В 1942-1943 году, через шестнадцать лет после своего загадочного исчезновения и развода, Агата Кристи написала Пять поросят (Five Little Pigs), книгу об убийстве, имевшем место шестнадцать лет назад, убийстве, которое стало следствием классического треугольника (жена, отдалившийся от нее муж и женщина, вскружившая ему голову), ситуации, которая привела к решающему кризису в ее собственной жизни.
Без сомнения, легко преувеличить значение всего этого. Схема сходства рассыпалась бы при внимательном изучении деталей: у Арчи Кристи мало общего с художником Амиасом Крейлом, за исключением инициалов и (возможно) аморальной зацикленности на самом себе и своих сиюминутных удовольствиях; молодая, радующаяся жизни Агата Кристи не похожа на невротичную Каролину Крейл; что касается третьей составляющей реального треугольника, то мы знаем о ней слишком мало, чтобы придти к определенному мнению.
И все же параллелей между ситуациями вполне достаточно, чтобы почувствовать, что это не просто совпадение с событиями шестнадцатилетней давности, сознавала это Кристи или нет. В обоих случаях женщина в возрасте между тридцатью и сорока, прожившая в браке около десяти лети и имеющая маленькую дочь, слышит от своего мужа, что он оставит ее ради молодой женщины. Неудивительно, что описание этой (прямо скажем, банальной) ситуации порождает накал чувств и психологическую проницательность, необычные для Кристи в любой из периодов ее творчества.
Книга начинается с того, что Пуаро посещает молодая женщина, пользующаяся именем Карлы Лемаршан, но в действительности Каролина Крейл младшая, которая просит Пуаро расследовать убийство ее отца, художника Амиаса Крейла, произошедшее шестнадцать лет назад, когда она была пятилетним ребенком. Ее мать Каролина была осуждена за убийство, но смертный приговор был смягчен, и она через некоторое время умерла в тюрьме 1. Причина, по которой ее дочь хочет вновь открыть дело, имеет мало общего с наследственностью или дурной кровью — рискованными для Кристи темами, на которые она (или, по крайней мере, персонажи ее книг) всегда склонна наговорить разной чепухи, – а связано с письмом ее матери, которое она получила в день своего совершеннолетия и в котором она уверяет дочь в своей невиновности. Сюда примешивается ощущение, что сомнения по этому поводу могут отравить брак, в который она собирается вступить. Это стало отправной точкой для первой и лучшей из серии книг Кристи, в которых ее герои расследуют убийство, свершившееся в прошлом.
Читательское ощущение необычной психологической глубины этого романа частично обусловлено его необычной формой: по существу, это серия рассказов и воспоминаний о свершившемся много лет назад убийстве тех, кто или был свидетелем самого убийства, или же участвовал в расследовании и судебном процессе. Это дает нам (как в большинстве лучших романов Уилки Коллинза, но с множеством лучше мотивированных и разъясненных сообщений) возможность видеть события и вовлеченных в них персонажей с разных точек зрения, придавая видимость сложности и глубины даже тем действующим лицам, которые, по существу, извлечены из запасников Кристи. Что же касается центральных участников этой драмы, то в их случае драматическая фантазия и эмоциональное сочувствие достигают того уровня воздействия, что персонажи обретают настоящую (и необычную для Кристи) жизнь и смерть.
Важно в этом расследовании давно забытого убийства увидеть отличия от других подобных вылазок, предпринятых Агатой Кристи на более поздних этапах ее творчества. Здесь она использовала сюжетное решение как повод для того, чтобы ностальгически перебирать в памяти вещи и обычаи, оставшиеся в прошлом; здесь нечеткость и смазанность воспоминаний персонажей служит прикрытием для ее собственных неувязок в разработке деталей сюжета. Другими словами, в этой книге ретроспективный сюжет служит и как самооправдание, и как прикрытие. В Пяти поросятах она использовала столь долгий промежуток времени, чтобы эффектнее обрисовать те последствия, к которым привело каждого из персонажей их участие в этом деле, и чтобы создать внутреннюю напряженность между они-тогда и они-сейчас. Вот пример подобного напряжения: мы воспринимаем поведение молодой Эльзы Грир с различных, как неодобрительных, так и восхищенных, точек зрения, но мы должны также держать в памяти череду ее наскучивших всем замужеств и разводов, которыми была заполнена ее жизнь после убийства. Благодаря этому финальный абзац книги, где она идет к своему лимузину с шофером, чтобы и дальше тянуть свою пустую изнеженную жизнь, которую она сама себе уготовила, вызывает глубокое и, что не типично для Кристи, трогательное впечатление.
