Черный Питер

Черный Питер (The Adventure of Black Peter) — детективный рассказ Артура Конан Дойла из третьего сборника рассказов о Шерлоке Холмсе, читать.

***

1895 год был годом расцвета в деятельности Холмса. Слава лучшего в мире специалиста очень расширила круг его клиентов. Но с моей стороны было бы непростительной нескромностью, если бы я в своих записках позволил себе намекнуть на имя хотя бы одного из тех знаменитых людей, которым случалось переступать порог нашей скромной квартиры на Бэкер-стрит.

Подобно всем истинным художникам, Холмс работал из любви к искусству, а не из соображений выгоды. Мне редко случалось видеть, чтобы он требовал крупное вознаграждение за свои ценнейшие услуги. Он был бесконечно далек от обычных человеческих слабостей, и был всецело во власти собственных настроений; поэтому он часто отказывался помогать богатым и сильным мира сего, если предлагаемое ему дело не вызывало в нем симпатий; и, наоборот, — часто неделями отдавал свои силы и свое время делу бедного клиента, если происшествие, требовавшее расследования, обладало теми чертами драматизма и таинственности, которые пленяли его воображение и вдохновляли как художника.

В этот памятный для меня 1895 год Шерлок Холмс работал над расследованием целого ряда громких дел, начиная с дела о скоропостижной смерти кардинала Тоска (следствие было поручено Холмсу по настоятельному желанию Ватикана) и кончая арестом Лильсона, этой худшей из язв Лондонского Ист-Энда. Вслед за этими двумя расследованиями, наделавшими много шума, Холмс занялся делом о смерти капитана Питера Каррея. Записки о деятельности моего друга были бы неполны, если бы я не включил в них рассказ об этом странном и загадочном случае.

В начале июля Шерлок Холмс часто и подолгу отлучался из дому: для меня это был верный признак того, что он поглощен каким-нибудь расследованием. За это время к нам на квартиру не раз являлись незнакомые люди, грубые с виду; они спрашивали капитана Бэзиля. Из этого я сделал вывод, что Холмс, как это часто случалось, работает под вымышленным именем, скрывая под маской какого-то капитана свою личность, наводившую страх на тех, кого ему надо было выследить. В различных районах Лондона у него было пять, если не больше, убежищ, где он мог производить свои искусные превращения. О деле, над которым он работает под именем капитана Бэзиля, он мне ничего не говорил, а я не имел обыкновения вызывать его на откровенность. О способах, какими он ведет расследование, Холмс намекнул мне довольно забавным образом. Он ушел из дому очень рано, до завтрака. Когда я сидел за утренним кофе, он вошел в шляпе и с громадной острогой подмышкой.

— Холмс! Неужели вы прогуливались по Лондону с этой штукой?

— Нет! Я только съездил к мяснику.

— К мяснику? — удивился я.

— Ну да! И вернулся домой с великолепным аппетитом. Вы ведь знаете, Ватсон, я всегда считал физическое упражнение перед завтраком вернейшим залогом здоровья. Но готов биться об заклад, что вы никогда не отгадаете, какого рода физическим упражнением я занимался.

— Мне отгадать? И пытаться не стану.

Холмс рассмеялся и налил себе кофе.

— Если бы вы час тому назад заглянули в заднюю комнату мясной лавки Алардайса, то увидели бы там следующее: свиная туша висела на крюке, ввинченном в потолок, а джентльмен без сюртука яростно набрасывался на нее с этим оружием в руках. Джентльмен этот — ваш покорный слуга. В результате долгих попыток я убедился, что при всем желании я не в силах проткнуть свинью с одного раза. Может быть, вы пожелали бы испробовать свои силы?

— Ни за что на свете! Но с какой стати вы этим занимались?

— Мне кажется, это имеет непосредственное отношение к одному таинственному делу… — В этот момент вошел человек лет тридцати, подвижный и живой. — А, Гопкинс! — обрадовался Холмс. — Вчера вечером я получил вашу телеграмму и ждал вас. Присаживайтесь!

Гопкинс был одет в обыкновенный штатский костюм, но по его осанке было видно, что он привык носить служебный мундир. Я сразу же узнал его: это был молодой инспектор полиции Стэнлей Гопкинс; Холмс возлагал на него большие надежды. Гопкинс же преклонялся перед Холмсом, восхищался научной обоснованностью его методов и почитал себя его учеником.

В это утро Гопкинс был мрачен и озабочен; он сел с весьма унылым видом.

— Нет, благодарю вас. Я завтракал перед уходом. Я ночевал в Лондоне, так как вчера приехал для доклада.

— И что же вы доложили?

— Неудача, сэр, полнейшая неудача.

— Вам ничего не удалось выяснить?

— Решительно ничего.

— Вот так раз! Придется мне заняться этим делом.

— Я всей душой хотел бы этого, мистер Холмс. Первый раз мне представляется случай отличиться, но я решительно ничего не соображаю в этом деле. Умоляю вас, помогите мне!

— Ну, ладно; я как раз довольно тщательно ознакомился со всеми данными следствия, включая также и показания свидетелей. Кстати, что вы думаете насчет кисета, найденного на месте преступления? Не может ли этот кисет служить ключом?

Гопкинс посмотрел с удивлением на Холмса.

— Но это кисет убитого, сэр. Внутри мы нашли его инициалы. Кисет сшит из тюленьей кожи, а убитый — старый моряк.

— Однако у убитого не было трубки.

