У Бидаша появляется помощница

У Бидаша появляется помощница — фрагмент из детективного романа Анри Ковена «Кровавая рука». Читать бесплатно начало романа…

XI.    

Каждое утро, без пяти минут девять, в любую погоду, в праздники и в будни. Равено поворачивал за угол улицы Виктуар, покупал двухкопеечную плюшку у булочника на углу улицы Шоссе де Антен и ровно в девять часов вешал свою шляпу на вешалку в конторе.

Но в тот день, в первый раз в жизни, он опоздал и только в десять часов уселся на свое зеленое клеенчатое кресло.

— Меня никто не спрашивал? — с беспокойством обратился он к окружавшим его конторщикам.

— Никто, сударь, — отвечал один из них.

Равено вытер платком лоб, на котором выступили капли пота, хотя стояла очень холодная погода, потом сел за конторку и, по-видимому, углубился в какие-то расчеты.

В сущности, бедному кассиру вовсе не было никакого дела до сложения и вычитания. Цифры плясали перед его глазами, как соломинки при сильном ветре.

Он только что был в государственном банке. Там ему сообщили, что неделю назад господин Ласеда внес на текущий счет миллион двести тысяч франков. А еще прежних вкладов на его имя значилось тогда около двух с половиной миллионов.

Но вот, спустя несколько дней, явился какой-то господин с двумя чеками, подписанными именем господина Ласеда, один на полмиллиона, другой на два с половиной. Чеки эти предъявлены были кассиру, и он опознал подпись господина Ласеда.

Странная таинственность, окружавшая это дело, мучила бедного Равено. Как объяснить получение таких больших сумм, другим человеком, с помощью чеков, подписанных самим Ласеда! Может он хотел перед смертью отдать все свое богатство посторонним людям? Как согласовать это странное решение с его любовью к детям?

Равено отлично знал, что никому из служащих в конторе не давали подобного поручения. Кто же от имени Ласеда мог заявиться в Государственный Банк?

Размышления эти были прерваны негромким ударом в стекло форточки, у которой сидел старый кассир.

Он вздрогнул и прошептал:

— Неужели это он?

Дрожащей рукой он открыл окошечко.

Перед ним со смиренным видом стоял низенький старичок в синих очках и с седыми всклокоченными волосами.

Равено вспомнил, что видел этого самого господина утром в Государственном Банке. Он стоял рядом с ним и ждал своей очереди, пока старый кассир получал информацию о вкладах господина Ласеда.

— Простите, что беспокою вас, сударь, — сказал скромный старичок. — Я принадлежу к Сенекой префектуре и мне поручено составить список. Я бы хотел знать имена и адреса всех служащих в вашей конторе.

С этими словами он достал из кармана длинную тетрадку в синей обложке.

Так как было довольно темно по ту сторону перегородки, то Равено пригласил старичка зайти в конторку. Он усадил его за свой стол и сообщил ему необходимые сведения.

— Все эти господа находятся здесь, неправда ли? — спросил чиновник префектуры, закончив писать.

— Да, сударь, все здесь.

— Благодарю вас, сударь.

Низенький старичок удалился с низким поклоном и прежде чем запереть дверь, еще раз своими бегающими глазками осмотрел всех служащих, работающих в конторе.

Выйдя на площадку, Бидаш снял парик, тщательно сложил его и спрятал в карман, вместе с синими очками.

«Нет, не здесь надо искать, — подумал он. — Я так и знал. Мы имеем дело с очень ловким мошенником».

На довольно темной лестнице, он встретился с человеком высокого роста, поднимавшимся очень быстро в контору.

Он извинился и отступил к стене, чтобы пропустить его.

Человек этот очень развязно вошел в переднюю, примыкавшую к конторе, и тросточкой постучал в окно кассиру.

Это был высокий мужчина, лет тридцати, широкоплечий, с выражением отваги и энергии на свежем лице.

Равено приподнял стекло. Увидев перед собой этого молодого человека, он побледнел и его руки, опиравшиеся на конторку, затряслись.

XII.

— Сударь, — сказал молодой человек звучным голосом и с легким иностранным акцентом, — меня зовут Патрик О’Кедди. Недели две тому назад я внес сюда полмиллиона франков, которые желаю получить обратно. Я писал вам об этом, значит, вы могли подготовить деньги.

