Спутанный клубок

Спутанный клубок — фрагмент из детективного романа Андрея Ефимовича Зарина Змея, очередное приключение из цикла о расследований гения русского сыска Патмосова и его верного помощника Пафнутьева, читать.

Убийство

В уютной, изящно меблированной гостиной, в мягком кресле сидел крепкий и статный мужчина. Красивые черты его энергического лица оттенялись густой, черной, закрывавшей почти всю грудь, бородой. Волосы на его большой голове были острижены под гребенку. На вид ему было не более сорока пяти лет. Одетый в домашнюю бархатную тужурку поверх красной канаусовой рубашки¹, в вышитых туфлях, он, несомненно, был хозяином, тогда как его собеседник, в крахмальном белье и черном сюртуке был, по-видимому, гость.

Он сидел на другом кресле и внимательно слушал, задумчиво смотря на говорившего и нервно крутя маленькую рыжую бородку тонкими, длинными пальцами. Чернобородый господин раскурил сигару и сказал:

— Итак, Павел Андреевич, кратко формулируем наш договор.

Павел Андреевич молча, кивнул.

— Вы беретесь за управление моим имением и в три года приводите его в совершенный порядок.

Павел Андреевич опять кивнул.

— За эти три года я не вмешиваюсь в ваши дела ни словом, ни делом, ни помыслом. Вы — полный хозяин.

Он добродушно засмеялся и прибавил:

— Только летом я с женой будем просить у вас приюта и небольших удобств. Во все остальное время вы о нас и не услышите. В хозяйстве только вы. Жалованье, на всем готовом, как сказано, четыре тысячи пятьсот и пять процентов, если они будут, с чистой доходности.

Павел Андреевич опять кивнул.

— Дальше, и самое главное, — вы едете не позднее завтрашнего дня, а семья ваша, уже как вы там сообразуетесь. К сожалению, я не могу ехать вместе с вами и передам вам письмо к моей жене, по которому вас там и встретят, и совершат, так сказать, ввод во владение.

— Все, что требуется, — произнес, наконец, Павел Андреевич.

— А теперь, — дымя сигарой, окончил хозяин, — остается последний пункт: вам необходимо получить свои подъемные, прогонные и всякое там всяческое. Вы просили две тысячи. Так вот, извольте их получить. Можете не считать. Прямо из казначейства.

С этими словами он вынул из кармана пиджака плотный конверт и положил его на круглый столик, стоящий между ними, а затем вынул запечатанное письмо, и прибавил:

— А это ваша верительная грамота к моей жене… И разговоры окончены.

— До точки, Николай Петрович. Осталось только написать вам расписку.

— Ну, это успеете, — Николай Петрович небрежно махнул рукой. — Сейчас, признаться, мне некогда. Вернется мой зять и надо одеваться, — я обещался с ним ехать завтракать. А тут еще надо письмо жене написать и кой-какие делишки закончить. Итак, дорогой мой, вы завтра едете.

Павел Андреевич встал, взял оба конверта, положил их в карман сюртука и застегнулся.

— Непременно. Завтра же с вечерним поездом…

— И отлично! А я, вероятно, неделей позже.

Он подал руку и встал проводить своего гостя.

— Налево! У нас тут совершенная темнота, — сказал он, входя в узкий коридор, а оттуда в небольшую переднюю. — Современные дома строятся так, что, коридоры и передние лишены света. Да и в квартирах его мало.

Он повернул кнопку и осветил тесную переднюю. Чучело огромного медведя стояло в углу, держа в лапах поднос для визитных карточек. Тяжелая, дубовая вешалка занимала добрую половину прихожей. Павел Андреевич снял с вешалки шубу.

— Егор! — громко крикнул Николай Петрович.

На его крик никто не отозвался, и он добродушно сказал:

— Каждую минуту убегает на лестницу: там у него зазноба. Позвольте я помогу.

— Не беспокойтесь! — быстро ответил Павел Андреевич, надевая шубу.

Он взял шапку и стал надевать галоши. Николай Петрович стоял, положив руки в карманы пиджака, и добродушно говорил:

— Я уверен, что вы приведете у нас все в порядок. Мне столько говорили о вашем опыте и ваших знаниях, что я ни на минуту не сомневаюсь, вверяя наше, состояние в ваши руки.

Павел Андреевич мягко засмеялся:

До сих пор мне удавались подобные опыты, а что касается, вашего имения, мне кажется, что тут не представится и особенного труда.

— Ну, не скажите. Повидали бы вы народ тамошний, — с одними дрязгами измучаешься: и потравы, и порубки — удержа нет. Ну, до свидания, дорогой, счастливого пути.

Он еще раз пожал руку Павлу Андреевичу, подождал, пока он вышел, и захлопнул дверь, загасил электричество и вернулся в гостиную. Здесь он подошел к круглому диванному столу, с которого была снята скатерть, опустился в кресло, придвинул к себе портфель, вынул из него, пачку денег, быстро пересчитал их, сделал отметку в записной книжке, уложил деньги назад, причем сунул туда и небольшую книжку, в виде альбома. Отложил портфель в сторону, взял лист бумаги, придвинул чернильницу, и стал быстро писать письмо. В комнате наступила тишина. Только изредка поскрипывало перо по бумаге. Николай Петрович сидел, склонив голову над столом, погруженный в работу, когда до слуха его донесся легкий шорох. Он поднял голову, оглянулся и вдруг, с удивлением и испугом, отшатнулся всем телом к спинке кресла.

— Ты… вы… откуда? — воскликнул он глухим голосом.

Перед ним стояла высокая, стройная женщина в плюшевом пальто, в роскошной горностаевой горжетке², с громадной горностаевой муфтой в руках. Её лицо было прикрыто вуалью, но сквозь тюль были видны её большие зеленоватые искрящиеся глаза, тонкий нос, с раздувающимися ноздрями, черные брови и красные губы, за которыми сверкали ослепительной белизны мелкие зубы. Она неслышно скользнула ближе к креслу и с легкой усмешкой сказала:

— Что, Володя, узнал сразу?

— Откуда ты? — повторил он беззвучно. — Не умерла?

— Жива, мой милый! — со смехом ответила она, — жива! — В её голосе послышалась и насмешка, и презрение, и ненависть. — И теперь пришла к тебе спросить у тебя отчета. Слыхала, что ты стал граф, помещик! Ха-ха-ха!..

