Обезглавленный труп — вторая глава из детективного романа А. А. Шкляревского Новая метла, который выходит в серии Мир детектива.
Кирилла Петровича взяла дрожь от внутреннего волнения. Ему случалось бывать в анатомическом кабинете академии, видеть трупы, но так сказать, не свежие жертвы только что совершенного убийства! Он никогда не присутствовал также при их судебно-медицинском осмотре! А вот сейчас увидит… Он шел вслед за Предтеченским и чувствовал как колени ног его подгибались.
В коридоре было множество народа: официанты и другая трактирная прислуга, полицейские, околоточные, репортеры газет и посторонняя публика, собравшаяся ради любопытства из буфета, бильярдной гостиницы и с Невского проспекта, услыхав о происшествии. Большая часть публики держала себя важно и приглашения околоточных надзирателей: «Господа, сделайте милость, разойдитесь честно и благородно?» — к себе не относила.
Перед Предтеченским, как лицом должностным, следователем, толпа расступалась. Он, в некотором роде, был герой этого вечера. Князь Хавский не отставал от него. В толпе сейчас же пробежал говор.
— Кто это, кто это? — спрашивали любопытные друг у друга.
— Не знаю. Не знаю.
— Кто он такой?
— Это князь Хавский, — сказал кто-то из прислуги гостиницы, знавший молодого человека.
— Зачем же за ним ходил следователь?
— Не знаю…
— Как же он тут живет?
— Обыкновенно, приехали и остановились, — ответил слуга надоедливому спрашивателю и отодвинулся от него. Но собранных сведений уже было достаточно для составления целой истории, они попали на хорошую почву. Петя Ширяев, отставной чиновничек, адвокат без права защищать дела на суде, вдобавок к своей профессии, присоединял еще другую: разносить повсюду самые нелепые слухи и вести, что и давало часто ему возможность угощаться на чужой счет и заводить новые знакомства, а через это и расширять свою практику.
— Вы не знаете, — обратился он к своему соседу, господину в военном пальто, пожилых лет и охотнику до вестей: моряк моряка видит издалека, — Вы не знаете, кто это прошел за судебным следователем?
— К несчастию, нет, — ответил военный, осклабясь.
— Это князь Хавский, близкий родственник, родной или двоюродный брат жертвы. Он ничего не знал, пока к нему не явился судебный следователь. Представьте, какое происшествие! Они вчера приехали. Она заняла этот номер, седьмой, а он вот — тот, из которого следователь вышел с князем, четвертый. Известно, молодой человек из провинции, в первый раз в Петербурге, захотел видеть столицу. Метнулся туда и сюда, побывал у Палкина, у Доминика, у Бореля. Ну, кутнул, охмелел, приехал в гостиницу и, не желая беспокоить сестру, прямо пошел в свой номер, завалился на диван и захрапел. Вдруг, бац! Его будит судебный следователь. Что такое? — спрашивает князь. — Вашу сестру зарезали!
— Скажите, пожалуйста, — с соболезнованием, покачивая головой, произнес военный. — Кто же ее зарезал?
— Это длинная история-с, — отвечал Петя Ширяев, корча из себя человека, знающего все перипетии драмы. — Зарезал муж, из ревности: у неё здесь был предмет любви!
— Да… да… да! Понимаю. Чем же он ее зарезал? Извините за нескромный вопрос.
— Кинжалом.
— Кинжалом? — переспросил военный.
— Да, но я виноват!.. Простите, он не зарезал ее, а заколол в грудь!
— Как же, я слышал здесь, — поусомнился военный, — что у ней как-то отрезана голова, что ли?
— Голова — что?! — не смущаясь, и решительно продолжал Петя Ширяев. — Голова сама по себе, но первоначально он пырнул ее кинжалом, — вы, как военный, знаете, — дамасского клинка, вот этакого размера! — Петя развел руку от другой руки на аршин, — и пырнул, мерзавец, в грудь, прямо в сердце, по самую рукоятку, так что клинок прошел насквозь, в диван! Силища-то была какая анафемская! И где же это делается? У нас, в Петербурге, на Невском проспекте, в одной из лучших гостиниц, «Астрея», среди белого, божьего дня! Ужасно!
