Приключение в пустом доме

Приключение в пустом доме (The Adventure of the Final Problem) — детективный рассказ Артура Конан Дойла из третьего сборника о Шерлоке Холмсе, читать.

***

Я хочу описать обстоятельства, при которых я вновь встретился с Шерлоком Холмсом после того, как в течение долгих месяцев считал его погибшим.

Это случилось весною 1894 года. В то время весь Лондон был взволнован убийством Рональда Адэр, происшедшим при самых необычайных, более того, необъяснимых условиях. Данные, установленные полицейским расследованием, были уже известны публике, но не вполне, так как имелись основания умалчивать о некоторых подробностях.

Преступление само по себе представляло интерес своей загадочностью, но для меня интерес сенсации не может сравниться с последствием этого дела, последствием, до такой степени потрясшим меня, что ничего столь ошеломляющего я не испытал за всю мою бурную жизнь. И теперь еще, вспоминая об этом, я вновь переживаю трепет внезапной радости и изумления, переполнивший тогда мою душу.

Я прошу читателей, интересовавшихся моими заметками и очерками о деятельности одного из самых замечательных людей нашего времени, не пенять на меня за то, что я не поделился с ними сразу же тем, что мне стало известно. Я счел бы своим долгом немедленно это сделать, если бы не категорическое запрещение, исходившее от самого Шерлока Холмса; этот запрет был снят им только третьего числа прошлого месяца.

Из-за тесной дружбы с Холмсом я, как легко можно себе представить, сам стал интересоваться криминалистикой; после его исчезновения я постоянно изучал хронику преступлений и даже не раз пытался, пользуясь его методами, проникнуть в тайну отдельных уголовных дел, правда, без особого успеха. Ни одно из таинственных преступлений не взволновало меня так, как трагическое убийство Рональда Адэра. Следствие, произведенное агентами полиции, установило, что неизвестное лицо или группа лиц виновны в предумышленном убийстве. Прочитав этот итог следствия, я глубже, чем когда бы то ни было, почувствовал, какую тяжелую утрату понесло общество в лице Шерлока Холмса.

Его живой ум и изумительная наблюдательность оказали бы неоценимую помощь следствию.

В тот день, занятый, как всегда, врачебными визитами, я неотступно думал об этом загадочном убийстве, но не в состоянии был найти ему объяснения. Я напомню вкратце обстоятельства этого дела, установленные следствием.

Сэр Рональд Адэр был вторым сыном герцога Мэнута, губернатора одной из наших колоний в Австралии. Мать Адэра приехала из Австралии, чтобы подвергнуться операции, и жила вместе с сыном Рональдом и дочерью Гильдой на Парк-Лэн, 427. Молодой Адэр вращался в аристократическом лондонском обществе и, насколько мне известно, не имел никаких врагов и не предавался никаким порокам. Он был обручен с мисс Эдит Вудлей Карстерс, но за несколько месяцев до его смерти свадьба расстроилась по взаимному соглашению. По-видимому, этот разрыв не произвел на Адэра особенно глубокого впечатления. Насколько можно судить, жизнь Рональда протекала так, как протекает жизнь большей части молодых людей его круга. У него был спокойный характер, он был умерен в своих вкусах и привычках.

А между тем, этого молодого аристократа настигла самая странная и неожиданная смерть. Это случилось 30 марта 1894 года в промежуток от 10 часов вечера до 11 часов 20 минут.

Рональд Адэр любил карты и постоянно играл, однако не столь крупно, чтобы это могло отразиться на его благосостоянии. Он был членом карточных клубов Больдвин, Кавендиш и Багатель. Свидетельскими показаниями было установлено, что в день своей смерти Рональд после обеда играл в вист в клубе Багатель. Игравшие с ним мистер Меррей, сэр Джон Гарди и полковник Моран показали, что Адэр проиграл фунтов пять, не больше. При крупном состоянии Адэра такой проигрыш, конечно, не мог произвести на него сильного впечатления. Он почти каждый вечер играл то в одном клубе, то в другом, но играл очень осторожно и обычно выигрывал. За несколько недель до своей смерти Рональд Адэр, имея партнером полковника Морана, выиграл за один вечер четыреста двадцать фунтов. Вот и все, что выяснило следствие относительно последних дней Рональда Адэра.

30 марта, в день смерти, он вернулся из клуба ровно в десять часов. Его мать и сестра были в гостях. Горничная показала на следствии, что она слышала, как Адэр вошел в комнату, расположенную во втором этаже и служившую ему гостиной; окна этой комнаты выходят на улицу. Перед возвращением Адэра горничная затопила там камин; камин дымил, и пришлось открыть окно. Из комнаты не доносилось ни звука до одиннадцати часов двадцати минут, когда вернулись домой леди Мэнут и ее дочь. Мать захотела повидать перед сном сына, но дверь была заперта изнутри. Никто не отозвался на стук и крики. Встревоженная мать приказала взломать дверь. Несчастный юноша лежал около стола. Голова его была странно изуродована револьверной пулей, но в комнате не было найдено никакого оружия.

На столе лежали две десятифунтовые бумажки и семнадцать фунтов десять шиллингов серебром и золотом; монеты были сложены столбиком. Кроме денег на столе лежал лист бумаги, и на нем были записаны цифры, а против цифр проставлены имена некоторых клубных приятелей Адэра. На основании этого высказано предположение, что Рональд в тот вечер хотел сделать подсчет своих проигрышей и выигрышей в карты.

Подробное расследование не только не выяснило дела, но, наоборот, сделало его еще более непостижимым. Во-первых, ничем нельзя объяснить, почему Рональд заперся на ключ в своей комнате. Возникла мысль, не сделал ли это убийца, скрывшийся затем через окно. Но, чтобы бежать через окно, убийца должен был бы спрыгнуть с высоты двадцати с лишним футов; под окном находилась клумба крокусов в полном цвету. Однако цветы не были помяты. Ни на земле, ни на узкой полосе травы, отделявшей дом от дороги, не было обнаружено никаких следов. Оставалось предположить, что дверь запер сам Рональд. Но что же было причиной его смерти? Кто стрелял? Никто не мог влезть в окно, не оставив следов. Можно было допустить, что кто-нибудь выстрелил в окно. Но на таком расстоянии выстрелом из револьвера едва ли можно нанести смертельную рану; это было бы поистине чудом. К тому же Парк-Лэн — оживленная улица, а в ста ярдах от дома № 427 находится стоянка кэбов. Никто не слышал выстрела. А в комнате лежал убитый, налицо была револьверная пуля, которая пробила череп и вызвала мгновенную смерть.