Её тихий, шипящий голос и беззвучный смех вернули Николаю Петровичу самообладание. Он быстро выпрямился и резко сказал:

— Отчета? В чем? Кому? Тебе отчет? Да как ты смела, войти сюда и как вошла? Я сейчас позову человека и велю тебя выбросить вон.

— Меня? Вон? — она откинула голову, глаза ее сверкнули. — Ты шутишь и шутка твоя плохая. Отвечай сейчас, негодяй, куда ты дел ребенка? Где мои деньги?

— Деньги были у меня. До ребенка тебе мало дела.   

— Он был отдан мне…

— Чтобы ты его погубила…

— Где он?..

Николай Петрович уже совершенно овладел собой.

— Говори тише, если не хочешь быть выгнанной, — ответил он. — И успокойся. Ребенка нет. Я его бросил на дороге. Ты взяла деньги за то, чтобы его уничтожить. Ну, он и уничтожен. Мне с ним не нянчиться. Ты валялась больная…

— И ты меня бросил, думая, что я умру…

— Я ничего не думал. Ты мне надоела; а теперь ты мне не нужна. Кажется, ты тоже устроилась, — прибавил он примирительным тоном. — Не будем мешать друг другу. Уходи прочь!

— Прочь? — голос её зашипел словно по-змеиному. Ее лицо побледнело, глаза гневно сверкнули.

Он сразу вспыхнул и ударил тяжелой рукой по столу.

— Да, прочь! Иначе я тебя выброшу вон, позову швейцара, позову человека, и ты знаешь, что с тобой будет. Ты помнишь его?..

— Я? — она совсем подошла к нему, — я-то все помню. Что же, кричи! Ты, граф Тулубов-Осятский, Николай Петрович окажешься вдруг Владимиром Алексеевичем Кострицким. А быть может, и простым Колькой! А? — она злобно беззвучно засмеялась. — Я все помню. Отдай мои деньги и верни ребенка. Я не уйду без этого.

Он быстро встал с кресла.

— Вон! — резко сказал он и поднял руку.         

— Осторожно! — крикнула она, отступая.

— Вон! — повторил он и схватил ее за плечо.

Она снова отступила. Лицо её исказилось.

— Ты так хочешь?..

— Если ты не уйдешь… — он потерял самообладание и снова двинулся к ней, теперь он был страшен.

— Так вот тебе! — прошипела она и быстро подняла муфту на уровень с его грудью. Раздался резкий сухой удар, словно стукнули палкой по полу.

Николай Петрович пошатнулся, глухо вскрикнул и, отступя назад, опустился в кресло, схватившись рукой за грудь.

— Так вот тебе! — повторила она, не помня себя, и снова раздался сухой удар.

Николай Петрович вздрогнул, качнулся на сторону и грузно склонился через ручку, кресла. Рука его бессильно свесилась, глаза закатились, из горла вырвался тяжелый хрип и губы окрасились кровью.

Женщина растерянно наклонилась над ним.      

— Я не хотела этого, — сказала она тихо. — Тем хуже ему…

Она попробовала поднять его голову, но не смогла. Взяла его руку и подняла ее, потом опустила. Рука тяжело упала и свесилась. Кровь медленно текла изо рта и окрасила бороду. Женщина вздрогнула, обошла труп и остановилась у стола. Рука её, свободная от муфты, быстро стала перебирать лежащие на столе бумаги. Глаза её упали на портфель. Она отложила муфту, раскрыла портфель, осмотрела его, потом быстро закрыла и сунула в муфту.

Что же теперь?

Она остановилась в недоумении, взглянула еще раз на недвижный труп, повернулась и тихо пошла из комнаты.

Она вошла в темный коридор и медленно, осторожно, ощупью, двинулась в переднюю.

Вдруг она остановилась и замерла на мгновение. Подле двери со стороны лестницы она услышала звон шпор и сабли. Через мгновение ей показалось, что кто-то вставляет ключ во французский замок. С быстротой кошки, она скользнула прямо к дверям и спряталась между двумя половинками входной двери. Наступила томительная минута.

Пораженный стрелой амура

Действительно, дверь открылась. В темную переднюю быстро вошел молодой, красивый офицер и громким голосом закричал:

— Егор!

По коридору раздались торопливые шаги. Передняя осветилась электрическим светом. Женщина с полным самообладанием духа плотно прижалась между дверьми и замерла. Егор быстро помогал раздеться своему барину, а барин в это время отрывисто говорил:

— Никого не было?

— Никак нет. У их сиятельства был только господин, насчет имения который.

— А где граф?

— У себя занимаются…

— Приготовь мундир! — и было слышно, как он из передней прошел в первую комнату направо.

Егор громыхнул саблей, ставя ее в угол, щелкнул выключателем и пошел по коридору.

Все погрузилось снова в мрак и тишину.

Этим моментом быстро воспользовалась женщина. Спокойно, уверенно, но осторожно, она открыла дверь и вышла на площадку лестницы, тихо прикрыв за собой дверь. Затем она поднялась вверх по лестнице и, остановившись на следующей площадке, села в угол на стоящий стул. Прошло несколько томительных минут. На верхнем этаже хлопнула дверь. Женщина тотчас встала со стула и начала медленно подниматься по лестнице. Мимо неё прошел толстяк в шинели. Она спокойно посмотрела на него и продолжала подниматься выше. Толстяк спустился и слышно было, как стукнула дверь подъезда. Она повернулась и опять сошла вниз до площадки. В это мгновение внизу распахнулась дверь и раздался дикий голос офицера:

— Швейцар!

В то же время по лестнице вниз загромыхали сапоги и кричали уже два голоса: «швейцар, зови полицию! Иди сюда!»

На лестнице поднялась суета. Женщина на площадке слышала, как запыхавшийся швейцар прибежал, вошел в двери, крикнул, выскочил и закричал вниз, вероятно, своей жене:

— Анфиса! Зови дворника… старшего.

И ещё через мгновенье вся лестница наполнилась смятением и шумом. Кричали люди, бегали по лестнице взад и вперед. Было очевидно, что офицер открыл убийство.

«Теперь самое время», — подумала женщина и решительной, спокойной походкой стала спускаться вниз.

Дверь в квартиру, из которой она вышла, была раскрыта настежь. Она увидела офицера, который горячо разговаривал со швейцаром и дворниками. Все пугливо стояли в освещенной передней и, очевидно, ждали прихода полиции. Молодая, женщина спокойно сошла вниз, растворила дверь подъезда и вышла на ярко освещенную улицу.