— Верно, сэр. трубки мы не нашли; он, действительно, очень мало курил. Но ведь можно допустить, что он держал при себе табак для своих приятелей.

— Безусловно. Я коснулся кисета только потому, что если бы дело вел я, то исходной точкой всего следствия был бы для меня как раз этот кисет. Однако мой друг доктор Ватсон ничего не знает об этом деле, да и я не прочь еще раз послушать о ходе событий. Изложите нам кратко все существенное.

— У меня записаны кое-какие данные об убитом капитане Каррее. Он родился в 1845 году — ему пятьдесят лет. Он был отважным и удачливым капитаном и китобоем; в 1883 году он командовал пароходом «Морской носорог» из Денди, — это было китобойное судно. Затем он совершил ряд удачных рейсов, а в следующем 1884 году бросил свой промысел и удалился на покой. Потом он путешествовал несколько лет и, наконец, приобрел небольшое поместье «Вудманс-Ли» в Суссексе. Там он прожил шесть лет и там же умер ровно неделю тому назад.

Капитан Каррей отличался крайне странным характером. В повседневной жизни он был строгий пуританин, — молчаливый и мрачный. Его семья состояла из жены и дочки, двадцатилетней девушки; в доме жили две служанки. Прислуга непрерывно менялась, потому что место было весьма непривлекательно. Капитан Питер Каррей страдал запоем, и когда ему случалось запить, он совершенно сатанел. Говорили, что он не раз среди ночи выгонял жену и дочь из дому и гнался за ними по всему парку, так что окрестные жители просыпались от их криков.

Он был однажды привлечен к суду за то, что избил старого священника, который пришел к нему и пытался усовестить. Одним словом, мистер Холмс, трудно было бы найти более несносного и буйного человека, чем Питер Каррей, и я слышал, что таким же он был и в те времена, когда командовал своим пароходом. Его знали среди китоловов под кличкой «Черный Питер», и это имя было ему дано не только из-за его смуглого лица и огромной черной бороды, но также из-за его нрава, наводившего ужас на всех окружающих. Ясно без слов, что его ненавидели и избегали все соседи, и я не слышал ни одного слова сожаления по поводу его ужасной смерти.

В протоколе следствия вы, мистер Холмс, наверное, читали о «каюте» капитана Каррей; но, может быть, ваш друг не слышал об этом. Так вот: Питер Каррей построил себе на расстоянии нескольких сот ярдов от дома деревянную лачугу, которую называл «каютой», и там всегда ночевал. Это небольшая однокомнатная постройка, размером в шестнадцать футов на десять. Ключ от своей «каюты» он держал в кармане, сам убирал свою постель, сам мел комнату и никому не позволял переступать ее порога. В этой лачуге маленькие, завешенные кисеей окошечки: их капитан никогда не открывал. Одно из этих окошечек обращено к большой дороге, и когда по ночам в нем виднелся свет, люди указывали на него друг другу и недоумевали, — чем это занимается ночью Черный Питер?

Вы помните, что каменщик по имени Слетер, проходя в час ночи дорогой, ведущей от леса — это было за два дня до убийства — остановился у владений Черного Питера и посмотрел на окна, светившиеся сквозь листву деревьев. Он клянется, что ясно видел на шторе тень мужчины и что это, несомненно, не был Питер Каррей, которого он хорошо знает. Это была голова бородатого мужчины, но борода была подстрижена и торчала вперед совсем не так, как у капитана. Так утверждает каменщик, но приходится учесть, что этот человек перед тем провел два часа в трактире, и кроме того от дороги до окна порядочное расстояние. К тому же эти показания относятся к понедельнику, а убийство совершено в среду.

Во вторник Питер Каррей был в самом мрачном настроении, вдрызг пьян и свиреп, как дикий зверь. Жена и дочь убежали, услышав, что он с бранью и проклятьями идет домой. Поздно вечером он отправился в свою «каюту». Около двух часов ночи его дочь, спавшая с открытым окном, услышала ужасные вопли, доносившиеся с той стороны, но Питер так часто кричал в пьяном виде, что никто не обратил внимания на эти вопли. В семь часов утра одна из служанок заметила, что дверь «каюты» открыта настежь. Но страх, наводимый на всех этим человеком, был так велик, что только в полдень решили пойти туда посмотреть, не случилось ли чего с капитаном. Заглянув в открытую дверь, служанки увидели страшное зрелище и в ужасе бросились в деревню. Через час я был на месте происшествия и начал вести следствие.

Скажу вам, мистер Холмс, нервы у меня, как вы знаете, крепкие, но клянусь, что и меня пробрала дрожь, когда я заглянул в эту лачугу. Она вся гудела от носившихся роями мух, а пол и стены напоминали бойню. Капитан называл свое жилище «каютой», и это, поистине, была каюта, — когда вы входили туда, у вас создавалось впечатление, что вы находитесь на судне.

У одной стены комнаты стояла койка, рядом — корабельный сундук, карты морей, фотография «Морского носорога», полка со шканечными журналами, — все совершенно так, как бывает в каюте капитана. И среди всего этого я увидел капитана с лицом, перекошенным от муки. Огромная борода торчала вверх, а широкая грудь была насквозь пробита стальным гарпуном, глубоко вонзившимся в деревянную стену. Он был пришпилен к стене, как жук, насаженный на булавку.

Я знаком с вашими методами, сэр, и пытался их применить. Прежде чем позволить что-либо передвинуть, я самым тщательным образом осмотрел землю вокруг лачуги и пол в «каюте». Следов ног не было.

