Дело в отеле Семирамида

Первая глава из повести Элфреда Эдварда Вудли Мейсона Дело в отеле «Семирамида». Новое расследование инспектора Ано и мистера Рикардо.

Когда будоражащие приключения на вилле «Роза» подошли к концу, мистер Рикардо вернулся на Гроувнер сквер и возобновил лихорадочную, но бесполезную жизнь досужего ценителя искусств. Однако студии лишились своеобразия, художники уже не выглядели такими привлекательными, и даже русская опера казалась немного плоской. Жизнь являла собой сплошное разочарование, Судьба, как актриса в ресторане, взяла в руку деревянный пестик и помешала шампанское, так что оно выдохлось. Мистер Рикардо томился — пока не наступило одно незабываемое утро.

Он сидел за завтраком с унылым видом, когда распахнулась дверь, и в комнату влетел тучный квадратный человек с выбритым до синевы лицом французского комика. Рикардо, издав радостный возглас, вскочил и бросился к новоприбывшему.

— Мой дорогой Ано!

Он схватил посетителя за руку, словно желая убедиться, что здесь, во плоти, стоит тот самый человек, с которым были пережиты самые острые ощущения в его жизни. Затем повернулся к своему дворецкому, продолжавшему блеять в дверях возражения по поводу бесцеремонного вторжения французского детектива.

— Ещё прибор, Бертон, немедленно, – вскричал он, и, как только они с Ано остались одни, спросил: – Каким добрым ветром занесло вас в Лондон?

— Дело, мой друг. Исчезновение золотых слитков на пути между Парижем и Лондоном. Но оно закончено. И сейчас я отдыхаю.

Огонёк, который внезапно вспыхнул в глазах мистера Рикардо, так же внезапно и погас. Ано не обратил никакого внимания на разочарование друга. Он схватил мелкую серебряную вещицу, украшавшую стол, и поднёс её к окну.

— Всё, как всегда, мой друг, — воскликнул он с усмешкой. — Гроувнер сквер, «Таймс», открытая на финансовой колонке, и поддельный антиквариат на столе. Именно таким я вас и запомнил. Весь мистер Рикардо в одном предложении.

Рикардо нервно рассмеялся. Он помнил смущающе-саркастические замечания Ано и даже постеснялся отстаивать подлинность своего серебра. Впрочем, он и не успел бы — снова распахнулась дверь, и появился дворецкий. На этот раз один.

— Мистер Кэлледайн желает побеседовать с вами, сэр, — сказал он.

— Кэлледайн! — вскричал Рикардо в крайнем удивлении. — Как необычно! — Он бросил взгляд на часы на каминной полке. Только миновала половина девятого. — В такой час?

— Мистер Кэлледайн всё ещё облачён в вечерний костюм, — заметил дворецкий.

Рикардо заёрзал на стуле. Различные возможные объяснения пришли ему на ум — а тут ещё чудесным образом объявился Ано.

— Где мистер Кэлледайн? — спросил он.

— Я провёл его в библиотеку.

— Хорошо, — сказал мистер Рикардо. — Я присоединюсь к нему.

Но он не поспешил это сделать, а остался сидеть и рассуждать о необычности столь раннего визита Кэлледайна.

— Очень странно, — сказал он. — Я уже сколько месяцев не видел Кэлледайна – впрочем, не только я. А ещё некоторое время назад его можно было встретить повсюду.

Он сделал вид, что впал в задумчивость, пытаясь пробудить любопытство Ано. Но его старания оказались тщетными. Ано продолжал спокойно поглощать завтрак, так что мистеру Рикардо пришлось самому предложить ему выслушать историю, которую он горел желанием поведать.

— Допивайте кофе, Ано, и вы услышите историю Кэлледайна.