— Ужасно! — согласился военный.
Восклицание было услышано соседями.
— Позвольте узнать, что такое? Сделайте милость.
Теперь наступила очередь рассказывать о событии военному, чуть ли не в качестве очевидца и хорошего знакомого князя Хавского.
Не прошло двадцати минут, как сплетня, с разными вариациями, перелетела на панель Невского проспекта и коснулась слуха чуткого репортера одной маленькой газеты, Володи Андрюшина, которому, при всем желании, не удалось проникнуть в гостиницу «Астрея», по случаю слишком исковерканного цилиндра и сильно отрепанного пальто. Услыхав достоверные сведения из верных источников, Володя Андрюшин бросился в ближайший трактир «Серград», где его принимали, боясь обличений, потребовал отдельный кабинет, спросил лист бумаги, перо и чернильницу и стал писать статью:
«Печальная драма. — У нас еще не перевелись Отеллы. Вчера приехал из-за границы красивый молодой человек, князь X., вместе с прелестной женщиной, с которой он был связан любовными узами, вполне нравственными. Они заняли отдельные номера. Но муж г-жи N., полковник, узнав о приезде своей жены, не давшей ему знать об этом, как истый Отелло, сумел проникнуть в гостиницу, прокрасться в номер жены и, в то время, как она спала, чудовищно вонзил ей в грудь кинжал, по самую рукоятку, отрубив потом голову. О происшествии этом было дано знать своевременно полиции. Явились власти. Убийца успел скрыться, но, тем не менее, следы, куда он скрылся, уже найдены и господин N., в самом непродолжительном времени, будет арестован».
Володя Андрюшин сосчитал восемнадцать строк, по полторы копейки за строку, двадцать семь копеек. Само собой разумеется, он мог бы написать гораздо красноречивее, этак строк на триста (более, по собственному сознанию, он написать был не в состоянии, не в его жанре), но канальская редакция правилом положила свыше тридцати строк не помещать репортерских известий, по неимению места в газете.
«Еще не поздно. Побегу и сдам. Авось, даст рубль, — размышлял Андрюшин, рассчитывая на великодушие редактора Б. — Во-первых, происшествие новое, свежее, во-вторых, я скажу, что двугривенный истратил до гостиницы «Астрея», затем за ту же цену приехал к нему, за статью следует двадцать семь… Сошлюсь на погоду. Эх, что там! Рубль даст».
И Володя не ошибся: редактор дал ему рубль. Пословица говорит: «Нет худа без добра». Не случись убийства в гостинице «Астрея», Андрюшин не имел бы рубля и не купил бы себе в тот же вечер так называемый новый цилиндр у татарина, в задних апартаментах трактира «Серград», за тридцать пять копеек. Однако, статья его ни на другой день, ни в следующие напечатана не была, за получением редакцией других известий.
Происшествие в «Астрее» было гораздо трагичнее и занимательнее, чем фантазировали о нем Пети Шираевы и Володи Андрюшины.
Расположение комнат седьмого номера, где произошла драма, было вполне одинаково с номером четвертым князя Хавского. За передней шли: зал, гостиная, будуар. Из него ход вел в переднюю, через маленькую дверь. Меблировка комнат была тоже схожа, за исключением письменных столов и шкафов. Мебель приличная, но заурядная. По случаю события, вероятно по распоряжению полицейской власти, все комнаты были ярко освещены, так что, упади на пол иголка, сейчас найти можно.
В передней стояли городовые и двое мужиков, дворников из соседних домов, явившихся в качестве понятых. Как известно, у нас заведен порядок, что понятых берет околоточный надзиратель и ведет их на место происшествия, какого бы оно ни было характера, хотя бы и политического. Понятые ровно ничего не понимают, держат свечи при обысках, дремлют, подпаливают себе бороды, а уйти нельзя: им нужно подписать протокол. Между ними попадаются и неграмотные, но это все улаживается: найдется, кому подписать.