— Вы хотите сказать, что вы не обнаружили следов?

— Я уверяю вас, сэр, следов не было!

— Милый Гопкинс, мне пришлось расследовать множество дел, но в моей практике не было ни одного случая, когда преступление было бы совершено летающим существом. Поскольку преступник стоит на ногах, поскольку следователю, вооруженному научными методами.

1 Журнал, в который капитан судна записывает все, относящееся к рейсу судна.

всегда удается обнаружить какие-нибудь следы, углубления, царапины или незначительное смещение предметов. Нельзя себе представить, чтобы эта залитая кровью комната не хранила следов, которые могли бы нам сослужить службу. Я догадываюсь, на основании протокола следствия, что там были некоторые мелочи, но вы просто не обратили на них внимания. Не так ли?

Молодой инспектор поморщился от иронических слов Холмса.

— С моей стороны было большой глупостью не позвать вас сразу же, мистер Холмс. Однако теперь ничего не изменишь. Да, в комнате было несколько предметов, требовавших особого внимания. Прежде всего острога, которой было совершено убийство. Она была снята с крюка на стене. Две другие висели на своих местах, и оставалось пустое место для третьей. На ручке остроги была вырезана надпись: пароход «Морской носорог», Денди. Это, по-видимому, указывает, что преступление было совершено в запальчивости и что убийца захватил первое попавшееся ему под руку оружие. Каррей был убит в два часа ночи, а между тем он был совсем одет; следовательно, капитан назначил убийце свидание; это предположение подтверждается тем, что на столе стояла бутылка рома и два стакана, из которых пили.

— Да, — сказал Холмс, — я считаю оба ваши предположения допустимыми. Вы нашли в комнате другие спиртные напитки, кроме рома?

— Да, на сундуке стояли графины с виски. Но это не имеет для нас значения, поскольку графины оказались полными, следовательно, из них не наливали.

— Все же в каюте были графины с виски, и этот факт имеет некоторое значение, — сказал Холмс. — Впрочем, я хотел бы услышать о предметах, которые, по-вашему, имеют отношение к делу.

— На столе лежал кисет.

— На какой части стола?

— Кисет лежал посередине. Он сшит из грубой тюленьей кожи, завязки из ремешков. На клапане изнутри инициалы «П» и «К». В кисете было немного крепкого табаку, какой курят матросы.

— Великолепно! Что еще?

Стэнлей Гопкинс достал из кармана записную книжку в темном переплете. Книжка была сильно потрепана, а странички казались выцветшими. На первом листке я разглядел инициалы «Д.Х.Н.» и дату «1883 г.».

Холмс положил книжку на стол и стал ее исследовать со свойственной ему тщательностью. Мы с Гопкинсом следили за ним, стоя за его спиной. На второй страничке были буквы «К.Т.Ж.», затем следовало несколько листков, исписанных цифрами. Далее наверху страницы было написано «Аргентина», через несколько страниц — «Коста-Рика», дальше «Сан-Паоло». После каждого из заголовков следовало несколько страниц, заполненных цифрами.

— Что вы думаете об этих записях? — спросил Холмс.

— По видимому, это опись каких-то акций. Я полагаю, что буквы «Д.Х.Н.» — инициалы какого-нибудь биржевого маклера, а что «К.Т.Ж.», — обозначают имя его клиента.

— Может быть, подойдет «Канадская Тихоокеанская железная дорога», — подсказал Холмс.

Стэнлей Гопкинс ударил кулаком по коленке, стиснул зубы и выругался.

— Что я за дурак! — проговорил он. — Конечно, вы совершенно правы. Значит, нам остается только расшифровать значение букв «Д.Х.Н.». Я уже просмотрел все биржевые справочники за 1883 год и не нашел ни одного маклера, имени которого соответствовали бы эти инициалы. Между тем я чувствую, что это и есть самый верный ключ к разрешению загадки. Вы должны допустить возможность того, что эти буквы — инициалы второго лица, иными словами — убийцы.

Наличие документа, относящегося к крупным ценностям, во всяком случае дает нам пока что некоторое указание на возможный мотив преступления.

По лицу Шерлока Холмса было видно, что он поражен этими новыми данными.

— Я должен признать правильность ваших догадок, — сказал Холмс. — Эта записная книжка, не упомянутая в следственном материале, изменяет все мои прежние предположения. Для нее нет места в той картине преступления, которую я себе составил. Вы попытались проследить за некоторыми из упомянутых здесь ценностей?

— Я запросил конторы, но опасаюсь, что полный список владельцев этих южноамериканских акций можно найти только в Южной Америке, и пройдет несколько недель, прежде чем мы проследим за судьбой этих акций.

Холмс разглядывал через лупу переплет записной книжки.

— Тут, несомненно, изменение цвета, — сказал он.

— Да сэр, это пятно крови. Я говорил вам, что поднял книжку с пола.

— Пятно было сверху или снизу?

— На стороне, прилегавшей к полу.

— Это доказывает, что книжка упала после того, как было совершено преступление.

— Совершенно верно, мистер Холмс. Я учел это обстоятельство и сделал вывод, что книжка была обронена убийцей при поспешном бегстве. Она лежала около дверей.

— Я полагаю, ни одна из перечисленных акций не была найдена среди имущества убитого?

— Ни одна.

— Есть у вас основание подозревать грабеж?

— Нет, сэр. По видимому, ничто не похищено.