Ано обречённо хмыкнул, и мистер Рикардо бойко продолжал:

— Кэлледайн являлся прекрасным представителем английской молодёжи. Все так считали. Он был готов совершать чудесные деяния, как только решил бы, какими именно чудесными деяниями ему стоит заняться. А тем временем, его можно было встретить в Шотландии, в Ньюмаркете, на ипподроме в Эскоте, в Каузе, в оперной ложе какой-нибудь знатной дамы — там не ранее половины одиннадцатого вечера, — в любом приличном доме, где в ту ночь горели свечи. Он бывал повсюду, а затем настал день, когда вдруг перестал появляться где-либо. Не было никакого скандала, никаких проблем, никаких слухов, порочащих его имя. Он попросту исчез. Некоторое время кое-кто интересовался, что сталось с Кэлледайном. Но ответа не появилось, а Лондон перестаёт заниматься вопросами, на которые нет ответа. Вместо него на обед приходили другие подающие надежды молодые люди. Кэлледайн присоединился к легиону Лопнувших пузырей. Даже на улице никто его не встречал. И вдруг, ни с того ни с сего, в половине девятого утра он заявляется ко мне в вечернем платье. «Зачем?» — спрашиваю я себя.

Мистер Рикардо снова погрузился в задумчивость. Ано наблюдал за ним с неподдельным удовольствием, и его улыбка становилась всё шире.

— Полагаю, через некоторое время вы зададите ему этот вопрос? — небрежно заметил он.

Мистер Рикардо вскочил на ноги.

— Прежде, чем обсуждать серьёзные вещи со знакомыми, — заявил он с убийственным достоинством, — я непременно сперва уточняю свои впечатления об их личности. Сигареты в хрустальной коробочке.

— Не сомневаюсь, — невозмутимо проговорил Ано, когда Рикардо вышел из комнаты. Но через пять минут он почти прибежал обратно, от его выдержки не осталось и следа.

— Это небывалая удача, что вы, мой друг, именно в это утро решили посетить меня, — вскричал он, и Ано кивнул с лёгкой гримасой смирения.

— Мой отпуск придётся отменить. Вы будете распоряжаться мной сейчас и всегда. Я познакомлюсь с вашим юным другом.

Он поднялся и последовал за Рикардо в кабинет, по которому нервно расхаживал молодой человек.

— Мистер Кэлледайн, — сказал Рикардо. — Это мистер Ано.

Молодой человек с готовностью обернулся. Он был высок, несомненно, элегантен и своеобразен, а лицо, которое предстало перед Ано, отличалось, несмотря на взволнованный вид, поразительной красотой.

— Очень рад знакомству, — произнёс он. — Вы не официальное лицо этой страны. Вы можете дать совет, но не обязаны ничего предпринимать, если будете столь любезны.

Ано нахмурился и устремил на Кэлледайна бескомпромиссный взгляд.

— Что это значит? — вопросил он с ноткой строгости в голосе.

— Это значит, что я должен рассказать кому-то свою историю, — дрожащим голосом выпалил Кэлледайн. — Я не знаю, как поступить. Проблема слишком велика для меня, и это правда.

Ано внимательно взглянул на молодого человека. Рикардо показалось, что от его всеохватывающего взгляда не ускользнул ни один возбуждённый жест, ни одна подёргивающаяся черта лица. Затем он произнёс более дружелюбным тоном:

— Садитесь и рассказывайте. — И пододвинул стул к столу.

— Вчера вечером я был в «Семирамиде», — начал Кэлледайн, назвав один из лучших отелей на набережной. — Там давали костюмированный бал.

Всё это, кстати, случилось в ту далёкую довоенную пору — фактически, три года назад в тот самый день, когда Лондон, отбросив сдержанность, застенчивость и скованность, превратился в город карнавалов и маскарадов, соперничая со своими соседями на Континенте в атмосфере веселья и превосходя их в небывалой роскоши.

— Меня привела туда простая случайность. Мои комнаты на Аделфи террас.

— Надо же! — воскликнул мистер Рикардо в удивлении, но Ано поднял руку, не давая ему прервать рассказ.

— Да, — продолжал Кэлледайн. — Ночь была тёплая, музыка влетала в мои открытые окна и пробудила старые воспоминания. У меня случайно оказался билет – я и пошёл.

Кэлледайн пододвинул стул так, чтобы тот стоял напротив Ано и, усевшись, обеспокоенным тоном поведал, с многочисленными нервными подёргиваниями, невероятную историю, которая, по мнению мистера Рикардо, вполне могла быть одной из историй «Тысячи и одной ночи».

— У меня был билет, — продолжал он, — но не было домино¹. Посему служитель в холле остановил меня на верхней площадке лестницы, ведущей вниз в бальный зал.