По залу прохаживался полицеймейстер Баклушин, полный мужчина, подрыгивая ножкой, отчего, к немалому его удовольствию, тряслись кисточки его густых эполет. Фридриху Великому приписывают, будто бы он сказал: «Если бы я не был королем прусским, то желал бы быть почтмейстером русским», но если бы король был жив в настоящее время и знал в чем заключается должность не обер-полицмейстера и не провинциальных полицмейстеров, а столичных, отделенных, то он непременно пожелал бы занять именно эту должность: превосходнейшее содержание и квартира, никакой ответственности, кроме немилости свыше, и никакого дела: разъезжай себе по участкам, как Юпитер-громовержец, распекай частных, участковых приставов, в особенности их помощников, брандмейстеров, околоточных, городовых, — громи, карай, милуй, сменяй, лишай места и оставляй без куска хлеба. Такой должности нельзя не позавидовать.
Полицеймейстер расхаживал с каким-то сухопарым франтиком в золотых очках.
Были еще две группы статских, привилегированных господ, которых, по выражению нижних чинов полиции, «выгнать нельзя», с жестами рассуждавшие, должно быть, о происшествии, а может быть и о балете в Большом театре. В гостиной, за круглым столом, перед пылавшими свечами, на диване, председательское место занимал участковый врач, Панкратий Яковлевич Карицкий, мужчина лет тридцати пяти, худосочный, с узкими плечами, но с приветливой улыбкой, умными светло-карими глазами и обильными кудрями темно-каштановых волос. Лоб у него был гладкий и чистый, овал лица украшался какой-то смешной, но симпатичной, русой бородкой. Он быстро водил по бумаге рукой, украшенной большим обручальным, гладким кольцом, составляя медицинский акт об осмотре трупа. Вокруг стола сидели в креслах приглашенные врачи: два из Мариинской больницы, в партикулярных платьях, а два в военно-медицинской форме. Немного в отдалении сидел частный пристав, покручивая усы.
— Мой помощник, господа! — импровизированно отрекомендовал присутствовавшим Предтеченский князя Хавского, входя с ним в комнату.
Врачи и пристав привстали, посматривая с некоторым недоумением на вычурный костюм молодого человека и его благородную физиономию.
— А! Кирилл Петрович! — дружелюбно отозвался Карицкий, с которым князь через Предтеченского был знаком, радушно протягивая ему руку. — Вот происшествие, над которым придется поработать судебно-медицинской практике, — прибавил он, опускаясь на свое место. — Вы все желали чего-то необыкновенного. Вот вам случай. И какой? Сам дался в руки. Ведь, вы, вероятно, до сих пор здесь квартируете?
— Да.
Предтеченский подставил Хавскому стул около пристава, но так, чтобы он мог разговаривать с Карицким, а сам уселся около врача, на диване.
— И вы ничего не слыхали ночью? — продолжал Карицкий.
— Решительно ничего, хотя и страдал бессонницей и даже галлюцинациями. Да и теперь не имею никакого понятия о том, что здесь случилось? Пантелеймон Васильевич вытащил меня из номера и сказал только что совершено убийство.
— В самом деле? Так пойдемте же. Драма разыгралась вон в той комнате.
Карицкий взял свечу и повел Хавского в будуар за ними последовали: Предтеченский, врачи и пристав, машинально.
В будуаре было светло от горевших свечей в канделябрах и воздух был пропитан приятным запахом духов или растений. Он был убран роскошнее спальни князя Хавского. Мебель была расстелена в порядке, на полу не было никаких пятен и вообще ничего, чтобы давало повод подозревать, что здесь совершено убийство. Около атласного голубого алькова сидел охранитель, городовой, тотчас же вставший, при входе чиновников.
Карицкий раздвинул альков. На кровати что-то лежало, покрытое розовым одеялом.
— Одеяла не было, — заметил Карицкий. — Это мы прикрыли, оно лежало сброшенным здесь, у кровати вот так…
Врач снял одеяло и бросил его на пол.