— Черт возьми! Это безусловно интересное дело. Там был нож, не правда ли?

— Да, нож в ножнах, он так и остался в ножнах. Он лежал у ног убитого. Миссис Каррей утверждает, что это нож ее мужа.

Холмс задумался.

— Знаете, — сказал он, наконец, — я думаю, что мне придется поехать с вами и посмотреть, в чем там дело.

Стэнлей Гопкинс вскрикнул от радости.

— Благодарю вас, сэр! Это снимет с меня тяжелое бремя.

Холмс погрозил ему пальцем.

— Неделю тому назад задача была бы легче, — сказал он. — Но даже и сейчас моя поездка вряд ли окажется совсем бесполезной. Ватсон, если вы располагаете временем, я был бы очень рад иметь вас своим спутником. Если вы вызовете четырехместную карету, Гопкинс, мы сможем выехать через четверть часа.

Мы сошли на маленьком полустанке и проехали несколько миль через остатки широко раскинувшегося бора, составлявшего когда-то часть того огромного леса, который долгое время задерживал вторжение саксов и в течение шестидесяти лет служил защитой Британии. На зеленом склоне холма был выстроен длинный, низкий каменный дом; к нему вела проселочная дорога, почти у самой дороги стоял маленький домик, с трех сторон окруженный кустами.

Это и было место преступления.

Стэнлей Гопкинс повел нас сначала в дом, где представил седой женщине, вдове убитого. Ее худое, изрезанное морщинами лицо и испуганный взгляд глубоко запавших глаз говорили о перенесенных невзгодах. С нею была ее дочь, бледная белокурая девушка, глаза которой вызывающе сверкали, когда она говорила нам, что рада смерти отца и благословляет руку, нанесшую ему смертельный удар. С чувством облегчения мы вышли из этого дома и пошли по тропинке, протоптанной через поле покойным Питером Карреем.

Мы подошли к домику — простой постройке с крышей из дранки, с одним окном у двери и другим на противоположной стороне. Стэнлей Гопкинс достал из кармана ключ и наклонился было к замку, но затем остановился с удивленным видом.

— Кто-то пробовал открыть замок, — сказал он.

В этом нельзя было сомневаться: деревянная притолока была исцарапана, из-под краски виднелось белое дерево. Холмс осмотрел окно.

— Кто-то пытался взломать окно. Но войти ему не удалось. Это, наверное, весьма неопытный взломщик.

— Очень странно, — сказал инспектор, — я готов поклясться, что вчера вечером не было этих царапин.

— Может быть, кто-нибудь из деревенских полюбопытствовал, — заметил я.

— Не думаю. Вряд ли кто-нибудь решится ступить ногою на землю усадьбы, а уж взламывать дверь «каюты» никто не дерзнет. Как вы полагаете, мистер Холмс?

— Я думаю, что судьба нам благоприятствует.

— Вы полагаете, этот человек вернется?

— Весьма вероятно. Он пришел, рассчитывая найти дверь открытой. Он пытался открыть ее при помощи лезвия очень маленького перочинного ножа. Это ему не удалось. Что же ему теперь делать?

— Вернуться на следующую ночь с более подходящим орудием.

— Я думаю, он так и сделает. С нашей стороны будет ошибкой, если мы не окажемся на месте, чтобы его принять. А пока осмотрим «каюту» изнутри.

Следы преступления были устранены, но мебель стояла так же, как и в ночь убийства. В течение двух часов Холмс с величайшим вниманием рассматривал один предмет за другим, но по лицу моего друга я видел, что его усилия не увенчались успехом. Только раз он прервал свой тщательный осмотр.

— Вы что-нибудь взяли с этой полки, Гопкинс?

— Нет, я ничего не трогал.

— Что-то здесь взято. В этом углу на полке меньше пыли, чем всюду. Здесь могла лежать книга. Это мог быть ящик… Ну, больше я ничего не могу сделать. Прогуляемся-ка по этим чудесным лесам, Ватсон, и посвятим несколько часов цветам и птицам. Позже мы встретимся с вами здесь, Гопкинс, и посмотрим, не удастся ли нам поближе познакомиться с джентльменом, побывавшим здесь этой ночью.

Было немного больше одиннадцати, когда мы засели в засаде. Гопкинс хотел оставить дверь открытой, но Холмс считал, что это может возбудить подозрения ночного посетителя. Замок был самый простой и, чтобы открыть его, достаточно было крепкого лезвия ножа. Холмс также настаивал на том, чтобы мы расположились не внутри «каюты», а в кустах, росших под окном задней стены. Это давало нам возможность следить за посетителем, если бы он зажег огонь, и узнать о цели его тайных ночных посещений.

Началось долгое и томительное ожидание. В полном молчании мы сидели, притаившись в кустах. Сначала шаги запоздалых жителей или голоса нарушали тишину. Но постепенно звуки замирали один за другим, и под конец мы не слышали ничего, кроме звона колокола дальней церкви, отсчитывавшего часы, да шуршания и шепота мелкого дождя в листве укрывавших нас кустов.

Часы на колокольне пробили три часа. Это было самое темное время, предшествующее заре. Внезапно мы вздрогнули, услышав тихий, но отчетливый скрип ворот: кто-то шел по дорожке. Затем снова наступила долгая тишина; я начал было думать, что это ложная тревога, как вдруг у самой лачуги послышались крадущиеся шаги, а минутой позже — скрип металла. Человек пытался взломать замок! На этот раз он действовал более умело или инструмент был лучше, — мы услышали треск и скрип петель. Вспыхнула спичка, и ровный свет свечи озарил внутренность «каюты». Не отрывая глаз, мы следили через кисейную занавеску за тем, что происходило в комнате.