— Вы можете взять домино напрокат в гардеробной, мистер Кэлледайн, — сказал он. Я уже начал сожалеть о своём импульсивном решении и обрадовался, что отсутствие костюма даёт мне повод уйти. Я поворачивался к двери, и тут девушка, которая в этот момент сбегала вниз по лестнице в холл, весело крикнула: «Да не обязательно» и в ту же секунду швырнула мне длинную алую накидку, которую носила поверх своего платья. Она была молодая, светловолосая, довольно высокая, статная и весьма хорошенькая; её волосы, убранные с лица лентой, тяжёлыми локонами ниспадали на плечи. На ней были атласный жакет и бриджи бледно-зелёного и золотистого цветов, белый жилет, шёлковые чулки и атласные туфли на алых каблуках. Она отличалась стройностью подростка и изяществом фигурки из дрезденского фарфора. Я поймал накидку и повернулся, чтобы поблагодарить её. Но девушка не стала ждать — со смехом сбежала вниз по лестнице, гибкая и светящаяся, и затерялась в толпе у дверей бального зала. Возможность приключения взволновала меня. Я побежал за ней. Она стояла недалеко от входа одна и глядела на всё происходящее пляшущими глазами, приоткрыв губы. Увидев свою накидку на моих плечах, она снова рассмеялась, в её смехе очаровательно вскипало веселье, а я сказал ей:

— Могу я потанцевать с вами?

— О, давайте! — вскричала она, слегка подпрыгнув и всплеснув руками. Радость и оживление бурлили в ней, и нам не составило труда представиться друг другу.

— Этот джентльмен прекрасно сможет представить нас, — сказала она, подводя меня к бюсту бога Пана, стоящего в нише. — Я, вы видите, прямо из оперы. Меня зовут Селимена². — М. : Искусство, 1983. — С. 222).
11 апреля 1855 года в Париже состоялась премьера комической оперы в двух актах «Двор Селимены» (фр. La cour de Célimène) французского композитора Амбруаза Томa.] или как угодно, лишь бы звучало в духе XVIII века. Вы же — как пожелаете. На этот вечер мы друзья.

— А назавтра? — спросил я.

— Я скажу вам об этом потом, — ответила она и начала танцевать с лёгкостью и страстностью, которая привлекла ко мне много завистливых взглядов других мужчин. Мне повезло: Селимена никого здесь не знала, и хотя, разумеется, я видел очень много знакомых лиц, старался держаться от них на расстоянии. Мы танцевали уже полчаса, когда произошла первая странная вещь. Негромко ахнув, девушка остановилась прямо посередине предложения. Я обратился к ней, но она словно и не услышала. Широко открытыми глазами она смотрела куда-то мимо меня, и такого восторженного взгляда на её лице я ещё не видел. Она будто была поглощена чудесным видением. Я проследил за её взглядом и, к удивлению, не увидел ничего особенного — низенькая, полная женщина средних лет, облачённая в слишком вычурный наряд Марии-Антуанетты.

— Так у вас тут всё же есть знакомые? — спросил я, и мне пришлось повторить свои слова громче, прежде чем моя подруга перевела взгляд — но даже тогда осталась отрешённой. Словно во сне чей-то голос потревожил её, но не разбудил окончательно. Затем она пришла в себя — даже не могу подобрать другого слова, чтобы описать её в тот момент — пришла в себя с глубоким вздохом.

— Нет, — ответила она. — Это миссис Блюменштейн из Чикаго, вдова с амбициями и большими деньгами. Но я с ней не знакома.

— Но вы много знаете о ней, — заметил я.

— Мы плыли на одном корабле через Атлантику, — ответила Селимена. — Я говорила вам, что сегодня утром высадилась в Ливерпуле? Она тоже остановилась в «Семирамиде». О, давайте танцевать!

Она нетерпеливо дёрнула меня за рукав и пустилась в танец столь безудержно и неистово, будто хотела прогнать из головы какую-то зловещую мысль. И ей это, несомненно, удалось. Мы поужинали вместе и стали откровеннее, как и происходит в таких случаях. Она назвала мне своё настоящее имя — Джоун Кэрью.

— Я приехала сюда получить ангажемент в Ковент Гарден, если получится. Я как бы неплохо пою. Но никого не знаю. Я выросла в Италии.

— Полагаю, у вас есть рекомендательные письма? — спросил я.

