Пропавшая невеста, или Русский Лекок — фрагмент из романа Ивана Николаевича Пономарева Русский Лекок: агент сыскной полиции, первого в трилогии о Василии Кобылине.
I
Товарищ прокурора N-ского окружного суда, Юрий Николаевич Голиков, находился в самом радостном настроении духа.
Причина его прекрасного расположения была очень важная.
Не далее, как вчера, он получил согласие от матери Веры Сергеевны Машутиной на женитьбу с ее единственной дочерью.
Голиков уже более года был влюблен в Веру и пользовался ее полной взаимностью.
По неизвестным причинам, Софья Николаевна не давала разрешения на брак.
Софья Николаевна, пробыв пять лет вдовой, четыре года тому назад вышла замуж в Петербурге за очень богатого вдовца Полупьянинова, имевшего, также как и его вторая жена, от первого брака единственную дочь, несколько лет тому назад выданную замуж.
Покойный отец Веры Сергеевны лично не имел никакого состояния, но женившись на Софье Николаевне, приобрел тридцать тысяч годового дохода.
Будучи человеком рассудительным и при этом отличным хозяином, ему удалось почти удвоить состояние жены.
Нужно отдать должное Голикову, богатство невесты не играло большой роли в его глазах. Он любил Веру за ее ум, красоту и прекрасные душевные качества.
Через две недели было назначено торжественное обручение, так как Полупьянинов, находившийся в Петербурге, должен был к тому времени вернуться.
Имея дело в суде, товарищ прокурора оставил квартиру, рассчитывая к вечеру отправиться в усадьбу Покровское.
Между тем, в то же самое время, в Покровском произошел страшный переполох.
Софья Николаевна, имевшая обыкновение каждое утро заходить в спальную своей дочери и лично будить свою любимицу, не застала ее в комнате.
Горничная барышни, девушка лет двадцати, также была очень поражена, когда ее спросили, куда девалась ее хозяйка.
— Да где же ей быть, как не на своей кроватке? — ответила она матери. Барышня рано никогда не встает.
— А вчера ты ее раздевала?
— Да кому же, как не мне.
— И сегодня Вера не звала тебя к себе?
— Не звали.
Может быть Верочке не спалось сегодня после вчерашнего радостного события, подумала мать, и она отправилась в лес подышать чудным майским утром.
Несмотря на эту надежду, Софья Николаевна переспросила всю дворню, и когда ей ответили, что сегодня барышни никто не видел, пришла в отчаяние.
Вся прислуга была поставлена на ноги, и было приказано обыскать лес, заключающийся в трехстах десятинах.
Когда Голиков приехал в Покровское, он нашел свою будущую тещу в страшном горе и отчаянии: — Вера бесследно исчезла!
Этот неожиданный удар, раздавшийся над головой счастливого жениха, на первых порах навел на него какой-то столбняк!
Придя немного в себя, он сам пустился на поиски, но и его труды не имели успеха.
При помощи соседних крестьян лес был обойден во всех направлениях, но тщетно.
Для товарища прокурора сделалось ясно, что его невеста не могла быть в лесу.
Обошли все пруды, все, гроты, не был позабыт ни один уголок, по следов никаких!
Вся ночь прошла в розысках, и наступивший день застал всю усадьбу на ногах.
Юрием Николаевичем был допрошен сторож, но тот призывал в свидетелей всех святых, что барышня из усадьбы не выходила и, кроме того, в усадьбу никто не приходил.
Цепные собаки, злость которых была известна всему околодку, и всегда спускаемые на ночь, не допустили бы вторжения постороннего лица.
Единственное, что можно было допустить, это то, что барышня сама покинула свое родное гнездышко.
Но зачем и для чего? Вот вопрос на который никто не мог дать ответа.
Об исчезновении Веры, Полупьянинову была послана телеграмма, с требованием о возвращении.
На следующее утро был получен ответ «Выезжаю сегодня почтовым поездом».
Спустя полчаса после получения телеграммы, прибыли в Покровское исправник и местный становой пристав.