Был ясный зимний день. Белый снег, только что выпавший, лежал в своей девственной чистоте, слепил зрение. По улице проходили люди. На углу в отдалении стоял извозчик, два мальчугана играли в снежки и бегали с громким смехом.

Женщина осмотрелась по сторонам, опустила вуаль и спокойно, ровным шагом дошла по улице. Навстречу ей торопливо прошел пристав, подле которого с портфелем в руках шел околоточный и, забегая вперед, без шапки, трусить младший дворник. Женщина на мгновение остановилась. Пристав, околоточный и дворник вошли в подъезд.

— Будет им работа? — усмехаясь, сказала вполголоса женщина и, покачав головой, спокойно двинулась дальше.

Как раз напротив дома, в котором совершилось преступление, в небольшом каменном доме, в нижнем этаже размещалась табачная лавочка. На двух маленьких окнах её выставлены были плакаты табачных фабрик, стояли коробки с табаком, висел непременный плясун, торчало несколько несчастных игрушек и красовались открытки вперемежку с разноцветными лотерейными билетами благотворительных обществ. Сбоку от невысокой двери со стеклом красовалась, вывеска с турком, который с неизменным наслаждением и днем, и ночью, и во всякую погоду курил кальян. Скрипучая дверь отворялась на блоке и захлопывалась со страшным звоном всех стекол. Маленькое помещение лавки было пропитано запахом кофе, табаку и скверной помады. С трех сторон лавочка была загорожена прилавком, а по стенам стояли шкафы с коробками табаку, галантерейными принадлежностями, мылом, одеколоном, а также дешевыми, игрушками. За прилавком стоял молодой человек лет двадцати шести, одетый в серый пиджак и яркий красный галстук. Бледное лицо его с длинным носом тусклыми глазами и чуть видными усиками было проникнуто гордостью и самодовольством. Он несколько раз снимал с полки зеркало, поправлял свой галстук и разглаживал свои жидкие белокурые волоса, тщательно разделенные пробором. Сегодня было воскресенье и молодой человек — Семен Елизарович Перушкин — не был на своей службе в банке, а от нечего делать сидел в лавочке, помогая матери в торговле. Мамаша и владелица лавки, Марфа Егоровна Перышкина, вдова титулярного советника, сидела в задней комнатке за обеденным столом и пила кофе со своей приятельницей Аграфеной Матвеевной Кострюлиной, служащей конторщицей в одной комиссионной конторе. Марфа Егоровна представляла собой фундаментальную особу. Если взять огромную тыкву и на нее поставить громадный арбуз, а сверху апельсин, то можно совершенно ясно представить фигуру Марфы Егоровны с непомерно громадным животом, огромным бюстом и красным, как апельсинная корка, лицом. Собеседница её — Кострюлина — была сухая, высокая, тощая особа, вся в черном, с огромным ястребиным носом и коротко остриженными черными волосами на маленькой голове.

Цементом их дружбы была неудержимая страсть к игре в лото, и сейчас Марфа Егоровна с жаром рассказывала подруге о своей последней неудаче в клубе.

— Каждый раз кварта и кварта, — говорила она жалобным голосом. — И хоть бы что! Надо 64, а она кричит: и 63, и 65, и 68, а нет тебе 64, хоть убей!

— Это всегда так, — сочувственно вздохнула Кострюлина. — А у меня вчера так и кварты не было, — два номера закрою и все. Верите ли, дорогая Марфа Егоровна, день за днем проигрываю, проигрываю и проигрываю.

— И не скажите. Нам ведь не везет, а какой-нибудь вертихвостке — так и валит. Лелька коза вчера три раза взяла.

В это время Семен Елизарович, в четвертый раз оглядев себя в зеркало и томясь бездействием, заглянул в маленькое тусклое окошечко лавки и вдруг в просвет между выигрышными билетами, на противоположной стороне улицы, увидел вышедшую из подъезда стройную, поразительной красоты женщину, одетую в роскошное плюшевое пальто с белой горностаевой горжеткой на плечах, с белой горностаевой муфтой в руках.

Семен Елизарович знал всех женщин и девушек из соседних ломов, а эту увидел в первый раз. Поразили его и красота её, и богатство костюма. Он порывисто прошел по узкому проходу между шкафом и прилавком, заглянул в комнатку, где сидела его мамаша с подругой, и торопливо сказал:

— Мамаш, я на полчаса выйду. За лавкой смотрите сами!

— Куда, Сеничка? — нежно спросила толстая Марфа Егоровна.

— Ах, маман! — воскликнул он, — есть дела, которые вам не касательны.

И с этими словами он стремительно мелькнул мимо неё в кухню, где было и отгорожено помещение для него, надел пальто, схватил котелок и стремительно выскочил из лавки.   

Ничего не стоило быстро перебежать дорогу и придвинуться почти вплотную к красавице, но здесь храбрость оставила Семена Елизаровича и он замедлил шаг. Красивая женщина медленно шла по улице, и Семен Елизарович шел за ней, засунув руки в карманы и стараясь зайти то с правой, то с левой стороны. Моментами он почти равнялся с ней, решительно кашлял, делал шаг вперед, но затем тотчас замедлял шаг и обдумывал лучший способ атаки, а она шла медленной, ровной походкой и словно дразнила его своим стройным станом. Наконец, Семен Елизарович собрался с духом, приблизился к ней и, притронувшись до полей своего котелка, глухим голосом и глядя в другую сторону, произнес:

— Позвольте проводить…

Красавица оглянулась, окинула его взглядом с ног до головы, отчего он покраснел, как кирпич, и весело засмеялась, ничего не ответив Семену Елизаровичу. Он ухмыльнулся и пошел рядом с ней. Вдруг она остановилась возле извозчика, знаком руки приказала ему отстегнуть полость, села и, не торгуясь, приказала ехать. Семен Елизарович остановился, с недоумением посмотрел ей вслед, почтительно приподнял котелок, когда она уже скрылась, и медленно пошел назад. Но пройдя несколько шагов, мрачное выражение лица его изменилось и на губах заиграла улыбка. Будет что рассказать Салазкину! Он расскажет, как ему удалось вызвать серебристый смех красавицы, а затем завязать с ней знакомство! С этими мыслями он подошел к дому, противоположному лавке, и сразу вышел из своей задумчивости, увидав у подъезда тревожно шумящую толпу. Швейцар стоял в дверях и окрикивал:

— Не толкайтесь! Чего лезете! Сказано, отойдите. И что за беспокойный народ.

