Эмоциональная дисгармония присутствует и в романе Фенимора Купера Последний из могикан (1826), — второй части той истории отважного охотника-следопыта Натти Бампо и его друга-индейца Чингачгука, или Великого Змея, которую Купер начал романом Пионеры. Образ глубоко меланхолический, как определил его Бальзак, Натти Бампо во многом сродни по своему характеру и сюжетной роли Гарви Бёрчу из романа Шпион. В его судьбе воплощается незаметный героизм людей из народа, которые, двигая вперед американскую цивилизацию, становятся вместе с тем ее первыми жертвами. На протяжении долгой, восьмидесятилетней жизни Кожаный Чулок находится на самом переднем крае так называемой границы американских поселений, неуклонно распространяющихся на Запад, от Атлантического к Тихому океану. Помощь, которую этот отважный зверобой, следопыт и разведчик оказывает колонизаторам, неоценима. Но по мере того, как граница продвигается на Запад и буржуазный закон и собственность утверждают свое господство на некогда вольных просторах, Натти Бампо оказывается в положении пасынка и изгоя. Его любимое лесное раздолье оскверняется стуком топоров; хищнически истребляются звери, птицы и рыба; мелеют озера и реки; заветные тропинки превращаются в проезжие дороги… Кожаному Чулку приходится, покидая родные становища, искать себе приют в чужих краях: начав свой жизненный путь в лесных дебрях будущего штата Нью-Йорк, он находит смерть в далеких прериях, по ту сторону Скалистых гор.
В предисловии к роману Купера Следопыт Горький глубоко раскрыл обобщающее значение образа Натти Бампо и его судьбы: Исследователь лесов и степей Нового света, он проложил в них пути для людей, которые потом осудили его как преступника за то, что он нарушил их корыстные законы, непонятные его чувству свободы. Он всю жизнь бессознательно служил великому делу географического распространения материальной культуры в стране диких людей и — оказался неспособным жить в условиях этой культуры, тропинки для которой он впервые открыл.
Такова — часто — судьба многих пионеров-разведчиков, — людей, которые, изучая жизнь, заходят глубоко дальше своих современников. И с этой точки зрения безграмотный Бумпо является почти аллегорической фигурой, становясь в ряды тех истинных друзей человечества, чьи страдания и подвиги так богато украшают нашу жизнь1.
Купер создавал эпопею Кожаного Чулка не в хронологическом порядке, начиная с юности героя, а вразбивку, начав почти с самого конца. И это было не случайно: первый роман пятикнижия — Пионеры, действие которого развертывалось в 1793 году, задавал тон всему циклу и наиболее четко определял его основную коллизию.
Во многом примыкавший к Шпиону2 по своей социальной проблематике, роман Пионеры показывал американцев, в чьих руках после победы молодой заокеанской республики в Войне за независимость сосредоточились власть и богатство. Таков судья Мармадьюк Темпль, удесятеривший свое состояние за счет земель, конфискованных у лоялистов. Этот крупный землевладелец и предприниматель строит новые поселения, корчует леса, ищет залежи каменного угля и вершит суд и расправу в своей округе. На его земле в ветхой лачуге ютятся два друга — семидесятилетний охотник Натти Бампо и его побратим, спившийся старый индеец Джон Могикан. Темпль и его приспешники, деловые люди нового буржуазного века, с трудом мирятся со своевольными замашками этих старых бродяг. Их воспоминания о былых подвигах вызывают досадливую усмешку, как вздорное хвастовство выживших из ума стариков, а упорство, с каким Кожаный Чулок отстаивает свое естественное вековечное право свободно охотиться на любую лесную дичь, навлекает на него судебное преследование. За нарушение непонятных ему правил старого охотника приговаривают к штрафу, тюрьме и колодкам. Глубоко оскорбленный, униженный, Натти Бампо навсегда покидает свой родной, но неузнаваемо изменившийся край, где чужаки травят его, как лесного зверя. С тяжелым сердцем, тая обиду, он отправляется на Запад, в страну заходящего солнца, оставляя за собой пепелище своей хижины и могилу старого Джона Могикана.
Необходимо хотя бы вкратце вспомнить драматическую ситуацию, обрисованную в Пионерах, чтобы яснее представить себе, по контрасту, место и значение Последнего из могикан в истории Натти Бампо.