Действительно, при описании Эльзы Грир и умершей Каролины Крейл техника множественной перспективы оказывается очень эффективной. Уже с самого начала, в разговорах с полицейским и юристами, участвовавшими в деле, нам представляют различные интерпретации того треугольника, что лежит в основе данного случая. С одной стороны, Эльза — безжалостная сексуальная хищница, берущая все, что ей захочется, и ни на минуту задумывающаяся над тем, какой вред она наносит другим, с другой стороны, она – молодая, безжалостная, но очень ранимая девушка, чья жизнь была сломана со смертью ее любовника Крейла, и с тех пор она стала заурядной молодой женщиной, безуспешно пытающейся найти другого героя для опустевшего пьедестала. На протяжении всей книги Кристи поддерживает напряжение между восприятием юности в духе сентиментальных клише и противоположным взглядом, рисующим ее как грубую, сильную и бессердечную, но и одновременно как легко уязвимую из-за ее непонимания мира чувств. Это напряжение между сторонами двойственной точки зрения эффективно разрешается на последней странице книги.
Используя ту же множественную перспективу при описании Каролины Крейл, которой в этом случае выпала роль жены, Кристи более, чем когда бы то ни было, приблизилась к созданию всестороннего изображения персонажа. В противоположность тому облику слабого, безвольного создания, не способного или не имеющего воли красноречиво и убедительно сказать что-либо в свою защиту, какой она проявляет себя в суде, производя впечатление, что она сама желает, чтобы ее признали виновной, Каролина Крейл оказывается в тоже время несдержанной, склонной к вспышкам и несчастной женщиной, которая в порыве подростковой ревности навеки изуродовала свою маленькую сестренку 2. Это противоречие специально подчеркивается, чтобы благополучно разрешиться при разгадке тайны, и на всем протяжении книги на него указывают все, кто был знаком с Каролиной Крейл. Филиппу Блейку испытывавшему к ней сексуальное влечение и чувствующему при этом себя виноватым, поскольку она была женой его лучшего друга, кажется, что ее импульсивность служит лишь прикрытием для ее расчетливой натуры, что она холодный эгоистичный дьявол. Его брату Мередиту она кажется игравшей роль святой. Гувернантке она кажется жертвой вечной тирании мужчин. Наиболее близким к истине оказывается анализ, данный ей сестрой, которую она изувечила и которая лучше всех понимала эмоциональные последствия такого поступка для страстной натуры, совершившей это и осужденной вечно лицезреть результаты своего зверства. За всеми действиями Каролины Крейл лежит сознание того, что по ее вине человек остался изуродованным на всю жизнь, это сознание объясняет ее ненатуральное бесстрастие и подавление своих обычных естественных реакций, оставляя для нее открытым лишь один способ выразить свою страстную сущность:
У нее были свои способы бороться с этим [с приступами ярости]. Одним из них была крайняя несдержанность на язык. Она чувствовала… что, если она будет достаточно резкой на словах, у нее не будет соблазна проявить свою ярость в действии.
Все эти стороны изображения Каролины Крейл не только используются для создания искусного и убедительного характера, но и становятся важнейшими в тот момент, когда приходит время объяснить ее поступки и решить загадку. В этой книге, в значительно большей мере, чем это обычно для Кристи, разгадка лежит в характере.
В связи с этими двумя персонажами группируются упоминания об охоте и кровавых видах спорта и образы из этих сфер жизни. Частью, они призваны создать рамки для восприятия суда над Каролиной Крейл и вынесенного ей приговора – обнажить двусмысленную природу правосудия, которую Кристи была склонна признавать на этом этапе ее писательской карьеры. В уголовном суде, как на игровых полях Итона или на охоте, англичанин предпочитает не лишать жертву шансов на выигрыш, — говорит человек, который был прокурором во время процесса Каролины Крейл. Ее пассивное, на все согласное поведение в ответ на подавляющие количеством показания против нее взывало к благородству – к тому рыцарскому отношению, которое, сочетаясь с нашим пристрастием к жестоким видам спорта, заставляет иностранцев видеть в нас столь жутких лицемеров. И добавляет, говоря об Эльзе Грир: Судье она не нравилась. Вел процесс старый Эйвис. Сам он в молодости был не прочь погулять, но, надевая мантию, он становился горячим поборником морали. Все эти детали, взятые в их совокупности, весьма убедительно и даже едко говорят о моральной двойственности закона и его осуществления, двойственности, на которую Кристи намекала несколькими годами ранее в развязке Десяти негритят. Они создают в нашем уме образ Каролины Крейл, как жертвы жестокого состязания, которая отказалась играть в игру и вступить в предписываемую ею борьбу, оставив у наблюдателя не освежающее чувство бодрости, как это бывает после переживания состязаний равных по силе бойцов, а угнетающее осознание лицемерности и первобытного характера судебного процесса, исходящего из принципа око за око, зуб за зуб.
