По следам на кладбище — пролог из романа Александра Цехановича «Кровь невинных», вышедшего в серии Мир детектива.
I. Кровавые капли
Около полуночи по Неглинной улице губернского города К. беззвучно катились извозчичьи дрожки. По обеим сторонам тянулась ветхие деревянные домики, покривившиеся то вправо, то влево, то выпяченные, словно брюхатые с откинутой назад кровлей. Фонарь был только один при въезде на Неглинную улицу. Другим концом она выходила за город в поле, где при лунном свете виднелась церковь пригородного кладбища и неясные очертания крестов.
Господин, сидевший в дрожках, был молодой человек, лет 25-ти, с белобрысыми прядями прямых волос, выпадающих из-под круглой, широкополой шляпы. Такие шляпы носят провинциальные учителя. Седок и был один из них — преподаватель русского языка в К-ском четырехклассном училище. Недавно окончив учительскую семинарию, он переведен был в город К. прямо из центра шумных улиц Петербурга, поэтому не совсем обвыкся еще с провинциальной жизнью с её самобытными условиями. Он еще протестовал и был беспокоен, но тем не менее начальство питало надежды, что он обойдется и выходится. Теперь он ехал в самом приятном расположении духа с вечеринки, данной инспектором по поводу именин его дочери. Обильный возлияниями ужин, привел Сомова (пора его уже назвать по фамилии), в то безотчетно восторженное настроение, которое свойственно только беззаботной молодости, полной сил и надежд впереди. Каким надеждам суждено было осуществиться, надеждам ли начальства, что он обойдется и выходится, или его собственным, что он может много исправить и искоренить, гадать не будем. Воспользуемся пока тем фактом, что он был весел и, мурлыкая себе под нос какую-то народную песенку, глядел то на небо, усеянное звездами, то на ряд покривившихся домиков, то на убегавшую слякотную колею. Он ехал домой, в дом вдовы Сироткиной, у которой квартировал, занимая две комнаты, с кисейными занавесами и канарейкой.
Извозчик переехал дорогу и остановился у ворот. Сомов, не слезая, полез в карман, вынул двугривенный и тут же неловким движением уронил на ходовые мостки. Пришлось его отыскивать, слез он, слез и извозчик. Потребовалось зажечь спичку и долго водить ею по запачканным доскам.
— Стой! — воскликнул Сомов. — Это что такое? Кажется кровь?!..
— И впрямь кровь, — отвечал извозчик, поводя мозолистой рукой, в середине которой, как в фонаре, пылала спичка.
— Да, да, вон и тут кровь… вот еще капля, еще… — бормотал Сомов, пятясь назад, — а вот тут нет, а вот опять, у-у, да сколько их здесь.
— Воскресный день, барин, кто-нибудь нос себе расквасил… ишь, ведь куда завалился паршивый, в колейку откатился.
— Что? Нашел двугривенный?!
— Нашел, барин.
— Нет, меня интересует эта кровь… Откуда эта кровь? Тут что-нибудь не так… Ну, капли две, три, а тут ровный ряд мелких капелек… вон, погляди, вон они так змейкой и бегут, точно из текучего тайника вода. Тут, брат, крови на три носа хватит.
— А может быть, и скула была повреждена… Э, плюньте вы, барин! Смотрите, как от ворот далече отошли, подвозить бы мне вас опять не пришлось. Мало ли тут всякой дряни шляется, и заводские, и посадские золоторотцы. Улица эта самая темная, тут всякого добра найдешь.
Но Сомов, зажигая спички, продолжал пятиться и только выкрикивал:
— Вот, вот и тут, вот опять.
— Эх, плюньте, барин, — раздалось последний раз со стороны извозчика, и затем послышался удар хлыста и хлопанье колес по грязи. Откатывая во всю прыть, извозчик запел жиденьким дребезжащим голоском, и вскоре все эти звуки смолкли за поворотом. Сомов остался один.
— Нет, нет, этого не может быть, тут что-то неспроста, — бормотал он, продолжая пятиться, зажигая спичка за спичкой. — Интересно знать, откуда начинаются эти капли, не от нашего ли дома?