Таковы были обстоятельства таинственного убийства на Парк-Лэн. Дело становилось еще загадочнее из-за того, что нельзя было найти мотив убийства: никто не слышал, чтобы у молодого Адэра были враги; убийца не был грабителем. Он не взял ни денег, ни ценностей, находившихся в комнате.

Я весь день обдумывал все эти обстоятельства, пытаясь сделать какой-нибудь вывод, который привел бы в связь отдельные факты; я хотел найти «место наименьшего сопротивления», которое, согласно теории моего погибшего друга, должно служить отправной точкой всякого следствия. Признаюсь: мои попытки были мало удачны. Вечером я решил посетить место происшествия. Я прошел через парк и часов в шесть очутился на Парк-Лэн, в районе Оксфорд-стрит. Я сразу узнал дом, который хотел осмотреть, по толпе зевак, глазевших с тротуара на окно во втором этаже. Высокий худой человек в синих очках, показавшийся мне переодетым сыщиком, развивал какую-то гипотезу собственного изобретения; столпившиеся вокруг него люди слушали его. Я подошел поближе, но его замечания показались мне столь нелепыми, что я с досадой отошел. При этом я нечаянно толкнул сгорбленного старика, и он выронил из рук несколько книг. Помню, что, поднимая книги, я обратил внимание на заглавие одной из них — «Происхождение поклонения деревьям» — и подумал, что старик, по-видимому, занимается разыскиванием забытых, редких изданий, то ли ради заработка, то ли из страсти к книгам. Передавая книги старику, я извинился за свою неловкость. Но эти книжки, очевидно, были очень дороги владельцу, и он на мои извинения ответил презрительным ворчанием, потом повернулся и исчез в толпе. Я заметил только сутулую спину и седые бакенбарды.

Осмотр дома № 427 по Парк-Лэн ничуть не приблизил меня к разрешению задачи. Дом отделяла от улицы низкая стена с решеткой вышиною не более пяти футов. Ясно, что можно было без труда залезть в сад. Но зато окно комнаты, где произошло убийство, было совершенно недоступно, — рядом с ним не было ни водосточной трубы, ни каких-либо выступов, которые помогли бы ловкому человеку вскарабкаться по стене. Озадаченный более прежнего, я вернулся домой и расположился в своем кабинете. Не прошло и пяти минут, как горничная доложила, что меня желает видеть какой-то человек. К моему крайнему удивлению это оказался не кто иной, как странный любитель книг, встреченный мною в толпе зевак. Я разглядел острые черты изрезанного морщинами лица, седые бакенбарды. Свою драгоценную ношу, около дюжины книг, старик держал подмышкой, с трудом удерживая их правой рукой.

— Вы удивляетесь, что я к вам явился? — произнес он странным, хриплым голосом.

Я признался, что несколько удивлен.

— Но ведь есть же у меня совесть, сэр! Ковыляя той же дорогой, что и вы, я увидел, как вы вошли в этот дом и подумал: не мешает мне зайти к этому доброму господину и сказать ему, что я без всякого злого умысла оказался таким грубияном и что я очень благодарен ему за то, что он поднял мои книги.

— Не придавайте значения таким пустякам! — сказал я. — Разрешите мне спросить вас, каким образом вы узнали, кто я такой?

— Это очень просто, сэр, — ведь я ваш сосед: моя книжная лавка помещается на углу Черч-стрит. Я буду очень счастлив, если вы посетите меня там. Может быть, сэр, и вы тоже любитель книг? Вот «Птицы Британии», «Катулл», «Священная война». Поверьте, каждая из этих книжек — находка для библиофила. Достаточно пяти хороших книг, чтобы заполнить свободное место на второй полке вашей этажерки. Вы не находите, что это пустое место придает полке неаккуратный вид?

Я повернул голову, чтобы бросить взгляд на этажерку, стоявшую за моей спиной, и когда снова обратился к продавцу книг, передо мной стоял улыбавшийся Шерлок Холмс.

Пораженный, я вскочил с места, впился в него взглядом и, простояв так несколько секунд, видимо, лишился чувств в первый и единственный раз в моей жизни. Во всяком случае, сплошной туман застлал мне глаза. Когда я очнулся, ворот моей рубахи был расстегнут, и на губах я ощущал вкус водки. Холмс стоял, нагнувшись над моим стулом, с фляжкой в руке.

— Милый Ватсон, — услышал я так хорошо знакомый мне голос, — приношу тысячу извинений. Я никак не мог подумать, что мое появление вас так взволнует.

Я крепко схватил его за руку.

— Холмс! — воскликнул я. — Это вы, в самом деле вы? Вы остались живы? Возможно ли? Как вам удалось спастись из ужасной пропасти?

— Погодите минутку, — сказал Холмс. — Не следует ли нам немного обождать с разговорами? Вы были так сильно потрясены моим неуместным театральным появлением.

— О, я чувствую себя великолепно, но, право, Холмс, я не решаюсь верить своим глазам. Мне странно подумать, что вы стоите в моем кабинете!

Я снова схватил его руку, тонкую жилистую руку, и ощупал ее, чтобы удостовериться, что передо мной живой Холмс.

— Да, во всяком случае, вы — не дух, — сказал я. — Дорогой друг, я не в силах выразить, как я рад вас видеть. Садитесь и прежде всего расскажите, как вы выбрались из этой страшной бездны?

Холмс сел против меня и привычным небрежным жестом закурил. На нем был потертый сюртук букиниста, все же остальные принадлежности, служившие для этой последней маскировки, лежали в виде груды книг и кучи белых волос. Холмс казался еще тоньше и одухотвореннее, чем прежде, но его орлиное лицо поражало нездоровой мертвенной бледностью.