Глазам князя Хавского представилось невероятное зрелище.
На кровати, обложенный венком роскошнейших тропических цветов, камелий и роз, лежал женский труп, прелестных форм, но без головы, шея была залита каладиумом и затерта известным порошком ликоподиумом. Крови, относительно, было мало, и на подушке, и на постели. Судя по мышечным волосам, это была брюнетка. Если бы закрыть то место, где была голова, то труп мог бы показаться живым телом. Она лежала в позе фигурантки кордебалета: стройная правая ножка была вытянута и пальцы как бы собирались сделать пирует: левая упиралась в правую выше пятки. Рука с манящей мимикой находились у круглых, пышных грудей.
Князь Хавский не отрывал глаз от трупа.
— Голову унес скрывшийся убийца, — сказал Карицкий, освещая труп, чтобы Хавский мог рассмотреть его лучше и подробнее.
— Следов никаких нет, — присовокупил Предтеченский, — Все платье покойной до белья убийца также взял с собой.
— Да? — как-то рассеянно и задумчиво спросил Хавский.
Предтеченский подтвердил.
Наступила короткая пауза.
— Вы говорите, следов нет никаких, — проговорил князь. — А это разве не следы?
Молодой человек указал на венок из цветов.
Предтеченский и Карицкий на этот вопрос улыбнулись. Последний поднял одеяло и вновь накрыл им труп.
Все вышли обратно в гостиную.
Князь Хавский отозвал Предтеченского в сторону.
— Мне нужно, сегодня же, переговорить с вами и с Карицким, — сказал он.
— Можно, как только разделаемся с трупом.
— Куда вы хотите его поместить?
— Об этом идет спор: по настоящему, труп следует отправить в покойницкий прием полицейской части, но я желал бы, если там примут, поместить ее в Мариинскую больницу, с чем согласны и другие, но Криницкий энергично настаивает, чтобы труп был отправлен для анатомического исследования в медико-хирургическую академию.
— Почему?
— Он находит, что прежде, чем труп был обезглавлен, он был отравлен.
— Конечно, в этом нет сомнения!
— Однако, это для врачей спорный пункт.
Князь Хавский призадумался.
Предтеченский отошел к столу и сел на диване около Карицкого, принявшегося дописывать акт.
К столу подошел и князь Хавский, приложив руку ко лбу.
— Господа! — обратился он вдруг громко к присутствующим, отбросив руку и сверкая своими красивыми, серыми глазами. — Нельзя ли дело устроить иначе?
— Какое? — спросил Карицкий.
— Нельзя ли, чтобы, хотя до завтрашнего дня, труп не переносить ни в часть, ни в Мариинскую больницу, ни в медико-хирургическую академию, а оставить его здесь, под полицейской охраной.
— Но, — возразил пристав, — мне кажется, хозяин заведения не согласится.
— Это обстоятельство я берусь уладить. Я плачу за все. Так как труп не имеет родственников, — резонировал князь, — то я добровольно принимаю на себя все обязанности и расходы по погребению трупа. Я все беру на свою ответственность. Что вы имеете против этого? — обратился Хавский к Предтеченскому и Карицкому.
— Мы, ничего! — отвечали те.
Предтеченский с удивлением слушал энергический тон речи молодого человека, обыкновенно говорившего мягко и как бы нерешительно.
— Я тоже ничего не имею, — прибавил пристав, — но об этом необходимо переговорить с полицмейстером.
— Хорошо. Я переговорю с ним, — сказал Хавский и вышел в зал. Он подошел к полицеймейстеру и сделал поклон.
— Что вам угодно? — спросил тот.
— Я к вам с покорнейшей просьбой. Я квартирую здесь же, в гостинице, через два номера от этого. Я окончил курс в училище правоведения и причислен к министерству юстиции, фамилия моя князь Хавский…
— Хавский? — с изумлением произнес полицеймейстер. — Для нашего семейства был благодетелем князь Хавский, Петр Николаевич, сенатор.
— Я его сын, Кирилл.
