Написание романа Тихий американец Грэм Грин завершил в середине 1955 года. Еще целых десять лет оставалось до того момента, когда за необъявленной агрессией последовал прямой приказ президента морской пехоты и о систематических бомбардировках Северного Вьетнама. Однако растянувшаяся на долгие годы грязная война США во Вьетнаме уже по сути велась. Она была начата руками не бравых зеленых беретов, а тихих американцев таких, как Олден Пайл.
Гриневский Олден Пайл непоколебимо убежден в том, что он призван на практике осуществлять ту высокую миссию, которую Соединенные Штаты выполняют по отношению ко всему человечеству. Этот момент неоднократно подчеркивается в книге, — так, Фаулер вспоминает: …он был поглощен насущными проблемами демократии и ответственностью Запада за устройство мира; он твердо решил — я узнал об этом довольно скоро — делать добро, и не какому-нибудь отдельному лицу, а целой стране, части света, всему миру. Что ж, тут он был в своей стихии: у его ног лежала вселенная, в которой требовалось навести порядок. Причем, каким должен быть ЭТОТ порядок, Пайл знает точно из лекций университетских наставников, из сочинений своего кумира Йорка Гардинга, книги которого стали для него учебниками политической грамоты, а может быть, и жизни.
Напичканный идеями йорков и гардингов Пайл, что называется, вламывается в чужой монастырь со своим (вернее — подсунутым ему) уставом и начинает энергично творить то, что искренне считает добром. Его не терзают никакие сомнения, самих вьетнамцев. Недавний выпускник Гарварда так же по-хозяйски располагается во Вьетнаме, как его черный пес в комнате Фаулера.
Официальная служба в миссии экономической помощи лишь удобное прикрытие его настоящей деятельности, связанной с выполнением особых заданий щекотливого характера. Внешне Пайл вроде бы совсем не похож на хваленых суперменов с правом убивать. Да он и не убивает никого собственными руками, не носит под мышкой кольта,— просто верой и правдой служит идее Pax Americana. Его четкая запрограммированность на служение этой пагубной идее приводит к тому, что даже видя мертвеца, он не замечал его ран и бубнил: Красная опасность или Воин демократии. Пайл не способен понять, какие страдания причиняет другим, но зато каждый раз испытывает чуть ли не физическую боль, когда действительность оказывается не соответствующей усвоенным им представлениям о ней.
Он покрыт — как пишет Грин — непроницаемой броней благих намерений и невежества. Закованный в эту броню, Пайл ведет себя вполне естественно, словно новоявленный простодушный, но в отличие от вольтеровского гурона руководствуется не здравым смыслом и мудрым голосом природы, а вбитыми ему в голову ложными идеями и эталонами всеобщего блага. При этом жертвой сокрушительного простодушия молодого янки постоянно оказывается не он сам, а кто-то другой.
Простодушно уверовав в идею Гардинга о необходимости создания во Вьетнаме третьей силы для подчинения страны американскому влиянию и для противодействия коммунистической опасности, Пайл выискивает такую силу, направляет ее действия, снабжает деньгами и оружием. В результате от взрывов пластиковых игрушек, поставленных им генералу Тхе, гибнут ни в чем не повинные люди.
Столь же простодушно, — а точнее, бесцеремонно — как сфере политики, поступает тихий американец и в сфере человеческих отношений. Если террористические акты, совершаемые по его заданию, оправдываются им выспренними рассуждениями о необходимости защиты демократии, то точно так же, отбирая ничтоже сумняшеся любовницу у человека, которому он навязал свою дружбу, Пайл прикрывает собственный эгоизм мнимой заботой о ее счастье и соображениями морали. Его идеализм пропитан духом воинствующего практицизма, а высоконравственные сентенции изрядно отдают ханжеством.
У Спинозы есть знаменитый трактат, где он доказывает положения этики геометрическим методом. Грин в Тихом американце доказывает этические постулаты художественным методом, достигая высокой степени реалистического обобщения, но при этом прибегает и к помощи геометрии. Банальный любовный треугольник четко вписан им в круг острейшей социально-политической и нравственной проблематики, что наполнило роман глубоким содержанием, позволило отразить многоплановое движение жизни на избранном ограниченном пространстве в конкретный исторический отрезок времени и доказать ряд имеющих универсальное значение этических теорем.
Самая важная из них (ее формулирует в романе вьетнамский коммунист Хэнь) гласит: Рано или поздно надо припять чью-то сторону. Если хочешь остаться человеком. Фаулер хочет остаться человеком, и он наделен тем (хотя поначалу и приглушенным) чувством личной ответственности, которое присуще всем наиболее симпатичным для Грина персонажам. Именно оно побуждает журналиста оказать содействие вьетнамским патриотам — таким, как Хэнь, — которые, совершая возмездие, убивают тихого американца, принесшего их народу столько страданий.
О том, сколько жертв может повлечь за собой по-настоящему тихий человек, сам ставший жертвой бездушной, но хорошо отлаженной машины, поведано в романе Наш человек в Гаване. Его действие развертывается на Кубе в условиях диктаторства Батисты, в канун революции, приближение которой чует кровавый стервятник капитан Сегура. Английская разведка вербует безвольного человека — торговца пылесосами Уормолда, навязав ему роль своего секретного агента, У него нет абсолютно никаких данных, чтобы пополнить собою ряды вездесущих, непобедимых и неотразимых джеймсов бондов. Но мощный механизм Интеллидженс сервис, словно гигантский пылесос, начинает засасывать Уормолда в свое нутро, втягивая туда заодно окружающих его людей и людей им попросту придуманных. Из пыли ложной информации и ложных представлении о действительности в недрах этого механизма с гипертрофированным самомнением творится по заготовленным клише некая призрачная реальность, серьезно угрожающая реальности подлинной. Действительность подгоняется под вымысел. Фарсовая ситуация в этом, как и в других романах Грина, лишь подчеркивает серьезность пробудем, которые тревожат писателя.
В судьбе своих героев Грин видит вневременные, вечные конфликты, однако помещает их в живое, современное окружение. Характер времени он передает исчерпывающе полно, — отмечает видный английский критик Уолтер Аллен. — Раздумывая о судьбе человека, Грин пришел к своей правде, и поэтому в его обращении к злободневным событиям нет нарочитости, как не случаен и выбор жанра детектива в обнаженной, классической форме погони за человеком.
В противоположность Сааведре из Почетного консула. Грина постоянно интересует не политическая абстракция, а живая социально-политическая конкретность. Вместе с тем, даже когда он пишет на наиболее злободневные темы, все равно в его книгах обязательно присутствует глубокий философский подтекст, вызванный напряженными размышлениями автора о добре и зле, о вечных проблемах человеческого бытия.