— Я рад, что наконец могу выпрямиться, — сказал Холмс. — Не так-то легко для человека моего роста стать ниже на целый фут и оставаться в таком положении в течение нескольких часов. А теперь перейдем к делу. Если вы согласны помочь мне в задуманном мною предприятии, то нам предстоит сегодня ночью тяжелая и опасная работа. Поэтому, может быть, лучше отложить разговор о прошлом? Когда работа будет закончена, я дам вам подробный отчет обо всем, что со мною случилось.

— Холмс, я сгораю от нетерпения. Я хотел бы сейчас же обо всем узнать.

— Пойдете вы сегодня ночью со мною?

— Когда хотите и куда хотите!

— Значит, все так, как в былые времена. У нас есть еще время пообедать, Ватсон. Вы спрашивали о пропасти. У меня не было никаких серьезных препятствий к тому, чтобы выбраться из нее, по той простой причине, что я никогда в нее не попадал.

— Вы не были в пропасти?

— Никогда не был. Записка, которую я вам оставил, была написана совершенно искренне. Когда на узкой горной тропинке над краем пропасти я увидел профессора Мориэрти, я решил, что достиг конца своего жизненного пути и что спасенья для меня нет. В серых глазах Мориэрти я прочел решимость покончить со мною. Я обменялся с ним несколькими словами; профессор любезно разрешил мне написать вам короткую записку, которую вы получили, вернувшись в горы. Я оставил записку вместе с портсигаром и палкой и пошел вперед по тропинке; Мориэрти шел за мною по пятам. Я дошел до конца тропинки и оказался в безвыходном положении. Мориэрти не вынул оружия, — он набросился на меня и обвил своими длинными руками. Он понимал, что конец его настал, и жаждал только одного — отомстить мне. Крепко сцепившись, мы шатались над водопадом. Однако, как вы знаете, Ватсон, я немного знаком с приемами японской борьбы, и это уже не раз выручало меня. Так и на этот раз, — я сумел выскользнуть из цепких объятий Мориэрти. Он несколько секунд качался, хватаясь руками за воздух и испуская дикие крики, но все усилия были напрасны: он не сохранил равновесия и свалился в пропасть. Наклонившись над бездной, я долго следил за тем, как он катился вниз. Затем он ударился о скалу и тяжело шлепнулся в воду.

Я был глубоко поражен этими объяснениями, которые Холмс давал, спокойно покуривая.

— Но следы, Холмс! — воскликнул я. — Следы! Ведь я собственными глазами видел следы двух человек, шедших вниз по тропинке, но никто не возвратился назад.

— Я вам объясню, в чем дело. Когда профессор исчез в водопаде, меня осенила мысль: какой необычайный случай предоставила мне судьба! Я знал, — не один Мориэрти поклялся меня убить: есть еще по меньшей мере три человека, ненависть которых ко мне станет еще более неукротимой после смерти их вожака. Это были опасные люди. Не одному, так другому, наверное, удалось бы меня убить. Но если все будут считать меня мертвым, эти люди начнут действовать свободнее, легче выдадут себя, и рано или поздно мне удастся их уничтожить. Вот тогда настанет время доказать, что Шерлок Холмс еще жив. Мысль работала быстро, и все это я успел обдумать прежде, чем профессор Мориэрти достиг дна Рейхенбахского водопада.

Я встал на ноги и осмотрел скалу над тропинкой. В напечатанном вами отчете о моей гибели вы утверждаете, что скала была отвесная. Но это не совсем точно. В скале было несколько небольших выемок; на них можно было ступить ногой. Скала была так высока, что достигнуть ее вершины казалось невозможно, но так же невозможно было идти по сырой тропинке, не оставляя следов. Правда, я мог перевернуть свои сапоги носками назад, как мне не раз приходилось делать, чтобы замести свои следы. Но я подумал, что отпечатки трех пар ног, ступающих в одном направлении, наверное, заставили бы заподозрить обман. Взвесив все, я решил карабкаться на скалу.

Да, Ватсон, это было нелегкое дело! Подо мною грозно ревел водопад. Право же, я не склонен к галлюцинациям, но клянусь вам, мне казалось, будто из бездны доносится голос Мориэрти, посылающего мне проклятия. Малейший неверный шаг грозил гибелью. Не раз, когда стебли трав, за которые я хватался, ускользали из моих рук, или когда моя нога не находила опоры в сырых впадинах скалы, я думал: настал мой конец.

Но я упорно карабкался вверх и, наконец, достиг площадки в несколько футов ширины, поросшей нежным зеленым мхом. Здесь, скрытый от всех, я мог растянуться и отдохнуть. Я лежал там, наслаждаясь покоем, пока вы, милый Ватсон, и все, кого вы привели с собой, расследовали, весьма тщательно, но безуспешно, обстоятельства моей смерти.

Наконец, придя к выводу, логически неопровержимому и вместе с тем совершенно ложному, вы вернулись в гостиницу, а я остался совершенно один. Я воображал, что цепь моих приключений, связанных с Мориэрти, оборвалась. Но неожиданное происшествие доказало мне обратное. Сверху мимо меня пронесся огромный камень; он ударился о тропинку и свалился в бездну. Я было подумал, что это случайность; но, взглянув вверх, я увидел на фоне вечернего неба мужскую голову, и в ту же минуту другой камень ударился о край площадки, где я лежал, на расстоянии фута от моей головы. Я так и предполагал, — Мориэрти был не один. Союзник, — и притом опасный союзник,— следил за мною, когда Мориэрти напал на меня. Он был свидетелем гибели сообщника и спасения врага. Он переждал, затем обошел вокруг скалы и взобрался на ее вершину. Отсюда он пытался сделать то, что не удалось Мориэрти. У меня не было времени на размышления. Я увидел безобразное лицо, выглядывавшее из-за утеса, и понял, что за двумя камнями последует третий.