— Князь Кирилл Петрович! Вот неожиданность, — воскликнул полицеймейстер. — А я имею к вам еще просьбу о небольшом клочке земли, близ вашего имения Покровского, в С-кой губернии. Мы соседи.
— Очень приятно, но, господин полицмейстер, выслушайте мою просьбу. Совершившееся здесь убийство чрезвычайно меня интересует. Как юристу, мне хочется взяться за расследование этого дела. Кому принадлежит труп — неизвестно, а потому у него нет родственников и близких… Врач и следователь колеблются отправкой его между покойницкой в части и медико-хирургической академией. Я желал бы, чтобы труп остался здесь, под моим наблюдением, можно приставить и полицейского. В случае надобности для анатомического исследования, завтра труп может быть доставлен и в академию. Врачи и следователи ничего не имеют против моей просьбы, с хозяином я переговорю и надеюсь, что он согласится, чтобы труп оставался, и не будет мне противоречить. Все текущие расходы и погребение я принимаю на свой счет.
— Что же, что же! Хорошо… Я со своей стороны, если следователь и врач… согласен… Пойдемте к ним, — предложил полицеймейстер.
Ходатайство Хавского об оставлении трупа в гостинице было улажено. Попросив еще раз Предтеченского прийти к нему в номер и пригласить Карицкого, Хавский хотел выйти, как в комнату вошел околоточный надзиратель.
— Хозяин этой гостиницы, — отрапортовал он, не зная к кому собственно обратиться, — просит позволения войти. Он желает сделать важное заявление по настоящему делу.
— Разумеется, пригласите, — сказал Предтеченский.
— Ему прислали письмо с деньгами на погребение, — прибавил околоточный.
— А?! Задержан ли посыльный? — спросил полицмейстер.
— Точно так, ваше высокородие, задержан. Он внизу. Ярлык за № 21.
— Хорошо. Позовите хозяина.
Полицеймейстер и Хавский сели, узнать подробности.
Хозяин не замедлил явиться. Это был полный мужчина, лет сорока пяти, прекрасно одетый, на вид джентльмен, по-американски сбривавший усы и носивший большую русую бороду.
— Что скажете новенького, мистер Брук? — спросил у него Предтеченский.
— Я пришел с заявлением… В этот самый час я получил письмо господин посыльный, триста рублей и записка… Вот…
Мистер Брук подал конверт полицмейстеру, который передал его следователю. Конверт был обыкновенный, большого формата, с синей подкладкой, клееный. Записка заключала в себе несколько слов:
«Господин Брук! Извините, что я наделал вам столько беспокойства. Прилагаю на погребение женского трупа, который вы найдете. Если уже не нашли, в 7 номере. Голову трупа я оставил при себе».
Но адрес на конверте: «Здесь, Невский проспект, гостиница «Астрея», господин Бруку», и записка, на гладком почтовом листке, без штемпеля, были не написаны, а неискусно набраны разными буквами. Три сторублевых бумажки были не новы, прошлых лет и подержаны.
Конверт и листок переходили из рук в руки и всякий делал свои замечания.
— Вместе с цветами, это важный след, — сказал Предтеченский.
— Тем более, что очень ясно, где добыты эти буквы, — заметил князь Хавский.
— Где же?
— В Пассаже, в первой галерее, у Жака ли Жоржа Шансона. У него продаются шкатулки, набор шести азбук и трех экземпляров цифр, кажется, рублей восемь или девять. Собственно, они предназначены для метки белья, но передвижные штемпеля удобны для печатания бланок и визитных карточек. Посмотрите, как неровны строки? Для такого небольшого письма недоставало нескольких букв, нужно было перебирать.
— Да, да, — сказал Предтеченский, — это нужно принять к сведению. Вы, мистер Брук, — обратился он к хозяину заведения, — свободны, письмо это приобщится к делу, а деньги сохраните неразмененными у себя до завтра, пока я переговорю с прокурором, или передайте господину приставу.
— Мой не имеет желания делать это. Я погребать труп не качу, — возразил мистер Брук.