Дворник суетливо метался и кричал:

— Уходите, господа, прочь, не то сейчас придет полиция, городовой всех разгонит. Идите, говорю вам.

— Что здесь такое произошло? — спросил Семен Елизарович у стоящего на панели приказчика из соседней колбасной.

— Так что, сказывают, убийство, — ответил тот.

Семен Елизарович сразу встрепенулся, и бесцветные глаза его оживились.

— Где, как, почему? — быстро спросил он.

— Этого доподлинно не знаю. Сказывают, в квартире Епанчина. Видели, офицер?.. а кого и почему, неизвестно. Ждут следователя и прочих… — ответил колбасник.

— Епанчина знаю. Его денщик у нас папиросы берет. Он все расскажет, — оживленно сказал Перушкин и стремглав бросился к лавочке.

Дверь заскрипела, потом хлопнула. Перушкин влетел в лавку и закричал:

— Маман, убийство!

— Ах, — раздались испуганные голоса Марфы Егоровны и ее подруги, — где? кого?

— Еще не знаю. Егор все расскажет, Егор денщик Епанчина. Убийство у него.

— Его застрелили!..

— Ничего не знаю. Маман, я уйду заняться этим делом. За лавкой смотрите сами.

— Ты, Сеничка, забегай и нам рассказывай.

— Если допустит время…

— А куда ты раньше уходил?

Семен Елизарович уже собирался выйти, но тут остановился и трагически воскликнул:

— Маман! Сколько раз я вас просил не тревожить моих сокровенных чувств.

— Не буду, не буду, — испуганно подымая руки, — сказала Марфа Егоровна. — Иди с Богом.

Семен Елизарович хлопнул дверью и вышел.

По горячему следу

Тесная, изящно обставленная квартира из четырех комнат, была полна народу. Помимо хозяина квартиры и денщика, Егора, здесь находились пристав с околодочным, судебный следователь, товарищ прокурора и, наконец, начальник сыскной полиции с двумя агентами и фотографом. Фотограф со своим аппаратом тщательно снимал и прихожую, и узкий коридор, и гостиную, в которой совершено было убийство и, наконец, труп убитого со всех сторон. Агенты, как добрые ищейки, ходили по комнатам, все трогали, везде лазали, все осматривали, а в изящном кабинете хозяина расположились следователь, товарищ прокурора, начальник сыскной полиции и делали первый допрос.

Хозяин квартиры, Сергей Викентьевич Епанчин, ротмистр конного полка, лет тридцати пят, высокого роста, стройный, красивый брюнет, с острой черной бородкой, сидел подле стола и отвечал на предлагаемые ему вопросы.

Убитый — его свойственник³, женат на его сестре Надежде Викентьевне. У неё именье в Смоленской губернии и он тоже помещик Смоленской губернии, граф Тулупов-Осятский, Николай Петрович. Приехал в Петербург по делам на несколько дней и собирался уехать завтра.

— У него здесь были дела?.. — спросил следователь.

— Да, он имел здесь какие-то подряды: что-то продавал, что-то покупал, а затем хотел нанять себе управляющего имением, — ответил Епанчин. — И кажется, нанял.

— Так. А скажите, пожалуйста, были при нем деньги?

— Были, но не знаю суммы. Он вчера получил какую-то сумму и хотел завтра положить ее в банк, так как сегодня воскресенье, а вчера он опоздал. Сегодня мы с ним договорились вместе завтракать, потом проехать в Царское Село к моим знакомым. Когда я пришел, он уже был убит.

— Вы не знаете, — спросил товарищ прокурора, — был у него кто-нибудь сегодня?

— Это знает мой Егор. Кажется, у него был тот самый господин, которого он пригласил управляющим.

— Это кто же?

— Некий Хрустов, Павел Андреевич. Ученый агроном. Он окончил что-то, где-то в Москве, а затем был заграницей. Человек с именем, как знаток сельского хозяйства.

— И он был у него сегодня?.. — спросил следователь.

— Кажется, был. Я ушел рано из дому и вернулся какой-нибудь час или полтора назад.

— Ваш слуга все время был дома?

— Я его никуда не отпускал.

— Вы позволите его допросить здесь?

— Пожалуйста, — ответил Епанчин и крикнул:

— Егор!

В комнату вошел огромного роста молодой парень, с рябым лицом и торчащими небольшими усами. Солдатский мундир плотно охватывал его высокую грудь и широкие плечи. Лицо его было красиво и смело, если бы не было испорчено оспой.

— Как вас звать?

— Егор Еремеев, — ответил он, вытягиваясь.   

— Сколько лет?  

— Двадцать три года.

— Вы у ротмистра состоите в денщиках?

— Так точно.

— Сегодня были весь день дома?

— Так точно.

— У графа был кто-нибудь?

— Так точно. Был господин, которого они уговаривали в управляющие. Карточка их визитная на столе там осталась.

— Визитная карточка?

— Так точно.

Начальник сыскной полиции подал глазами знак, и один из агентов, толстый, маленький, с побритой бородой быстро вышел из комнаты и вернулся назад с визитной карточкой, на которой было напечатано: «Павел Андреевич Хрустов», а внизу маленькими буквами адрес и номер телефона. 

— Вы его провожали, когда он уходил? Денщик засмеялся.

— Никак нет. Когда они уходили, я не слыхал.

— Где же вы были?

— На кухне.

— Что же, граф его провожал сам?

— Надо быть сами, только я не слышал.

— А сидели в кухне, — с ядовитой улыбкой сказал следователь и, пожевав губами, взглянул на товарища прокурора.

Товарищ прокурора небрежно сидел в кресле и со скучающим видом разглядывал свои ногти. Следователь, бритый, с лицом актера, снова пожевал губами и посмотрел на начальника сыскной полиции. Тот усмехнулся углами губ.

— Ну, а скажите, — спросил следователь, — как же вы, сидя в кухне, не могли услышать выстрела? Два раза раздался выстрел, и вы на него не обратили внимания?

— Ничего не слышал, — ответил денщик, переминаясь с ноги на ногу, — Может в это время я выходил на лестницу.

— Так! Значит, вы выходили на лестницу?

— Выходил, — смущенно ответил Егор, и замолчал.

— Ну, больше нам вас не надо. Покуда выйдите отсюда.

— Слушаю.