Цепляясь руками и ногами, я спустился на тропинку. Не думаю, чтобы я сумел это сделать в хладнокровном состоянии. Спуститься было неизмеримо труднее, чем вскарабкаться наверх. Но мне некогда было думать об опасности, — когда я свесился на руках с края площадки, над моей головой прожужжал камень. При спуске я поскользнулся, но все же чудом очутился на тропинке, весь изодранный, в крови. Я бросился бежать со всех ног. В темноте я сделал десять миль и через неделю был во Флоренции, уверенный, что никому не известно о моей судьбе. У меня был только один поверенный и помощник — мой брат Майкрофт. Я чувствую себя глубоко виноватым перед вами, дорогой Ватсон, но мне было очень важно, чтобы меня считали погибшим. Уверяю вас, Ватсон, вы никогда не смогли бы написать такого прочувствованного сообщения о моей смерти, если бы не были убеждены, что я действительно умер. За последние три года я не раз брался за перо, чтобы написать вам, но каждый раз воздерживался, опасаясь, как бы ваша привязанность ко мне не толкнула вас на неосторожный поступок, который доказал бы, что я жив.

Ведь только из этих соображений я отвернулся от вас сегодня около дома Парк-Лэн 427, когда вы рассыпали мои книги; мое положение в тот момент было очень опасное, и всякое выражение удивления или волнения с вашей стороны привлекло бы внимание к моей личности и повело бы к самым плачевным и непоправимым последствиям. Что касается Майкрофта, то мне неизбежно пришлось посвятить его в мою тайну, чтобы получать деньги, без которых я не мог существовать. В Лондоне события развернулись не так, как я имел основание рассчитывать: после суда над шайкой Мориэрти остались на свободе два самых опасных члена шайки, — мои личные враги, задавшиеся целью мне отомстить. Поэтому я не спешил возвращаться и два года путешествовал по Тибету, посетил Лхассу и провел несколько дней в гостях у Далай-Ламы.

Может быть, вам довелось читать о замечательных исследованиях норвежца Сигерсона; но вам, наверное, не пришло в голову, что автор этих исследований — ваш покорный слуга. Затем я проехал через Персию, побывал в Мекке и посетил калифа в Хартуме, о чем обстоятельно сообщил в министерство иностранных дел.

Вернувшись во Францию, я посвятил несколько месяцев химическим исследованиям вопроса о переработке каменного угля; опыты я производил в лаборатории в Монпелье, на юге Франции. Я успешно закончил этот труд и, узнав, что в Лондоне остался только один из моих врагов, собирался вернуться на родину; известие о таинственном убийстве на Парк-Лэн 427 заставило меня поспешить. Тайна этого убийства увлекает меня не только как тайна; она, по-видимому, связана с некоторыми обстоятельствами, касающимися лично меня. В Лондоне я явился на свою квартиру на Бэкер-стрит: мое появление вызвало у миссис Гудсон нервический припадок. Я с радостью убедился, что Майкрофт позаботился, чтобы все мои бумаги и вещи сохранились в том виде, в каком я их оставил.

Таким образом, милый Ватсон, сегодня, в два часа дня, я уселся в своей старой комнате, в своем старом кресле и испытывал только одно желание — поскорее увидеть моего старого друга Ватсона, сидящим, как бывало, против меня.

Вот что рассказал мне апрельским вечером мой друг Холмс. Сама по себе эта повесть показалась бы мне неправдоподобной, если бы ее не подтверждало присутствие Холмса, живого Холмса, которого я давно уже не надеялся увидеть. Каким-то образом Холмс узнал о смерти моей жены и выразил свое соболезнование и сочувствие не столько словами, как всем своим обращением.

— Работа — лучшее лекарство от горя, — сказал он.— А у меня на сегодняшнюю ночь припасена для нас обоих интереснейшая и ценнейшая работа; уверяю вас; удачное выполнение ее может само по себе оправдать существование человека на земле.

Я упрашивал его сказать мне, в чем дело, но па этот раз он был неумолим.

— За ночь вы успеете достаточно насмотреться и наслушаться,— ответил Холмс, — а пока у нас есть о чем поговорить после трех лет разлуки. Материала для беседы нам вполне хватит до половины десятого, когда начнется наше замечательное приключение в пустом доме.

В половине десятого я сел рядом с Холмсом в кэб, с револьвером в кармане, с волнующим ожиданием неизвестного в сердце и живо вспомнил доброе старое время. Но Холмс был угрюм и молчалив. Когда свет газового фонаря осветил его строгие черты, я заметил, что брови его нахмурены, а тонкие губы плотно сжаты. Холмс был погружен в глубокое раздумье.

Я не знал, за каким диким зверем нам предстоит охотиться в джунглях преступного мира Лондона, но состояние, в каком находился этот несравненный охотник, свидетельствовало о серьезности предстоящего дела, а презрительно-злобная улыбка, нарушавшая порою аскетическую мрачность его лица, сулила мало хорошего тому, за кем мы охотились…

Я полагал, что мы доедем до Бэкер-стрпт, но Холмс приказал кучеру остановиться на углу Кавендишского сквера. Я заметил, что, выйдя из экипажа, мой друг зорко поглядел по сторонам, точно хотел убедиться, что никто за нами не следит. Наше путешествие от сквера было поистине необычайно. Холмс знал все закоулки Лондона, и теперь он быстро и уверенно шел по лабиринту дворов, сараев, конюшен, о существовании которых я и не подозревал. Наконец, по узкой улице, окаймленной старыми, мрачными домами, мы вышли на Манчестер-стрит, а оттуда на Бландфорд-стрит. Здесь Холмс быстро свернул в узкий проход, через деревянные ворота прошел в заброшенный двор, затем отпер ключом заднюю дверь одного дома. Мы вошли, и он запер за нами дверь.

Кругом было темно, как в колодце, но мне было ясно, что мы находимся в необитаемом доме. Пол скрипел под нашими ногами; протянув руку, я коснулся стены, с которой свисали обрывки обоев. Холодные тонкие пальцы Холмса сжали мою руку, — он вел меня по длинному темному коридору, пока я не увидел призрачный свет полукруглого окна над дверью. Здесь мы свернули направо и очутились в большой пустой комнате; только на середину ее падал тусклый отсвет уличных фонарей. Окно было покрыто густым слоем пыли; было так темно, что мы едва видели друг друга.

Холмс положил руку мне на плечо, и, приблизив губы к моему уху, шепнул:

— Знаете, где мы с вами находимся?

