Интрига закручивается — фрагмент из романа Николая Эдуардовича Гейнце «Петербургские апаши: роман из современной жизни «воров» и «подонков» Петербурга».
Письмо
Возвратившись домой, в свою уютную холостую квартиру в собственном доме, Славский отослал ожидавшего его лакея спать и заперся в кабинете,
Только теперь, когда ужасы ночи миновали и он почувствовал себя в безопасности, ему вполне ясно стало, какой страшной опасности он подвергался и какой утонченной жестокостью дышала месть отвергнутой женщины.
Он и раньше, впрочем, замечал в ней демонические инстинкты, но как-то не придавал им значения, приписывая обычной дамской истеричности. Перед ним ярко воскресала одна из сцен прошлого, когда, Рощина, приревновав его к жене вице-губернатора, чуть не задушила его полотенцем, обмотав его вокруг шеи, и не выпускала до тех пор, пока он трижды не поклялся, что любит ее одну и никогда не променяет ни на одну женщину.
И тогда он был искренен.
Странная, всегда полная ненасытной жаждой любви, она привлекала его, как бокал шампанского, от которого приятно кружится голова, а сердце сладко замирает.
С ней он пережил безумные моменты. Такие ласки, такие жгучие поцелуи, он знал, больше в его жизни не повторятся, но странное дело, не жалел об этом.
Он не был пьяницей в любви. Его натура только временно могла поддаться волшебному напитку страсти, в остальное время он искал в женщине скорее друга, чем любовницу. Рощина же не могла удовлетворить этому последнему идеалу.
Малоразвитая умственно, плохо образованная, она была лишь жрица любви, и узостью своего кругозора отталкивала всякого, кто искал в женщине не только тело, но и душу.
Отталкивала этим она и Славского.
К несчастью он понял её нравственную пустоту слишком поздно и порвать сразу почти год тянувшиеся отношения не представлялось возможным. И они продолжались, тягостно-мучительные для него и вполне естественные для неё.
Она ежедневно являлась к нему на квартиру, требовала ласк и внимания, и он по слабости характера не отказывал он в них, хотя давно оставался равнодушен.
Неожиданно полученное наследство от дяди, дало ему возможность выбраться из провинциальной тины, а кстати и порвать тягостную связь.
По малодушию он не объяснился с ней прямо перед отъездом: а лишь намеками дал понять, что между ними все кончено, рассчитывая объявить об окончательном разрыве письмом.
Он так и сделал.
Но письмо вышло туманное, плохо связанное, и, видимо, не произвело на отвергнутую женщину желанного действия.
Она продолжала надеяться.
Он припомнил теперь, что она прислала ему в начале его пребывания в Петербурге письмо, но он отослал его обратно не распечатанным, желая этим подчеркнуть окончательный разрыв.
Умно ли он тогда поступил?
Не лучше ли было прочесть её послание и мягко и решительно открыть ей всю правду? Кто знает, может быть, тогда не было бы той страшной трагедий жертвой, которой пала она и чуть не погиб он.
Сумеет ли он забыть эту ужасную ночь и этот обезображенный труп в грязном номере гостиницы? Не будут ли они всю жизнь стоять перед ним грозным призраком, мешая счастью с другой?
Борис Александрович содрогнулся.
Он еще не вполне понимал весь ужас совершенного им, но уже начинал догадываться.
— Ведь меня будут считать убийцей? — внезапно мелькнула у него в голове страшная мысль. — Ведь теперь говорить о её самоубийстве, это все равно, что кидать горохом в стену!.. Никто не поверит, никто не станет слушать!.. И вдруг случайность откроет полиции, и мое и её имя?.. Что я наделал, что я наделал?!
Впрочем, сейчас же, на место тревожных выступили и успокоительные мысли.
— Добраться до меня невозможно! Если узнают даже её имя, то и тогда обвинение ни в каком случае не может быть предъявлено ко мне?.. Где улики? Кто докажет, что именно я был с ней!..
Славский вдруг вспомнил о коридорном.
— Слуга? — мелькнуло у него в мозгу. — Вот кто!..
Холодная дрожь пробежала по спине.
— Нет, и это невозможно! — старался он успокоить себя. — Он плохо разглядел меня в полутемном коридоре, а если он и узнает, то я всегда могу отпереться!.. Впрочем, будь, что будет!..
Остановившись на последнем решении, молодой человек сел к письменному столу и машинально стал перебирать рукой пачку лежащих газет и писем, доставленных с вечерней почтой. С тех пор, как он разбогател, его преследовали просьбами о пособиях и помощи, и он нередко оказывал их, крайне строго, впрочем, относясь к оценке личности нуждающихся. Почти всегда он внимательно прочитывал их письма, проверял их, но сегодня ему было не до того.
Он уже хотел швырнуть всю пачку в стоявшую под столом корзинку, когда взгляд его случайно упал на одно письмо, почерк на котором показался ему знакомым, а марка была загородная. Взглянув на штемпель, он чуть не вскрикнул, так как прочел на нем название того городка, в котором прожил три года и который был родиной Рощиной.
Дрожащими руками он распечатал конверт и достал из него сложенный вдвое лист почтовой бумаги, исписанный мелким мужским почерком.
Посмотрев прежде всего подпись, Славский облегченно вздохнул. Письмо было от приятеля, у которого он оставил свои вещи, славного весельчака и балагура Котика. Оно дышало добродушным сарказмом и полно было сплетнями маленького провинциального мирка.
Одно место особенно заинтересовало Бориса Александровича.
«Что касается твоей бывшей пассии Юлии Рощиной… — писал приятель… — то она не унывает, а на Бога уповает!.. Первое время после твоего отъезда ходила туча тучей, но недельки через две развеселилась и завела новую интрижку. И знаешь, с кем? С нашим толстосумом Игнатьевым! Одержал-таки победу старый чёрт, хотя охотников до неё было много… Зато и скрутила она его! В две недели так обработала, что он ни жив, ни мертв лежит около её ног! Денег что сорит, страсть…
Попойки, кутежи каждый день, и целая компания около них… Теперь она вздумала ехать путешествовать… Две недели тому назад собралась и укатила вместе со стариком!.. Где они, мы даже и догадаться не можем! Ни слуху, ни духу, ни о ней, ни о нем! Вот уж верно, сумасшедшая баба! Слава Богу, что ты легко отделался от неё, мы этого не ожидали! Муженек её взял хороший куш с Игнатьева, за отдельный вид для жены, и пьет во всю!.. Тоже тип, достойный каторги! Вот все, что могу сообщить тебе об обольстительной Юлии! Ах, да, вот еще она раз как-то явилась ко мне, когда меня не было дома, и усиленно рылась в твоих вещах, сложенных мной в отдельной комнате. Не знаю, что она стащила, или что искала, но по наружному подсчету все цело»…
«Я-то знаю, что она стащила, — подумал Борис Александрович. — Теперь мне понятно откуда у неё яд, принадлежащий мне!..»