— Конечно, сударь, — пробормотал несчастный старик, который чувствовал, что у него голова идет кругом.

Он подошел к кассе и машинально стал отпирать потайной замок, потом, понимая, что уже нельзя больше отступать перед ужасным признанием, он вернулся к окошку и попросил посетителя пройти в соседнюю комнату, служившую кабинетом Ласеда, когда он бывал в конторе.

— Сударь, — сказал кассир, подавая стул молодому человеку, — прежде всего я должен сообщить вам печальную весть: господин Ласеда, мой добрейший патрон, умер.

— Умер! А я видел его таким веселым и здоровым две недели назад, — с удивлением воскликнул О’Кедди, — но как случилось это несчастье?

— Полагают, что господин Ласеда убит, — сказал кассир, понижая голос.

— Убит!.. Боже мой! Это ужасно!

После минутного молчания, молодой ирландец, человек положительный, продолжал:

— Это печальное происшествие, но не думаю, чтобы оно могло повлиять на дела банка, и эта выплата…

— Конечно, сударь, вы правы, — сказал несчастный кассир, который сидел как на углях и старался отстранить ту минуту, когда придется сказать правду.

— Я встретился с господином Ласеда недели три тому назад, — продолжал Патрик О’Кедди, — мы возобновили знакомство в ресторане, я сообщил ему, что я в Париже проездом. Я рассчитывал прожить здесь с месяц, чтобы подготовиться к поездке в Сенегал, где меня ждут. Так как у меня была с собой большая сумма денег, полученных в то самое утро по одному делу, то он предложил мне отдать ему эти деньги на сохранение. Я тотчас же отдал ему почти всю сумму. А теперь, собираясь в далекую поездку, может быть опасную, я хочу забрать свой капитал и большую часть его передать моему поверенному в Лондоне. Вот почему я написал вам сегодня утром.

— Вы понимаете, — сказал Равено, — при таких обстоятельствах, как сейчас, есть некоторое затруднение…

— Если угодно, я зайду завтра? — продолжал молодой человек. — Но дольше я не могу ждать. Я непременно должен выслать эти деньги… Для меня это очень важно…

— Завтра… завтра… — повторил несчастный.

Потом, собрав всю свою храбрость, он сказал:

— Сударь, лучше сообщить вам все как есть. Довольно трудно будет решить дела господина Ласеда, хотя при жизни его дела эти были совершенно ясными и прозрачными… Пассив доходит до весьма значительной суммы… Актив же мы еще не смогли определить.

— Да ведь это разорение! — вскричал ирландец, вставая. — Знаете ли вы, сударь, что эта сумма имеет для меня громадное значение! И вы говорите, что она может пропасть?

— Этого я не говорю, — прошептал бедный кассир, испуганный угрожающим жестом Патрика О’Кедди.

— Какой я безумец, что доверился чести и добросовестности этого человека! Он был разорен, когда предложил мне отдать ему деньги на сохранение, и пытался спастись с помощью этих денег. Богатство, которое я ему доверил, он проиграл в карты или на бирже, а затем в минуту отчаяния пустил себе пулю в лоб.

— Сударь, не говорите этого, не говорите этого, умоляю вас, — вскричал кассир, с мольбой складывая руки.  

Он был жертвой какого-то непонятного несчастья, какого-то злого рока!

— Да, да, это легко сказать… А между тем это все равно, что меня обокрали… и вы не знаете… я не могу вам сказать, какие могут быть для меня последствия этого воровства… Но нет, это невозможно, должно же быть какое-нибудь средство, — продолжал он с возрастающим волнением, — я не могу примириться с подобным несчастьем… У господина Ласеда были деньги, был дом в Париже… Пусть все это продадут и заплатят мне!

— Сударь, сударь, — шептал старик, который не находил слов, чтобы выразить свое отчаяние…

— Прямо отсюда я отправлюсь с жалобой и потребую суда.

— Подождите, молю вас, вспомните, ведь у господина Ласеда остались дети… Сжальтесь над ними!

— Эти деньги предназначались для того, чтобы облегчить несчастия более ужасные, чем их горе! — горячо возразил ирландец. — Они не заслуживают сострадания.