Начальник уезда Петр Николаевич Орликов был лет пятидесяти, небольшого роста, плотный мужчина с отвислым брюшком, с первого же взгляда производил приятное впечатление и внушал доверие.
Орликов, за свой открытый нрав, хлебосольство и мягкосердечие, был любим всем уездом, что однако не мешало ему, во время исполнения служебных обязанностей, быть строгим исполнителем закона.
Становой, Правилов, был худощавый брюнет, высокого роста, сутуловатый, с жиденькой бородкой и с добродушным, но глуповатым выражением лица.
По службе он был очень слаб, не рачителен и по части юриспруденции хромал на обе ноги.
В уезде он был известен по прозвищу «становиха», так как все считали, что станом управляет его супруга.
Наподобие своего благоверного, она по худобе напоминала вяленого судака, но это обстоятельство не мешало ей носить черный парик.
Молодость полицейского в юбке очень романична и о ней стоить сказать несколько слов.
Юлия Владимировна Правилова была дочерью очень богатых родителей, мечтавших выдать ее чуть ли не за герцога.
Судьбе, однако было угодно более чем зло посмеяться над честолюбивыми замыслами гордых родителей.
Богатая девушка без ума влюбилась в одного молодого человека, занимавшего видный пост в уезде. К несчастью, предмет страданий, увлекшись прелестями красивой польки, уехал с ней заграницу, а Юлия Владимировна пожелала отомстить предмету своей первой любви.
Месть вышла очень оригинальная: красавица вышла замуж за первого встречного. Этот встречный оказался писцом уездного суда, далеко не красивой наружности.
Новобрачный, закинув чернильницу, на женин капитал завел торговлю.
Благодаря неопытности, он скоро прогорел, оставивши благоверной только несколько тысяч, за свою вину бедняк был жестоко наказан: Юлия Владимировна похитила из города другого писца и укатила с ним в Петербург.
Красивый писец скоро в столице надоел своей возлюбленной и она уволила его в отставку, без прощенья.
Будучи без ума от предмета своей страсти, он с горя поступил послушником в монастырь.
Весьма возможно, что на новом поприще трудолюбивый чиновник уездного суда сделал бы блестящую карьеру, но судьба решила иначе.
Однажды за церковной службой послушник едва не лишился чувств. Рядом с ним встала женщина, одетая в траур.
Несчастный узнал в ней бросившую его возлюбленную.
Юлия Николаевна, в свою очередь, пораженная неожиданной встречей, долго любовалась красивым послушником. Монашеская ряса очень шла к матовому лицу красивого брюнета.
Спусти три дня после этой встречи, послушник покинул монастырь. Молодая женщина сделала его управляющим своей небольшой усадьбы.
Через несколько лет довольно сносной жизни, на бывшего писца напали в лесу неизвестные злоумышленники и убили его.
Становой, прибывший производить дознание, был именно Правилов.
Юлия Николаевна, у которой чудные волосы были заменены париком, а восхитительные природные зубы — искусной подделкой, пришла к заключению, что время для обольщений кануло и вечность. Ей надо было приискать опору в приближающейся старости.
В лице Правилова она усмотрела подходящего мужа.
Старый холостяк, от роду не мечтавший соединиться с кем бы то ни было узами Гименея, совершенно растерялся, когда ему вдова предложила руку я сердце. Голоса, делавший предложение, был так мелодичен и притом очень настойчив, что становой, съежившись, изъявил согласие.
Спустя десять дней, Правилова отвезли в церковь, откуда он и возвратился со своей супругой, Юлией Николаевной.
На второй месяц после венчания, Правилова получила название становихи.
II
С приездом властей розыски возобновились с удвоенной энергией. Не только было вытребованы все сотские, десятские, но и вызваны из города лучшие городовые.
Все было перевернуто верх дном, но результат был тот же самый.
На обезумевшую от горя мать так повиляло исчезновение единственной дочери, что даже потребовалась энергичная помощь врача.
Отчаяние Голикова также не имело границ, но благодаря силе и энергии своего характера, он не падал духом, прикрывая горе наружным спокойствием.