— О, да. Одно от моего миланского учителя. Одно от одного американского менеджера.

В свою очередь я назвался, сказал, где живу, и дал визитную карточку. Подумал, понимаете ли, что смогу ей помочь — когда-то я знал многих людей из мира оперы.

— Спасибо, — сказала она, и в этот момент миссис Блюменштейн со своей компанией, главным образом состоящей из молодых людей, которые имеют обыкновение собираться вокруг таких особ, словно комнатные собачки, вошла в комнату для ужина и заняла стол рядом с нашим. Сразу же наступил конец всем откровениям — да и разговору вообще. Джоун Кэрью утратила лёгкость духа, говорила невпопад, а её глаза снова и снова обращались к гротескной пародии на Марию-Антуанетту. Наконец это меня разозлило.

— Может, уже пойдём? — нетерпеливо предложил я, и, к моему удивлению, она пылко прошептала:

— Да, пожалуйста! Пойдёмте.

Её голос дрожал, маленькие ручки сжались в кулачки. Мы вернулись в бальный зал, но к Джоун Кэрью весёлость уже не вернулась, и прямо посреди танца, когда мы оказались возле двери, она внезапно остановилась и резко произнесла:

— Я пойду. Я устала и стала скучной.

Я начал возражать, но она состроила гримаску и сказала:

— Через полчаса вы возненавидите меня, поэтому давайте поступим благоразумно и вовремя остановимся.

Пока я снимал с плеч домино, Джоун Кэрью быстро наклонилась – мне показалось, чтобы поднять нечто, лежавшее на полу под подошвой туфельки. Она совершенно точно пошевелила ногой, и я совершенно точно увидел, как что-то маленькое и яркое сверкнуло на её перчатке, когда девушка снова выпрямилась. Но я решил, что она просто обронила какой-то предмет.

— Да, пойдём, — сказала она, и мы поднялись по лестнице в холл. Наше приключение уже потеряло все свои краски. Я признал её правоту.

— Но мы встретимся снова? — спросил я.

— Да, у меня есть ваш адрес. Я напишу и укажу время, когда вы точно сможете застать меня дома. Спокойной ночи, и тысяча благодарностей. Если бы вы не пришли без домино, мне бы оставалось только плакать от скуки.

Она говорила легко, протягивая руку, но её пожатие было крепким — и долгим. Глаза девушки потемнели, взгляд стал озабоченным, губы задрожали. На неё внезапно опустилась тень большой беды. Она вздрогнула.

— У меня внезапно возникло желание попросить вас остаться, даже если я скучна, и танцевать со мной до рассвета — до безопасности.

Она так странно это проговорила, что я проникся её настроением.

— Тогда давайте вернёмся! — принялся я настаивать. Внезапно она показалась мне несчастной и всеми оставленной — но быстро собралась с духом.

— Нет, нет, — ответила она поспешно, вырвала у меня руку и легко взбежала по лестнице, повернувшись на углу, чтобы улыбнуться и помахать рукой. Была половина второго ночи.

До сих пор Кэлледайн говорил без перерыва. Правда, мистер Рикардо чуть не лопался от желания задать чрезвычайно важные вопросы, но каждый раз его удерживал благоговейный страх перед Ано. А сейчас Кэлледайн сделал паузу, и это дало ему возможность вмешаться.

— Полвторого, — с понимающим видом проговорил он. — Ага!

— А когда вы вернулись домой? — спросил Ано у Кэлледайна.

— Верно, — сказал мистер Рикардо. — Это имеет огромное значение.

Кэлледайн не был так уверен. Его компаньонка оставила после себя странный ворох ощущений в груди. Он был озадачен, очарован и не мог отделаться от мыслей о ней. В столь взбудораженном состоянии заснуть не представлялось возможным. Он немного побродил по бальному залу. Затем дошёл до своих комнат по отзывающимся эхом улицам и, зайдя к себе, уселся у окна. Через некоторое время тишину нарушил резкий звук рожка, внизу на улице остановилась и загудела машина. Мгновение спустя зазвонил его звонок.

Он сбежал по лестнице. Чувствуя странное возбуждение, отпер парадную дверь и распахнул её. Джоун Кэрью, всё ещё в маскарадном костюме с наброшенной на плечи алой накидкой, проскользнула в образовавшийся проём.