Ночной посетитель оказался молодым человеком, стройным и хрупким; черные усы еще сильнее подчеркивали мертвенную бледность его лица. На вид ему было немногим больше двадцати лет. Казалось, юноша был в смертельном страхе; зубы его стучали, он дрожал всем телом. Одет он был хорошо: на нем был жакет и спортивные штаны, а на голове — суконная фуражка. Мы видели, как он с испугом озирается. Затем, поставив огарок свечи на стол, он исчез в одном из углов комнаты, но скоро вернулся с большой книгой, — одним из судовых журналов, стоявших в ряд на полке. Облокотившись о стол, он быстро перелистывал страницы книги, пока не нашел нужной записи. Затем, с жестом досады, он захлопнул книгу, поставил ее на полку и задул свечу. Не успел он выйти из «каюты», как Гопкинс схватил взломщика за воротник, и я услышал громкий крик ужаса, вырвавшийся у юноши.

Свеча была вновь зажжена; наш несчастный пленник дрожал в крепких руках Гопкинса. Он опустился на корабельный сундук и беспомощно смотрел то на одного из нас, то на другого.

— Теперь, красавчик мой, говорите, кто вы и что вам здесь нужно? — обратился к нему Гопкинс.

Молодой человек подтянулся и посмотрел на нас, стараясь казаться спокойным.

— Вы, вероятно, сыщики? — спросил он. — Вы, наверное, думаете, что я имею отношение к смерти капитана Питера Каррея? Уверяю вас, я невиновен.

— Это мы увидим, — сказал Гопкинс. — Прежде всего, как вас зовут?

— Джон Хоплей Нелиган.

Я заметил, как Холмс и Гопкинс переглянулись.

— Что вы здесь делали?

— Могу я быть уверен, что вы не выдадите моей тайны?

— Нет, конечно, нет!

— Почему я должен вам отвечать?

— Если вы не можете ответить, вам плохо придется на суде.

Молодой человек нахмурился.

— Хорошо, я отвечу вам, — сказал он. — Почему мне не сказать? И все же мне ненавистна мысль, что эта старая история снова оживет. Вы когда-нибудь слышали о Даусоне и Нелигане?

По лицу Гопкинса я видел, что он впервые слышит эти имена; но Холмс очень заинтересовался.

— Вы имеете в виду владельцев Западного банка? — спросил он. — Они обанкротились на миллион, разорили половину жителей графства, и Нелиган исчез.

— Совершенно верно. Нелиган — мой отец.

Наконец-то мы добрались до чего-то существенного. И все же казалось, что целая пропасть отделяет скрывшегося банкира от капитана Питера Каррея, пригвожденного к стене одной из собственных острог. Мы с глубоким интересом слушали молодого человека.

— Это дело касалось только моего отца. Даусон до того удалился от дел, мне же в то время было всего десять лет; но все же я понимал весь ужас и позор случившегося. Все говорили, что мой отец присвоил все ценности и бежал. Это неправда! Он надеялся, что все обойдется благополучно и что он расплатится со всеми кредиторами, если только ему дадут время реализовать ценности. Он отправился на своей небольшой яхте в Норвегию как раз перед тем, как был издан приказ об его аресте. Я вспоминаю последнюю ночь, когда он прощался с моей матерью. Он оставил нам опись ценностей, взятых им с собою, и клялся, что вернет себе уважение и что никто из доверившихся ему не пострадает. С тех пор мы ничего о нем не слышали. Исчезли и яхта, и он сам. Моя мать и я думали, что отец вместе с ценностями покоится на дне морском. Однако преданный нам друг, который занимается денежными делами, недавно обнаружил, что некоторые из ценностей, взятых отцом, вновь появились на лондонском рынке. Можете себе представить наше изумление! Я потратил много месяцев на то, чтобы выследить эти ценности и, наконец, узнал, что они были выброшены на рынок капитаном Питером Карреем, владельцем этой лачуги.

Естественно, я стал наводить справки об этом человеке. Я установил, что он командовал китобойным судном, возвращавшимся из Арктических морей как раз в то время, когда мой отец переправлялся в Норвегию. В том году осень стояла очень ненастная, было много бурь и штормов. Возможно, что яхта моего отца была унесена на север и там повстречала судно капитана Питера Каррея. Если так оно и было, то что же сталось с моим отцом? Во всяком случае, если бы я смог с помощью Питера Каррея установить, каким образом эти ценности попали на рынок, я доказал бы, что мой отец не продал их и, увозя их, не имел в виду личную наживу.

Я приехал в Суссекс с намерением повидаться с капитаном, но опоздал, — как раз в тот день было совершено это ужасное убийство. В отчете о следствии я прочитал описание его «каюты»; в нем указывалось, что в комнате убитого хранились старые шканечные журналы его судна. Я решил просмотреть их: ведь если бы я мог установить, что случилось на борту «Морского носорога» в августе 1883 года, я узнал бы о судьбе моего отца. Вчера ночью я пытался добраться до этих журналов, но не сумел открыть дверь. Сегодня я сделал новую попытку, на этот раз удачную, но увидел, что страницы, относящиеся к этому месяцу, вырваны из журнала. Вы схватили меня как раз в тот момент, когда я это обнаружил.