Исправник переспросил всю дворню, и так как ему показались очень подозрительными горничная и сторож, то он приказал становому наблюдать за ними самым тщательным образом.
Вечером он уже собирался ехать в город, как ему доложили, что приехал Марьинский мельник, живший в двадцати верстах от Покровского.
— Что скажешь, любезный? — спросил его Орликов.
— Да вот, ваше высокоблагородие, — ответил почтенный на вид старик с густой бородой, почтительно кланяясь начальству, — наслышавши, что здешняя барышня пропала, приехал к вашей милости заявить подозрение.
Орликов, услышав, эти слова, так и привскочил с кресла.
— На след, что ли, удалось тебе напасть? — быстро спросил он.
— Да уж я и сам не знаю, ваше высокоблагородие, что и сказать. Может и на след попал.
— Ну, рассказывай скорее!
— Я хотя и старик, наше высокоблагородие, но большой любитель ловить рыбу. Вот сегодня, в восьмом часу утра, взял я лодку, да с Кузьмой работником и поехал вниз по течению.
На самом хорошем месте, где по обыкновению бывает клев, я остановился. Вдруг увидали мы с Кузьмой, ваше высокоблагородие, женское платье, но только не обыкновенное крестьянское, а скорее господское. Тут же рядом лежит тонкая сорочка, юбочка, да глянцем покрытые полусапожки.
— Что это за оказия, — сказал я Кузьме, — платье лежит, а купальщицы нет как нет. Уж не случился ли грех?
— Может и потонула купавшись, ответил работник, здесь место бойкое и глубокое.
— Так-то оно, так, ответил я, ваше высокоблагородие, да кто же купаться-то мог, ведь ближайшая деревня Васильково в трех верстах от эвтаго самого места. Да и одеянья-то там такого никто не носит. А вот что, Кузьма, сбегай ты в Васильково за старостой, а я здесь покараулю, приказал я.
Мой работник побежал, а мне, сам не знаю почему, так жутко стало, что я и удочку не решился закинуть.
Прошел час, пока Кузьма вернулся и привел старосту. Он также дивился находке, да и говорит:
— А что, Прохор Сидорович, уж не барышня ли Покровская потонула.
— Да что ты, белены что ли объелся, — выругался я. — Как она могла попасть сюда за шестнадцать верст?
— Да разве вам неизвестно, что «ее» вторые сутки как разыскивают? — спросил он.
— В первый раз слышу.
— Как же, от нас десятского потребовали и в Покровское все начальство съехалось. Услыхавши про это, я, ваше высокоблагородие прямо к вашей милости и махнул, даже домой не зашел, чтобы лошадь запрячь.
— А вещи с собой захватил?
— Как можно, ваше высокоблагородие, я сам в понятых бывал. До приезда начальства никто дотрагиваться не смеет. Старосту и Кузьму я в караул оставил.
— Вот за что спасибо, молодец. Я сейчас велю лошадей заложить, а ты сядешь на козлы и укажешь нам место.
— С превеликим удовольствием, ответил мельник, польщенный похвалой исправника.
Орликов пошел к товарищу прокурора и, щадя его горе, исподволь подготовил Голикова к страшному удару.
Через час лихая тройка выехала из усадьбы.
Было совершенно светло, когда взмыленные и едва переводившие дух лошади остановились около берега.
Мертвенно бледный, выскочил из тарантаса товарищ прокурора.
Несмотря на силу воли, ноги отказывались ему служить, и он должен был схватиться за локоть исправника.
— Мужайтесь, добрейший Юрий Николаевич, с волненьем сказал Орликов. — Может быть, это фальшивая тревога.
— Нет, — простонал несчастный молодой человек, — я еще издали узнал платье дорогой невесты. Теперь сомнений быть не может, она утонула!
Исправник также убедился в справедливости его слов: на белье, вышитые гладью, под дворянской короной, красовались буквы «В. М.»