И он вернулся назад. Но капли начинались не от дома вдовы Сироткиной, но и по другую сторону тянулись такой же бесконечной вереницей. Напряженное зрение Сомова освоилось уже настолько, что он мог и без спичек различать правильно расположенные черные точки. Вдруг они прекратились. Сомов шел дальше, дошел почти до угла Неглинной, но их не было. Прекратились они перед самой серединой изгороди дровяного склада. Тут не было ни калитки, ни ворот, дровяной склад воротами выходил на соседнюю улицу.
Всякий другой, на месте Сомова, пожалуй, бы и прекратил дальнейшие, по-видимому, совершенно бесплодные исследования, тем более, что результатом их могло получиться действительно нечто вроде разбитой скулы или носа. Но двадцать пять лет и надлежащий подъем духа искоренения после обильного ужина, делали Сомова неутомимым.
— Нет, это так нельзя оставить, — бормотал он и пошел назад. — Тут что-нибудь не так. В воспаленном воображении молодого человека промелькнул целый ряд картин ужасающей драмы, разоблачителем которой он явится.
Подъем духа сделался еще выше. Образ жертвы (непременно женщины и красивой женщины) промелькнул и, казалось, умолял его не отступаться от этого дела, не дать затереть апатичным утренним пешеходам эти кровавые капельки, в которых заключается единственная нить к раскрытию злодеяния.
— Да, это нить, именно нить, — продолжал бормотать Сомов, — и она приведет меня туда, где находится весь адский клубок.
Вскоре он тщательно обходя боком, вернулся к тому месту, где начинались следы. Он разыскал их, низко перегнувшись и не разгибаясь, пошел дальше. Черные точки ложились неправильно, то группой, то нитью, то прекращались совсем…
Вот и конец улицы, вон канава, мостик и летом пыльная дорога огибающая город, через дорогу кладбище. Теперь тут была невылазная грязь, Сомов остановился в раздумье. Тут и ушат крови едва ли бы оставил особенно заметные следы. По другую сторону дороги была опять канава и опять мостик. Если следы продолжатся, то на этом мостике, но нигде иначе потому что другого перехода далеко и вправо и влево не было.
— Посмотреть, нет ли их там.
Сомов, перепрыгивая через лужи, подошел и чуть не вскрикнул от изумления. На сухих досках мостика следы возобновлялись. Далее накиданы были поперечные бревна, наподобие бревенчатой мостовой. Дорога шла в гору, к кладбищенской церкви.
Старая ветхая днем, теперь при лучах полного месяца она казалась необыкновенно величавой, черный силуэт её как-то увеличился и глядел угрюмо и грозно. Пришлось опять зажечь спичку, посмотреть нет ли капель на бревнах. Вначале не было, но вслед за третьей или за четвертой спичкой они опять появились. Тут их уже было немного, они попадались редко.
Только такой вдохновенный искоренитель, как Сомов, не мог не остановиться в дальнейших поисках. Через минуту он быстро и не глядя на землю, шел к воротам кладбища. Калитка в этих воротах за ветхостью и отсутствием замка гостеприимно пропустила его. Но Сомов остановился на пороге и опять зажег спичку. Если только на пороге и на мостках кладбища, раздумывал он, не окажется этих проклятых капель, то стало быть придется вернуться домой ни с чем и увы — может быть извозчик прав в своих предположениях относительно скулы или носа.
— Впрочем нет, почему же именно разбитая скула или нос направились к воротам кладбища, а не свернули к заводам или в золоторотную слободу. Так сказать, in suo.
В течение осмотра порога три спички уже погасли, но неутомимый искоренитель зажег четвертую. Вдруг он прильнул к земле ниже и увидел чуть приметное черное пятнышко. Он тронул его пальцем — кровь.
Теперь уже не было сомнения, что следы повторятся и на мостках за калиткой.
— Да, вот они, вот, — бормотал Сомов, ничуть, или очень мало смущаясь ужасной обстановкой своих исследований.
И действительно, картина могла подействовать на самые веревочные нервы.
Справа и слева, словно застывшие колосья на тучной ниве, белели тысячи крестов. Лунный свет фантастически сливал их в какие-то белоснежные очертания. В далекой перспективе мрамор и дерево, памятники и простые деревянные кресты казались не тем, что представляли себе вблизи. Но нервы Сомова были крепкими, да к тому же его поглощало любопытство и после ужинное желание подвига.