— Это все? — спросил Гопкинс.

— Да, это все.

— Больше вы ничего не хотите нам сообщить?

Юноша колебался.

— Нет, больше ничего.

— До вчерашней ночи вы здесь не бывали?

— Нет.

— Как же вы объясните нам это? — закричал Гопкинс, протягивая проклятую записную книжку с инициалами нашего пленника на первой странице и с кровавым пятном на переплете.

Несчастный юноша закрыл лицо руками. Он весь дрожал.

— Где вы нашли мою книжку? — простонал он. — Я думал, что потерял ее в отеле.

— Довольно, — мрачно сказал Гопкинс. — Все остальное вы скажете на суде. Вы отправитесь со мною в отделение полиции. Что ж, мистер Холмс, я очень признателен вам и вашему другу за желание мне помочь. Как выяснилось, ваше присутствие было излишним, и я собственными силами довел бы это дело до конца, но тем не менее я вам очень признателен. Я заказал для вас комнаты в отеле Брамбльтей, и мы можем все вместе отправиться в деревню.

— Ну, Ватсон, как вы ко всему этому относитесь? — спросил Холмс, когда мы на следующий день возвращались в Лондон.

— Я вижу, вы недовольны.

— Дорогой Ватсон, я вполне доволен. Но метод работы Стэнлея Гопкинса мне не нравится. Я разочарован в Гопкинсе. Я ожидал от него большего. Всегда следует допускать возможность другого решения задачи и не упускать его из виду. Это первое правило в уголовном следствии.

— Какое же тут возможно другое решение?

— То, которым я руковожусь в моем расследовании. Может быть, оно ни к чему не приведет. Я не могу сказать заранее. Но я буду до конца идти своим путем.

На Бэкер-стрит Холмс застал несколько писем. Он схватил одно из них, разорвал конверт и разразился торжествующим смехом.

— Великолепно, Ватсон! Второе решение намечается. У вас есть телеграфные бланки? Напишите за меня несколько телеграмм: «Самнеру, пароходному агенту, Рэтклиф-Хайвей. Пришлите трех человек завтра к десяти утра — Бэзиль». Это мое имя в этих кругах. Вторая телеграмма: «Инспектору Стэнлею Гопкинсу 46, Лорд-стрит, Брикстон. Приходите завтра в девять тридцать завтракать. Существенно. Если не можете придти, телеграфируйте. Шерлок Холмс». Поверите ли, Ватсон, это чертовское дело преследует меня десять дней. Теперь я думаю с ним покончить. Надеюсь, завтра мы услышим о нем в последний раз.

Инспектор Стэнлей Гопкинс явился в назначенное время, и мы втроем уселись за великолепный завтрак, приготовленный для нас миссис Гудсон. Молодой сыщик был в восторге от своей удачи.

— Вы действительно считаете, что напали на правильное решение? — спросил Холмс.

— Более ясного случая нельзя себе представить.

— Ваше объяснение не кажется мне убедительным.

— Вы меня удивляете, мистер Холмс. — Чего же еще можно желать?

— Ваше решение объясняет все факты?

— Безусловно все. Я установил, что молодой Нелиган приехал в отель Брамбльтей в тот самый день, когда было совершено преступлений. Он приехал якобы для игры в гольф, поселился в первом этаже и мог выходить, когда ему вздумается. В ту же ночь он отправился к Питеру Каррею, поссорился с ним и убил его острогой. Затем, в ужасе от совершенного им убийства, Нелиган убежал из лачуги, уронив при этом записную книжку, которую он захватил с собой, чтобы расспросить Питера Каррея об интересовавших его ценностях.

Вы, может быть, заметили, что некоторые из них отмечены крестиками, а другие — большая часть — ничем не отмечены. Отмечены ценности, выслеженные на лондонском рынке, остальные, как думал Нелиган, остались в руках капитана. Молодой человек, по его собственному признанию, хотел вернуть их себе, чтобы, рассчитаться с кредиторами отца. После своего бегства он некоторое время не решался вновь приблизиться к «каюте». Но, наконец, заставил себя пойти туда, чтобы добыть нужные ему сведения. По-моему, все это очень просто и понятно.

Холмс улыбнулся и покачал головою.

— Мне кажется, ваше объяснение, Гопкинс, страдает лишь одним недостатком, — оно совершенно неправдоподобно. Вы пробовали когда-нибудь проколоть тело острогой? Нет? Так вот, дорогой сэр, вам надо посерьезнее относиться к таким мелочам. Мой друг Ватсон может вам подтвердить, что я посвятил целое утро таким упражнениям. Это дело не легкое и требует большой силы и большой тренировки. В данном случае удар был нанесен с такой силой, что острога глубоко вонзилась в стену. Неужели вы допускаете, чтобы этот анемичный юноша был способен нанести такой страшный удар? Вы верите, что это он распивал ночью ром с Черным Питером? И его профиль видели на занавеси за два дня перед тем? Нет, нет, Гопкинс, это был другой, более зловещий гость; его-то мы и должны разыскать.

По мере того, как Холме говорил, лицо сыщика все более вытягивалось. Его честолюбивые надежды разлетались в прах. Но он не хотел без борьбы сдать свои позиции.

— Вы не можете отрицать, мистер Холмс, что Нелиган был в лачуге в ту ночь. Записная книжка ясно это доказывает, Я считаю, что моих доказательств достаточно для суда, даже если вы и можете найти в них слабое место. Кроме того, мистер Холмс, я-то задержал своего обвиняемого, что же касается вашего страшного гарпунщика, то его я не вижу.

