Моэм. Критик и писатель

Что же именно говорит о себе Сомерсет Моэм в автобиографической книге Подводя итоги, что за образ он создает и культивирует?

Я считаю, что мне очень повезло: хотя я никогда особенно не любил людей, они меня так интересуют, что, кажется, неспособны мне надоесть. …У меня нет врожденной веры в людей, я склонен ожидать от них скорее дурного, чем хорошего. Это — цена, которую приходится платить за чувство юмора. …Я не вижу особой разницы между людьми. Все они — смесь из великого и мелкого, из добродетелей и пороков, из благородства и низости¹.

На звание выдающегося идеалиста-человеколюбца Моэм явно не претендует. Еще менее — на роль общественного деятеля, даже самого скромного масштаба. И совсем уже отмежевывается он от позиции бескорыстного художника, презирающего деньги и материальные блага.

Может быть, он просто циник? Моэм предусмотрел и такое обвинение. Меня часто называют циником. Меня обвиняют в том, что в своих книгах я делаю людей хуже, чем они есть. По-моему, я в этом неповинен. Я просто выявляю некоторые их черты, на которые многие писатели закрывают глаза.

Столь же честно, с максимальной отстраненностью определяет он свои профессиональные возможности. Знает сильные стороны своего дарования: умение развивать действие, острую наблюдательность, чувство юмора и ясность слога. Но, вспоминая писательскую юность, замечает без обиняков: Язык у меня был банальный, словарь ограниченный, фразы избитые, грамматика сильно хромала. Да и теперь, когда многое преодолено, Моэм-писатель, по мнению Моэма-критика, недобирает каких-то существенных свойств: фантазии, поэтичности и …той теплоты, широкой человечности и душевной ясности, которую мы находим лишь у самых великих художников. Есть в этой книге и такое беспощадное наблюдение: У меня больше силы характера, чем ума, и больше ума, чем таланта.

В общем, со страниц его автобиографических и литературоведческих эссе встает образ человека, превыше всего ценящего золотую середину, человека просвещенного, терпимого, по-житейски мудрого, трезвого и спокойного в самооценках. Корректного джентльмена, которому, однако, ничто человеческое не чуждо. Скептика, умеющего при этом отдать должное доброте, мужеству, стоицизму, преклоняться перед взлетами интеллектуальных и духовных поисков. Консерватора в политике, сознающего, однако, масштабы и глубину страданий огромных масс людей, обездоленных социальным и экономическим неравенством, более того, полагающего неизбежным и только справедливым грядущие революционные катаклизмы…

Назвать этот образ маской было бы ошибкой или предвзятостью: все эти качества, черты и тенденции были в большей или меньшей мере присущи Моэму. И все же психологический облик его далеко не совпадает с этой стройной картиной душевного равновесия.

Границы откровенности и искренности автобиографа определяются гордостью человека, который всегда хочет быть хозяином положения. Особая чувствительность — неотъемлемое, изначальное качество художника, воспринимающего все явления жизни острее, чем прочие, всегда была в характере Моэма. И умение сострадать, — о чем говорит хотя бы такая запись в дневнике, относящаяся к его работе в больнице св. Фомы: Для того чтобы отвергнуть существование бога, достаточно один раз увидеть, как ребенок умирает от менингита. Однако и в жизни, и в книгах своих Моэм проявляет упорное стремление загонять эти качества как можно глубже. Внутренняя противоречивость дисгармоничного, легкоранимого, высокомерного и несчастливого человека скрыта под гладкой, чуть не лакированной поверхностью, под всей этой трагикомической хроникой происшествий, которую ведет он в своей непринужденной, добродушно-язвительной, неприкрашенной манере. Устами одного из своих героев (Уилли Эшендена из Пирогов и пива) Моэм весьма саркастически высказался о роли долголетия в литературной репутации британских авторов. К литературным долгожителям, по его мнению, англичане питают ни с чем несравнимое уважение. Почтенный возраст романиста — залог пиетета критиков.

Моэму не было и шестидесяти лет, когда он поделился этими наблюдениями, но, как оказалось, нечто подобное ожидало и его самого. В 50-х годах писатель внезапно очутился на новых литературных высотах. Конечно, широкая читательская популярность сопутствовала ему давно. Но именно в последнее десятилетие, когда писатель не публиковал больше художественных произведений, к нему пришли академическое признание, титул мастера и международная слава, к которой, впрочем, была примешана и доля сенсационности. Моэм стал вызывающе богат — книги его издавались, а пьесы шли во множестве стран — обладая колючим характером, он вел на своей Мавританской вилле на Французской Ривьере все более замкнутый образ жизни, способствовавший возникновению всевозможных легенд.