После первых двадцати страниц к читателю закрадывается, а после двадцати последующих и прочно у него закрепляется подозрение, не оставляющее его до конца книги (не считая последних семи ее страниц), что роман решительно не удался и, наверное, лучше бы его вовсе не печатать, — пишет видный швейцарский критик Клара Обермюллер в статье Раскатистый хохот над бушующим пламенем: апокалипсис в альпийском раю, помещенной в цюрихском еженедельнике Вельтвохе (1989, № 37). — Жаль, что нет законов, которые запрещали бы авторам растаскивать по частям ранее созданные ими произведения и обкрадывать самих себя, но должно же быть и у издателей какое-то уважение к своему автору, которое помогало бы избегать подобных фиаско.
/…/ Так или иначе, новая книга Дюрренматта /…/ на книжный рынок вышла, а значит, и выдвинулась в поле зрения читателей и критики. Как-то она там себя покажет и выдержит ли сравнение со своими предшественницами? Что касается семейного ее с ними родства, то оно бесспорно. Долина Хаоса, судя по всему, находится где-то совсем рядом со знаменитым Гюлленом 1, а кое-кто из ее обитателей — явно близкие родственники как Клер Цаханасян 2, так и великого Мугейма 3.
Старая приверженность Дюрренматта к угловатым и ни в какие рамки не вмещающимся фигурам, к щекотливым гротескно-комедийным ситуациям и неожиданным парадоксально-фантастическим сюжетным поворотам рождает здесь таких персонажей, как Великий Старец (без бороды), Мозес (Моисей) Мелькер, морально разложившийся проповедник причудливой теологии богатства, три продувных адвоката — Рафаэль, Рафаэль и Рафаэль (сдается, что это одно и то же лицо), бургомистр, больше любящий свою собаку, чем изнасилованную дочь, вечно что-то жующий полицейский вахмистр Люстенвилер, рейхсграф фон Кюксен, подсовывающий богатым клиентам, скупающим произведения живописи, вместо оригиналов подделки, а вместо подделок — оригиналы, когорта придурковатых политиков, шайка прожженных гангстеров и, наконец, как бы венчающий собой этот паноптикум Великий Старец (с бородой), больше известный в народе просто как наш Господь Бог.
Если кому-то из читателей взбредет в голову ждать, что эти персонажи по ходу развития сюжета станут вступать друг с другом в сколько-нибудь логически объяснимые связи и отношения, то он будет ждать напрасно. /…/
Новый дюрренматтовский роман есть именно то, что заключено в самом его названии, — безграничный, абсолютный хаос, безбожная мешанина сюжетных мотивов, реквизитов и персонажей, которые вместе хотя и несут на себе характерную печать авторского почерка, но в общей ткани романа выглядят чужеродными элементами, как будто в процесс создания романа вмешался кто-то посторонний и неумело, наспех скомпоновал почти готовые его части. Конечно, Дюрренматт и раньше обожал всякую путаницу, и его драматургия всегда богата была разного рода сюрпризами, но так бессвязно, с такими логическими и сюжетными скачками не работал до сих пор даже он.
/…/ Кроме немногих подкупающих свежестью мысли философских вкраплений и нескольких прекрасных как сон картин, роман этот с его натужным юмором, вялой сатирой на швейцарский политистэблишмент и гангстерскую ментальность не вызывал бы у читателя ничего, кроме чувства неловкости, если бы не финал книги, те самые шесть-семь страниц, что заставляют нас заново пересмотреть все сказанное на предыдущих ста семидесяти и в немалой степени вознаграждают читателя за понесенный моральный ущерб.