Орликов принялся осматривать карман, в которой был найден батистовый палаток, серебряный портмоне с двумя десятирублевыми купюрами, на три рубля мелочи и золотой, в том числе вынули записку, написанную карандашом, следующего содержания:
«Прошу никого не винить в моей смерти. Умоляю матушку простить и помолиться за меня. Искренне мной уважаемого Юрия Николаевича прошу не проклинать за причиненное горе. Тайну смерти уношу в могилу. Вера Машутина».
На записке не было числа.
Как только содержание записки сделалось известно Голикову, он дико вскрикнул и без чувств свалился на мокрый от росы берег.
Обморок к счастью был не продолжительным.
Несчастный открыл глаза и, по-видимому, припоминал, что произошло с ним. Потом, глубокий вздох вылетел из наболевшей груди и Голиков зарыдал.
— Теперь он спасен, — подумал исправник.
Когда товарищ прокурора пришел в себя, то Орликов, обратившись к нему, сказал:
— Умоляю вас, Юрий Николаевич, немедленно вернуться в город, вам необходим отдых и покой.
— Я не могу оставить Софью Николаевну в том беспомощном состоянии, в котором она находится.
— Рядом с ней теперь хороший врач, и кроме того, предоставьте мне ее подготовить. На вас лица нет, да и сам вы находитесь в таком возбужденном состоянии, что пожалуй, испортите дело.
— Я только тогда исполню ваш совет, когда мы обыщем реку. Я хочу во что бы то ни стало взглянуть на дорогие мне черты.
— Это я тоже сделаю. Как только мы найдем Веру Сергеевну, я немедленно вас уведомлю.
— Спасибо вам, дорогой, за доброту и внимание, но я решительно отказываюсь ехать.
Не теряя времени, исправник послал за народом и, когда все собрались, принялся за розыски.
Несколько раз закидывали невод, привезенный с мельницы, но тщетно.
Согласно народной примете в воду опустили горшок со свечкой.
По уверению стариков, это самое испытанное средство. Горшок закружится на том месте, где находится утопленник.
Крестьяне пристально следили да его путешествием, но он преспокойно продолжал плыть по течению.
До самого захода солнца искали труп Веры Сергеевны, но в виду наступления темноты, розыски были прекращены.
Вконец измученный Голиков, наконец, уступил просьбам исправника и вернулся на его лошади в город.
Орликов на крестьянской подводе отправился в Покровское, сделавши распоряжение, с утра вновь начать поиски в реке.
Юрий Николаевич во время всего пути только и думал о своей незабвенной невесте. Припоминая черты ее лица, озаренные счастливой улыбкой, когда мать дала согласие, он просто отказывался верить в возможность самоубийства.
Но эта запаска, почерк которой так хорошо был ему знаком? Об убийстве с корыстной целью не могло быть и речи, деньги целы. А об убийстве из мести нечего было и думать. Вся окрестность боготворила этого чудного ангела.
Он оторвался от своих тяжелых дум, когда тройка остановилась у подъезда его квартиры.
Крик удивления вырвался из его груди, когда, войдя в комнату, к нему бросился на шею в высшей степени симпатичный молодой блондин.
III
— Какими судьбами, дорогой Вася, ты попал ко мне?! — радостно вскричал Голиков, целуя гостя. — Вероятно, какое-нибудь важное дело занесло сюда нашего знаменитого Лекока?
— Ты по-прежнему все шутишь. Как отсюда до звезд, так и мне до знаменитого парижского сыщика. Но не в этом дело: ты ошибся в цели моего приезда. Измученный нравственно и физически, я приехал к тебе, единственному своему другу и брату, чтобы отдохнуть. Надеюсь, что ты не откажешь мне и приютишь меня?
— И тебе не стыдно об этом спрашивать? Ты друг моего детства и лучший из школьных товарищей. Мой дом, — твой дом и ты будешь в нем полным, хозяином!..
— Не случилось ли, Юрий, с тобой какого-нибудь несчастья, что ты так расстроен?
— Не далее, как три дня тому назад, я считал себя счастливейшим из смертных, а теперь наоборот. Мне сдается, что сам Господь прислал тебя сюда.