— Полагаю, что это Бэкер-стрит, — ответил я, внимательно посмотрев через пыльные стекла окна.

— Совершенно верно. Мы находимся как раз против нашей старой квартиры.

— Но зачем мы пришли сюда?

— О! Отсюда такой чудесный вид на это живописное здание. Будьте любезны, милый Ватсон, подойдите немного ближе к окну; только будьте осторожны, чтобы как-нибудь не обнаружить своего присутствия, и посмотрите на нашу старую квартиру.

Я прокрался, посмотрел на столь знакомое окно… и вскрикнул от изумления. На опущенной шторе я увидел тень мужчины, сидящего на стуле, темный силуэт, силуэт Холмса! Я был поражен и протянул руку, чтобы убедиться, что живой Холмс стоит рядом со мною. Да, Холмс стоял рядом и беззвучно смеялся.

— Ну, как? — спросил он.

— Это поразительно! — воскликнул я.

— Не правда ли, похоже на меня?

— Я готов был поклясться, что это вы сами, милый Холмс.

— Идея принадлежит мне, а честь исполнения — Оскару Менье из Гренобля; он в несколько дней вылепил эту фигуру из воска. Остальное я сам приспособил сегодня.

— Но для чего это? Какая цель?

— У меня есть весьма веские основания желать, чтобы некоторые люди думали, будто я нахожусь в своей квартире, когда в действительности меня там нет.

— Вы полагаете, что за квартирой следят?

— Я в этом абсолютно уверен.

— Но кто же?

— Мои старые враги, Ватсон. Милая шайка, руководитель которой лежит на дне Рейхенбахского водопада. Не забывайте, — ведь они, и только они одни знают, что я еще жив. Они догадывались, что рано или поздно я вернусь в свою квартиру, и непрерывно следили за нею; сегодня утром они видели, что я вернулся.

— Почему вы в этом так уверены?

— Потому что, выглянув из окна своего кабинета, я узнал их часового. Это довольно безобидный малый; его зовут Паркер, он убийца по ремеслу и в то же время замечательный арфист. Для меня он вообще не имеет значения. Несравненно опаснее тот страшный человек, который руководит действиями Паркера, — близкий друг Мориэрти; это он кидал в меня камни с вершины утеса; он охотится за мною сегодня ночью и совершенно не подозревает, что мы охотимся за ним.

Постепенно я начинал понимать замысел Холмса. Притаившись в нашем удобном убежище, мы караулили тех, кто караулил Холмса, чтобы его убить; мы выслеживали преследователей. Искусно сделанное изображение, черный силуэт в кабинете Холмса, служил приманкой, а мы были охотниками. Мы молча стояли в темной комнате и наблюдали за людьми, проходившими по улице. Ночь была холодная, дул резкий ветер, почти все прохожие шли с поднятыми воротниками, укутанные шарфами. Мне показалось, что я несколько раз видел одну и ту же фигуру; затем я приметил двух людей; они остановились в подъезде дома, словно укрываясь от непогоды. Я попытался обратить на них внимание моего друга, но он ответил легким жестом досады и продолжал следить за улицей. Временами он нетерпеливо постукивал пальцами по стене и притопывал ногой. Очевидно, события развертывались не так, как он предполагал, и ему начинало казаться, что он обманулся в своих ожиданиях. Время уже приближалось к полночи, улица постепенно опустела. Холмс шагал по комнате в сильном волнении.

Я поднял глаза к окнам кабинета. То, что я увидел, заставило меня схватить Холмса за руку.

— Тень шевельнулась! — прошептал я.

И, действительно, — фигура была обращена к нам не профилем, а спиной.

Три года мало изменили Холмса, и он по-прежнему нетерпимо относился к уму, не столь быстрому, как его собственный.

— Ну, конечно, она шевельнулась, — сказал он с раздражением. — Неужели я такой простофиля, чтобы поставить явную куклу и надеяться, что на эту удочку попадутся такие прожженные и проницательные люди? Сегодня я провел в своем кабинете два часа. За это время миссис Гудсон восемь раз, то есть каждые четверть часа, перемещала куклу. Она делает это, становясь спереди, поэтому тень ее никогда не бывает видна. Ах!..

Холмс от волнения затаил дыхание и вытянул вперед голову; вся его фигура выражала напряженнейшее внимание. На улице не было ни души. Те двое, может быть, по-прежнему стояли в тени подъезда; во всяком случае, я их не видел. Все было погружено в безмолвие и в мрак. Но вот среди глубокой тишины я услышал рядом с собой свистящее дыхание Холмса; затем он потащил меня в самый темный угол комнаты, и я почувствовал на своих губах его пальцы — предостерегающий жест. Пальцы Холмса дрожали. Никогда я не видел, чтобы он был так взволнован. А между тем на темной улице по-прежнему не было ни души.

Но вдруг я услышал звук, который более чуткое ухо Холмса успело уловить раньше меня. Тихий скрип и шорох крадущихся шагов слышался не со стороны Бэкер-стрита, — он шел из задней части того дома, в котором мы находились. Кто-то отпер дверь, затем запер ее. После этого послышался звук шагов, разносившийся по всему пустому дому. Холмс прижался к стене, я последовал его примеру; в руке я держал револьвер. Пристально вглядываясь во мрак, я увидел на фоне темного прямоугольника открытой двери смутное очертание мужской фигуры. Человек постоял секунду, затем, пригнувшись, с угрожающим видом двинулся в комнату.

Человек был уже совсем близко, и я ждал, что он набросится на нас, но потом я сообразил, что он не подозревает о нашем присутствии. Он прошел почти вплотную мимо нас, прокрался к окну и бесшумно поднял раму приблизительно на полфута. Когда он нагнулся, свет уличного фонаря, не затемненный грязным стеклом, осветил лицо человека, находящегося в крайнем возбуждении: черты были судорожно сведены, глаза сверкали, яркие, как звезды. Это был пожилой мужчина с тонким орлиным носом, с высоким лысым лбом и огромными седыми усами. Цилиндр был сдвинут на затылок, между бортами расстегнутого пальто сверкала белизной фрачная крахмальная рубашка. Лицо, худое и смуглое, было изрезано морщинами. Человек держал в руке что-то вроде палки, однако, когда он положил свою палку на пол, послышался звук металла. Затем он достал из кармана пальто какой-то предмет и стал с ним возиться; раздался громкий, резкий звук, какой издает пружина или задвижка, попадая на свое место.