— Вот, вот они, так и есть свернули направо, — бормотал он и сам свернул направо.
Вдруг до его слуха донесся шорох. Нет, это был не шорох, это были явственно отчетливые звуки, удары лопаты и скрипение какой-то корзины, Сомов застыл. Вдруг ближайший куст громко зашуршал и человек с лопатой выпрыгнул на подмостки. Сомов не успел опомниться, как та же лопата, блеснув при лунном свете, поднялась и со страшной силой упала ему на голову.
На мгновение было, Сомов опомнился, хотел кинуться на злоумышленника, но вот второй удар. Сомов видел, как месяц прыгнул на небе, прыгнул и погас…
II. Концы в землю
На пустынном кладбище было два человека. Один с ужасом на лице глядел, опершись на лопату на того, который окровавленный лежал около мостков. Удар был хотя и силен, но не особенно верен, однако Сомов даже не крикнул. По-видимому, смерть наступила моментально. Да если бы он и крикнул, то едва ли восьмидесятилетий кладбищенский сторож, крепко спавший в каком-то подобии будки у ворот, услышал этот крик. Кругом было тихо, как в могиле. Немые свидетели преступления — памятники и кресты ничего не выражали своими безмолвными силуэтами.
Человек, глядевший на труп, был тоже молод и как-то дьявольски красив, клювообразный нос и жесткие черные волосы в целом с резко очерченными серыми глазами придавали лицу его что-то хищническое и зверское. По одежде он, казалось, не принадлежал ни к мастеровому сословию, ни к тому неопределенному типу, который именуется бродягой из благородных. Он был одет в обыкновенный сюртук, белье на нем было чистое, на мизинце блестело кольцо.
Поглядев еще несколько мгновений пристально в лицо трупа, человек опять юркнул в кусты и поспешно принялся работать заступом. На небольшом клочке земли, позади всех крестов и памятников у самого забора кладбища, виднелась средней величины платяная корзина, рядом валялась суконная накидка-пальто, именуемая крылаткой, а на ней кверху козырьком фуражка с бархатным околышем и золоченым клеймом на подкладке. Дно корзины было сплошь залито кровью. Не совсем засыпанная ямка чернела отверстием. Работа кипела. Сильные мускулистые руки, хотя и холеные и украшенные перстнями, двигались быстро и порывисто. Попавшийся корень сирени затрещал и порвался надвое. Вслед затем под лопату попался какой-то белый, мягкий предмет, кусок его отделился и показалась кровь. Руки человека вздрогнули, он нахмурил брови и поспешно засыпал и кровь, и кусок белого предмета…
Еще через несколько минут и он уже утаптывал землю, на поверхности которой остались только он и крылатка с лежащей на ней фуражкой.
Надев крылатку и фуражку, незнакомец скользнул как тень между кустов и памятников, пробираясь к выходу.
Несколько пугливо взглянул он на темное оконце сторожки, но там было тихо.
Тогда он направился к городу и быстро пошел по той самой улице, где полчаса назад молодой искоренитель по каплям крови дошел до лужи своей собственной.
Пройдя Неглинную, незнакомец свернул на Губернаторский проспект, со степенным видом мирного, но запоздалого обывателя прошел мимо будки блюстителя порядка и направился к площади присутственных мест. Тут навстречу ему показалась женская фигура.
Это была особа средних лет, с простоватым, толстым лицом, тщательно укутанным в черный платок, с полной, несколько обвислой грудью и чересчур округлыми формами.
Она шла вперевалку, ускоренно дыша и выражая всем своим неуклюжим телом чрезвычайное волнение. Завидев человека в фуражке и крылатке, она пригляделась и потом повернула назад.
Человек догнал ее.
— Ну что? — еле переводя дух, спросила женщина и белесоватые глаза её с черными точками зрачков не с испугом, а с какой-то невыразимой тоской уставились на бледное лицо спутника.
— Молчи! — угрюмо отвечал тот. — Дома все расскажу.
И они пошли рядом.
Миновав площадь, они спустились под гору на улицу, такую же глухую и неопрятную, как Неглинная. Тут также лепились один к одному убогие домики. В один из них покрепче и побольше других они вошли, беззвучно отворив калитку.