— Закройте дверь, — прошептала она, отодвигаясь подальше в угол.

— Ваш кэб?³ — спросил Кэлледайн.

— Он уехал.

Кэлледайн запер дверь. Наверху, на лестничной площадке, из открытой двери его квартиры лился свет. Здесь, внизу, всё было погружено во тьму. Он едва мог различить белизну её лица и блеск платья, но дышала она так, словно прибежала издалека. Молодые люди осторожно поднялись по ступенькам. Он не произнёс ни слова, пока они не добрались до его гостиной, но даже там заговорил негромко:

— Что случилось?

— Помните женщину, на которую я уставилась? Вы не поняли, почему я так её разглядывала, но любая девушка поняла бы. На ней был самый чудесный жемчуг, который я когда-либо видела.

Джоун стояла у края стола. Говоря, она пальцем водила по узору на скатерти. Кэлледайн вздрогнул от ужасного предчувствия.

— Да, — сказала она. — Я обожаю жемчуг. Так было всегда. И, кстати, на мне он становится лучше, оживает. Своего жемчуга я, конечно, не имею, не могу себе это позволить. Но мои друзья, у кого он есть, иногда давали его поносить, когда жемчужины начинали тускнеть, и всегда к ним возвращалась яркость. Наверное, это потому, что я так люблю его. Всегда мечтала иметь жемчуг, хотя бы маленькую нитку. Иногда мне казалось, что я бы не раздумывая отдала свою душу взамен.

Она произносила это монотонным, почти скучным голосом. Но Кэлледайн вспомнил восторг, просиявший на лице, когда её взгляд впервые упал на жемчужины, сильное желание, которое чуть ли не унесло её в другой мир, страсть, с которой она пустилась в танец, чтобы сбросить наваждение.

— А я вообще не заметил жемчуг, — проговорил он.

— Но он был превосходен. Цвет! Блеск! Он весь вечер искушал меня. И такое жирное и неотёсанное создание обладает столь изысканной вещью! Я была в ярости.

Джоун внезапно закрыла лицо руками и покачнулась. Кэлледайн подскочил к ней, но она вытянула руку.

— Со мной всё в порядке. — И не пожелала сесть, хотя он уговаривал её. — Вы помните, когда я внезапно остановилась посреди танца?

— Да. У вас что-то было спрятано под ногой?

Девушка кивнула.

— Её ключ! — И Кэлледайн негромко вскрикнул от испуга.

Впервые с тех пор, как вошла в комнату, Джоун Кэрью подняла голову и взглянула на него. Её глаза были полны ужаса, а к ужасу примешивалось недоверие, как будто она никак не могла поверить, что случилось то, что случилось.

— Маленький ключик от йельского замка, — продолжала девушка. — Я заметила, что миссис Блюменштейн что-то ищет на полу, и сразу же увидела, как он блестит прямо рядом со мной. Номер миссис Блюменштейн на том же этаже, что и мой, а её горничная спит этажом выше. Все горничные спят наверху. О, мне показалось, что я продала душу, и вот моя плата.

Только теперь Кэлледайн понял, что она имела в виду под своей странной фразой — «до рассвета — до безопасности».

— Я поднялась в свой небольшой номер, — продолжала Джоун Кэрью. — Сидела там — ключ прожигал мне перчатку — давая миссис Блюменштейн время погрузиться в сон, – и хотя она заколебалась, прежде чем произнести эти слова, всё же произнесла их, не глядя на Кэлледайна, с содроганием раскаяния, дополнявшего её признание. — И тогда я осторожно вышла в тускло освещённый коридор. Далеко внизу пульсировала музыка. Здесь, наверху, стояла тишина, как в могиле. Я открыла дверь в её номер-люкс и оказалась в прихожей. Номер, хотя и больше моего, имел такую же планировку. Я тихонько вошла и закрыла за собой дверь. Прислушалась в темноте. Не было слышно ни звука. Я осторожно двинулась к двери передо мной. Застыла, положив пальцы на дверную ручку, а сердце колотилось так, что мне не хватало воздуха. Ещё была возможность повернуть назад, но я не могла. Перед глазами стоял жемчуг, чудесный, сияющий. Я осторожно открыла дверь где-то на дюйм — и тогда — в одно мгновение всё и произошло.