Одно из наиболее поразительных упоминаний о кровопролитных видах спорта вложено в уста Эльзы Грир и – хотя мы об этом еще не знаем – получает дополнительное значение ввиду того факта, что она высказывает его, глядя на своего любовника, умирающего от ее руки:
По-моему, ты прав насчет Испании. Туда мы поедем прежде всего. И ты должен повести меня на бой быков. Это должно быть удивительное зрелище. Только мне бы хотелось увидеть, как бык убивает человека, а не наоборот. Я понимаю, что испытывали римлянки, видя погибающих людей. Люди ничего из себя не представляют, а животные прекрасны.
Мередит Блейк добавляет: Я думаю, она сама была похожа на животное – юная и первобытная, не имеющая ни капли человеческого горестного опыта и сомнительной мудрости. Суть в том, что мы присутствуем на бое быков, блестящем и кровавом, и Амиас Крейл — безжалостный художник в образе самоуверенного матадора – оказывается сраженным на арене, куда он вышел по собственному согласию, тем животным, которого он сам вызвал на поединок.
Еще один пример впечатляющего сравнения Эльзы Грир с животным появляется, когда Крейл встретивший ее в первый раз, пытается передать тот эффект, который она производила:
Порой мне хотелось написать полет красочных австралийских попугаев, садящихся на купол собора святого Павла. Если я напишу вас на фоне нашего обычного загородного пейзажа, мне кажется, я добьюсь того же результата.
Эльза предстает как великолепное создание природы, гордое, яркое, действующее инстинктивно, не раздумывая – таким образом подготавливается путь к разоблачению той инстинктивной животной мести, к которой она прибегает, обнаружив, что ее мечты и планы были разрушены.
Эта последняя цитата Амиаса Крейла наводит на мысль об одном аспекте книги, неожиданном даже для поклонников Кристи. Крейл не является персонажем особой глубины — аморальный, распутный, живущий в свое удовольствие художник, который пожертвует любым, оказавшимся на пути его искусства. Он представляет собой традиционный литературный стереотип художника, и хотя в рамках стереотипа он, без сомнения, изображен вполне успешно, никто не ожидает от Кристи чего-то большего, превосходящего обыденный уровень. В то же время его образ существенно выигрывает в цельности и глубине за счет удачного описания его картин: всякий согласится, что он – в высшей степени одаренный художник. При чем описания его картин помимо выражения характера того, кто их создал, дают и еще нечто; они служат углублению образов тех, кто их рассматривает: например, два персонажа – полицейский Хейл и гувернантка мисс Уильямс – косвенно получают снижающие их образы характеристики благодаря высказываниям, свидетельствующим об их неспособности оценить качество художественного взгляда Крейла.
В тексте упоминаются несколько картин, включая поразительное болезненное Рождество, но лишь две из них реально описаны. Первая из них – букет цветов:
Ваза с розами на полированном столе красного дерева. Казалось бы, избитая тема. Как же Амиасу Крейлу удалось заставить розы полыхать необузданной, почти непристойной жизнью? По полированному дереву стола пробегала дрожь и волнение чувственной жизни. Как объяснить то возбуждение, которое вызывала картина?
Вторая — портрет Эльзы Грир, завершенный им во время убийства, свое внутреннее видение которого он описал такими словами:
Мне так не терпится взяться за свои кисти и написать тебя, сидящую здесь на старинном парапете из дряхлого ореха, на фоне традиционного голубого неба и чинных английских деревьев – и ты – ты – сидящая здесь, подобно диссонирующему крику торжества.
Эта необузданная, почти непристойная жизнь роз, этот диссонирующий крик торжества, которым представляется Эльза, очень ясно передают тип животной энергии, который остро чувствовал Амиас Крейл и умел схватить его на своих полотнах, и одновременно обрисовывают нечто в образе женщины, которая его убила. Написано настолько ярко и стильно, что это, можно подумать, далеко выходит за пределы возможностей Агаты Кристи.