— Я склонен думать, что он на лестнице, — спокойно проговорил Холмс. — Я считаю, Ватсон, что вам следует держать револьвер наготове. — Холмс встал и положил на столик у окна написанную бумагу. — Теперь все готово, — сказал он.

Мы услышали за дверью грубые голоса, затем миссис Гудсон вошла и доложила, что три человека спрашивают капитана Бэзиля.

— Пусть входят один за другим, — сказал Холмс.

Первым вошел маленький человечек с красными щеками и пышными седыми бакенбардами. Холмс достал из кармана письмо.

— Ваше имя? — спросил он.

—- Джэмс Ланкастер.

— Мне очень жаль, Ланкастер, но команда уже набрана. Вот вам полсоверена за беспокойство. Зайдите в эту комнату и обождите несколько минут.

Вошел второй претендент. Это был высокий иссохший человек с прямыми волосами и впалыми щеками. Его звали Хюг Паттинс. Он тоже получил отказ, полсоверена и приказание обождать в соседней комнате.

Третий соискатель поразил меня своей внешностью. Свирепое лицо бульдога было обрамлено зарослью волос и бороды; смелые темные глаза сверкали из-под густых нависших бровей. Он поклонился и стоял с осанкой моряка, крутя свою шапку.

— Ваше имя? — спросил Холмс.

— Патрик Кэрнс.

— Гарпунщик?

— Да, сэр. Двадцать шесть рейсов.

— Наверное из Денди?

— Да, сэр.

— Согласны ехать с экспедицией?

— Да, сэр.

— Какое жалованье?

— Восемь фунтов в месяц.

— Можете отправиться немедленно?

— Как только получу снаряжение.

— Бумаги ваши при вас?

— Да, сэр. — Он достал из кармана пачку засаленных, изодранных бумаг. Холмс просмотрел их и вернул ему.

— Такого, как вы, мне как раз и надо, — сказал он. — На столике у меня лежит соглашение. Подпишите его, и все будет в порядке.

Матрос прошел через комнату и взял перо.

— Здесь мне подписаться? — спросил он, наклоняясь над столом.

Холмс нагнулся над матросом и протянул руки над его плечами

— Да, этого будет достаточно.

Я услышал лязг стали и рев взбешенного быка. Через секунду Холмс и моряк, сцепившись клубком, катились по полу. Моряк обладал такой силой, что даже в наручниках, которые Холмс надел ему, он быстро одолел бы моего друга, если бы мы с Гопкинсом не бросились на помощь. Патрик Кэрнс понял всю бесполезность сопротивления только тогда, когда я приставил к его виску холодное дуло револьвера. Мы связали ему веревкой ноги и, задыхаясь от борьбы, встали с пола.

— Право же я должен перед вами извиниться, Гопкинс, — сказал Холмс. — Я боюсь, что ваша яичница остыла. Впрочем, сознание, что вы победоносно закончили свое дело, придаст вам аппетит

Стэнлей Гопкинс онемел от удивления.

— Я не знаю, что и сказать, мистер Холмс, — пробормотал он, наконец, краснея от смущения. — Мне кажется, я с самого начала действовал, как дурак, и только теперь понимаю, что мне ни на минуту не следовало забывать, что вы учитель, а я всего лишь ученик. Объясните мне, пожалуйста, как вы это сделали и что все это значит.

— Ну, ладно, ладно, — добродушно сказал Холмс. — Мы все учимся на опыте, и на этот раз вы получили урок, который вам показал, что никогда не надо упускать из виду возможности другого решения вопроса. Вы были так поглощены молодым Нелиганом, что не подумали о Патрике Кэрнсе, действительном убийце Питера Каррея.

Матрос заговорил своим грубым голосом.

— Послушайте, господин, я не жалуюсь на то, что вы со мной так обошлись, но хотел бы, чтобы вы называли вещи своими именами. Вы говорите, что я совершил убийство, а я говорю, — я умертвил Питера Каррея, а это совсем не одно и то же. Может быть, вы мне не верите и думаете, что я вам рассказываю сказки.

— Нисколько, — сказал Холмс, — мы охотно послушаем вас.

— Мне не придется долго говорить и клянусь, что я говорю правду. Я знал Черного Питера, и когда он схватился за нож, я проткнул его острогой, так как понял, что только один из нас останется в живых. Вот как он умер. Вы можете назвать это убийством. Как бы то ни было, я предпочитаю умереть на виселице, чем от ножа Черного Питера.

— Как вы к нему попали? — спросил Холмс.

— Я расскажу вам все по порядку. Только дайте мне сесть, чтобы я мог свободнее говорить. Это случилось в 1883 году, в августе того года. Питер Каррей был хозяином «Морского носорога», а я был простым гарпунщиком. Мы как раз выбрались изо льдов и возвращались домой, когда заметили суденышко, отнесенное штормом на север. На яхте был всего один человек, и тот не моряк. Команда опасалась, что суденышко пойдет ко дну, и на шлюпке направилась к берегам Норвегии. Думаю, они все утонули. Ну вот, мы подобрали этого человека. Он подолгу беседовал с Питером Карреем в каюте. Все имущество его состояло из жестяной шкатулки. Насколько я знаю, имя его никогда у нас не произносилось, и на следующую же ночь он исчез, как если бы его и не бывало. Говорили, будто он бросился за борт или упал за борт во время бури, а нас сильно трепало волной. Только один человек знал, что с ним случилось, — знал это я, потому что собственными глазами видел, как наш хозяин схватил его за пятки и сбросил через перила. Было это в темную ночь, за два дня до того, как мы увидели шотландские маяки.