Джоун Кэрью остановилась в нерешительности. Ночь была слишком близко, её память — слишком остра от ужаса. Она крепко зажмурилась и съёжилась в кресле. От этого движения накидка соскользнула с плеч и упала на пол. Кэлледайн подался вперёд с возгласом ужаса. Джоун Кэрью резко вскочила.

— Что случилось? — спросила она.

— Ничего. Продолжайте.

— Я оказалась в комнате, дверь за мной закрылась. Я сама закрыла её в приступе ужаса. И уже не осмеливалась повернуться, чтобы снова её открыть. Я была беспомощна.

— Что вы хотите сказать? Она не спала?

Джоун Кэрью покачала головой.

— В комнате уже были люди, по тому же поводу — мужчины!

Кэлледайн откинулся назад, пристально глядя на лицо девушки.

— Да? — медленно произнёс он.

— Сначала я их не заметила. И не услышала. В комнате было совершенно темно, за исключением одного белого луча, который освещал дверцу сейфа. Когда я закрыла дверь, луч быстро переместился на меня, ослепляя. Я стояла в ярком свете, напротив двери, дрожа от страха, к горлу подступала тошнота. Раздался негромкий смех, и кто-то бесшумно двинулся ко мне. Это было ужасно! Я пошевелилась, в панике повернулась к дверям, но было уже поздно. Пока я возилась с ручкой, меня схватили и зажали рукой рот. Затем протащили к центру комнаты. Луч погас, включили электрический свет. В комнате находились двое мужчин в костюмах апашей, в бархатных брюках и красных шейных платках⁴ — таких было не меньше сотни в бальном зале внизу — и оба в масках. Я ожесточённо сопротивлялась, но, конечно, в их руках была не сильнее ребёнка. «Свяжи ей ноги, — прошептал державший меня мужчина. — От неё слишком много шума.» Я лягалась и отбивалась, но другой мужчина нагнулся и связал мои лодыжки. После этого я потеряла сознание.

Кэлледайн кивнул.

— Да? — сказал он.

— Когда я пришла в себя, свет ещё горел, сейф стоял открытый, комната была пуста. Меня бросили на кушетку у изножья кровати. Я лежала совершенно свободная.

— Сейф был пуст? — неожиданно спросил Кэлледайн.

— Я не посмотрела, — ответила она. — О! — и она судорожно закрыла лицо руками. — Я взглянула на кровать. На ней кто-то лежал — совершенно неподвижно, под простынёй. Единственным звуком в комнате было тиканье часов. Я была в ужасе. Сходила с ума от страха. Чувствовала, что, если немедленно не уйду из этой комнаты, совсем сойду с ума, начну кричать, прибегут люди и застанут меня вместе с — с тем, что лежало под простынёй на кровати. Я подбежала к двери и посмотрела через щель в коридор. Там никого не было, внизу в бальном зале всё ещё пульсировала музыка. Я крадучись спустилась по ступеням, никого не встретив, пока не дошла до холла. Заглянула в бальный зал, как будто искала кого-то. Я пробыла там достаточно долго, чтобы меня заметили, потом взяла кэб и приехала к вам.

Наступило короткое молчание. Джоун Кэрью с мольбой смотрела на своего собеседника.

— Вы — единственный, к кому я могу обратиться, — добавила она. — Я больше никого не знаю.

Кэлледайн сидел, молча глядя на девушку, затем спросил суровым голосом:

— И это всё, что вы можете сказать мне?

— Да.

— Вы уверены?

Джоун Кэрью бросила на него озадаченный взгляд и задумалась на минуту-другую.

— Уверена.

Кэлледайн поднялся и встал рядом с ней.

— Тогда каким образом на вас оказалось это? — спросил он, приподнимая платиновую цепочку с бриллиантами, лежавшую на её плечах. — Когда мы танцевали, на вас этого не было.

Джоун Кэрью уставилась на цепочку.

— Это не моя. Я никогда не видела её раньше. — Затем глаза девушки вспыхнули. — Те двое мужчин — они, должно быть, надели мне её через голову, когда я лежала на кушетке, прежде чем уйти. — Она пристальнее вгляделась в цепочку. — Ну да. Вещь не очень ценная. Её могли оставить, чтобы меня обвинили в том, что сделали они.