Пионеры и Последний из могикан являются как бы двумя полюсами всей этой эпопеи.
В Пионерах, изображая Америку вчерашнего дня, которую могли хорошо помнить многие читатели романа, Купер максимально приблизился к реальности, к действительной прозе буржуазных общественных отношений. В Последнем из могикан, напротив, действие озарено ослепительным блеском романтики. Хотя сюжет романа, отнесенный к 1757 году, связан с реальными событиями Семилетней войны, философско-поэтический смысл романа не вмещается в эти узкие рамки. История осажденного французами английского форта Уильям-Генри и его сдачи на милость победителей — только частный повод для того, чтобы прославить величие человеческого духа, воплощенное в героях романа. И своею эпической значительностью Последний из могикан обязан не тому, что в нем воссозданы конкретные перипетии боевых действий английских и французских колониальных войск в 1757 году, а тому, что в нем отразилась грандиозная историческая трагедия индейских племен, исчезающих под напором или вторжением цивилизации, как опадает листва их родных лесов под дуновением мороза3. Так пояснял смысл своего романа сам Купер в предисловии к переизданию Последнего из могикан. Образы индейцев и судьба индейских племен затрагивались и ранее в поэзии и прозе американских романтиков, в стихах Френо и Брайента, в очерках Ирвинга. Купер, однако, был первым, кто поставил в центре романа этот замечательный народ — народ, на войне отважный, кичливый, коварный, беспощадный, готовый к самопожертвованию; в мирное время — справедливый, великодушный, гостеприимный, мстительный, суеверный, скромный и обычно целомудренный4, — как характеризует он индейцев в том же предисловии к Последнему из могикан. Исторические судьбы и нравы вымирающих индейских племен имели для творчества Купера такую же философско-эстетическую ценность, как судьбы и нравы распадающихся шотландских кланов для творчества его старшего европейского современника, Вальтера Скотта. Купер-художник, подобно Скотту, сумел возвысить до уровня эпопеи тему трагической гибели целого многовекового жизненного уклада, целого строя понятий и чувств. Безвременная смерть двух прекрасных и юных героев — благородной красавицы креолки Коры и влюбленного в нее Ункаса, последнего из могикан, как бы символизирует неотвратимость этой гибели. В сцене похорон Ункаса и Коры, провожаемых в могилу индейскими плакальщицами в присутствии всего племени, явственно слышатся поэтические отголоски индейского фольклора.
Чутье художника намного опередило науку. Классический шеститомный труд Генри Скулкрафта — Исторические и статистические сведения относительно истории, положения и будущего индейских племен Соединенных Штатов (1851—1857) — начал выходить лишь в год смерти Купера (который, впрочем, знал об изысканиях Скулкрафта). С научной точки зрения в подробностях индейского местного колорита здесь, как и в других романах Купера, можно было бы обнаружить много неточного, произвольного или вымышленного. Но неоценима была самая суть художественного открытия, совершенного писателем: он угадал высокую и самобытную эстетическую ценность гибнущей культуры американских индейцев. От широко вводимых Купером в его роман описаний индейских обычаев и поверий, даже от живописных индейских собственных имен, исполненных образного поэтического значения, веет элегической грустью, — речь идет о гибели по-своему гармонического и цельного строя жизни и представлений. Мир благородных могикан и их друзей делаваров, столь поэтически изображенный в романе, противостоит как возвышенная антитеза обрисованному в Пионерах суетливому и пошлому мирку приобретателей, законников, крючкотворов и сутяг, где не нашлось места ни для Натти Бампо, ни для Джона Могикана.