— В чем же дело?
— Сейчас расскажу. А ты с дороги не хочешь ли чаю, или закусить?
— Твоя кухарка меня напоила и накормила.
— В таком случай, слушай. В десяти верстах от нас находится усадьба Покровское…
— Постой, — перебил его гость, — это Покровское не принадлежит ли Полупьянинову?
— А ты почем знаешь? — с удивлением спросил товарищ прокурора.
— По обыкновению, я всегда езжу во втором классе, но на этот раз сделал исключение. В вагон была такая масса публики, что я счел более удобным доплатить и перекочевать в первый класс. Со мной сидел какой-то господин. Лицо его мне показалось очень знакомым, и если я не ошибаюсь, то я его часто встречал в кабинете; одного из наших начальствующих лиц. Мы разговорились, и когда он узнал, что я еду к тебе, то видимо обрадовался. Он назвал, свою фамилию и сказал, что едет в свою усадьбу Покровское. Потом Полупьянинов сообщил мне, что ты женишься на его падчерице, и превозносил, тебя до небес. Далее он рассказал, что возвращается домой сильно встревоженным, так как получил от жены телеграмму, вызывающую его немедленно в Покровское. На прощание он просил меня обязательно побывать у них.
— Вот именно моя невеста, о которой тебе говорили, потеряна для меня навеки.
— Как потеряна?
— Мы любили друг друга более года. Между тем ее мать под разными предлогами отказывала мне в руке своей единственной дочери. Что касается до Полупьянинова, то он обычно держал мою сторону. Ему по делам пришлось уехать в Петербург, и я написал ему письмо, в котором изложил все муки моего сердца. Он написал жене и, вероятно, его письмо было настолько убедительно, что мать дала согласие на брак. Моему счастью не было границ. Три дня тому назад, когда я приехал в Покровское, мне сообщили ужасную новость. Моя дорогая невеста исчезла. Спустя двое суток, в шестнадцати верстах от усадьбы, нашли ее платье, белье и записку, в которой она просит никого не винить в своей смерти, а тайну, заставившую ее покончить с собой, уносит в могилу.
— Это ужасно! А тело несчастной отыскали?
— До сих пор все старания остались безуспешны.
— Ну, а не замечал ли ты у нее какой-нибудь затаенной грусти?
— Никогда! Это был очаровательный ребенок. В высшей степени наивный и веселый. Все ее обожали за доброту. Мать часто на нее сердилась за то, что она все свои сбережения раздает нищим.
— А когда мать дала согласие, то как было принято твоей невестой это известие?
— Она была в неописуемом восторге!
— Кроме тебя, не ухаживал ли кто за ней?
— Решительно никто. Зимой семья проживала в Петербурге, и так как ей минуло только семнадцать лет, то ее мать никуда ее не вывозила. Я тебе говорил, что это был ребенок, в полном смысле этого слова.
Гость задумался.
— Что ты скажешь, Вася?
— По-моему, мы имеем дело с преступлением.
Товарищ прокурора вздрогнул.
— Ты сказал то, о чем мне несколько раз приходила мысль. Но я старался ее отогнать, в виду ее собственноручной записки.
— Ты хорошо изучил ее почерк?
— Отлично. Сомнений быть не может, писала Вера.
— В таком случае можно предположить только одно. Твоя невеста, гуляя в лесу, подверглась грубому насилию и покончила с собой. Но то, что здесь играет роль преступление, в этом я даю голову в заклад.
— Дорогой Вася, ради нашей дружбы, призови весь свой гений и отыщи преступника.
— На этот счет ты можешь быть спокоен, клянусь тебе в том, что посвящу все свои силы этому таинственному делу и постараюсь отомстить за тебя и за нее.
Голиков крепко пожал руку своего друга.
— В тебе, Вася, я никогда не сомневался!