— Да, вполне логично, — холодно сказал Кэлледайн.

Джоун Кэрью быстро взглянула на его лицо.

— О, вы не верите мне, — вскричала она. — Вы думаете — о, это невозможно. — И, ухватив его за лацкан пиджака, разразилась бурей пылких возражений.

— Но вы же пошли красть, — мягко сказал он, и тут же последовал ответ:

— Да, но не это же! — Она приподняла ожерелье. — Если бы я украла его, так бы и пришла к вам с ним на шее? Если бы я украла жемчуг… Если бы… — Она запнулась. — Если бы моя история не была правдой?

Кэлледайн взвесил её довод и нашёл его убедительным.

— Думаю, что нет, — откровенно проговорил он.

Без сомнений, большинство преступлений были раскрыты потому, что преступник допустил какую-то непостижимо глупую ошибку — то есть, непостижимо глупую по стандартам нормальной жизни. Тем не менее, Кэлледайн был склонен поверить ей. Он взглянул на неё. Было невозможно представить себе, что эта девушка кого-то убила. Более того, она не изображала муки совести, не строила из себя елейно кающуюся грешницу; она поддалась искушению, попала в отчаянную переделку и теперь не знала, как из неё выпутаться. Она была искренна сама с собой.

Кэлледайн взглянул на часы. Было почти пять утра, и хотя музыка ещё доносилась из бального зала «Семирамиды», ночь над рекой начала светлеть.

— Вы должны вернуться к себе, — сказал он. — Я вас проведу.

Они бесшумно спустились по лестнице и вышли на улицу. До «Семирамиды» была пара шагов. Они никого не встретили, пока не вышли на Стрэнд. Там уже толпились люди, как и Джоун Кэрью, в маскарадных костюмах, одни стояли, другие ходили взад-вперёд в поисках экипажей или такси. Водители кричали, счастливчики разъезжались — на улице царила суматоха.

— Тихонько войдите, вас никто не заметит, — сказал Кэлледайн, оглядывая переполненный двор. — Я протелефонирую вам утром.

— Правда? — спросила она горячо, на мгновение вцепившись в его руку.

— Определённо, — ответил он. — Ждите моего звонка. Я всё продумаю. Посмотрю, что можно предпринять.

— Спасибо вам, — пылко произнесла она.

Он проследил за тем, как её алая накидка мелькала то тут, то там в толпе, пока не исчезла в дверях. Затем во второй раз дошёл до своих комнат, а утро уже медленно поднималось по реке от моря.

* * *

Такую историю поведал Кэлледайн в библиотеке мистера Рикардо. Мистер Рикардо выслушал её с разными эмоциями. Началось с трепета ожидания, словно он стоял на тёмном пороге волнующих событий. Его увлекло место, где развивались события, он находил во всём этом исключительное своеобразие. Но по мере развития истории он стал озадаченным и утратил энтузиазм. Появились пробелы и неточности; в нём начала вскипать невысказанная критика, желание вставить быстрые, умные замечания, которое он не осмеливался осуществить. Мистер Рикардо уже глядел на молодого человека с неодобрением, как на того, кто приоткрыл двери в театр, где ожидалась замечательная пьеса, но показал им что-то невразумительное. Ано, с другой стороны, слушал невозмутимо, и до самого конца его лицо не отражало никаких эмоций. Затем он указал на Кэлледайна и спросил, какой вопрос, по мнению Рикардо, будет самый неуместный.

— Вы, значит, вернулись в свои комнаты перед пятью часами утра, мистер Кэлледайн, а сейчас уже почти девять.

— Да.

— А вы даже не переоделись. Вот объясните мне это. Что вы делали между пятью и половиной девятого?

Кэлледайн бросил взгляд на свою помятую манишку.

— Надо же, мне такое и не пришло в голову, — воскликнул он. — Меня это всё выбило из колеи. Я не мог придумать, что предпринять. Наконец я решил поговорить с мистером Рикардо, и, придя к такому заключению, принялся ждать с нетерпением, когда смогу зайти к вам в приличное время.

Ано поднялся со стула. Он выглядел серьёзным, но по нему нельзя было определить, в каком направлении идут его мысли. Детектив повернулся к Рикардо и сказал:

— Давайте заглянем в комнаты вашего друга в Аделфи.

Все трое немедленно направились туда.