Егор повернулся и осторожно на цыпочках вышел из комнаты. Следователь обратился к товарищу прокурора и сказал:     

— Я все-таки думаю, как меру пресечения, арестовать этого Егора.

— Почему?.. — лениво спросил товарищ прокурора.

— Мне кажется странным, что впустив этого господина Хрустова, он его не провожал. Затем странно и то, что он совершенно не слыхал выстрелов, тогда как кухня находится всего через одну комнату и соединена с гостиной коридором. Выстрел нельзя не слышать на расстоянии каких-нибудь 10-15 шагов в тесном помещении.

— Как хотите, — сказал товарищ прокурора.

— Я напишу приказ.

— Ваше дело.

— А затем я считаю необходимым немедленно послать за господином Хрустовым и произвести у него тщательный обыск. Пожалуйста, распорядитесь этим, — обратился следователь к начальнику сыскной полиции.

Тот молча кивнул.

— Это нужно сделать немедленно, — подтвердил следователь и обратился к Епанчину: — скажите, пожалуйста, лично у вас не имеется никаких подозрений?

— Решительно никаких, — ответил Епанчин. — Насколько мне известно, граф жил со своей женой постоянно в имении. Даже в Смоленск приезжал редко. В Петербурге же он всего третий раз. Врагов у него быть не может. Что касается ограбления, то вряд ли кто и знал, что у него есть деньги.

— Однако мы, осмотрев все, не нашли и признака денег, только в бумажнике двести пятьдесят рублей и в кошельке какая-то мелочь.

— Я не говорю, что деньги не взяты. Несомненно, они взяты, но не думаю, чтобы с этой целью приходил убийца. 

— А господин Хрустов? Он не мог поспорить, повздорить.

Епанчин пожал плечами.

— Сомневаюсь. Человека пригласили в качестве управляющего большими имениями, пригласили на прекрасных условиях. Мне кажется, здесь нет никаких причин к ссорам, а тем более к револьверной расправе.

— Гм… За ним пошлите немедленно, — снова сказал следователь начальнику сыскной полиции.

— Куда доставить? 

— Ко мне в камеру или к вам. К вам даже лучше. Мы к вам приедем и у вас произведем первый допрос. Пожалуйста, и обыск. Тщательный обыск.

— Будет сделало. К восьми часам?

— Да, к восьми. Мы пообедаем и будем у вас.

Следователь допросил дворников, швейцара, и наконец, первый допрос окончился. Товарищ прокурора лениво поднялся, протянул ротмистру руку и прошел в переднюю, где городовой держал уже пальто. Следом за ним вышел и следователь, собрав бумаги в свой портфель. Начальник сыскной полиции встал и подошел к своим помощникам.

— Что-нибудь нашли?

— Ничего, — ответил толстый, маленький сыщик. — Как есть ничего.

— Всё осмотрели, — подтвердил его товарищ, высокий, сухой, с решительным видом человек, — и ничего, как есть.

— Ну, надо осторожненько опросить всех живущих. У меня есть подозрение, что этот Егор не без греха.

— Слушаю, — ответили оба сыщика и поклонились начальнику.

Он также оставил квартиру Епанчина и распорядился об аресте Хрустова. Последними из квартиры вышли несчастный Егор в сопровождении двух городовых, как арестованный по подозрению в убийстве графа Тулупова-Осятского. Квартира опустела. В ней остался дежурный городовой, ротмистр Епанчин и безгласный труп графа Тулупова-Осятского, с окровавленной бородой, в бессильной позе на мягком кресле, у письменного стола. Вскоре явились понятые, околоточный и пристав осторожно взяли труп, вложили в наскоро сколоченный гроб и вынесли из квартиры, чтобы увезти его в прозекторскую ближайшей больницы для вскрытия. Квартира совершенно опустела.

***

В семье Хрустова царило радостное оживление. Он привез домой сластей и угощение, передал жене полученные им две тысячи рублей и объявил о своем завтрашнем отъезде.

— Там осмотрюсь, — сказал он, — устроюсь, и тогда все вы ко мне приедете, на целое лето, а потом на зиму или в Смоленск переберетесь или опять в Петербург.

Анна Павловна, маленького роста, решительная, энергичная брюнетка, с большими выразительными глазами, весело сказала:

— Опять будем жить помещиками. Люблю я эту жизнь.

Вся семья сидела за завтраком за большим столом. Подле Анны Павловны сидела десятилетняя дочь Анна и их воспитанница — шестнадцатилетняя красавица Люба. Подле Хрустова, у противоположного конца стола, сидел двенадцатилетний Павлик. Все весело разговаривали.

— В Смоленске есть хорошая гимназия и я могу учиться там, — сказал Павля.

— Анну-то уж непременно отдадим в Смоленске. А вот, что с Любой будет, — это вопрос, — сказала Анна Павловна.

Люба окончила гимназию и собиралась идти на курсы. 

— Я не пропаду, — весело ответила она.

— Буду здесь жить, а к вам ездить летом.

— А замуж выходить не хочешь?.. — улыбаясь, спросила Анна Павловна.

— За него? Подождет! — Люба улыбнулась.    

Сам Хрустов засмеялся и сказал:

— Пусть подождет, пока она окончит курсы и войдет совсем в разум.

— Но он так влюблен, — сказала Анна Павловна.  

В эту минуту раздался звонок. Павля вскочил с места и выбежал в переднюю. Через минуту он вернулся и вполголоса сказал:

— Легок на помине.

Анна Павловна рассмеялась, а Люба нетерпеливо тряхнула головой.

Следом за Павлей в комнату вошел высокого роста, красивый мужчина, гладко выбритый, с густыми усами, закрученными кверху на немецкий образец. Темные волосы его оттеняли лицо с крупными чертами, с большим носом и густыми рыжими бровями; оно было выразительно и несколько черство.

— Виктор Николаевич, — сказал Хрустов, дружески протягивая пришедшему руку. — Мы о вас, а вы тут, как тут.

— Здравствуйте, — сказал Щелкалов, — какие у вас новости?

С этими словами он обошел стол, здороваясь с Анной, целуя руку Анны Павловны и нежно пожав маленькую руку Любы.

— Какие новости, — ответил Хрустов, — едем в Смоленскую губернию, в имение графа Тулупова-Осятского, управлять всеми его угодьями. Вот новость.

— Садитесь, — сказала Анна Павловна. — Выпейте рюмку водки, закусите, а я налью вам кофе.