Стоя по-прежнему на коленях, он нагнулся вперед и всею своей тяжестью налег на какой-то рычаг; раздался продолжительный жужжащий, скрипучий звук, закончившийся громким щелканьем. Только после этого человек выпрямился, и я разглядел предмет, находившийся в его руках, — это было нечто вроде ружья с прикладом причудливой формы. Он открыл это подобие ружья, что-то вложил и защелкнул. Потом сел на корточки и положил конец ствола на подоконник приоткрытого окна. Я заметил, что его длинные усы упали на дуло, а глаза зловеще заблестели. Со вздохом облегчения он приложил приклад к плечу и на мгновенье застыл. Следя за дулом, я увидел удивительную мишень — черный силуэт Холмса, выделявшийся на светлом фоне. Через несколько секунд раздалось странное назойливое жужжание и вслед за тем — звон разбитого стекла.

В тот же миг Холмс, как тигр, прыгнул на спину стрелка и повалил его лицом вниз. Но поваленный тотчас же вскочил на ноги и с неистовой силой вцепился в горло Холмса. Я подбежал и ударил его рукояткой револьвера по голове, и он снова упал на землю. Я навалился на него всей своей тяжестью, а Холмс дал громкий призывной свисток. Мы услышали на мостовой звук бегущих ног; два полисмэна и человек в штатском ворвались в дом через парадный подъезд и вбежали в комнату.

— Это вы, Лестрэд? — спросил Холмс.

— Я, мистер Холмс. Я решил сам взяться за это дело. Приятно снова видеть вас в Лондоне, сэр.

— Да, да, я решил, что вам пригодится моя небольшая неофициальная помощь. Три нераскрытых убийства за один год — это мне не нравится, Лестрэд. Впрочем, дело о Мольсейской тайне вы вели не так уж… то есть, я хочу сказать, что вы вели его довольно хорошо…

Мы все поднялись на ноги. Наш пленник отрывисто дышал, стиснутый между двух дюжих констэблей. На улице, между тем, уже собирались любопытные, привлеченные звоном разбитого стекла. Холмс подошел к окну, закрыл его и опустил штору. Лестрэд зажег принесенные им две свечи, а констебли открыли свои потайные фонари. Теперь я имел возможность как следует рассмотреть нашего пленника.

Это был человек с мужественным, но зловещим лицом. У него был лоб философа и челюсть сластолюбца. По-видимому, от природы человек этот был одарен большими способностями. Но его жестокие голубоватые глаза под нависшими щетинистыми бровями, лоб, изборожденный глубокими морщинами, хрящеватый нос с хищными ноздрями,— все говорило за то, что этот человек использовал для зла способности, данные ему природой. Он не обращал внимания ни на кого из окружающих его людей, — взгляд его был прикован к лицу Холмса, на которого он смотрел с выражением ненависти и изумления.

— О, вы дьявол! — повторял он шёпотом. — Вы умный и ловкий враг!

— А, полковник! — сказал Холмс, поправляя помятый в схватке воротничок и галстук. — Как говорится в старой комедии, — «дело кончается встречей любовников». Я, кажется, не имел удовольствия встречаться с вами с того самого часа, когда вы почтили меня своим вниманием там, на скале, над Рейхенбахским водопадом.

Полковник продолжал, не отводя глаз, смотреть на моего друга и словно в каком-то забытьи твердил одно и то же:

— О, вы коварный, коварный враг!

— Я еще не представил вас, — сказал Холмс. — Джентльмены! Разрешите вам представить — полковник Себастиан Моран, когда-то служивший в рядах Индийской армии ее величества; это такой умелый охотник на крупного зверя, что лучше его не найти во всей нашей обширной империи. Кажется, я могу, не преувеличивая, сказать, что по числу убитых вами тигров вы занимаете первое место?

Старик ничего не ответил, он продолжал смотреть на Холмса. Со своими свирепо сверкавшими глазами и длинными щетинистыми усами наш пленник сам удивительно походил на тигра.

— Меня удивляет, полковник, — сказал Холмс, — что мне удалось весьма примитивным ухищрением провести такого искусного охотника. Меня это тем более удивляет, что этот прием вам, конечно, хорошо знаком, и вы, наверное, сами не раз им пользовались. Разве вам не приходилось привязывать под деревом козленка, а самому таиться с ружьем в ветвях дерева в расчете, что приманка привлечет тигра? На этот раз пустой дом — мое дерево.

а вы сами — мой тигр. Возможно, что и у вас бывали про запас стрелки, на случай, если бы к дереву пожаловало несколько тигров, или, что, впрочем, невероятно, если бы вы сами промахнулись. Эти господа,— Холмс жестом указал на присутствующих, — это мои запасные стрелки. Аналогия, как видите, полная.

Полковник Моран не выдержал, — с бешеным рычанием он рванулся на Холмса, но констебли его удержали. Лицо Морана было искажено яростью.

— Должен признаться, — продолжал Холмс, — вы сделали мне маленький сюрприз: я никак не предполагал, что вы сами воспользуетесь этим пустым домом и этим окном, которое, действительно, чрезвычайно удобно. Я думал, вы изберете ареной действия улицу, где вас ожидал мой приятель Лестрэд и его бравые помощники. Если не считать этого небольшого сюрприза, все остальное произошло в точности так, как я ожидал.

Полковник Моран обратился к Лестрэду:

— Я не вхожу в обсуждение того, есть ли у вас законный повод меня арестовать, но, во всяком случае, вы должны оградить меня от издевательства этого субъекта. Если вы задержали меня именем закона, я требую, чтобы со мною обходились так, как предписывает закон.

— Что ж, это довольно разумное желание, — ответил Лестрэд. — Вы ничего не хотите сказать, прежде чем мы уйдем отсюда, мистер Холмс?

Холмс поднял с пола пневматическое ружье и внимательно рассматривал его механизм.