Собственно, и наступает-то он, этот финал, не столь уж неожиданно. Отдельные, пусть нечастые, энергичные фабульные проблески, некоторые странные выходы персонажей, например Великого Старца (без бороды) и его божественного двойника (с бородой), интригующие теологические умствования деловито убивающего своих жен, а потом ищущего божеской милости Мозеса Мелькера все-таки ободряют читателя И дают ему кое-какую надежду, что Дюрренматт и на сей раз ограничится избранным невысоким горизонтом повествования и все-таки исхитрится выкинуть какой-нибудь кунштюк и перевернуть все им выстроенное с ног на голову и в конце концов постарается остаться верным себе. /…/ Примерно так оно и получается; писатель, действительно, и здесь ищет ответа на существеннейшие вопросы бытия — есть ли Бог, и если да, то каков он и каково его отношение к миру. Кто знаком с творчеством Дюрренматта-графика, а также помнит автобиографическое начало Материалов (Stoffe), знает, что этому автору мир видится не иначе как в образе огромного лабиринта, а человек, подобно злосчастному Минотавpy, — волею безжалостного Всевышнего в этом лабиринте запертым, безо всякой надежды на подсказку и без малейшего шанса когда-либо из этого хитросплетения ходов, лазеек и тупиков выбраться.
В каком-то смысле лабиринтом является и само новейшее детище писателя, и описываемая в романе Долина Хаоса с ее странными обитателями и затрапезным курзалом, превращенным в гангстерский вертеп. И снова, как в Браке господина Миссисипи или в Перекрещенцах 4, Дюрренматт, подобно жадно-любопытному ребенку, который ломает игрушку, чтобы понять, как она устроена, бесцеремонно разбивает скорлупу каждого из своих героев, чтобы попробовать на зубок их сердцевину.
Если еще раз пересмотреть все рассказанное в книге, уже добравшись до ее конца, то может показаться, что Дюрренматт выстраивает свое громоздкое и шаткое романное сооружение лишь затем, чтобы иметь удовольствие сладострастно сокрушить его на последних страницах в едином блистательном и мощном апокалипсисе. Последние семь страниц, где полыхает и рушится в огне обветшалый курзал, где добычей огня становится все и вся, зло и добро, праведные и неправедные, а Мозес Мелькер уже настолько приближается к ответу на главный свой вопрос (есть ли Бог, а если да, то каков он), что в буквальном смысле на нем обжигается, относятся к лучшему из того, что написано Дюрренматтом в последнее время, — семь страниц мастерски отделанной немецкой прозы, но, увы, к сожалению, только семь.
На этих страницах Дюрренматт как бы стремится сполна расквитаться со всем, с чем ему самому пришлось столкнуться в жизни, — с миром хаоса и бесправия, миром, не заслуживающим никакой иной участи, кроме тотального разрушения, и в то же время безусловно дорогим писателю за все доставляемые им радости жизни, но также рассчитаться и с тем Богом теологов, всеведущим, всемогущим, всеблагим, с чьего ведома на земле расплодилось столько зла и который одаривает своей милостью столь вольно и непредсказуемо, что тут и самому набожному человеку впору сойти с ума.
Это противоречие между всеблагостью Бога и тем, сколь вопиюще несовершенен реальный мир, занимало Дюрренматта всю жизнь. Поэтому-то на последних семи страницах нового романа Богу теологов он решительно противопоставляет Бога людей и гуманности. Самого же Мозеса Мелькера — как бы исходя из допущения, что и человечный Бог — это не более чем Мелькерова выдумка, — он погружает в бездну безумия, а Долину Хаоса — в пучину всеобщей погибели, и делает это не иначе как с твердой верой в продолжение жизни и в могучие творческие силы человека.
И когда в конце концов ребенок в чреве изнасилованной Эльзи начинает весело бить ножками, как и мальчик в чреве ее матери Элизабет, — значит, что снова побеждает тот смех отчаяния, о котором Дюрренматт всегда говорил, что это единственно адекватная реакция на плачевное состояние божьего творения.
Obermuller, Klara. Ober den Flammen ein grosses Gelachter. Friedrich Diirrenmatts «Durcheinandertal»: Apokalypse im Alpenparadies. — «Weltwoche», 1989, № 37, 14. Sept., S. 67.