— Благодарю. — Щелкалов сел. — Значит уладили? Когда же едите?

— Еду завтра днем с вечерним поездом. Сегодня все устрою и еду. А они уже поедут весной, а там, как увидим.

— И Любовь Павловна с вами?

— Ну, теперь-то несомненно, — ответил Хрустов. — А там дальше уж не знаю. Собирается поступить на курсы, вероятно, придется жить в Петербурге.

— Это лучшее, что может быть, хотя я бы предпочел оставить Любовь Павловну вовсе без курсов.

Люба кинула на него гневный взгляд:

— И немедленно выдать за вас замуж, — сказала она.

Щелкалов улыбнулся, сверкнув белыми зубами.

— Это было бы исполнение моей заветной мечты, — ответил он. — Но неволить вас не смею.

— Не хватало бы этого, — ответила Люба. — Благодарю вас за ваше снисхождение.

— Отчего вы так говорите? — сказал Щелканов тихим голосом. — Все-таки пью за ваше здоровье. За ваш успех, Павел Андреевич, и за ваши радости, Анна Павловна!

Он выпил рюмку водки и придвинул к себе коробку с сардинками.

В это время раздался резкий звонок. Все встрепенулись.

— Кто бы это был, — спросил Хрустов и стал прислушиваться.

Нежданный удар

В передней послышались незнакомые голоса. В столовую вошла девушка с встревоженным лицом и сказала:

— Павел Андреевич, вас просят.

— Кто? — спросил Хрустов, кладя на стол салфетку.

Хрустов вышел в переднюю и, к своему удивлению, увидел двух статских в котелках, и с ними околоточного надзирателя.   

— В чем дело, господа? — спросил Хрустов.   

Один из статских подошел к нему и сказал, в упор глядя ему в лицо:

— Час тому назад, после вашего ухода, граф Тулупов-Осятский найден убитым в своей квартире. Приказано вас арестовать и доставить к судебному следователю.

Хрустов отшатнулся, словно его ударили.

— Что? Как? — произнес он растерянно. — Я не понял.

— Я уже вам докладывал. Граф Тулупов-Осятский убит, а вас приказано арестовать. — Что вы говорите, причем тут я? — быстро проговорил Хрустов.

— Ничего не знаем, исполняем только приказ. Будьте добры собраться и следовать за нами.

Вся семья, встревоженная голосами, уже вышла в комнату, соседнюю с передней, и когда при них произнесли последние слова, Анна Павловна быстро выбежала в переднюю и резко воскликнула:

— Что вы хотите от моего мужа? Причем здесь он?  

— Мы ничего не знаем.

— Я поеду с тобой, — сказала она, хватая мужа за руку.

— Этого покуда нельзя. Вы останетесь здесь и поможете нам произвести обыск.

— Обыск у нас, почему?

— Так приказано.                   

В это время отворилась дверь в переднюю, и в комнату вошел дворник со своим подручным.

— Вам что надо? — резко спросила Анна Павловна. 

— Не беспокойтесь, пожалуйста, — ответил господин в котелке, — это они в качестве понятых, так как мы не можем произвести обыска без их участия.

— Это вздор! Это ужас! Это кошмар, — несвязно проговорил Хрустов.

— Ничего не знаем, будьте добры одеться.

Павел и Анна отошли в угол комнаты, взяли друг друга за руку и стояли, как окаменелые. Люба бросилась к Щелкалову и, теребя его за борт сюртука, говорила:        

— Вы понимаете, вы понимаете, что-нибудь? Что это значит?

Щелкалов поднял кверху плечи, поднял усы почти к самым глазам и, разводя руками, сказал:

— Ничего не знаю. Что-то страшное. Павла Андреевича подозревают в ужасном преступлении.              

— Этого быть не может! Вы не смеете так говорить, — закричала Люба, — я вас возненавижу.

Алла Павловна, прижавшись к мужу, говорила ему решительно и смело:

— Поезжай, Павля! Все это нелепость, вздор, кошмар. С тебя просто хотят снять допрос и больше ничего. Ты свидетель. Ты видал его в последние часы, что-нибудь объяснишь, что-нибудь скажешь.

— Да, да. Я тоже так думаю, — ответил, ободряясь Хрустов. — Ну, поцелуй меня.

— Благослови тебя Бог, — сказала Анна Павловна, обнимая мужа и целуя его. — Дети, проститесь с папой. Он скоро вернется.

Хрустов вышел в гостиную. Павел, Анна и Любовь бросились к нему и стали целовать его. Он бодрился, старался принять шутливый тон и, пожимая руку Щелкалову, сказал:

— Вот и поехал.

— Глупости, — ответил Щелкалов, — наверное, простой допрос.            — Я тоже так думаю. Ведь, действительно, изумительное совпадение.

— Что и говорить.

— Пожалуйста,    поспешите, — сказал господин в котелке.

Хрустов надел шубу. Господин в котелке вышел с ним вместе, подозвал извозчика и приказал ехать на Офицерскую улицу⁴, в помещение сыскной полиции. Оставшийся его товарищ вместе с околоточным обратился к Анне Павловне и сказал:

— Будьте добры, покажите нам кабинет вашего мужа, А также, не будете ли добры, сказать, не было ли с ним каких-нибудь денег.

— Денег, — воскликнула Анна Павловна. — Он получил от графа две тысячи рублей. Вот.

Она опустила руку в карман и вынула из него холщовый конверт, в котором лежали еще не тронутые деньги.

— Прошу их отдать мне, — сказал агент, принимая из её рук конверт.

После этого все прошли в кабинет Хрустова, и агент стал рассматривать его бумаги, раскрывать ящики в столе и шарить по всей комнате в смутной надежде, что может быть, попадется что-нибудь, наводящее на след.

В кабинете начальника сыскной полиции собрался уже весь синклит ⁵. Сам начальник, с круглым, полным лицом, сидел за своим письменным столом и старался развлечь скучающего товарища прокурора. Товарищ прокурора Колесин, с равнодушным лицом, сидел в глубоком сафьяновом кресле и рассматривал свои ногти. Казалось, дело его нисколько не интересовало, и он явился сюда только по усиленному приглашению своих приятелей. Недалеко от него сидел судебный следователь, Петр Петрович Берестов, бритый, сморщенный, лет сорока пяти, все время нервно подергивающийся и жующий губами, а в углу комнаты скромно приютился помощник начальника сыскной полиции. Роскошный кабинет был украшен статистическими таблицами и графиками, изображающими размеры преступности города Петербурга. Тут же висели портреты наиболее выдающихся преступников, снимки с кровавых преступлений и, наконец, служебные таблицы с отметкой дежурных чиновников. На огромном письменном столе в деланном беспорядке валялись ручные кандалы, ножи и револьверы.