— Нельзя ли, — предложил полицеймейстер, — передать эти деньги князю Кириллу Петровичу Хавскому, так как он настолько добр и любезен, что принимает на себя погребение несчастного трупа.
— Можно, — отвечал следователь, — но не сейчас.
— Я желаю схоронить труп на свои собственные средства, — проговорил князь.
— Ну, и прекрасно, — сказал ему Предтеченский, делая движение плечами, — а эти деньги вы можете пожертвовать на больницы или что другое. Во всяком случае, если вас, господа, стесняет прием этих денег, то принимаю их я, в чем выдам вам, мистер Брук, расписку. Будьте добры, подождите в зале: кроме расписки, мне еще нужно взять с вас показание относительно этого письма и денег. Теперь же я желал бы допросить посыльного, — что же мы будем его задерживать?
Брук с поклоном удалился. Вместе с ним вышел и пристав, отдать приказание околоточному надзирателю привести посыльного.
— Не удобнее ли будет, — заметил князь Хавский Предтеченскому и Карицкому, — вашу канцелярию перевести ко мне? У меня в зале большой письменный стол.
— Не для чего, — отвечал Карицкий. — Я, что до меня относится, акт кончил.
— Я тоже, — сказал Предтеченский. — Показания со свидетелей, хозяина, швейцара и прислуги снял. Ближайшему товарищу прокурора я дал знать, но он, по другим служебным делам, не будет. Остается взять еще маленькое показание с мистера Брука, по поводу этого письма и денег, да допросить посыльного. Затем, мы можем отложить дело до завтра.
Пришел пристав, а за ним околоточный надзиратель ввел посыльного, в форменном платье, молодого, лет тридцати, с круглой черной бородкой и с прямодушным выражением карих глаз и всего лица, пылавшего здоровьем.
— Это вы принесли письмо? — спросил у него Предтеченский.
— Так точно, я.
— Вы кто такой?
— Посыльный Невской артели, ярлык № 21.
— Ваше звание.
— Мещанин Московской губернии, Звенигородского уезда, из самого Звенигорода.
— Ваше имя, отчество и фамилия?
— Иван Михайлов Петров.
— Лета?
— Двадцать девять.
— Расскажите, от кого, где, когда и при каких обстоятельствах вы получили это письмо к господину Бруку? Вы знали, что в нем были вложены триста рублей? Говорите правду, слова свои вы должны подтвердить под присягой. Знаете?
— Как же. Письмо это было отдано мне еще в два часа дня, но приказано было не доставлять его ранее десяти, одиннадцати часов вечера. Дело было так. Утром у меня долго не было работы. Потом один господин на Невском послал меня с книгой и письмом в своей жене, на Старо-Петергофский проспект, в дом Дурдина, дом № 12, квартира 13, и дал мне рубль, — сдачи, говорит, не нужно, только исполните мое поручение аккуратнее. Я сейчас же пошел и отдал посылку мадаме…
— Не помните её фамилию?
— Помню, мадам Гулянкина, должно быть из благородных. Она дала еще мне гривенник на чай. Бегавши, я проголодался, а как я, примерно так сказать, живу у Нарвских ворот, дом № 33, квартира 35, значит от Старо-Петергофского проспекта недалеко, то я забежал закусить домой. После чего пошел по Обводному каналу, как на встречу идет мне какой-то барин, лет, этак, пожалуй, под сорок, лицо бритое, большие усы, глаза этакие пронзительные, черные, красивый, на голове у него круглая шляпа, одет в синее драповое пальто, в руке большая трость.
— Вы, — останавливает он меня, — посыльный? И свободны?..
— Свободен.
Он посмотрел на меня пристально.
— Вы, спрашивает, честный человек?
Я засмеялся.
— Вы знаете на Невском проспекте гостиницу «Астрея»?
— Как же, говорю, не знать.
— И хозяина Брука?
— Нет, его лично не знаю, а слыхать — слыхивал.