— Великолепное и единственное в своем роде оружие, — проговорил он, — действует бесшумно и со страшной силой. Я знавал слепого механика, немца фон Гердера, сконструировавшего это ружье по заказу покойного профессора Мориэрти. О существовании этого ружья мне было известно много лет тому назад, однако, до сих пор я не имел случая держать его в руках. Я рекомендую его вашему вниманию, Лестрэд, а также и пули к нему.

— Можете на нас положиться, мистер Холмс, — ответил Лестрэд.

Вся компания двинулась к двери. Прежде чем выйти, Лестрэд спросил.

— Больше у вас нет вопросов, мистер Холмс?

— Нет. Только я хотел бы знать, какое вы намерены предъявить обвинение?

— Какое обвинение, сэр? Конечно, обвинение в покушении на убийство мистера Шерлока Холмса.

— Нет, Лестрэд. У меня нет ни малейшего желания фигурировать в этом деле. Вся честь этого замечательного ареста принадлежит вам. Да, Лестрэд, я поздравляю вас! Благодаря присущей вам находчивости и отваге вы, наконец, поймали его.

— Поймал его? Да кого же я поймал, мистер Холмс?

— Человека, которого тщетно разыскивала вся полиция: полковника Себастьяна Морана, застрелившего сэра Рональда Адэра револьверной пулей из пневматического ружья через открытое окно второго этажа дома № 427 по Парк-Лэн, тридцатого числа прошлого месяца. Вот какое обвинение вы должны предъявить задержанному вами человеку. А теперь, Ватсон, если вас не пугает разбитое окно и неизбежный сквозняк, мы могли бы посидеть полчаса и покурить сигару в моем кабинете.

Благодаря заботам миссис Гудсон и наблюдению Майкрофта, в наших прежних комнатах все осталось без изменений. Правда, войдя, я был поражен непривычным порядком, но все знакомые предметы были на своих старых местах: вот «уголок химии» со столом, на котором виднелись пятна от кислот. Вот полка с альбомами и справочниками, которые многим из наших сограждан приятно было бы сжечь. Осмотрев внимательно комнату, я нашел все — и диаграммы, и скрипки, и подставку с коллекцией трубок (персидская трубка была даже набита табаком).

В комнате было двое: миссис Гудсон, радостно нас встретившая, и странный двойник, игравший такую большую роль в приключении этой ночи. Это было скульптурное изображение Холмса, сделанное из воска и раскрашенное так умело, что сходство граничило с иллюзией. Бюст стоял на небольшом столике, который был искусно задрапирован старым халатом Холмса; поэтому издали получалось полное подобие живого человека.

— Вы, по-видимому, приняли все предосторожности, миссис Гудсон? — спросил Холмс.

— О, да! Я подползала к бюсту на коленях, как вы приказали.

— Превосходно! Все было выполнено как нельзя лучше. Вы заметили, куда попала пуля?

— Да, сэр. Боюсь, что она испортила вашу чудесную статую, так как прошла через голову и ударилась в стену. Я подняла ее с ковра. Вот она.

Холмс протянул мне пулю.

— Револьверная пуля, Ватсон… Это гениально придумано, — кто же может догадаться, что такою пулею было заряжено пневматическое ружье? Я вам очень благодарен, миссис Гудсон, за вашу помощь. А теперь, Ватсон, садитесь, как бывало, на ваше старое место: мне о многом хочется с вами поговорить.

Холмс сбросил поношенный сюртук букиниста и, накинув халат мышиного цвета, снятый им со своего изображения, превратился в прежнего Шерлока Холмса.

— Нервы старого охотника за львами не сдали, и зрение не утратило остроты, — сказал он, внимательно осмотрев разбитый лоб бюста.

— Удар в самую середину затылка, и воображаемый мозг пробит насквозь. Моран был лучшим стрелком в Индии, и, смею думать, что в Лондоне тоже мало кто мог бы с ним потягаться. Вы слышали о полковнике Моране?

— Нет, до сегодняшней ночи не слышал.

— Это небезызвестный человек. Впрочем, насколько мне помнится, вы до дня моего отъезда не слыхали также имени профессора Джеймса Мориэрти, одного из умнейших людей нашего века. Достаньте мне, пожалуйста, с полки мой биографический справочник.

Откинувшись в кресла и пуская кольца дыма, Холмс небрежно переворачивал страницы.

— На букву «М» у меня подобралась хорошенькая коллекция, — сказал он. — Достаточно одного Мориэрти, а тут еще отравитель Морган, Мерридью, прославившийся гнуснейшими проделками, Мотьюс, выбивший мне зуб на Чэринг-Кросском вокзале, и, наконец, наш сегодняшний противник; познакомимся с ним поближе!

Холмс протянул мне книгу, и я прочел: «Моран Себастьян, полковник. В отставке. Прежде служил в первом Бенджелорском полку. Родился в Лондоне, в 1840 году. Сын сэра Огустуса Морана, кавалера ордена Бани, бывшего английского посланника в Персии. Воспитывался в Итоне и в Оксфорде. Принимал участие в кампаниях: Джавакской, Афганской, Чарасиабской, Шерпурской и Кабульской. Автор книг: «Звери Западных Гималаев», 1881, и «Три месяца в джунглях», 1884. Адрес: Кондьют-стрит».

На полях четким почерком Холмса было написано: «По вредности занимает второе место в Лондоне».

— Как странно, — заметил я, отдавая Холмсу книгу. — Жизненный путь этого человека — как будто путь честного солдата.

— Совершенно верно, — ответил Холмс. — До определенного момента он действовал так, как подобает честному человеку. Он всегда отличался поразительным хладнокровием; еще теперь в Индии рассказывают о том, как он сполз в ров за подстреленным им тигром. Вы, наверное, знаете, Ватсон, что существуют деревья, которые растут нормально до известной высоты, а затем в дальнейшем своем развитии обнаруживают какое-нибудь уродливое отклонение от нормы. Часто мы наблюдаем подобное же явление у людей. Задумываясь над этим вопросом, я пришел к выводу, что человеческая особь в своем развитии повторяет историю всех своих предков Внезапный поворот человека в сторону добра или в сторону зла обусловлен сильным влиянием, некогда испытанным его предками.

— Эта теория несколько фантастична.

