Рассказ Подкуп и коррупция (Bridery and Corruption) из сборника Новые подруги и другие рассказы (The New Girlfriend and Other Stories, 1985) английской писательницы Рут Ренделл, обладательницы множества наград в области детектива. За свои романы она получила три золотых кинжала и по одному серебряный и алмазный, последняя награда вручается за особые достижения в области детективного жанра. Этот сборник также был отмечен премией Эдгар, Американской ассоциации детективных писателей за лучший рассказ года.
Основные темы ее произведений всегда отражают проблемные вопросы, возникающие в обществе. Она старалась в своем творчестве не просто обострить восприятие вопроса, но и показать пути ее возможного разрешения. Возможно потому Ренделл является одним из лидеров лейбористской партии Великобритании.
Пытаясь подхватить проблематику ее романов и рассказов, за экранизацию ее произведений брались лучшие режиссеры современности, среди которых такие именитые как Клод Шаброль и Педро Альмодовар. Рассказ Подкуп и коррупция стал основой для сюжета одного из эпизодов сериала Загадки Рут Ренделл (Ruth Rendell Mysteries), выдержавшем с 1987 по 2000 годы двенадцати сезонов на английском ТВ.
В рассказе Подкуп и коррупция писательница показывает гибельность самой завуалированной формы подкупа, поскольку ситуация может развернуться на 90° и погубить человека, который стремится обезопасить себя этим подкупом. Увлекательный и неожиданный, рассказ был мало знаком русскоязычным читателям.
Перевод с английского Зои Святогоровой. Впервые опубликован в журнале Смена №12. 1999 года.
Читать
Каждому, кто имеет привычку обедать вне дома в Лондоне, известно, что «Поттерс» на Мэрайлибоун-Хай-стрит — одно из самых дорогих заведений подобного рода. Николаса Хоуторна, обедавшего обычно в комнатушке, которую он снимал, или в скромных, дешевых закусочных, ввело в заблуждение негромкое название. Когда Аннабель предложила: «А что если нам сходить в «Поттерс»?», он спокойно согласился.
Николас впервые пригласил ее в ресторан. Она была крохотной симпатичной девчушкой, и это, пожалуй, все, что можно было о ней сказать. На маленьком личике глаза казались огромными, они точно взывали к вам. Прямо как у летучей лисицы, подумал Николас. Аннабель предложила взять такси, чтобы доехать до «Поттерса». При виде громадного здания как раз посредине Мэрайлибоун-Хай-стрит у него мелькнула мысль, что пешком его было бы ничуть не труднее найти, чем на такси, но вслух он ничего не сказал.
Он уже мысленно прикидывал, сколько там может стоить обед. «Поттерс» был большим прозрачного, но слегка покоробленного стекла, которое свидетельствует о возрасте, а двери — из темного мореного дерева, выглядевшие так, будто его полировали каждый день на протяжении пятидесяти лет. Задернутые занавески скрывали интерьер, так что могло показаться, будто это какая-нибудь частная резиденция — быть может, городской особняк богача.
Сказу за дверью уютно расположился бар; там, в черных кожаных креслах, сидели три пары. Официант принял пальто от Аннабель, и их проводили к столику в зале ресторана. Николас, хоть и был еще молод, отличался наблюдательностью. Он ожидал, что Аннабель будет так же смущена и растеряна, как и он сам, но она точно сбросила с себя робость вместе с пальто. И когда официанты подали им меню и карту вин, она смело заявила, что начнет с «перно».
Во сколько же все это ему обойдется? Николас, в отчаянии глядя на цены, благодарил Провидение хотя бы за то, что прихватил с собой недавно приобретенную кредитную карточку.
Аннабель на первое выбрала спаржу, а на второе — жаренную куропатку. Куропатка была самым дорогим блюдом в меню. Себе Николас заказ овощной суп и свиную отбивную. Он спросил у девушки, предпочитает ли она красное или белое вино, и та ответила, что ведь одной бутылкой все равно не обойдешься, так почему бы им не взять и того и другого?