Во всяком случае, это письмо произвело на него успокоительное действие. Известие о том, что его ветреная возлюбленная не долго оплакивала его и очень быстро променяла на старика, хотя и наносило маленький укор самолюбию, но за то давало надежду, что её отсутствие еще долго не будет замечено и не начнутся розыски.
В это время, здесь в Петербурге, труп неизвестной женщины похоронят, и вся эта история будет предана забвению.
Старика Игнатьева взбалмошная женщина, конечно, бросила где-нибудь по дороге, и он из-за самолюбия не решается возвратиться в родной городишко, чтобы не стать мишенью насмешек.
И так если не будут разыскивать, то нечего и опасаться, что обезображенная в гостинице покойница будет опознана.
У Славского точно гора свалилась с плеч. Он встал и походкой уставшего человека направился в спальню.
Вскоре легкое похрапывание возвестило, что он уснул.
В семейном кружке
В доме Илья Ивановича Постромского поднимались обыкновенно очень рано. В десять часов утра уже вся семья была на ногах и пила в столовой чай.
Не делалось исключение и в тех случаях, если накануне поздно засиживались, дабы не нарушать заведённого порядка.
Илья Иванович любил пунктуальность и аккуратность. Он с самого раннего детства требовал от дочерей, чтобы они выходили по утрам одетые и причёсанные, как и для приема гостей, и ни одна не решалась нарушать этого требования.
На другой день после вечера в театре, вся семья, по обыкновению, в десять часов находилась в столовой и даже тучная Марья Федоровна Постромская и та была затянута в корсет и темное суконное платье.
Обстановка столовой была роскошная. Потолок и стены были резные, деревянные, а от массивного старинного серебра буквально ломились открытые буфеты, в количестве шести, стоявшие по стенам.
Постромского в биржевых и банковых сферах недаром считали в нескольких миллионах.
У него действительно было колоссальное состояние, к тому же ежегодно увеличивающееся, но не ловкими спекуляциями, как предполагали другие, не знавшие его осторожности и честности, а доходом от собственной банкирской конторы, хотя и не бьющей в глаза публике помещением и рекламой, но зато прочно и солидно доставленной.
Это было детище старика, созданное им трудами рук своих, и он открыто гордился им.
В молодости, когда состояние его было не велико, а жить хотелось широко и привольно, он очень сильно играл на бирже и там, где для него раньше была неудача, для него блеснул луч счастья. Однажды, рискнув всем своим капиталом, он в один день взял миллион и с тех пор бросил окончательно игру.
По натуре он и не был игроком. Уравновешенный, положительный, он был создан для спокойной деятельности, какую и нашел, открыв свою контору и состоя в то же время одним из директоров большого промышленного банка.
Женился Илья Иванович по любви.
Марья Федоровна — его супруга, была дочь видного сановника, вращалась в высшем обществе и благодаря своей красоте и ста тысячам приданого, пользовалась шумным успехом.
Но молодая девушка, к счастью, была не глупа. Её не прельщали титулы и знатные имена, она искала в муже сердце и нашла его в Постромском.
Отец её несколько поморщился, когда последний сделал предложение, но, приняв во внимание желание дочери и крупное состояние молодого человека, дал свое согласие. Большую роль играло и старинное дворянское имя Постромского, не имей он его, ему вряд ли удалось бы жениться на Марье Федоровне.
Брак их был счастлив, как может быть счастлив брак между уравновешенными здоровыми людьми.
В первые пять лет их супружества жена подарила ему трех дочерей, но затем детей у них больше не было.
В глубине души Илья Иванович скорбел, что Бог не дал ему сына, но громко не высказывал своего огорчения, боясь расстраивать жену.
Последняя обожала своих красавиц-дочерей. Она совершенно отрешилась от личной жизни, перестала заниматься своей наружностью и благодаря этому к сорока годам так расплылась, что выглядела пятидесятилетней женщиной.
Последние годы её сердце стало пошаливать, явилась неизбежная одышка, и их домашний доктор озабоченно покачивал головой, когда она жаловалась ему на это.
— Заграницу поезжайте полечиться… — советовал он ей, но она отрицательно качала головой.
— Все мы ехать не можем, у мужа дела, дети учатся, а одна я ни за что не поеду!..
Доктор попробовал поговорить с самим Постромским, но и тот не мог переупрямить жену.
— Чтобы я уехала без вас? — рассердилась она. — Да ни за что!.. Я умру от скуки и тоски!..
— Поедем все вместе…
— А дети, твои дела? Нет, нет, и не предлагай…
— Но твое здоровье дороже всего…
— Ерунда!.. Ничего у меня нет!.. Так иногда поболит и пройдет!.. И не думай бросать из-за этого все!.. Я знаю, ты не можешь жить без людей, без дела!..
В этом она была права.
Илье Ивановичу страшно было подумать, что он должен бросить насиженное годами гнездо. Задолго лишиться любимого дела, и он охотно уступил упорству жены.
Марья Фёдоровна стала лечиться у специалистов по сердечным болезням, и толки об отъезде прекратились.
Когда дочери окончательно подросли, стало еще меньше возможности ехать заграницу. Начались выезды в свет, заботы о туалетах, о прическах и Постромская вся ушла в них.
Вот и теперь, сидя за чайным столом, перед полной чашкой крепкого и горячего чая, она озабоченно оглядывает дочерей и делает свои замечания.
— Женя, тебе совсем не идет косой пробор… — говорит она младшей дочери, шаловливой блондинке, чертами лица похожей на отца. — Ты напоминаешь в этой прическе мальчишку…
— А разве это дурно, мамочка?.. — смеется дочь. — Откровенно говоря, я так бы хотела быть мужчиной…
— Почему так, шалунья? — улыбнулся Постромский.
— Да потому, что у мужчин больше свободы… — смело отвечала девушка. — Они идут куда хотят, делают, что хотят, тогда как мы…
Она замолчала и лукаво посмотрела на мать.
