Чтобы решиться на такое, надо много мужества, мадмуазель.
— Да, я сильная, а теперь еще больше, чем когда-либо я чувствую, что мне нужна сила.
Только что она успела произнести эти слова, дверь кабинета открылась и вошел Равено. Жанне не надо было ничего расспрашивать, так как на его лице она прочла дурную весть.
— Ничего, ничего не нашел! — сказал старый кассир. — Завтра утром я пойду во французский банк. Может быть, ваш отец там хранил свои деньги.
Простившись с Жанной и спускаясь с лестницы, старик с отчаянием шептал:
— Боже мой! Боже мой! Да ведь это разорение! Это разорение!
— Вы просили меня сообщить какие-нибудь сведения о моем отце, — сказала Жанна после ухода кассира, — слушайте. Это был человек энергичный, решительный, и жизнь его, в особенности, когда он был молод, была полна всевозможных приключений. Его родители были бедные люди. Двадцати лет он уехал в Америку попытать счастья. Сперва он поселился в Нью-Йорке, затем отправился в Калифорнию, и прожил там несколько лет. Наконец, в тридцать лет, кажется, он уехал в Буэнос-Айрес, где пробыл два года и очень удачно спекулировал на покупке земель. Затем вернулся в Париж, женился и вскоре открыл банкирскую контору, дела которой он вел очень усердно до последнего времени, когда это ужасное событие…
Она не договорила и прижала платок к глазам, в которых стояли крупные слезы.
— И вы никого не знаете, кто бы был зол на него?
— Никого. Мой отец был воплощенная доброта. Его сердце и кошелек всегда были открыты для всех несчастных.
— Эти путешествия… эти беспрестанные переезды… — сказал Бидаш, как бы рассуждая сам с собой, — неудивительно, что в этом преступлении видна рука моряка… Но как его найти?..
После минутного молчания он продолжал:
— Мы должны заняться также тем обстоятельством, о котором говорил сейчас кассир вашего батюшки: исчезновением бумаг и денег из сундука. Вы мне позволите, мадмуазель, осмотреть этот сундук?
Жанна утвердительно кивнула головой. Бидаш встал и завернул занавеску у окна, чтобы осветить ту часть комнаты, где стоял сундук. Подойдя к нему, он не мог скрыть своего изумления и, быстро опустившись на колени, наклонился к замку и провел по нему рукой.
— Вы нашли что-нибудь? — спросила Жанна, подбегая к нему.
Бидаш встал, его лицо казалось озабоченным.
— Странно, — прошептал он вполголоса.
Потом, обратившись к Жанне, он добавил с твердостью и энергией:
— Мадмуазель, кто-то входил в кабинет вашего отца и пробовал взломать этот сундук.
— Что вы говорите? — вскричала Жанна, сильно взволнованная, — этого не могло быть!
— Тут на железе есть очевидные царапины, сделанные отмычкой. Вы уверены в своей прислуге?
— Совершенно уверена… они живут у нас более пятнадцати лет и мы никогда не имели повода сомневаться в их преданности.
— Вы мне позволите допросить их?
— Извольте. Но прошу вас, чтобы в ваших вопросах они не увидели и тени подозрения.
— Будьте спокойны, мадмуазель!
Жанна позвонила и вошел лакей Франсуа.
— Пойдите сюда, друг мой, — сказал ему Бидаш. — Я знаю, что вы любили своего господина, что вы были ему совершенно преданы, и я не сомневаюсь, что вы всеми силами постараетесь помочь тем, кто хочет отомстить за него и отыскать его убийцу!
— Да, сударь! — горячо подтвердил лакей.
Это был сильный, крепкий человек лет сорока, с честным, открытым лицом. Хотя сейчас, он казался смущенным и глаза его покраснели.
— Ну, так вот я имею основание предполагать, что кто-то входил сюда, с преступным намерением, не могу только определить, когда именно.
— Сюда?.. Сударь, этого не могло быть!
— На свете все возможно, мой друг, — холодно заметил Бидаш.
Но слуга отрицательно качал головой, и Жанна тоже думала, что Бидаш напал на ложный след.
— Ну, постарайтесь-ка припомнить хорошенько… Вы никогда не слышали ночью какого-нибудь необычайного шума!
— Никогда, сударь! К тому же тут на ковре спал Том, маленькая собачка хозяина. Он непременно поднял бы тревогу.
— Это очень важная информация… стало быть, сюда входили только днем.
На лице лакея виднелось сомнение, которого он, из чувства почтительности, не мог выразить яснее.
— Вам это кажется невероятным?
— Да это совершенно невозможно, сударь! — воскликнула Жанна. — Как же вы хотите?..
— Погодите, — продолжал Бидаш своим спокойным тоном, — я точнее сформулирую свой вопрос, и затем больше не буду вас беспокоить, мой друг. Не впускали ли вы, или кто-то из прислуги, кого-нибудь, кого вы не знаете, и кто входил в кабинет вашего господина и оставался тут некоторое время совершенно один?
— Не помню, — сказал Франсуа, подумав с минуту.
— Наверное?
— Да. Единственный, кто входил сюда без господина, недели две назад, был чиновник из банка, которого господин Равено присылал сюда за какими-то бумагами.
— Как его фамилия?
— Не знаю. Он сказал мне только, что служит у господина, я его и впустил, конечно.
X.
— Он долго оставался один здесь в кабинете?
— С час, я думаю.
— Вы его узнаете, если вам его покажут?
— Конечно, сударь. У него лицо было загорелое, точно бронзовое, и довольно большие бакенбарды… Если бы он не сказал мне, что он чиновник, я бы скорее принял его за моряка.
Жанна вздрогнула, а господин Бидаш скромно опустил голову, бросив сперва проницательный взгляд на молодую девушку.
Когда лакей ушел, Жанна подошла к Бидашу и, взяв его за руку, сказала ему:
— Сударь, как я вам благодарна за участие!.. Если бы вы знали, каким утешением в моей скорби служит для меня мысль, что я могу рассчитывать на вашу преданность, что мне помогает такой сообразительный и умный человек!..
Бидаш покраснел, сконфузился, пробормотал что-то и мгновенно превратился в того робкого человека, каким был всегда.
— Боже мой, мадмуазель, — сказал он, отдернув руку, которая вся пылала от пожатия молодой девушки, — вы меня конфузите… Я не стою… может быть, некоторая опытность… не больше… и любовь к делу… Но мне уж пора идти… Я вернусь в Кламар… Там надо собрать некоторую информацию.
Он направился к двери, потом вернулся и сказал:
— Я еще не объяснил вам, почему вы видели меня там сегодня утром. Когда человек совершил преступление, он очень часто приходит побродить вокруг своей жертвы и старается проникнуть туда, где лежит тело. Я давно знаю секретаря в морге и просил позволения побыть там, чтобы взглянуть на посетителей и любопытных, которые будут приходить. Но когда узнал, что несчастный покойник идентифицирован, мне уж нечего там делать. Теперь я направлю свои поиски в другую сторону. Я зайду к вам, мадмуазель, через пять или шесть дней. Если бы вы пожелаете сообщить мне что-нибудь новое, адрес мой вы знаете: Бидашу, в Кламар.
И уклоняясь от изъявлений благодарности Жанны, Бидаш низко поклонился молодой девушке и вышел.