Аннабель не произнесла ни слова, пока они ели. Николас вспомнил прочитанное им когда-то стихотворение, где поэт восхищался школьным учителем, удивляясь как это одна небольшая голова может вместить столько знаний. Николас поражался, как одно небольшое тело может вместить в себя все, что поглощала девушка. Она съела и жаренный картофель, поданный к куропатке, и салат из краснокочанной капусты, и фасоль, а услышав, как официант советует взять тушенный артишоки посетителям за соседним столиком, заметила, что тоже не прочь их попробовать. Николас молил Бога, чтоб ей не вздумалось заказать еще одно блюдо. Но льстивый искуситель официант будто нарочно подкатил к ним тележку с десертами.
— У нас есть свежая клубника, мадам!
— В ноябре? — восхитилась Аннабель, — Как это мило!
Допивая остатки вина, Николас наблюдал, как она поедает клубнику со сливками и просит принести ей кусочек шоколадного рулета. Он заказал кофе. Не желают ли господа ликера? Николас отчаянно замотал головой. Аннабель сказал, что взяла бы шартрез. Николас знал, что это самый изысканный из ликеров — и уж, само собой, самый дорогой.
К этому времени его уже так мучил ужас при мысли о счете и отвращение при виде ее алчной ненасытности, что ему необходимо было хоть ненадолго оторваться от Аннабель. Было совершенно очевидно, что она согласилась пойти с ним лишь для того, чтобы наесться до отвала и упиться до беспамятства. Он извинился и вышел, направившись в комнату для мужчин.
Для того, чтобы попасть туда, нужно было пройти через бар. Он пока был наполовину пустой, однако за прошедший час здесь появилась еще одна пара; они сидели за столиком в центре зала. Средних лет, с густыми серебристыми волосами и слегка тронутым загаром гладким лицом мужчина правой рукой обнимал за плечи свою спутницу — очень молоденькую и очень хорошенькую блондинку, и что-то нашептывал ей на ушко. Николас сразу узнал его — это был председатель компании, в которой отец его служил коммивояжером вплоть до того дня, два года тому назад, когда его уволили под каким-то благовидным предлогом. Компания называлась «Соренсен и Мак-Гилл», а мужчину с серебристыми волосами звали Джулиус Соренсен.
Со всем жаром молодого человека, преданного своему обожаемому родителю, Николас ненавидел его. Однако будучи еще очень молодым, он никак не мог задеть Соренсена. Только буркнул сквозь зубы «добрый вечер» и нырнул в мужскую уборную где вывернул карманы, пересчитал все, что было у него в кошельке, и попытался подсчитать, сколько он уже должен компании по кредитной карточке. Если понадобиться, можно занять у отца, хотя ему до смерти не хотелось этого делать, поскольку Николас прекрасно знал, что доходы у отца весьма скромные, с тех пор как эта скотина Соренсен выставил его…
Когда он вышел, чувствуя себя совершенно разбитым, Соренсен и его девушка сидели, отодвинувшись подальше друг от друга. Они не смотрели на него, и Никола тоже отвел глаза в сторону. Аннабель допивала вторую рюмку шартреза, с жадностью поглощая птифуры. Он уже и раньше подумал, что ее личики похоже на мордочку летучей лисицы, а в эту минуту вдруг вспомнил, что летучая лисица — это всего лишь красивое название крылана, плотоядной летучей мыши. Поедая марципановый апельсин, Аннабель очень походила на прожорливую маленькую летучую мышь.
— Мне так хочется спать, и у меня такое странное ощущение, — сказала она. — Может, я подхватила какой-нибудь вирус? Ты бы не мог расплатиться? Николасу не сразу удалось привлечь к себе внимание официанта. А когда удалось, тот просто подлетел к ним с кофейником. Николас и сам удивился собственной твердости.
— Счет, пожалуйста, — произнес он тоном гладиатора, обратившегося к Цезарю: «Идущие на смерть приветствуют тебя!»
Не прошло и минуты, как официант вернулся. Не будет ли Николас так любезен, пройти с ним и побеседовать с метрдотелем? Николас кивнул, совершенно ошеломленный. Что случилось? Аннабель откинулась в кресле, ее большие глаза были полузакрыты, из уголка ее губ стекала оранжевая струйка. Они, наверное, намерены сказать ему, чтоб он увел ее отсюда, что она бросает тень на их заведение, думал Николас, идя за официантом.
Огромный мужчина с шевелюрой королевского пингвина сообщил ему:
— Вас счет уже оплачен, сэр.