— Ну, договаривай, договаривай… — заметил отец.
— Тогда, как мы не можем даже отказаться от скучного визита к графине Стен!.. — залпом выпалила Евгения Ильинишна и покраснела как вишня.
Мать строго посмотрела на нее, Постромский улыбнулся.
— И только поэтому? — спросил он.
— Да, папочка!.. Там так скучно, так скучно!..
— А разве нельзя упросить мамочку, чтобы она ехала одна?..
— Это невозможно, mon ami[мой друг (фр.)]!.. — вмешалась в разговор Постромская. — Графиня так всегда просит, чтобы я привезла к ней моих милых девочек, что отказывать больше невозможно!.. Сегодня они поедут со мной… это решено…
— Неужели и я, мама? — с неподдельным ужасом воскликнула старшая дочь. — Но ты забыла, что днем придет Боря… мой жених… — поправилась она.
Мать ласково посмотрела на нее.
— Ты можешь остаться лома, Лизок… — сказала она. — Я поеду с Олей и Женей.
— Фи, мама, какая ты злая… — надула хорошенькие губки средняя Постромская, стройная брюнетка с матовым личиком и большими темными глазами. — Не можешь поехать одна…
— Не могу, детки… — вздохнула Марья Фёдоровна. — Я бы и рада не доставлять вам огорчения, да старуха рассердится, если я не привезу вас…
— Знаю, почему она рассердится! — воскликнула бойкая Евгения. — Ей хочется навязать нам в мужья своего племянника, князя Зарудного!
— Женя! — сделала большие глаза Постромская.
— Верно, верно, папочка! — обратилась молодая девушка к отцу, со снисходительной улыбкой смотревшему на нее. — Как мы приедем, сейчас этот князек около нас вертится!.. За Лизочкой ухаживал, не выгорело, вот теперь на нас атаку поведет!.. Герб позолотить хочет нашим приданым…
— Женя! Женя! — качала укоризненно головой мать. — Какие выражения, какие мысли!..
— И разве это не правда? — спросила дочь.
— Может быть и так, вы князю нравитесь, но графиня тут не при чем, я ручаюсь… Она приглашает вас из доброго расположения…
— Какая ты наивная, мамочка! Разве может быть доброе расположение к нам у старухи, которая родную дочь выгнала из дому за то, что та вместо замужества пошла на курсы…
— Откуда ты знаешь? — изумилась Постромская.
— Знаю, потому что встретила графиню Зою… Бедная девушка, так бедно одета, так бледна!.. Из гордости она, конечно, не жалуется, но ей, видимо, очень тяжело живется…
— Она сама подошла к тебе?
— Нет, конечно, я!.. Она даже не хотела со мной остановиться, но я силой удержала ее!..
Марья Федоровна укоризненно покачала головой.
— И совсем это лишнее… — заметила она. — Графиня Зоя непокорная дочь, и вам вступать с ней в дружбу не хорошо. — Избави Бог, узнает об этом графиня!
— И что же?
— Рассердится на нас… раззнакомится…
— А на что вам, мамочка, знакомство с ней?.. — спросила серьёзно Евгения.
— Как на что? — изумилась мать. — Да ведь у неё все бывают, весь свет!..
— И?
— Ну и неловко не быть с ней знакомой?.. Вы девицы на возрасте, пора замуж.
Молодая девушка громко расхохоталась.
— И только-то!.. Ну, так, мамочка, успокойся!.. За тех, кто у неё бывает, мы не пойдем! Ведь нашла же себе Лиза жениха помимо вашей графини, ну и мы найдем!.. Нам титулов ненужно!.. А насчет Зои, я вот что тебе скажу!.. Хорошая она, милая и я уверена, что когда она придет к нам, и ты поближе узнаешь ее, то и сама полюбишь!..
— Ты что же, пригласила ее, что ли? — испуганно спросила Постромская.
— Конечно! Я уверена, что вот папочка одобрит меня?
— Одобряю, дочурка! — улыбаясь отвечал Илья Иванович. — Всегда поступаю, как подсказывает сердце, а не рассудок!.. А оно у вас у всех золотое!
Он любовным взглядом обвел дочерей.
Марья Федоровна развела руками.
— Ну детки, ну муженек! — с комическим ужасом воскликнула она. — Все-то своему, все по-своему! А к графине-то сегодня все-таки и Женя, и Оля поедут! — кончила она свою тираду.
Молодые девушки смеясь стали целовать мать.
— Поедем, поедем, успокойся! — утешали они ее.
— А я напишу Боре, чтобы скорей приходил… — думала Лизочка, сердечко которой сладко замирало от близости желанного свиданья.
Она поспешила упорхнуть в свою комнату.
Неожиданный «кузен»
Славский заснул только под утро.
Сон его был тяжел и тревожен и образ Рощиной все время стоял перед ним.
В одиннадцать часов стук в дверь спальни разбудил его.
— Что? Что такое? — испуганно вскрикнул молодой человек, вскакивая с постели и мысленно решая, что пришли его арестовать.
— Это я-с! — раздался голос лакея. — Письмо вам принесли и просят ответ…
— Письмо? От кого?
— От барышни Постромской…
Вздох облегчения вырвался из груди Бориса Александровича.
Лицо его приняло радостное выражение, и он поспешил отворить дверь.
— Давай, давай, скорей… — протянул он руку за письмом и, получив маленький голубоватый конвертик, благоговейно поднес его к губам. — Милая, хорошая…
Затем он распечатал письмецо и быстро пробежал глазами его содержание.
«Дорогой Боря! — писала молодая девушка. — Сегодня мама с сестрами едут с визитом к графине Стен, а меня оставляют дома… Понимаешь, как это хорошо! Ты вместо пяти можешь прийти в два, и мы премило проведем время вдвоем. Не правда ли, ты придешь? Да?»…
— Конечно, да! — громко воскликнул Славский и, повернувшись к лакею, прибавил:
— Скажи посланной, что я непременно буду… Пусть так и передаст…
— Слушаю-с…
Лакей скрылся, а молодой человек стал одеваться.
Происшествия минувшей ночи как-то вдруг вылетели из его головы. Письмо невесты рассеяло грозные призраки, и он стал прежним веселым, беззаботным женихом.