Я не стал об этом говорить с Питером и решил посмотреть, что будет дальше. Когда мы вернулись в Шотландию, никто нас ни о чем не расспрашивал. Вскоре Питер Каррей бросил свой промысел, и прошло много лет, пока я напал на его след. Я догадывался, что он утопил человека, чтобы присвоить содержимое жестяной шкатулки, и считал, что он мог бы щедро заплатить за мое молчание.

От одного матроса, встречавшего Каррея в Лондоне, я узнал, где живет Черный Питер, и отправился к нему, чтобы выжать из него хоть что-нибудь. В первую ночь Питер вел себя благоразумно и готов был дать мне сумму, достаточную, чтобы навсегда избавить меня от шатанья по морям. Мы должны были окончательно договориться ночью, через двое суток. Когда я пришел в условленное время, Каррей был пьян и озлоблен. Мы пили и вспоминали старые времена, но чем больше он пил, тем больше меня смущало выражение его лица.

Я наметил себе острогу па стене и подумал, что она может мне пригодиться. Наконец его прорвало, — он стал осыпать меня плевками и проклятиями и набросился на меня с большим складным ножом. Не успел Каррей вынуть его из ножен, как я проткнул его острогой. Бог мой, как он заревел! Его лицо не дает мне спать! Я стоял, а кровь так и хлестала из него; я переждал, кругом было тихо. Я набрался смелости, огляделся и увидел на полке жестяную шкатулку. Я имел на нее такое же право, как Питер Каррей. Как бы то ни было, я взял ее и вышел. Я, как дурак, забыл на столе свой кисет с табаком.

Теперь я расскажу вам самое странное в этом деле. Только я успел выйти из каюты, как услышал чьи-то шаги и спрятался в кустах. Человек крался по дорожке, вошел к Каррею, закричал, как если бы он увидел привидение, и пустился бежать со всех ног. Кто он и зачем он пришел, этого я не могу сказать. Что до меня, то я отмахал пешком десять миль, сел на поезд и приехал в Лондон.

Когда я открыл шкатулку, я не нашел в ней денег, а только акции, которые я не решился продавать. Я потерял власть над Черным Питером и очутился в Лондоне на мели, без единого шиллинга в кармане. У меня оставался только мой промысел. Я увидел объявления о гарпунщиках, о большом жаловании и обратился к агентам; они послали меня к вам. Вот и все, что я знаю. Я повторяю: если я умертвил Черного Питера, то правосудие должно быть благодарно мне, — я избавил его от расходов на веревку.

— Весьма ясные показания, — сказал Холмс, вставая и зажигая трубку. — Я думаю, Гопкинс, вам следует немедленно препроводить вашего пленника в надежное место. Эта комната мало пригодна как место заключения, и мистер Патрик Кэрнс занимает слишком большую часть нашего ковра.

— Мистер Холмс, — сказал Гопкинс, — я не знаю, как мне выразить свою признательность. Я даже и теперь не могу понять, как вы достигли таких блестящих результатов.

— Мне удалось с самого начала найти ключ к этой загадке, вот и все. Весьма возможно, что записная книжка, если бы я о ней знал, навела бы меня на ложный след, как это случилось с вами. Но все, что я слышал.

толкало мою мысль в одном направлении: поразительная сила, ловкость в обращении с острогой, ром с водой, кисет из тюленьей кожи с крепким табаком, — все это указывало на моряка, и вдобавок на китобоя. Я был убежден, что инициалы «П. К.» на клапане кисета относятся не к Питеру Каррею, поскольку он редко курил и в его «каюте» не было найдено трубки. Вы помните, я спрашивал вас, не нашли ли вы в «каюте» виски. Вы ответили, что нашли. Кто же, кроме моряка, стал бы пить ром, имея под рукою виски? Да, я был уверен, что убийство совершено моряком.

— А как вы его нашли?

— Дорогой сэр, это было совсем нетрудно. Если это был моряк, то из экипажа «Морского носорога». Насколько мне известно, ни на каком другом судне Каррей не плавал. Три дня у меня ушло на телеграфные запросы в Денди; я узнал имена всех матросов, составлявших экипаж «Морского носорога» в 1883 г. Когда я нашел среди гарпунщиков Патрика Кэрнс, я считал мое расследование почти законченным. Я подумал, что этот человек, вероятно, находится в Лондоне и охотно уедет на некоторое время из Англии. Поэтому я провел несколько дней в Ист-Энде, придумал арктическую экспедицию, предложил заманчивые условия для гарпунщиков, которые захотят служить под командою капитана Бэзиля, — и вот, полюбуйтесь на результат.

— Поразительно! — воскликнул Гопкинс. — Поразительно!

— Вы должны добиться скорейшего освобождения молодого Нелигана, — сказал Холмс. — Признаюсь, я считаю, что вы перед ним виноваты. Жестяную шкатулку надо ему вернуть, но, конечно, ценности, проданные Питером Карреем, пропали безвозвратно. Ну, вот и кэб у дверей, вы можете увезти своего пленника. Если вы захотите, чтобы я присутствовал на суде, то напишите нам в Норвегию, куда мы отправляемся с доктором Ватсоном. Точный адрес я вам сообщу.

Оцените статью
Добавить комментарий