Николас уставился на него.
— Не понимаю, что вы хотите сказать?
— Ваш отец оплатил его, сэр. Мне поручено сообщить вам, что ваш отец заплатил по счету.
Николас почувствовал невероятное облегчение. Казалось, он снова стал выше ростом. Выходит, кто-то подарил ему… хм, сколько же? Шестьдесят фунтов? Семьдесят? Внезапно он понял. Соренсен оплатил этот счет, назвавшись его отцом. В виде маленькой компенсации за содеянное, за то, что он уволил его отца. Он заплатил шестьдесят фунтов, как бы показывая, что хочет загладить свою вину, показывая, что ему хочется хоть немного исправить несправедливость.
Свободный и уверенный в себе Николас попросил:
— Пожалуйста, вызовите мне такси!
Затем он разбудил задремавшую Аннабель, ведя себя при этом с благородством истинного лорда.
Эйфория его лилась еще долгое время после того, как он втолкнул полусонную Аннабель в дверь ее дома, затем поднялся к себе, в меблированную комнату, которую снимал, и засел за кроссворд в вечерней газете. Все могло бы быть совсем по-другому, не возьмись он за кроссворд. «Двенадцать по вертикали: то, что при соответствующем воздействии подвергает вашу душу коррупции. (6 букв)». «П», «Д», и «К» уже были. Мгновение — и Николас уже знал ответ: «Подкуп!» Николас бросил газету, уставившись в стену напротив. Он всегда идет рука об руку с коррупцией. Как можно быть таким идиотом, таким безмозглым простодушным болваном, чтобы думать, будто такой человек, как Соренсен, мог тревожиться из-за содеянной им несправедливости или хоть на миг усомниться в своей правоте? Ну разумеется, Соренсен даже и не думал ни о какой компенсации, и уж, конечно, он оплатил этот счет не по доброте душевной и не движимый раскаянием. Это был подкуп. И он его сделал, чтобы заткнуть Николасу рот, потому что не хотел, чтобы кто-нибудь узнал, что он там пил с этой девицей и обнимал ее, будучи женатым. Это был подкуп, идущий рука об руку с коррупцией.
Как-то, года три назад, Николас со своими родителями оказался на вечере, который Соренсен устраивал для своего персонала, миссис Соренсен тогда принимала гостей. С каштановыми волосами, маленькая, чем-то походившая на мышку женщина, вспомнил он сейчас, она выглядела на все свои сорок пять — возраст довольно преклонный, по мнению Николаса.
Соренсен оплатил этот счет, не желая, чтобы его супруга проведала о том, что у него есть подружка, столь юная, что годилась ему в дочери.
«Он меня купил, — подумал Николас, — подкупил и превратил в продажную и растленную личность — или, по крайней мере, попытался. Но ему это не удастся. Напрасно он думает, что снова сумеет разделаться с кем-то из рода Хоуторнов. Хватит и одного раза».
Николас провел тяжелую ночь, то и дело просыпаясь и думая обо всех вещах, от которых ему придется отказываться в течении последующих нескольких недель ради собственной чести. Тем не менее, к утру его решимость окрепла. Проверив, на месте ли чековая книжка, он отправился на службу.
Прошло несколько часов, прежде чем он набрался мужества и позвонил в «Соренсен и Мак-Гилл». А что он станет делать, если Соренсен не пожелает с ним встретиться? Вот если бы у него был солидный счет в банке, на котором лежало бы пять сотен фунтов, он мог бы сделать широкий жест и выслать Соренсену незаполненный чек, сопроводив его кратким, надменным письмом.
Телефонистка, отвечавшая обычно в те дни, когда он временами звонил своему отцу на работу, ответила и сейчас.
— «Соренсен и Мак-Гилл». Слушаю вас!
Несколько охрипшим голосом Николас спросил, не может ли он встретиться сегодня с мистером Соренсеном по очень срочному делу. Его переключили на секретарю Соренсена. Пришлось подождать. Зазвучали гудки, щелкали переключатели. Девушка опять взяла трубку, и Николас был уверен , что она сейчас скажет «нет».
— Мистер Соренсен спрашивает, подходит ли вам час дня?