Минутами, впрочем, на него находило раздумье, но он старался отгонять его, философски рассуждая:
— Разве я виноват в её смерти? Взбалмошная баба вздумала травиться, чтобы погубить меня, и я в праве был желать для себя спасения!.. Самозащиту оправдывает и закон!.. Я действовал исключительно в видах её!..
Покончив с туалетом, он прошел в столовую, где уже был сервирован кофе, и стал просматривать газеты.
— Сегодня, конечно, ничего нет о происшествии в гостинице, но зато завтра им будут полны все страницы!.. — подумал он и невольно вздрогнул. — И, вероятно, меня произведут в необыкновенного злодея!..
Эта мысль была неприятна ему, и он постарался отогнать ее.
— Будь, что будет! Пока стану пользоваться жизнью, а в случае чего, пуля всегда к моим услугам!..
На этом решения он окончательно успокоился.
Впрочем, одиночество его не было продолжительно. В дверях снова появился лакей, неся на подносе визитную карточку и громко кашлянул, чтобы обратить на себя внимание барина.
Последний живо обернулся в его сторону.
— Что еще? — спросил он.
— Вас желает видеть один господин… — отвечал слуга. — Вот их карточка…
Славский взял протягиваемую ему карточку, пробежал ее глазами и сделал недоумевающее лицо.
— Никакого Александра Владимировича Владимирова я не знаю… — произнес он. — Никогда даже не слыхал его имени… Что ему нужно, он не сказал?
— Никак нет-с, не говорили…
— Может быть проситель? Так пошли его к управляющему!.. Тот теперь дома…
— И на это не похоже!.. Облик у них настоящий господский, а одеты, так даже очень шикарно…
Славский нетерпеливо пожал плечами.
— Не понимаю, что ему нужно? Придется принять… Ты сказал, что я дома?
— Так точно…
— Глупо сделал, но теперь не поправишь!.. Проси его в гостиную…
Лакей исчез, притворив за собой дверь, а Борис Александрович лениво встал и два раза прошелся по комнате.
«Что может быть нужно этому господину Владимирову? — думал он. — Вероятнее всего какой-нибудь комиссионер, пришедший произвести покупку нового дома!.. Много их развелось за последнее время!.. Ну, да я его быстро вытурю…»
Приняв это решение, он не спеша направился к двери и через маленькую курительную комнату, прошел в гостиную.
Посетитель уже был там. Он быстро пошел навстречу вошедшему хозяину, и прежде чем тот успел произнести хоть одно слово, заключил его в свои объятия и крепко расцеловал в обе щеки.
Славский был ошеломлен.
Он с удивлением смотрел на совершенно незнакомое ему лицо лобызавшего его человека и спрашивал себя, не видит ли он все это во сне.
Странный гость был еще совсем молод. Ему было не больше двадцати двух, двадцати трех лет, хотя чересчур бесшабашно проведенная юность оставила следы на этом лице.
Его можно было бы назвать красивым, если бы не невероятный блеск больших черных глаз, странно бегающих и минутами казавшихся косыми.
Расцеловав растерявшегося Славского, он фальшиво, громко расхохотался и хватая его за руки, непринужденно воскликнул:
— Удивлены и поражены! Что за тип? Уж не сумасшедший ли?
— Сознаюсь… — пробормотал Борис Александрович.
— И так позвольте представиться… Ваш родственник и кузен, Александр Владимирович Владимиров!
— Кузен? — широко открыл глаза Славский. — Простите, вы или ошибаетесь, или…
— Мистифицирую вас?.. — улыбаясь закончил гость. — Успокойтесь ни то, ни другое…
— Но у меня нет родственников, уверяю вас!.. Славских много и вы не туда попали…
— Туда, туда, дорогой кузен! Мне ли не знать этот дом…
— Дом? Причем тут дом?..
— Да притом, что в нем жил и умер мой папаша, почтенный Кирилл Васильевич, и меня частенько, водили к нему…
— Вас?.. К Кирилл Васильевичу? К дяде?
— К вашему дяде, к моему отцу!..
— Отцу?.. Дядя ваш отец?..
— Незаконный, но отец!.. Вы удивлены, но неужели старик никогда не говорил вам, что у него есть сын?
Борис Александрович покачал головой.
— Никогда!
— Странно, но, впрочем, ведь, вы не часто виделись с ним!.. Потом, старику было стыдно исповедоваться в своих грешках!.. А ведь я плод греха!
Юноша громко расхохотался и, непринужденно опустившись в кресло, продолжал:
— Моя мать служила горничной у вашего дяди, и он соблазнил ее!.. В результате явился я, матери отказали от места, и мой папаша стал выдавать ей по пятидесяти рублей в месяц на прожитие… Иногда меня водили к нему, он дарил мне деньги, гладил по голове и этим исчерпывались его отцовские обязанности!.. Мать моя три года тому назад умерла, и я стал получать за нее её пенсию, с прибавкой двадцати пять рублей!.. Мне хватало этих денег на мои скромные потребности, конечно, при готовой квартире, отоплении и освещении, как вдруг выдача пенсии прекратилась… Я узнаю, что мой pere1 умер, что наследник вы, а я остался на бобах. Согласитесь, положение не из приятных?..
Он вопросительно посмотрел на Славского.
— Н-да… — промычал тот, не зная, что сказать.
— В общем, я гол, как сокол!.. — продолжал Владимиров. — Вдобавок и меня теперь требуют за квартиру, которую я имел даром, и грозят выселением!.. Спрашиваю вас, что мне делать? А?
Борис Александрович промолчал.
Его так ошеломил и приход этого юнца, и его рассказ, что он никак не мог собрать свои мысли.
— Положение безвыходное… — после паузы снова начал посетитель, — Пока я приищу себе занятие, а это при нынешних условиях жизни можно сделать не скоро, я должен буду голодать!.. Я не знаю, что думал о моей будущей судьбе мой отец, но я уверен, что он лишь из халатности позабыл меня!.. И вы должны исправить его ошибку! Должны!
Голос молодого человека при последних словах зазвучал угрозой.
— Что же я могу для вас сделать? — спросил Славский.
— Я требую немногого… Оставьте мне квартиру и семьдесят пять рублей, которые я получал… Для вас, при ваших доходах, это ничто, а для меня возможность жить и не голодать!.. Потом я вам сторицей за все заплачу!.. Впрочем, если вы мне не доверяете и считаете меня самозванцем, то спросите управляющего, он кое-что знает и подтвердит вам мои слова…
— Зачем же, я вам верю и так!.. — задушевно сказал Борис Александрович. — И вполне готов служить, чем могу…
— Значит, вы исполните мою просьбу? — радостно воскликнул гость.