Я уже давно говорю так, будто бы обсуждается традиционный роман о художнике и его женщинах. И действительно, это тот детектив Кристи, который наиболее близко соприкасается с обычным романом, и, вероятно, именно его можно с уверенностью рекомендовать тому, кто не любит детективы, но хочет понять, что люди находят в Агате Кристи. Однако Пять поросят кроме того еще и детектив, причем отличный детектив, естественно укладывающийся в череду ее успехов 30-х и начала 40-х годов. Поскольку в данном случае расследуется убийство, совершенное много лет назад, то у нас мало традиционных улик: из-за давности все физические улики утрачены, и на этот раз Пуаро, который представляет себя детективом, специализирующимся на психологических методах расследования, в какой-то мере оправдывает правомочность своих претензий на такое определение. Главное, на что читателю следует обратить свое внимание в этой книге, это разговоры, и он может попытаться прочесть их вслух, чтобы уловить интонации, заметить оттенки значений, принять во внимание возможную двусмысленность выражений. полутона и двусмысленности. Разгадка зависит от того, как мы интерпретируем кратчайшие отрывки разговоров или писем: Ты и твои женщины! Я готова убить тебя, Я соберу ее вещи или Долги всегда нужно возвращать. И если читать эти диалоги внимательно, с учетом всей ситуации и держа в уме эмоциональную историю всех персонажей, то появляется, по крайней мере, шанс прийти к разгадке.
Это большая редкость для Кристи, но сила этой книги в психологии и умелом использовании естественно звучащих диалогов. Физические улики менее удачны, чем обычно: улика с запахом жасмина сама по себе хороша – знание о времени цветения жасмина нельзя считать столь редким, чтобы отвергнуть этот намек как несостоятельный, – но она мало что дает для решения загадки. Другая важная улика вызывает гораздо больше сомнений: добытая у гувернантки информация о том, что она видела, как Каролина Крейл прижимала пальцы своего мужа к пивной бутылке, очень эффектна; именно это убедило Пуаро, что она не могла быть убийцей, так как яда в бутылке не было, он был добавлен в стакан, и очевидно, что не она это сделала. Тем не менее, этот отрывок лучше всего читать быстро и не слишком задумываться над ним, поскольку трудно поверить в то, что полиция и адвокаты не понимали значения этого. Да и сама Каролина Крейл, поверившая в то, что отраву в бутылку добавила ее сводная сестра, и взявшая на себя ее вину, должна была не понимать значения того факта, что яд был обнаружен только в стакане, но не в бутылке (она явно умерла с мыслью о том, что спасает сестру от обвинения в убийстве и тем самым заглаживает свою вину за нанесенную ей травму).
У этой истории есть и другие недостатки: Мередит Блейк изображен весьма расплывчато и трудно понять, что же он из себя представляет, а описание эротического эпизода с Филиппом Блейком и Каролиной Крейл (А потом, когда я ее обнял, она спокойно заявила, что так нельзя) слишком уж неубедительно. Кристи писала о своей нелюбви к любовным историям в детективах и возможно относила секс к той же категории, как нечто, уводящее в сторону и отвлекающее, чего, по возможности, следует избегать. То же можно сказать и о детском стишке, выглядящем как неестественный нарост на том, что по своей сущности является в высшей степени серьезной историей.
Все же остальное получилось хорошо: персонажи второго плана – особенно юристы и полицейские — представлены экономно и аккуратно; гувернантка-феминистка описана с теплотой и симпатией, к которым Кристи прибегала нечасто, когда речь шла о независимо мыслящих женщинах (правда, и в данном случае ей не стоило бы писать: Она была убежденной феминисткой и не любила мужчин); качество текста нигде не опускается ниже надлежащего литературного уровня, а временами оказывается и значительно выше его. Сравните манеры изложения, в которых различные свидетели описывают свои воспоминания тех решающих дней, с тем однообразным — высокопарным и неестественным – стилем, в котором большинство клиентов на Бейкер Стрит излагают свои проблемы.
В целом, это прекрасно скроенная книга, глубокая и доставляющая удовольствие. Пишущий эти строки готов рискнуть и сказать, что это лучшее из написанного Кристи.
Роберт Барнард
Из книги Талант водить за нос: Лавры Агаты Кристи
- В Слоны умеют помнить сказано, что она умерла прежде, чем приговор был приведен в исполнение, и это свидетельствует, что иногда слоны и забывают. – Прим. автора ↩
- Возраст героев и прочие даты, всегда, особенно в позднюю пору ее творчества, бывшие слабым местом у Кристи, не проработаны здесь с должной тщательностью. Каролине Крейл не могло быть меньше двадцати лет, когда это произошло ↩