Во время ленча? Ну разумеется подходит! Но что, черт побери, могло побудить Соренсена пожертвовать одним из обильных, обходившихся в немалую сумму завтраков только для того, чтобы увидеть его? Николас отправился на Беркли-сквер, гадая, в чем причина подобной отзывчивости. Слабый, тоненький голосок надежды в душе снова принялся лепетать те же доводы, которые накануне вечером голос здравого смысла столь решительно отверг.
Быть может, Соренсен действительно хотел совершить доброе дело, и, когда Николас придет к нему, тот ему скажет, что оплата счета была вовсе не подкупом, а желанием сделать подарок сыну служащего, которым он некогда дорожил. Хорошенькая девушка могла ведь быть и дочерью Соренсена. Николас понятия не имел, были ли у того дети. Возможно, у него есть дочь. В таком случае, никакой коррупции, никакого предательства, никакой необходимости отказываться от сигарет или унижаться перед домохозяином.
В компании «Соренсен и Мак-Гилл» его знали. Он бывал там с отцом и, к тому же, был похож на отца. Та девушка, хорошенькая блондинка, никак не походила на Соренсена. Секретарша провела его в кабинет председателя компании. Соренсен сидел в бежевом кожаном кресле, за письменным столом из розового дерева с инкрустированной, из бежевой кожи, столешницей. Стену у него за спиной украшали картины под Модильяни, а на столе стояла пепельница из темно-зеленого нефрита, полная окурков, которую секретарша заменила на чистую, из бледно-зеленого нефрита.
— Хелло, Николас, — произнес Соренсен. — Садитесь.
Единственный стул в кабинете был из этаких новинок дизайна — металлические рамки и кожа. Рядом стоял журнальный столик из черного стекла, обтянутый по краям черной кожей, на стекле лежал журнал, раскрытый на развороте с изображением обнаженной девицы. Есть люди, умеющие создать для других непринужденную обстановку, и есть такие, что умеют поставить других в неловкое положение. Николас опустился на стул — в самом деле опустился, поскольку оказался в каких-нибудь трех дюймах от пола.
Соренсен закурил, не предложив сигареты Николасу. Он посмотрел на юношу и задумчиво покачал головой.
— Пожалуй, я этого ожидал.
Николас открыл было рот, собираясь заговорить, но Соренсен предупреждающе поднял руку.
— Минуточку, у вас еще будет время высказаться. — Тон его стал суровый, напористый. — Девушка, которую вы видели со мной вчера вечером, была просто случайной знакомой, я подцепил ее в баре. Никогда прежде ее не видел и никогда больше не увижу. Она — в любом смысле этого слова — не моя подружка и не любовница. Подождите! — прервал он Николаса, когда тот снова попытался что-то сказать. — Позвольте, я закончу. Моя жена не отличается крепким здоровьем. Узнай она, где я был прошлой ночью и с кем, это, без сомнения, сразит ее. Весьма вероятно, она опять занеможет, я, разумеется, имею в виду нравственное расстройство, душевное потрясение, однако… — Он глубоко затянулся. — Однако я ни в коем случае не позволю, чтобы меня шантажировали. Ясно вам? Я заплатил за ваш обед вчера вечером — и все. Не хочу, чтобы моя жена узнала о том, что вы видели, но вы можете все рассказать ей, растрезвонить об этом хоть на весь свет — я все равно не заплачу вам больше ни пенса.
При слове «шантаж» сердце у Николаса бешено заколотилось, кровь бросилась в лицо. Он пришел, чтобы отстоять свою честь, а причины его появления здесь были поняты столь превратно!
— Дело вовсе не в том, я совсем не… как вы можете говорить мне подобные вещи?
— Это не очень-то приятное слово, не так ли? Но как бы вы это ни называли, суть-то одна! Вы ведь пришли ко мне, чтобы попросить еще?
Николас так и подскочил.
— Я пришел, чтобы вернуть вам ваши деньги?
— Ах, вот как! — Соренсен произнес это странным тоном — старомодно учтивым, циничным, но с нотками любопытства — и с силой загасил сигарету. — Понимаю. Юность моралистична. Неопытность — высоконравственна. Вы, так или иначе, ей скажете, поскольку вы не продаетесь, не так ли?
— Да, я не продаюсь.
Николаса трясло. Он встал, опираясь руками о письменный стол Соренсена, но они все равно дрожали.
