Фридрих Глаузер — писатель трудной, трагически изломанной судьбы. Он принадлежит к целой плеяде швейцарских художников первой половины XX века, полузабытых еще при жизни и заново открытых только в 60—70-е годы, С опозданием на добрую треть столетия. Среди них — Роберт Вальзер, Ханс Моргенталер, Людвиг Холь и другие, менее известные. Их вина, как это нередко случается, в том, что они шли против течения, отказывались от преждевременного примирения (Холь) с сытым окружением, искали свои тропы в искусстве и роли воспевателей несомненных успехов швейцарской демократии предпочли трудную и неблагодарную роль врача-диагноста, выслушивающего и выстукивающего живой общественный организм на предмет обнаружения в нем скрытых недугов.
Долгое время Глаузера считали писателем в высшей степени нешвейцарским и потому как бы не замечали. В историях немецкоязычной литературы, написанных в 30—50-е годы, его имя даже не упоминается. Только значительно позже выяснилось, что этому неудачнику и изгою швейцарская литература обязана удачнейшими своими произведениями, в которых чрезвычайно выразительно и достоверно запечатлен зримый, слышимый, осязаемый образ маленькой горной страны. Причем образ этот разительно отличался от ярких картинок на глянцевых рекламных проспектах, зазывавших в Швейцарию туристов со всего света. Хотя, надо думать, и проспекты не обманывали: горы были и впрямь прекрасны, небо и многочисленные озера поражали своей голубизной, люди отличались приветливостью и завидным трудолюбием.
Но Глаузер писал о другой Швейцарии, тоже реально существовавшей. Он знал свою страну не с парадного входа, он изучал ее в приютах, больницах, исправительных заведениях, где он не раз оказывался за неподчинение порядку. Собственно говоря, доволен я был только тогда, когда сидел в тюрьме или в сумасшедшем доме, скажет он о себе в конце короткой жизни. Пронзительный трагизм этих слов сопоставим разве что с признанием другого крупного швейцарского писателя, Роберта Вальзера, который отказывался покинуть приют для душевнобольных, чувствуя себя там в относительной безопасности: действительность казалась ему страшнее сумасшедшего дома.
Фридрих Глаузер не был экстравагантной личностью, человеком беспорядка, бродягой по призванию (есть такая категория людей), он хотел только одного — быть полезным людям и делать то, к чему чувствовал душевную склонность. Не только преуспевающим дельцам, но и большинство нормальных (и следовательно, тоже стремящихся к преуспеянию) людей вряд ли придется по душе постоянное напоминание о боли, болезни, страдании, смерти. Глаузер же упорно отстаивал свою концепцию искусства, выстроенную на фундаменте сострадания и соучастия, полагая, что без них немыслимы полнота и целостность бытия. Свою болезненную тягу к катастрофам, К житейским срывам он объяснял желанием преодолеть однозначность и однообразие безбедного существования. Я искал страдания, искал, разумеется, неосознанно, какая-то частица моего я нуждалась в нем, — писал он, признаваясь, что катастрофы странным образом его успокаивали, избавляли от чувства смутной вины. — Только через страдание я снова вступал в тот тесный контакт с жизнью, который был мне совершенно необходим 1.
О своей жизни Глаузер рассказал в предельно краткой автобиографию, которую стоит привести целиком:
Родился в 1896 году в Вене от матери-австриячки и отца-швейцарца. Дед по отцовской линии был золотоискателем в Калифорнии (sans blague 2), а по материнской — надворным советником (хорошенькая смесь, а?). Начальная школа, три класса гимназии в Вене. Потом три года — сельская школа-интернат в Глариссеге. Следующие три года — коллеж в Женеве. Оттуда исключен незадолго до выпуска за критическую статью о сборнике стихов тамошнего учителя и поэта. Аттестат зрелости получил в Цюрихе. Один семестр изучал химию. Затем дадаизм. Отец решает поместить меня в закрытый пансионат и отдать под опеку. Бегство в Женеву. Остальное вы можете прочитать в очерке Морфий. В течение года (1919) интернирован в Мюнзингене. Побег. Год в Асконе. Арест из-за мо[рфия], принудительное возвращение в интернат. Три месяца в Бургхёльцли (контрэкспертиза, так как Женева объявила меня шизофреником), 1921—1923 годы в Иностранном легионе. Потом мойщик посуды в Париже. Шахтер в Бельгии, пересылка в Швейцарию. Год заключения в Вицвиле. Затем в течение года подсобный рабочий в плодово-ягодном питомнике. Курс психоанализа (год), одновременно работал в садово-огородном питомнике в Мюнзингене. Садовник в Базеле, затем в Винтертуре. В это время написан роман об Иностранном легионе (1928—1929). 1930—1931-й — годичные курсы садоводства в Эшберге. Июль 1931-го — повторный курс психоанализа. С января по июль 1932 года — свободный художник (красиво сказано!) в Париже. Поездка к отцу в Мангейм. Там за поддельные рецепты арестован и доставлен в Швейцарию. С 1932-го по 1936-й интернирован. Et puis voila. Се n’est pas tres beau… 3.
Многое в этой заметке, пронизанной иронией и горечью за неудавшуюся жизнь, требует расшифровки. Но основные вехи намечены точно. Заметка была написана для газетной врезки за два с небольшим года до смерти Глаузера. Это время было заполнено интенсивной литературной работой и настойчивыми попытками избавиться от приобретенного в юности (все началось с безобидного лечения) пагубного пристрастия к наркотикам. В 1936 году, когда писались приведенные выше строки, появилась надежда на выздоровление: днем Глаузер выполнял тяжелую работу в садовом хозяйстве, а по вечерам писал детективные романы, получившие признание у читателей. Но в разгар лечения его постигла новая беда: поскользнувшись в ванной, он ударился головой и получил кровоизлияние в мозг. Глаузер умер 8 декабря 1938 года в Нерви, близ Генуи, где он отдыхал. Умер после помолвки со своей давней подругой: свадьба, назначенная на 9 декабря, так и не состоялась. Судьба и тут жестоко обошлась с бездомным скитальцем, который так и не сумел обрести свoe место под солнцем.
Но свое место в литературе он отстоял. Отстоял прежде всего благодаря детективным романам.
Правда, начинал он не с них, а с автобиографической прозы, которая как нельзя лучше соответствовала дарованию Глаузера: он умел «сгущать образы в картины) вкладывать в них обобщенный, метафорический смысл, умел пристально вглядываться не только в себя, но и в окружающий мир. Это его качество с блеском проявилось в романе об Иностранном легионе Гуррама. Жизненный опыт, обретенный Глаузером во время службы в маленьком французском форту, затерянном в песках марокканской пустыни, доведен здесь до такой степени художественного обобщения, когда принято: говорить о выражении не только индивидуальной судьбы, но и образа времени, духа эпохи. Одиночество потерпевшего крушение человека… никогда не изображалось в швейцарской литературе с такой пронзительно-оригинальной безусловностью, как в Гурраме, — писал позже поэт и критик Д. Фрингели.
Однако тогдашняя Швейцария оказалась не в состоянии адаптировать это новаторское произведение. При жизни автора роман так и не дошел до читателя. Крохотным тиражом он был опубликован только в 1940 году.
Но Глаузер с поражением не смирился, он настойчиво искал выхода из изоляции. Эти поиски привели его к детективу.