— В память дяди, и чтобы его имя не проклинали, да… — отвечал Славский.
Юноша бросился к нему на шею и стал душить его в своих объятьях.
— Какой вы добрый! Я и не ожидал…
— Что же вы ожидали?
— Что вы выгоните меня, отказав в помощи…
— Напрасно! Я так много обязан вашему отцу, что для сына мое сердце и мой карман всегда открыты!.. Одно меня удивляет, почему вы не были на похоронах Кирилл Васильевича?
Владимиров слегка смутился.
— Потому что я был заграницей… — отвечал он.
— Заграницей?
— Да… Отец дал мне некоторую сумму денег, и я поехал посмотреть свет!.. Вернувшись вчера, я узнал страшную новость и поспешил к вам!.. На вас и возлагаю все свои надежды!
— И не ошибетесь! — ласково улыбнулся Борис Александрович. — Во мне вы найдете преданного друга!..
— Правда? — просиял юноша. — Вы мне предлагаете и дружбу?
— От всей души!..
Новые родственники сердечно обнялись.
— Он кажется славный мальчик! — думал Славский. — Во всяком случае, я делаю хорошее дело, исправляя ошибку дяди. И как он мог забыть про сына? Непростительная халатность! Впрочем, старики всегда так, из страха смерти боятся писать завещания! Во всяком случае, я не оставлю его? Он может надеяться! Я выведу его в люди!..
И он мысленно дал себе клятву любить забытого сына, как родного брата.
Светская львица
Графиня Елена Павловна Стен, к которой Постромские собирались в этот день с визитом, принадлежала к самой родовитой аристократии столицы и пользовалась среди неё большим влиянием.
Когда-то выдающаяся красавица, она еще и теперь, несмотря на свои седые волосы, не совсем отказалась от увлечений, хотя тщательно скрывала под маской напускного благочестия, и только немногие старые слуги знали подкладку её жизни.
Об её прошлом и настоящем ходили целые легенды. Говорили, что до за мужества, еще в доме родителей, она любила репетитора своего брата, бедного студента, хотела выйти за него замуж, но сломленная волей родителей, должна была уступить им и принять предложение графа Стена.
Её брак с графом не был несчастлив.
Муж оказался очень покладистым, не мешал и не противоречил жене ни в чем, и она повела жизнь такую, какая ей нравилась. Иногда она как бешеная ежедневно поселилась по театрам и балам, без устали танцуя и флиртуя; иногда же по неделям сидела дома, никого не принимая, или скрывалась заграницу на полгода и больше.
О её любовных похождениях хотя и говорили, но осторожно и шепотом. Обыкновенно жертвами увлечений графини были люди, столь высоко стоящие на общественных ступенях, что до них не мог достать взор обыкновенного смертного, и прекрасную женщину даже не судили за них.
Только однажды её выбор пал на равного себе, и этот равный заплатил за её поцелуи смертью. История эта наделала в то время много шуму в Петербурге и даже попала в заграничную печать.
Красавец-гусар Завадский, пользовавшийся временным расположением графини Стен, вздумал похвастаться этим в товарищеской компании, и на другой же день был вызван на дуэль мужем своей любовницы. Поединок был серьезный, и хотя на долю Завадского выпал первый выстрел, но он предпочел сделать его в воздух, тогда как его соперник размозжил ему голову.
Любила ли графиня погибшего из-за неё юношу, никто не знал и не узнал, но только после этой истории она целых два года не показывалась на петербургском горизонте. Когда же она вернулась и с новым блеском засияла в обществе, на её прекрасном лице нельзя было найти и следа, пережитого потрясении.
Заметим только, что после этой скандальной истории граф стал как-то особняком держаться от супруги. Хотя они и жили в одном доме, но их никогда не видели вместе. Обыкновенно или тот или другой уезжали заграницу.
О средствах их ходили тоже темные слухи, но никто не знал правды, и злые языки и тут пасовали.
К описываемому нами времени графиня уже два года как овдовела и жила совершенно одна, так как её единственная дочь, Зоя, ушла от неё, и как мы уже слышали от Постромских, поселилась отдельно. Поводом к разрыву послужила полная нравственная отчужденность между матерью и дочерью, укоренившаяся с самого раннего детства последней и с годами, превратившаяся в неприязнь.
Немалую роль тут играла и женская ревность.
Молодая девушка с годами все больше и больше хорошела, тогда как графиня увядала, и видеть постоянно около себя прелестное личико молодой свежей красавицы, хотя бы и родной дочери, стало для неё нестерпимо. Дело, конечно, можно было бы уладить замужеством, но Зоя отказывала всем предлагаемым ей женихам и приводила, этим мать в неистовство.
Желание поступить на курсы создало между ними окончательный разрыв. Воспитанная в старых традициях, графиня не признавала современных новшеств, и мысль, что ее аристократическая дочь будет целые дни проводить между «разным сбродом», заставила ее принять крутые меры. Она заперла молодую графиню в ее комнату и целый месяц не выпускала, сама принося ей пищу.
Но и эта мера не подействовала.
В первый же день, как Зою выпустили, она скрылась из дома, оставив матери записку, в которой категорически заявляла, что если та не вышлет ей вид на жительство, то она обратится к помощи полиции и, как совершеннолетняя, получит его и без её согласия. С графиней чуть не сделался удар, когда она прочла это письмо, но дело было непоправимое и во избежание громкого скандала приходилось исполнить требование дочери.
С этого момента между ними все было кончено.
Молодящаяся старуха, как ни в чем не бывало, продолжала свои приемы и выезды, а когда при ней упоминали имя её дочери, она делала вид, что не слышит, и спешила переменить разговор.
Вскоре, впрочем, о графине Зое все забыли. Красивая, но малообщительная девушка, она была, как говорится, «не ко двору» в блестящем аристократическом обществе, окружавшем её мать, и не представляла собой, по общему мнению, заметной единицы. О ней поговорили и забыли.
У графини были установлены приемные дни по средам, не переменила она их и после бегства дочери.
В описываемый нами день, съезд был особенно оживленный и блестящий, и подъехавшая в собственной карете с дочерью Постромская довольно улыбнулась. Её еще не умолкнувшее тщеславие радовали и длинный ряд ожидающих экипажей, и важно восседавшие рядом с кучерами ливрейные лакеи и, главное, сознание, что она сейчас очутится в избранном обществе, где к ней все отнесутся ласково и с уважением.