— Я никогда никому не скажу, о том что видел, даю вам слово. Но я не могу допустить, чтобы вы оплатили мой обед… да еще и выдавали себя за моего отца! — Глаза его защипало от слез.
— О, ради Бога, садитесь! Если вы не собираетесь меня шантажировать и будете держать язык за зубами, какого же черта вы пришли сюда? С визитом вежливости? Поболтать, как мужчина с мужчиной, о девушках, с которыми мы развлекались вечером накануне? Вы ведь знаете, ваши родственники не входят в число тех, с кем мне хотелось бы поддерживать приятельские отношения.
Николас чуть отступил. Он почувствовал силу этого человека. Это была сила денег и сила того, кто всегда их имел. Ему открылось нечто, чего он прежде никогда не замечал в Соренсене, а сейчас вдруг заметил. Соренсен, казалось, был отлит из металла: кожа — из меди, волосы — из серебра, костюм — из сплава олова со свинцом.
Затем глаза Николаса затянуло пеленой, все стало расплываться перед ним.
— Сколько с меня причиталось по счету? — с трудом произнес он.
— О, Бога ради!
— Сколько?
— Шестьдесят семь фунтов, — усмехнулся Соренсен, — более или менее.
Казалось, он забавлялся.
Для Николаса это было целым состоянием. Он достал свою чековую книжку, выписал чек на имя Дж. Соренсена, протянул его через стол и сказал:
— Вот ваши деньги. Но вам не о чем беспокоиться. Я никогда не скажу, что видел вас. Даю слово, что не скажу.
Произнеся эти слова, он почувствовал себя невероятно благородным, настоящим героем. Слезы, угрожавшие пролиться, высохли. Соренскн взглянул на чек и разорвал его пополам.
— Вы очень докучливый молодой человек. Я больше не желаю терпеть ваше пребывание здесь. Уходите.
Николас вышел из дверей здания с высоко поднятой головой. Он обдумывал, как послать Соренсену еще один чек, когда два дня спустя, читая в поезде утреннюю газету, неожиданно наткнулся на ненавистное имя. Поначалу он даже и не подумал, что речь идет о «его» Соренсене, но вскоре понял, что так оно и есть. Крупные заглавные сточки гласили: «ЖЕНЩИНА НАЙДЕНА МЕРТВОЙ В ЛЕСУ. УБИЙСТВО СУПРУГИ ДЕНЕЖНОГО МАГНАТА».
«Тело женщины, — говорилось дальше в статье, — было найдено прошлой ночью в брошенной машине в лесу Хатфилда, в графстве Хертфордшир. Она была задушена. Женщину опознали сегодня как миссис Уинфред Соренсен, 45 лет, Итон Плэйс, Белгрэйвиа. Это супруга Джулиуса Соренсена, председателя компании «Соренсен и Мак-Гилл», производящей оборудование для офисов.
Миссис Соренсен гостила у своей матери, миссис Мэри Клиффорд. Миссис Клиффорд заявила:
— Моя дочь собиралась погостить у меня еще два дня. Меня удивило, когда она сказала, что поедет домой, в Лондон, во вторник вечером.
— Я не ждал жену во вторник, — сказал мистер Соренсен. — Я понятия не имел, что она уехала от матери, пока не позвонил туда вечером. Когда я узнал, что она пропала, я немедленно сообщил в полицию.
Полиция считает, что это убийство».
Бедняжка, — подумал Николас. В то время, как она ехала домой, у мужу, скучая по нему, быть может, нуждаясь в его обществе и сочувствии, он развлекался с девицей, которую тут же и подцепил, девицей, чьей фамилии он даже не знал. Теперь его, должно быть, терзает раскаяние. Что было страшнее всего — так это контраст: Соренсен — щека к щеке с этой девушкой, за рюмкой вина, а позднее, без сомнения, в постели; и его жена — одинокая в своей борьбе с убийцей, в пустынном месте, в темноте.
Николаса, разумеется, ничуть бы не удивило, если бы Соренсен сам это сделал. Что бы ни сделал Соренсен, он бы ничему не удивился. Этот человек способен на любое беззаконие. Вот только он не мог этого сделать, и Николас знал об этом лучше, чем кто бы то ни было. Поэтому он очень удивился, возвращаясь домой эти вечером, что его поджидают два полисмена.