— Я на ней и не настаиваю. Что касается полковника Морана, то достоверно одно: под влиянием тех или иных причин человек сбился с пути. Мне в подробностях не известно, в чем было дело, но обстоятельства сложились так, что он не мог долее оставаться в своем полку, хотя никакого громкого скандала, связанного с его именем, не произошло. Моран вышел в отставку и вернулся в Лондон. И здесь опять он не сумел сохранить свое имя незапятнанным. Вот тогда-то его и разыскал Мориэрти, у которого Моран некоторое время был чем-то вроде начальника штаба. Мориэрти щедро снабжал его деньгами; но услугами Морана профессор Мориэрти пользовался только для дел, требовавших исключительных данных, то есть для дел, которые были не по плечу обыкновенному преступнику. Может быть, вы помните загадочную смерть миссис Стьюарт из Лаудера? Это произошло в 1887 году. Не помните? Ну, так вот; я не сомневаюсь, что это было делом рук Морана, хотя следствие не установило ничего, что бы позволило его арестовать. Полковник сумел так стушеваться, что нам не удалось привлечь его к суду даже тогда, когда была накрыта вся шайка профессора Мориэрти.

Помните, Ватсон, тот вечер, когда я пришел к вам и закрыл ставни, опасаясь выстрела из духового ружья? Это было накануне моего отъезда. Вам тогда, конечно, показалось, что это игра воображения, расстроенные нервы. А между тем я действовал самым обдуманным образом — мне уже и тогда было известно о существовании этого замечательного духового ружья; я знал: орудовать им будет один из самых метких стрелков в мире.

Когда на следующий день мы с вами уехали в Швейцарию, Моран последовал за нами вместе с Мориэрти; и я не сомневаюсь, что он-то и доставил мне несколько тягостных минут, когда я лежал на выступе скалы над Рейхенбахским водопадом. После этого, находясь во Франции, я внимательно следил за хроникой преступлений, ожидая случая засадить его за решетку Пока он был на свободе в Лондоне, я ни на минуту не мог считать себя в безопасности. Надо мною день и ночь висела бы угроза, и, конечно, рано или поздно ему удалось бы меня убить. Но что мне было делать? Не мог же я, выследив его, просто-напросто застрелить? За это я бы сам попал на скамью подсудимых. Обращаться в суд было бы нелепо и бесполезно, — ведь суд не может действовать на основании подозрения, ничем не подтвержденного. Поэтому я бессилен был что-либо предпринять. Я продолжал следить за хроникой преступлений, уверенный, что рано или поздно я поймаю Морана.

И вот я узнал об убийстве Рональда Адэра. О, это был для меня большой козырь! Зная то, что я знал, мог ли я не догадаться, что это убийство было делом рук полковника Морана? Следствие установило, что Моран в тот вечер играл в карты с молодым человеком. Я сделал вывод: он последовал за Адэром из клуба и застрелил его через открытое окно. Этот вывод напрашивался сам собою. Одни пули представляют достаточную улику, чтобы отправить Морана на виселицу. Я немедленно возвратился в Лондон. Когда я пришел на Бэкер-стрит, меня видел караульный, поставленный Мораном. Я не сомневался в том, что караульный немедленно сообщит о моем приезде своему начальнику. Моран не мог не усмотреть связи между своим преступлением и моим внезапным возвращением в Лондон; это, конечно, его очень встревожило. Я знал, что Моран попытается поскорее убрать меня со своей дороги и воспользуется для этого своим страшным пневматическим ружьем.

Вот я и поставил у окна своего кабинета прекрасную мишень для его выстрела и одновременно предупредил полицию, что ее вмешательство может понадобиться. (Кстати, Ватсон, вы безошибочно угадали присутствие людей в нише подъезда). После этого я выбрал себе превосходный пост для наблюдений; но мне и в голову не приходило, что мой противник выберет себе для нападения то же окно пустого дома. Ну, милый Ватсон, все ли вам теперь ясно?

— Как будто все, — ответил я. — Но как вы думаете, что могло заставить Морана убить Рональда Адэра?

— Ну, друг мой, здесь мы вступаем в область гадательного, где ошибиться может самый тренированный ум. Относительно мотивов убийства каждый может создать собственную гипотезу, и ваша гипотеза может оказаться не менее правильной, чем моя.

— Значит, вы уже создали свою гипотезу?

— Мне кажется, факты таковы, что их нетрудно объяснить. Из показаний свидетелей выяснилось, что полковник Моран и молодой Адэр выиграли сообща большую сумму денег. Моран, несомненно, играл нечисто, я давно знал, что он шулер. Мне представляется дело так; в день убийства Адэр заметил, что Моран плутует. По-видимому, Адэр говорил об этом с полковником с глазу на глаз и потребовал, чтобы тот добровольно вышел из числа членов клуба и дал слово не играть больше в карты. Вероятно, Адэр пригрозил своему партнеру выдать его и изобличить публично, если Моран не выполнит его требование. Нельзя думать, чтобы такой тихий и скромный юноша, как Адэр, решился сразу устроить скандал в клубе, разоблачив человека, много старше его и притом хорошо известного в лондонском обществе. Вероятно, он действовал именно так, как я предполагаю. Для Морана исключение из клуба было бы полным разорением, так как он был профессиональным шулером и жил нечестной карточной игрой. Моран застрелил Адэра как раз в ту минуту, когда тот высчитывал, сколько ему придется вернуть денег, — Адэр не мог оставить у себя деньги, доставшиеся ему от игры с нечестным партнером. Он заперся в своей комнате на ключ, опасаясь, как бы мать и сестра не стали расспрашивать о значении цифр и имен. Ну, что, Ватсон, как вы относитесь к моей гипотезе?

— Я думаю, Холмс, вы угадали истину.

— Предстоит суд, на котором моя гипотеза будет либо подтверждена, либо опровергнута. А пока удовольствуемся тем, что полковник Моран не будет больше преследовать нас своей злобой, знаменитое пневматическое ружье слепого фон Гердера будет украшать музей Скотленд-Ярда, а ваш покорный слуга может снова посвятить свои силы расследованию маленьких загадок, которыми так богата жизнь Лондона.

Оцените статью
Добавить комментарий