У дочерей же её, наоборот, были надутые лица. Они неохотно вошли в подъезд, неохотно сбросили с себя котиковые шубки, и только при входе в гостиную, где восседала хозяйка дома, личики их приняли обыкновенно жизнерадостное выражение.
Графиня Елена Павловна была окружена целым сонмом дам и мужчин. Она любезно разговаривала то с тем, то с другим, мило улыбалась и олицетворяла в эти минуты тип самой радушной хозяйки.
Название «старухи», употребляемое Постромскими по отношению к ней, было далеко не точно.
Правда, седина уже тронула её роскошные, иссиня-черные волосы, лицо не блистало свежестью молодости, но при помощи дорогих косметик оно было еще очень красиво и чаровало правильностью линий.
Особенно хороши у неё были глаза. Они были зеленовато-серые, с фосфорическим блеском, то манящие и ласковые, то холодные и почти злые. Она играла ими, как жонглер шарами, и никто никогда не мог похвастать, что проник в их загадочную глубину, хоть на минуту.
Черное платье, как брюнетку, старило ее, но и описываемый нами момент, графине это было, видимо, желательно.
Несмотря на то, что она была окружена, она тотчас заметила входившую Постромскую.
— A, ma chère2… — пошла она ей на встречу. — Как я рада, что вы не забываете меня, старуху… И ваши милые дочки…
Она пожала руку Марье Федоровне и поцеловала обеих молодых девушек в лоб.
Постромская вспыхнула от удовольствия.
— Вы так добры к нам, графиня… — с признательностью произнесла она. — Мы, право, не заслуживаем…
Но хозяйка дома уже не слушала ее. Она пошла навстречу другой гостье, также ласково и радушно улыбаясь.
Смелая Евгения взяла мать под руку и тихо шепнула:
— Давай утекать, мама… Что здесь делать…
— Ты с ума сошла!.. — рассердилась Постромская. — Только что пришли и уходить… На что это будет похоже!..
— Не все ли равно!..
— Молчи!.. Вон сидит княжна Кадмина и Лиля Орлик, идите к ним и болтайте… И без противоречий…
Она оставила дочерей и стала здороваться с близь сидевшими знакомыми.
Барышни сделали тоже несколько реверансов и пошли к указанным матерью подругам.
Кадмина и Орлик встретили их радостными возгласами. Княжна была хорошенькая блондинка с несколько бледным лицом, на котором ярким контрастом были большие черные глаза, блиставшие неподдельным весельем и живостью. Её подруга была темная шатенка, тоже хорошенькая, с умным личиком и роскошными волосами, заплетенными в две толстые длинные косы.
Разговор, со свойственным молодости легкомыслием, тотчас после приветствий, перешел на окружающих.
Злой язык
— Графиня сегодня верх совершенства! — заметила Лиля Орлик. — Посмотрите, как благочестиво она поднимает глаза и как выразительно вздыхает… Святая и только!
— С кем она говорит? — спросила Евгения Постромская. — Я эту даму никогда не видела…
— Неужели? Да это же Лысоева!.. Известная благотворительница архи-миллионерша!
— Вот как…
— Нет, ты посмотри, как перед ней все рассыпаются! — продолжала бойкая девушка… — Всё эти княгини, графини и баронессы готовы встать перед ней на колени, чтобы только она заглянула в их комитеты и наполнила пустые кассы!
— Она так добра?
— Вернее, тщеславна? Выбросить десяток-другой тысяч для неё ничего не стоит, а сколько славы, сколько рекламы!
— Какая ты злая, Лиля! — заметила княжна Кадмина. — Ксения Прокофьевна вовсе не такая, какой ты её рисуешь… Она добрая, хорошая женщина!
— Ты готова всех защищать! Лысоеву с оборотной стороны я знаю хорошо! — возразила ей подруга. — Папа не раз говорил про неё!.. О её любовных похождения кричит весь Петербург!
— И конечно сильно их преувеличивая…
— Преувеличивать?.. Нисколько! Ни для кого не тайна, что студент Рудин состоит при ней адъютантом вот уже год!..
— И что же из этого?
— Святая невинность! Что? Очень ясно, что… он друг ее сердца!
Княжна вспыхнула.
— Лиля, ты забываешься! — строго сказала она. — Разве прилично барышне говорить такие вещи…
Орлик насмешливо прищурилась.
— А почему нет? Что за устарелые понятия!.. Я не скрываю, что знаю изнанку жизни, да думаю и вы не дети!.. Между собой мы можем не разыгрывать невинных овец?
— Нас могут услышать?
— И что же?.. Высекут, думаешь?
— Бог знает, что ты говоришь!
— Только правду! Я не делаю себе иллюзий ни насчёт Лысоевой, ни насчёт графини и, поверь к лучшему… Это даст мне возможность нравственно стать выше их!.. Прикрытый порок хуже открытого…
— Лиля! — ужаснулась Кадмина. — Лиля!
— А разве за графиней тоже водятся грешки?.. — вмешалась в разговор младшая Постромская. — На вид она такая строгая, такая безукоризненная…
Орлик засмеялась.
— Только на вид, к сожалению!.. Закулисная же сторона её жизни полна грязи…
— Никогда бы не поверила… — пожала плечами Евгения. — Мама всегда так хвалит её…
— О, она умеет втирать очки! Ловкая шельма, как называет её мой дядя Ипполит! Но не всех ей удаётся проводить!.. Некоторые её хорошо раскусили…
— И, конечно, в том числе ты? — насмешливая улыбнулась княжна.
— Ну, где нам… — комически вздохнула молодая девушка. — Я только повторяю чужие слова…
— Что же про нее говорят?.. — полюбопытствовала средняя Постромская, ближе передвигаясь к подруге.
— Разное… Говорят, что она бедна как церковная крыса и живёт исключительно займами, затем, что она не брезгует деньгами бедняков, проходящими через её руки, затем, что в ее доме происходят свидания между нашими светскими красавицами и их обожателями, которые она устраивает не даром, затем, что князь Зарудный.
— Лиля!.. — покачала головой Кадмина. — Как тебе не стыдно!.. Это все гнусные сплетни…
— Очень похожие на правду!.. — бойко возразила Орлик.