— Не беспокойтесь, мистер Хоуторн, — сказал старший из них, который представился как инспектор сыскной полиции. — Это просто формальности. Думаю, вы читали в сегодняшней газете о гибели миссис Уинфред Соренсен?
— Да.
— Разрешите войти?
Они поднялись с ним наверх. Что им нужно от него? Николас иногда читал детективы, и ему пришло в голову, что, зная, быть может, о том, что он имеет некоторое отношение к компании «Соренсен и Мак-Гилл», они хотели бы задать ему вопросы о характере Соренсена и о его отношениях в семье. В таком случае, они обратились по адресу.
О, ему было что рассказать им! Он мог поведать, почему несчастная миссис Соренсен, измученная ревностью и подозрениями, вбила себе в голову уехать от матери на два дня раньше и вернуться домой. Она намеревалась поймать своего мужа с поличными. И она бы его поймала — обнаружив его отсутствие или, возможно, застав его с этой девицей в их доме, — вот только не попала домой. Какой-то маньяк лишил ее жизни. О да, уже он бы им мог рассказать!
— Установлено, — начал инспектор, — что миссис Соренсен была убита между восемью и десятью часами вечера во вторник.
Николас кивнул. Он едва мог сдержать возбуждение. То-то она будут поражены, когда он им расскажет о подробностях частной жизни этого внешне респектабельного бизнесмена! Еще секунда — и Николас застыл с раскрытым ртом.
— В девять часов в тот вечер мистер Джулиус Соренсен, ее муж, находился в ресторане под названием «Поттерс» на Мэрайлибоун-Хай-стрит в обществе молодой девушки. Он сам рассказал нам об этом.
Соренсен рассказал им! Он признался. Какое разочарование!
— Вы, кажется, были в ресторане в то же самое время?
Николас тихо ответил:
— О Да! Да, я был там.
— На следующий день, мистер Хоуторн, вы пришли в офис «Соренсен и Мак-Гилл», где состоялся разговор между вами и мистером Соренсеном. Не могли бы вы передать суть вашей беседы?
— Мы говорили о том, что я видел его в «Поттерсе» вечером накануне. Он хотел, чтобы я…
Николас запнулся. Щеки его покрылись краской смущения.
— Минуточку, сэр! Мне кажется, я понимаю, отчего вас это смущает. Позвольте заметить — и тут нет ничего обидного, — вы еще очень молодой человек, а молодые люди нередко смущаются, когда затронуты такие понятия, как преданность и верность. Я прав?
Озадаченный Николас кивнул.
— Но вы должны говорить правду. Вы готовы?
— Да, разумеется.
— Хорошо. Не пытался ли мистер Соренсен подкупить вас?
— Да. — Николас набрал в грудь побольше воздуху. — Я дал ему слово.
— Которое ничего теперь не значит, мистер Хоуторн. Позвольте, я повторю. Миссис Соренсен была убита между восемью и десятью. Мистер Соренсен сказал нам, что был в «Поттерсе» в девять. Официанты из бара не могут его припомнить. Фамилия дамы, с которой, по его утверждению, он был, ему не известна. Согласно его заявлению, вы видели его. — Инспектор взглянул на помощника, затем снова перевел взгляд на Николаса. — Ну, так как, мистер Хоуторн? Это вопрос чрезвычайной важности.
Николаса снова охватило волнение, однако он не показал виду. Они и так все поймут.
— Я был в «Поттерсе» с восьми часов приблизительно до половины десятого. — Он старательно придерживался правды. — Мы с мистером Соренсеном говорили о том, что я был там и видел его, во время нашей встречи у него в офисе, в среду, и он … заплатил за мой обед.
— Понятно.
Каким острым, пронзительным был взгляд у инспектора! Как много, ему казалось, он знает о молодежи и возрасте, о мудрости и наивности, о невинности и коррупции!
— Ну и… Вы действительно видели мистера Соренсена в «Поттерсе» во вторник вечером?
— Я не могу забыть мое слово, — тихо, но твердо произнес Николас.
Ну еще бы, разумеется, он не мог. Ему только и нужно было, что держать свое слово, и полиция обвинит Соренсена в убийстве. Он опустил глаза и сказал виноватым, сдавленным голосом:
— Я не видел его. Конечно, не видел.