Начальник сыскной полиции говорил товарищу прокурора:

— Для меня обыкновенно преступление открывается сразу. Я действую по вдохновению. Что-то толкнет, наведет на мысль, и я уже иду по верному следу.

— Гм, — сказал товарищ прокурора, зевнув во весь рот, и посмотрел на часы.

Судебный следователь нервно двинулся на кресле и заговорил:

— Я, батюшка, восемнадцать лет на своей службе, и могу вас уверить, что по первому впечатлению ничего определить нельзя. Необходима длительная нить размышленья. Несомненно, лучший способ — это дидактический. Как? Почему? Зачем? Откуда? И громадный клубок медленно развивается; я тяну нитки и дохожу до самой сути, как бы по нити Ариадны. Помните процесс Улимова? Изумительный процесс. Я тогда раскрыл всю шайку и каждого по очереди заставил принести чистосердечное признание.

— Это, знаете, у кого какая манера, — ответил начальник. — Что меня касается, то до сих пор я еще не ошибался. Однако, можно, вероятно, уже приняться и за дело, — спохватился он.

Он незаметно нажал кнопку звонка, и тотчас появился служитель.

— Рябов приехал?        

— Так точно-с. Ждут.

— Позови. 

Через минуту боком скользнул в дверь агент Терентий Михайлович Рябов, высокий, сухой, с длинной жилистой шеей и очень короткими рукавами своего потертого пиджака. Он одернул полы пиджака, нервно сделал полупоклон и остановился у двери.

— Скажите, пожалуйста, — заговорил начальник, — вы произвели обыск?

— Так точно, — ответил Рябов, делая два шага к столу начальника.

— Что же вы нашли?

— Я изволил передать им протокол. — Он указал на помощника начальника, который сидел в углу. — В кабинете ничего не нашли. Только пакет с деньгами, которых было две тысячи рублей. Затем письмо графа, в котором написано приглашение к себе, насчет условий по управлению имением.

— И больше ничего?

— Ничего.

— Идите.

Начальник полиции обратился к помощнику, который тотчас же положил на стол пакет с деньгами, письмо на плотной почтовой бумаге, и протокол осмотра.

— Как вы думаете, можно вводить его?

— Пожалуйста, прошу, — сказал судебный следователь.

Товарищ прокурора посмотрел на часы и сказал:

— Уже семь часов. Понятно, опросить его и кончить это скучное дело.

— Сейчас.

Начальник снова нажал кнопку звонка и, когда появился служитель, сказал:

— Прикажи ввести того, что в приемной.

— Слушаю-с.

Хрустов сидел в приемной комнате сыскного отделения с трех часов дня. Подле него неотлучно находился толстый, маленький с небритой бородой, Пантелей Савич Тишкин. Он шепелявил и все время старался развлечь Павла Андреевича, говоря ему ласковым шепотом:

— Вы очень не беспокойтесь. Это со всяким может быть: по подозрению. У нас даже очень часто бывает. Денька четыре побудете и отпустят. Тут волноваться нечего и, можно сказать, пятна никакого.

Павел Андреевич нервно передергивал плечами и отвечал:

— Не в пятне дело, а в нелепости и напрасном мучении. Вот я здесь сижу и не знаю, что вы от меня хотите, зачем меня сюда привезли.

— Сейчас все объяснится, — мягко говорил Тишкин, и наконец, после четырехчасового ожидания в приемную заглянул сторож и сказал:

— Зовут!

Тишкин тотчас словно обрадовался, и вскочил на ноги.

— Вот и объясниться все! — утешил он Хрустова.

Хрустов порывисто двинулся в кабинет начальника, распахнул дверь и быстро вошел в комнату. Он увидал устремлённые на него четыре пары глаз и несколько смутился, но тотчас оправился и нервно заговорил:

— Меня выхватили прямо из семьи неизвестно по какому поводу. Боюсь сказать, но, кажется, по подозрению в убийстве графа Тулупова. Это так нелепо… Я просил бы меня больше не мучить и разъяснить сразу, чего желаете вы от меня.

Он нервно потрогал свою маленькую бородку, поправил пенсне и подошел вплотную к письменному столу.

Начальник предупредительно улыбнулся и ответил:

— Вам нечего волноваться. Мы вас, действительно, несколько задержали, но обстоятельства дела сложились так, что мы не могли вас допросить тотчас.

При этом он значительно посмотрел на судебного следователя, а затем на товарища прокурора. Товарищ прокурора даже не поднял головы, а судебный следователь впился в Хрустова глазами и стал усиленно жевать губами, потом кашлянул, и проговорил: 

— Будьте добры не волноваться и ответить нам на несколько вопросов.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал начальник, придвинув к нему коробку папирос. — Не угодно ли закурить.

Хрустов резко отказался.

— Итак, ваше имя, отчество, звание, лета и прочее по форме.

— Хрустов, Павел Андреевич, тридцать восемь лет, православный, ученый агроном.

— Семейный?

— Женат. Имею двоих детей и приемную дочь.

— То есть как приемную дочь?

— Воспитанницу, все равно, найденыша, мы нашли ее и воспитали.

— Зачем вы волнуетесь? — сказал судебный следователь, жуя губами и качая головой.

Начальник сыскной полиции откинулся, к спинке кресла и посмотрел на нервного Хрустова с таким ласковым видом, с каким смотрит наставник на своего любимого ученика.

— Теперь, не будете ли вы добры, ответить, какие у вас были сношения с графом Тулуповым-Осятским?

— Чисто деловые. Я не имел о нем никакого понятия, когда дней шесть тому назад получил от него письмо с приглашением повидаться. Первое свидание у нас состоялось в ресторане «У Эрнеста».

— По поводу чего же было это свидание?

— У графа большое имение, он пригласил меня быть управляющим и привести его дела по имению в полный порядок.

— Откуда же он узнал о вас?

— Меня рекомендовал ему один общий знакомый, у которого я раньше был управляющим. Имение приведено было в образцовый порядок, после чего мы его продали.

— Так. И граф, значит, пригласил вас к себе в качестве управляющего?