— Нисколько… Графиня почтенная женщина, её все уважают, все ценят…
— Кто её не знает, да!.. Но мне-то про неё все хорошо известно!..
— Ты упомянула князя Зарудного… — ввернула младшая Постромская. — Что ты знаешь про него?
— Что он альфонс, живёт за счёт своей мнимой тётки и при ее помощи подыскивает богатую невесту!.. — не смущать отвечала молодая девушка.
— Мнимой тётки?.. — удивилась Евгения.
— Ну конечно!.. Она такая же ему тётка как я тебе родная мать…
— Но тогда что же заставляет её…
— Не слушай её, Женя… — вмешалась княжна. — Она все преувеличивает, все искажает… У ней просто злой язык, вот она и измышляет разные небылицы… Ручаюсь тебе, что князь Зарудный племянник графини…
— Неправда, неправда, неправда!.. — запротестовала Лиля. — Я знаю наверно, что он ей не племянник!.. Между ними нет даже отдаленного родства!.. Он просто состоит при ней… секретарём…
— Секретарём?.. — широко открыла глаза Постромская.
Орлик громко расхохоталась.
— Святая наивность!.. Сейчас видно, что воспитывалась дома под крылышком мамаши!.. У нас в институте таких чистых голуби не существовало!.. Каждая девица хорошо знала, какую роль играют секретари при светской женщине!..
— Я не понимаю… — недоумевала Евгения.
— Я объясню тебе… Ну, понимаешь, они любят друг друга.
— Любят?.. Графиня… и он?..
— Ну, она может быть любит, а он так… из выгоды…
Сестры Постромские удивленно переглянулись.
— Но ведь графиня старуха? — воскликнула Ольга.
Лиля укоризненно покачала головой.
— Плохой же ты знаток женской красоты!.. — сказала она. — Посмотри на неё хорошенько, и ты увидишь, что она ещё очень интересна…
— И она седая…
— И опять ты ничего не понимаешь!.. Вовсе она не седая, ведь волосы её только слегка тронуты серебром!.. Другой туалет, другая причёска, и она затмит нас с тобой!..
— И значит князь?..
— Её временный верный секретарь!.. Впрочем, она их довольно часто меняет, и он не первый, и не последний.
— Лиля, Лиля!.. — укоризненно качала головой княжна. — Что ты говоришь? Что ты говоришь?
— Правду, Ксения, только правду!..
— По крайней мере, тише!.. В нашу сторону начинают неодобрительно поглядывать…
— Пусть!.. Maman3 мне сделает выговор, а я…
Кончить ей не удалось. Кадмина приложила палец к губам и выразительно показала глазами, что кто-то подошёл сзади.
Действительно за стульями молодых девушек появилось новое лицо. Это был высокий стройный господин, в безукоризненно сшитом смокинге, с холодным, красивым лицом, на котором в эту минуту играла полунасмешливая, полуснисходительная улыбка. Он пожал руку всем четырём барышням и сел около них.
Несколько секунд длилось неловкое молчание. Молодые девушки мысленно спрашивали себя, не слышал ли он их разговора о нем, и краснели против своей воли под его пристальным взглядом.
Первая заговорила княжна. Она, как говорится, взяла себя в руки и, прямо взглянув в глаза пришельца, равнодушно спросила:
— Вы давно, князь, здесь, или только что приехали?..
Зарудный ответил не сразу. Ему как будто жаль расстаться с созданным им неловким положением молодых девушек.
Но ответить было надо.
— Уже давно, княжна… — проговорил он.
— Где же вы были?.. — продолжала она свой вопрос.
В курительной комнате.
— Насколько мне известно, ведь вы не курите!.. — с легкой иронией произнесла она.
Он несколько смутился, но сейчас же оправился.
— Действительно, я не курю, но я болтал там с князем Щаповым.
— А-а… — неопределённо протянула Кадмина.
Князь тряхнул головой, как бы сбрасывая с себя какую-то тяжесть, и весело произнес, обращаясь к Орлик:
— А вы мадемуазель, злословили наших светских прелестниц?.. Я угадал?..
— И прелестников!.. — дерзко рассмеялась Лиля.
Но его сбить с позиции было трудно.
— Вот как… — равнодушно протянул он. — Кого же и кого?..
— В первую голову, конечно, вас… — смело отвечала она.
— Польщён, как никогда! Бранят, значит, думают? — галантно поклонился он.
— Как, думают… — многозначительно повела она плечами.
Зарудный метнул на неё взгляд, в котором она прочла угрозу.
Но смелая девушка ещё задорнее подняла голову.
Ненависть или любовь?
— Вы же думаете обо мне, конечно, дурно? — не выдержав, спросил он.
— Не все ли вам равно?.. — усмехнулась она.
— А если не все равно?
— Тогда я ничего вам не отвечу!.. Догадывайтесь сами… — отпарировала она.
Князь слегка покраснел и сейчас же отвернулся от своей слишком смелой собеседницы.
— Вам вероятно смертельно скучно здесь? — обратился он к средней Постромской. — Эти дневные приемы созданы не для молодых девушек…
— А что же создано для молодых девушек? — вновь вмешалась в разговор Орлик. — Поясните…
— Ну… балы… театры… концерты… конечно…
— И вы уверены, что на них нам всегда бывает весело?..
— Думаю… Как же!.. — пожал плечами Зарудный.
— И ошибаетесь!.. Для меня лично, нет ничего привлекательнее дневных приемов вашей тетушки.
— Вот как? — удивился он.
— Parole d’honneur4!
— Я плохо в это верю!
— Почему?
— Вы так не подходите к собирающемуся здесь обществу… Тут все люди серьезные, пожившие…
— А я ветряная, злая девчонка, хотите вы сказать… — усмехнулась она.
— Совсем не то… Но молодым девушкам здесь делать нечего…
— Как нечего? — постаралась изобразить удивление на своем хорошеньком личике Лиля. — А поиски женихов?
— Ну, вам их искать не придется, сами найдутся… — галантно поклонился князь.
— Вы думаете? И как вы жестоко ошибаетесь! — комически вздохнула плутовка.
— Ошибаюсь?
— Ну, конечно! Вы знаете мой злой язык и говорите про добровольных искателей моей руки… Да кто же решится взять жену с таким недостатком!.. Ведь для этого надо мужество, на которое неспособны наши женихи! У них карьера на первом плане… а такая жена… способна только испортить ее…
— Или помочь ее сделать! — вставил Зарудный.