Здесь, в Последнем из могикан, оба эти героя предстают помолодевшими на три с лишним десятка лет, в полном расцвете мужественной зрелости. Тот жизненный уклад, к которому они принадлежат, клонится к закату, но пока они еще хозяева положения и умело и мудро распоряжаются и собственной судьбой, и участью той горсточки людей — сестер Манроу и их спутников, — которую случай отдал под их покровительство. Образы Натти Бампо Соколиного Глаза и Великого Змея Чингачгука, которых Купер впервые представил читателям Пионеров затравленными и униженными отщепенцами цивилизованной Америки, здесь приобретают героические очертания. Живя в содружестве с природой, они владеют ее секретами и подчиняют себе ее силы. Они разгадывают замыслы коварных врагов и совершают чудеса ловкости и отваги, чтобы перехитрить неминуемую смерть…
Сама нерушимая дружба Натти Бампо с могиканами Чингачгуком и Ункасом — черта примечательная, выразительно и даже полемически оттеняющая нравственное благородство этих людей, сумевших возвыситься над расовыми предрассудками, столь распространенными на родине писателя. В изображении содружества благородных и смелых людей, независимо от их цвета кожи, происхождения и верований, Купер во многом следовал идеалу естественного человека, чуждого себялюбивым порокам цивилизации, который был выдвинут в XVIII веке европейской литературой Просвещения и в переосмысленном виде воспринят романтиками разных направлений, от Байрона до Шатобриана.
Воплощение этого идеала неминуемо требовало от художника романтического преувеличения. …Шатобриан и Купер оба представили нам индийцев с их поэтической стороны и закрасили истину красками своего воображения5, — писал Пушкин в статье Джон Теннер (1836). На родине Купера аналогичные упреки сформулировал более пространно Марк Твен, обвинивший создателя романов о Кожаном Чулке в нарушении по меньшей мере восемнадцати из девятнадцати законов, обязательных для художественной литературы6 («Литературные грехи Фенимора Купера», 1895). По юмористическому замечанию Твена, даже вечным законам природы приходится отступить, когда Купер хочет пустить читателю пыль в глаза…7.
Это был спор реалистов с романтиком. Как бы предвидя подобные упреки, Купер в предисловии к Последнему из могикан заранее пояснял читателям, что, создавая образы своих героев, он сознательно жертвовал точностью изображения ради его поэтической выразительности. Это относилось» в частности, и к его работе над образом Кожаного Чулка, каким он представлен в этом романе. Сделай я его (Натти Бампо) не столь нравственно возвышенным, — писал Купер, — я, вероятно, был бы ближе к реальности; но он оказался бы менее привлекательным; а задача романиста — всеми силами стремиться к поэтичности8.
Эта романтическая поэтичность составляет главное художественное достоинство Последнего из могикан.
Сюжетный механизм романа кое-где поскрипывает на ходу (литературные условности в еще большей мере сказываются в более раннем романе Шпион). Юмор Купера, восходящий к традициям английского романа XVIII века и основанный (как, например, в образах чудаков-педантов Ситгривса и Гамута) на однообразном обыгрывании одной и той же профессиональной блажи или мании, может показаться теперь старомодным, а диалоги героев — несколько риторичными. Но романы Купера захватывают читателя своим драматизмом. Всем своим творчеством он славит отвагу и разум свободного и деятельного естественного человека.
Вслед за Купером поэтический мир индейского фольклора был воссоздан в знаменитой Песни о Гайавате (1855) Лонгфелло. В прозе традиции Купера были развиты и углублены замечательнейшим американским романистом XIX века Германом Мелвиллом; в его социально-философских романах Моби Дик (1851) и Израиль Поттер (1855) обнаруживается преемственная связь и с эпопеей о Кожаном Чулке, и с романом Шпион. Романы Купера открыли новые горизонты американской литературе.
А. Елистратова
- М. Горький. Собр. соч. в 30-ти томах, т. 24. М., Гослитиздат, 1953, с. 226. ↩
- Среди действующих лиц Пионеров фигурировали и персонажи романа Шпион — сержант Холлистер и его жена, бывшая маркитантка Бетти Фленеган. Открытый ими трактир носил название Храбрый драгун в честь погибшего капитана Лоутона. ↩
- J. F. Cooper. Introduction.— Jn.: «The Last of the Mohicans». P., Bandry, 1835, p. 111. ↩
- Tам же, р. 1. ↩
- А. С. Пушкин. Поли. собр. соч. в 10-ти томах, т. VII. М., «Наука», 1964, с. 436. ↩
- Марк Твен. Собр. соч. в 12-ти томах, т. И. М., Гослитиздат, 1961, с. 431. ↩
- Там же, с. 434. ↩
- J. F. Cooper. Introduction, p. 4. ↩