— Так вот же что, — сказал барин, — и сейчас должен ехать из Петербурга дня на три, между тем, мне необходимо сегодня же доставить содержателю гостиницы «Астрея», Бруку, триста рублей, но только, понимаете, не утром, не теперь, а часов в десять, в одиннадцать. Можете ли вы все это сделать?
— Помилуйте, отчего же?
— Письмо, — говорит он, — со мной. Так я могу на вас положиться?
— Да хоть бы тысячу дали, — уверил я его, творя честной, святой крест. — У меня залог, меня все знают, двое маленьких ребятишек… Да и так я эфтакой подлости не сделаю. Запишите в мою книжку.
— Нет, — говорит, — не надо. Я вам верю, я только в своей книжке, для памяти, запишу ваш номер и фамилию.
Я сказал ему, и он записал. После этого он отдал мне пакет с деньгами и наказал, чтобы я его никому не показывал, а отдал самому Бруку не ранее десяти часов. Затем он протянул мне руку с кредитным билетом. Я думал, что он дал рубль, но как повернул за угол и стал смотреть бумажку, она оказалась пятирублевой. Более я его не видел: он пошел своей дорогой, а я своей. Поручение его я исполнил честно, как следует, благородно. А что здесь отучилось, я в этом неповинен и ничего не знаю.
— Конечно, вы об этом не беспокойтесь, — сказал Предтеченский, — но кроме палки, в руках этого господина вы, Петров, ничего не видели?
— Нет.
— Например, ручного чемодана, саквояжа, узла?
— Вещи не маленькие, мог бы рассмотреть. Ничего у него не было.
— Когда вы с ним встретились, он куда шел?
— Я шел от Ново-Калинкинского моста, а он к Ново-Калинкинскому мосту.
— Скоро шел?
— Да.
— Потом, когда вы расстались, куда он пошел?
— Все прямо, а может быть и вернулся назад или своротил на Старо-Петергофский проспект. Доподлинно не знаю, так как я не оглядывался.
— Более он не давал вам никаких поручений?
— Никаких.
— И вы его ни до того где-нибудь, например, около Пассажа, что ли, или после, никогда не видели?
— Нет. Взор мой на счет этого тверд. Он не мухортенький. Теперь я бы его везде узнал, разве волосы и усы сбреет. И то по глазам, кажись, узнать можно.
— Вы также помните, что он был без бороды?
— Да.
— Это важно, Петров: прислуга говорит, что остановившийся у них господин был с бородой.
— Ну, а этот без бороды, в штатском платье, хотя похож на военного.
— А как вы провели?.. Где были, — предложил возрос посыльному Предтеченский, — вечером в ночью под сегодняшний день?
— Вчера выпал мне неладный вечер, — отвечал Петров. — Известно, день не в день. Простоял почти до одиннадцати часов на углу Невского и Малой Садовой без всякого дела. Далее подошел ко мне кондуктор с правления второго общества конно-железных дорог, Яков Кузьмин, он стоит у меня на квартире. Мы выпили тут же, на Садовой, в низку, по стаканчику вина, побаловали себя чаем и пошли до Знаменья, а там, по конке, по Литовскому каналу, на Обводный и приехали на квартиру. На квартире я и ночевал. Где же больше? Мое семейное положение глупостями не позволяет заниматься. Так-то!
— Это вы хорошо рассуждаете, — спокойно одобрил его Предтеченский, — Теперь послушайте, так ли я записал, что вы мне рассказывали.
Предтеченский прочитал показание, предложил Петрову подписаться и отпустил его.
Князь Хавский, не видя более для себя чего-либо интересного, перебросившись несколькими словами с некоторыми из присутствовавших и с приставом об охране трупа, вышел в зал, где встретился с мистером Бруком, дожидавшим очереди для дачи показании.
— Вы знаете, господин Брук, что труп на завтрашний день остается здесь? — спросил князь.
— Да… Но, ваше сиятельство, это мне неприятно, гостиница, заведение…
— Довольно, мистер Брук, — остановил его молодой человек. — Вы будете вознаграждены, а труп должен остаться: я так хочу.
С этими словами, круто повернув на каблуках, князь Хавский вышел из зала.