— Да, пригласил к себе в качестве управляющего. Мы договорились с ним обо всем. После этого сегодня он пригласил меня завершить наш разговор, передал мне две тысячи рублей на расходы и рекомендательное письмо к своей жене, Вот оно.

Хрустов нервно положил запечатанный конверт на стол.

— И вы изволили составить контракт?

— Никакого контракта, никакого условия не составляли, потому что граф собирался приехать следом за мной, и уже в Смоленске заключить форменный договор.

— Итак, вы получили это письмо и две тысячи денег. Оставить изволили расписку.

— Без расписки.

— Без расписки? Это несколько удивительно, — протянул судебный следователь, а начальник сыскной полиции склонил голову на плечо и значительно поднял брови.

— Тут нет ничего удивительного, если дело происходит между порядочными людьми, — нервно ответил Павел Андреевич.

— Волноваться решительно нет никакой причины. Скажите, пожалуйста, вот это письмо было прислало вам, — и судебный следователь протянул плотный почтовый лист бумаги, на котором размашистым почерком было написано приглашение от графа Тулупова.

— Это самое.

— Когда вы посетили графа, вас кто-нибудь встретил, кроме него?

— Меня встретил денщик, который снял с меня шубу.        

— Так, — ответил судебный следователь, — а когда вы собирались уходить, он же вам и помогал одеться?

— Нет, его не было. Граф не дозвался его. Я оделся, сам, и граф проводил меня до дверей.

— И вы ушли? Никого других лиц не было?

— Никого.

— И сейчас же после этого граф найден убитым двумя пулями?

— Не могу ничего на это ответить. Я ничего не знаю. Я ушел, проехал до магазина Елисеева, сделал там покупки и приехал домой.    

— Свечной, 14?  

— Свечной, 14.   

— Так. Теперь объясните нам, откуда у вас эта вещь? — и с этими словами судебный следователь положил на стол маленький карманный револьвер.

Судебный следователь усиленно жевал губами. Товарищ прокурора поднял голову и посмотрел на начальника, который торжествующе улыбался, а потом на Хрустова, который побледнел и передернулся в кресле. Начальник полиции объяснил вполголоса:

— Мой агент нашел у него в пальто. Обратите внимание: нет двух зарядов.

— Что вы скажете? — спросил судебный следователь, впиваясь глазами в лицо Хрустова.

— Ничего не окажу. Оставил этот револьвер у себя в кармане не помню с каких пор, не помню, по какому случаю. Может быть, поздно ночью возвращался домой, и на всякий случай опустил его в боковой карман. С той поры и лежит.

— И двух зарядов нет? 

— И двух патронов нет, потому что лежало в барабане всего три.

— Странно. Ну, это мы определим после, когда узнаем калибр пуль. Итак, он попал в карман шубы случайно.

— Я его положил, но когда — не помню…

Судебный следователь отложил револьвер в сторону.

— Может быть, вы расскажете свой разговор с покойным графом?

— Мне нечего рассказывать: это был сухой, деловой разговор, и больше ничего. Он передал мне деньги и письмо.

— Может быть, было что-нибудь острое, бурное в разговоре?

— Ничего такого не было.

Хрустов нервничал, непрерывно трогал свою бородку, пенсне, и руки его дрожали. Судебный следователь пожевал губами и обратился к товарищу прокурора.

— Федор Егорович, быть может, вы предложите какие-нибудь вопросы?

Тот пожал плечами.

— Ровно никаких.

— Вы? — обратился он к начальнику полиции.

— Нет. Надо будет еще обождать до выяснения иных подробностей.

— Что касается этого письма, — сказал судебный следователь, — то несомненно мы его передадим вдове покойного, и она возвратит нам его по вскрытии конверта.

— Непременно, — сказал товарищ прокурора.

Хрустов быстро ответил:

— Все его содержание состоит в том, что покойный рекомендует меня и просит отвести мне надлежащее помещение и познакомить с конторой.

— Отлично. Мы это и узнаем. Пока мы прекращаем допрос.

Судебный следователь наклонился к товарищу прокурора и стал с ним шептаться, а потом обратился к начальнику и сказал: 

— У вас найдется свободный человек?

— О, конечно, — ответил начальник.

— Превосходно. Так я передам ему приказ.

— Сделайте одолжение.

Начальник нажал кнопку и сказал вошедшему рассыльному:

— Дежурного городового.

— Слушаю.

Через две минуты явился рослый, огромный городовой и вытянулся у дверей. Судебный следователь обернулся к нему и протянул ему бумагу. 

— Возьмете приказ и с ним свезете этого господина в дом предварительного заключения.

Хрустов вскочил, словно от удара.

— Как, вы хотите меня арестовать?

— Непременно. Человек, заподозренный в преступлении, которое влечет за собой лишение прав состояния, непременно подвергается предварительному аресту. Закон.

Хрустов бессильно упал в кресло, вынул платок и вытер вдруг вспотевшее лицо.

— Вы, может быть, позволите написать мне несколько строк домой, — глухо произнес он.

— Сделайте одолжение.

Начальник полиции тотчас придвинул ему блокнот, подал конверт и передал перо. Хрустов наклонился и нервной рукой набросал несколько строк жене и неожиданном аресте. Потом он запечатал конверт, надписал адрес и дрожащей рукой передал его начальнику полиции.

— Вы будете добры его отправить?

— Немедленно, — ответил тот с обязательной улыбкой.

Хрустов встал.

— Что же, говорят, что от сумы, да от тюрьмы не отказываются.

Он криво улыбнулся, неловко поклонился присутствующим и вышел. Городовой вышел следом за ним, и дверь захлопнулась.

— Что вы скажете, каков гусь, — вяло ответил товарищ прокурора, — но не вижу ничего, чтобы служило прямой уликой.

— А револьвер? Две пули?

— Надо еще узнать, того ли они калибра. Нынче почти всякий порядочный человек ходит с револьвером в кармане.

Следователь резко отвернулся от него, и повернулся к начальнику.

— Какого вы мнения?

— Я? — он поднял брови, закрыл глаза и покачал головой, потом широко открыл глаза и ответил с блаженной улыбкой:

— Пока не знаю.

Судебный следователь поднял плечи и в уровень с ушами, и резко поднялся с места.

— Ну-с, заседание окончено.

Товарищ прокурора посмотрел на часы, лениво опустил их в карман, и сказал:

— Самое приятно во всяком деле.