— Никогда! Я не карьеристка и никогда не соглашусь быть женой честолюбца!..
— Не знаю, что вам и возразить… — пожал он плечами… — В таком случае вам придется искать мужа не в нашем кругу…
Молодая девушка насмешливо прищурилась.
— А вы думаете, в нашем кругу есть только карьеристы и честолюбцы? — иронически произнесла она.
— Да, думаю… — смело отвечал он.
— Не судите по себе! — сорвалось у неё.
Князь сильно покраснел и кинул ей угрожающий взгляд.
— Вы… вы… слишком… смелы! — произнес он.
— А вы… — начала было Орлик, но княжна быстро зажала ей рот кружевным платком.
— Лиля, Лиля, довольно! — умоляюще произнесла она. — Что у тебя за манера вечно ссориться с князем… Это даже неприлично!..
— Оставь меня! — оттолкнула руку подруги Орлик. — С чего ты взяла, что мы ссоримся!
— Но эти вечные пикировки…
— Не больше, как невинная светская болтовня… Не правда ли, князь?
— Вполне согласен с вами, Елизавета Константиновна… Вполне…
— Ну, вот видишь… Я же говорю…
— Тем более, что существует хорошая русская пословица, что милые бранятся, только тешатся… — насмешливо произнес Зарудный.
Лиля вспыхнула.
— Как вы смеете говорить такие глупые пословицы? — сердито крикнула она. — Какие мы милые?
— Из песни слов не выкинешь! Ведь, вы же сами только что отрицали, что питаете ко мне неприязнь!..
— Я говорила, что не придаю серьезного значения нашей болтовне…
— Тем более вы не должны обижаться и на мои слова!.. Я говорю в тон вам… — смеялся он.
Молодая девушка надулась и отвернулась.
Невольно её подруги дружно расхохотались.
— Вам, я вижу, весело!.. — раздался неожиданно около них ласковый женский голос, и Марья Федоровна Постромская появилась перед смеющейся компанией.
Князь галантно поцеловал ей руку и предложил стул.
— А я, детки, за вами! — обратилась она к дочерям, принимая услуги Зарудного. — Пора ехать… Уже три часа…
— Мы готовы, мама! — обрадовались молодые девушки, вскакивая со своих мест.
— Знаю, знаю, что вы готовы… Вот посижу минутку и отправимся.
— Графиня будет очень огорчена… — заметил князь.
— Ну, ей сегодня не до нас!.. — откровенно заявила Постромская. — Съезд так велик, что она и не заметят наше исчезновение… Надо дать место другим…
— Вы всегда здесь — самая желанная гостья…
— Знаю, что Елена Павловна меня любит, но сегодня ей не до меня!.. — добродушно улыбнулась Марья Федоровна. — Другой раз заверну, когда никого не будет…
— Тетушка будет очень рада… — галантно поклонился Зарудный.
— Едем же, мама! — торопили Постромскую дочери, уже успевшие проститься и расцеловаться с Кадминой и Орлик.
Мать нехотя поднялась со стула.
— Ну, едемте, едемте!.. Пора…
Князь вызвался проводить их.
Когда Постромские и он скрылись из зала, княжна взяла за руку задумавшуюся Лилю и сурово заметила:
— Ты ведешь себя прямо неприлично! Как тебе только не стыдно! Твоя резкость переходит границы!
— Ты думаешь? — машинально спросила Орлик.
— Не думаю, а это всем видно!.. Надо сдерживать свой злой язык! За что ты только третируешь этого бедного князя?
При упоминании о князе, Лиля быстро подняла голову и посмотрела на подругу.
— А тебе жаль его? — спросила она.
— Не жаль, а нельзя же пользоваться тем, что ты женщина и что он не может ответить тебе на оскорбление оскорблением…
— Но если я его ненавижу!
Кадмина внимательно посмотрела на подругу.
— За что?
— Ах, почем я знаю! Просто так, непроизвольно… — с раздражением отвечала Лиля. — Он мне противен и своими выдержанными манерами, и своим выхоленным пошло-красивым лицом и всем, всем остальным! Я его ненавижу!
— Ты знаешь, от ненависти недалеко до любви, — произнесла княжна.
Орлик покраснела, а затем побледнела.
— Не смей так говорить! — почти закричала она. — Я запрещаю тебе это! Это неправда, неправда!
— Что неправда? — улыбнулась подруга.
— Я никогда его не полюблю! Я его ненавижу и буду ненавидеть всю жизнь!.. Он отвратительный, отвратительней чем все.
— Только не наружностью… — подзадоривала Кадмина. — Он, напротив, — очень красив, в нем даже есть что-то загадочное!.. Он мне нравится…
— Ну и люби его!.. Кто тебе запрещает!
— Это бесполезно… Он никогда на мне, все равно, не женится…
— Почему?..
— Потому что я не богата!.. Мама, кроме тряпок, ничего за мной не даст, а ей нужны деньги!.. Ты другое тело!.. Ты богатая невеста и он с удовольствием возьмет тебя… — шутливо отвечала княжна.
— Злая, злая, злая!.. — сверкнула глазами Лиля. — Ты еще смеешься надо мной!..
— И не думаю… Ты так его всегда бранишь, так ядовито кричишь о его пороках, что я серьезно думаю, что ты его любишь!
— Это неслыханно!.. Я… я… его люблю?
— Именно!..
Молодая девушка вскочила с места.
— Это уж слишком!.. — задыхаясь произнесла она. — Я после этого не могу более с тобой говорить!.. Ты, кажется, с ума сошла!.. Чтобы я могла его любить?
— Сядь… — наставительно заметила княжна. — На нас снова обращают внимание. — Говори тише…
— Возьми свои слова назад!
— Возьму тогда, когда ты перестанешь пикироваться с ним!..
— Этого не будет!..
— Тогда я остаюсь при своем мнении…
И Орлик казалась задохнется от волнения.
Она несколько секунд не спускала своих сверкающих глаз со спокойно улыбающейся подруги, затем, вдруг круто повернулась, и прежде чем Кадмина успела ее остановить, бросилась вон из комнаты.
Княжна покачала ей вслед головой.
— Бедная девочка… — подумала она. — Я, кажется, не ошиблась, заметив в ней зародыш чувства к князю… Их ссоры всегда мне не нравились!.. Слишком уж много внимания уделяла она его ничтожной особе.