— Теперь вот что я скажу тебе, Юрий. Тайна моей профессии должна быть строго охранена. Это необходимо для пользы дела. Ты знаешь, как на нашего брата смотрят. Подобный взгляд меня всегда возмущал до глубины души. Конечно, в семье не без уродов. Многие из нашего брата злоупотребляют своим положением, но это еще ничего не доказывает. Во всякой служебной иерархии найдутся такие уроды. Мы, наподобие гончих, охотящихся за зверями, посвятили себя охоте за негодяями. На каждом шагу мы рискуем своей жизнью. Поверь, что гораздо легче бывает тем, кто на поле битвы идет в атаку. Тут действует масса и не чувствуется одиночество, там умирают с честью, а мы с позором. За то, что мы стремимся освободить общество от злодеев, то же общество произносит слово «сыщик» с чувством гадливости. При нашем занятии, вам везде закрыты двери, и если мы куда попадаем, то не иначе, как под маской!
— Я вполне разделяю твое негодование и в доказательство, мои отношения к тебе нисколько не изменились.
— Поверь, что это я всегда ценил и ценю. Потребуй ты от меня мою жизнь, и я с радостью отдам ее тебе. Однако под наплывом, своих чувств, я удалился от вашего дела. И так моя служба — это тайна. Для них, я частный поверенный. Пользуясь приглашением, Полупьянинова, мы с тобой поедем в Покровское, где я буду изучать всех и все. Необходимо перевернуть всю реку, чтобы отыскать тело. Раз оно не найдется, то еще не все для тебя потеряно.
— Что ты хочешь этим сказать? – побледнев, вскричал товарищ прокурора.
— Если твоя невеста не будет разыскана, я останусь при том убеждении, что она или погибла другой смертью, или, кем-нибудь похищена, спрятана в надежном месте.
— Твоя профессия тебя увлекает! Ведь Вера не булавка, которую незаметно можно увезти.
— Я тебе говорю это в виде предположения, а для ловких негодяев, поверь, все возможно. Дадут наркотическое средство, и вези, под видом багажа, куда угодно. Дай мне хорошенько изучить позицию и тогда я приду к какому-нибудь заключению. Терпение, мой друг, а главное не падай духом.
— Я говорил тебе, что сама судьба прислала сюда моего Васю. С твоим приездом, я чувствую, что я стал спокойнее и какая-то смутная надежда зародилась во мне. Что же ты отпуск взял?
— Да, отпуск, на два месяца.
— Но как же начальство отпустило такого деятельного и полезного чиновника?
— Когда-то считался таковым, а теперь не то.
— Да что ты говоришь!?
— Уверяю тебя. Всю эту зиму меня преследовал целый ряд неудач. Выгладишь зверя, вот глядишь — сейчас накроешь, а он тут на глазах и вывернется. Если бы я верил в проделки чертей, то обязательно приписал бы им свои неудачи. Начальство стало косо поглядывать, и я подал прошение об отпуске. Как видишь, меня не задержали.
— Что же за причины твоих неудач? Я всегда поражался твоей гениальной способности открывать преступления.
— Я много об этом думал. Мои предположения остановились на фантазии. Тебе как другу я скажу откровенно, зная, что ты меня не выдашь и не будешь смеяться над фантастическими иллюзиями.
— По моему, мне мешает злой гений, облаченный властью. Причины таких действий мне не понятны, но мои открытия ему были не по нутру. По его ложным представлениям и мой главный начальник, который раньше так меня ценил, изменил свой взгляд. Я за это на него не в претензии. Будь я на его месте, то поступил бы также. Прежде он часто, в шутку, точно также как и ты, называл меня Лекоком. Вдруг, этого самого Лекока водят за нос не только важные преступники, но и простые карманники увеселительных заведений. Если мне удавалось кого-нибудь задержать, он представлял доказательства своей невинности. Его отпускали с миром, а мне нахлобучка за неуместное усердие. Если бы не обет, данный на смертном одре моей матушке, всю жизнь бороться с преступниками, я давно бросил бы так мной любимую службу. Однако, мой друг, мое путешествие настолько меня утомило, что я прошу позволения лечь в кровать.
Спустя четверть часа приезжий заснул безмятежным сном.