И не обращая внимания на старика, удрученного горем и стыдом, Патрик О’ Кедди с гневом вышел.

XIII.

Очутившись на улице Шоссе де Антен, О’ Кедди вскочив в первую попавшуюся карету и поехал к своему другу адвокату, посоветоваться, что ему делать.

Затем он вернулся в гостиницу Мирабо, где жил, и написал несколько срочных писем.

С час провел он за этими письмами, как вдруг лакей доложил, что его желает видеть какая-то дама.

Несколько удивленный этим посещением, Патрик спросил, как фамилия этой дамы. Ему ответили, что имени своего она не назвала.

Вошла молодая женщина, вся в трауре и под густой креповой вуалью.

Когда она села по приглашению молодого человека и подняла вуаль, Патрик был поражен чарующей красотой ее лица, на котором лежала печать глубокого горя.

— Сударь, — сказала она дрожащим голосом, — прежде всего я должна назвать вам свое имя. Я дочь господина Ласеда.

Патрик был удивлен.

— Наш старый друг, господин Равено, сообщил мне о вашем сегодняшнем разговоре. Он рассказал мне все. Я пришла к вам во-первых потому, что я не хочу, чтобы вы хоть на одну минуту могли допустить мысль, будто мой отец мог поступить с вами нечестно, а во-вторых, я хотела сказать вам, что с этого дня дети господина Ласеда не имеют ни одного су. Все имущество их отца принадлежит в настоящее время его кредиторам.

Красота Жанны и достоинство, с каким она держала себя, произвели впечатление на молодого ирландца. Поступок, на который она решилась в такую минуту, тронул его. Натура у него была пылкая, сердце доброе и способное к возвышенным чувствам.

— Правда, мадмуазель, — сказал он очень вежливо, — правда, я несколько погорячился в разговоре с кассиром. Но вы меня поймете и, я уверен, простите мои эмоции, когда узнаете, что деньги, которые доверил вашему отцу, не принадлежат мне.

— Как, сударь…

— Мне дали их на сохранение, вверили их моей чести. Эти деньги, — вам я могу это сказать, но только пусть это останется между нами — эти деньги собраны по подписке во Франции для наших несчастных братьев в Ирландии. Так как я не знал, куда отправить деньги, то я был не прочь поместить их в банкирской конторе, а из всех больше всего доверял конторе господину Ласеда. Но вот два дня тому назад, я получил от комитета нашего Союза приказание отправить сейчас же, — куда, это тайна, — все деньги, какие мне удалось собрать, как казначею французского отдела. Вот почему я настойчиво прошу вернуть мне эти деньги, вот почему я должен немедленно принять все меры, чтобы спасти вверенное мне сокровище.

— Сударь, в настоящую минуту я не могу обещать вам ничего. — Моего отца убили и обокрали… в этом я вам клянусь, — горячо добавила она. — Теперь ищут убийцу и вора. Его найдут, я уверена, так как Господь не допустит, чтобы такая подлость осталась безнаказанной. Но эти поиски могут затянуться надолго. Сударь, я вас умоляю, не увеличивать нашего горя и наших затруднений официальной жалобой, которая только повредит делу, вместо того чтобы поправить его, так как необходимо, чтобы ликвидация дел моего отца прошла при возможно лучших условиях.

— Довольно, мадмуазель, — сказал Патрик О’Кедди, быстро поняв благородную натуру девушки, — я верю вашему слову и убежден, что в настоящее время никто лучше вас не будет заботиться о моих интересах.

Он встал и заходил по комнате.

— А между тем, — продолжал он с жаром, — эта отсрочка приводит меня в отчаяние. Мне придется жить может быть два-три месяца в Париже, а Фитцгеральд тем временем…

Он сел и отчаянно схватился обеими руками за свои густые волосы.

После минутного молчания мужчина поднял голову и, увидев, какое изумление появилось на лице молодой девушки, сказал:

Простите меня за такую горячность, мадмуазель, но такое несчастье могло случиться только со мной как можно более не вовремя. Я собирался ехать в Сенегал, охотиться на львов и других диких зверей. Мой друг и соперник Джон Фитцгеральд уж с неделю как уехал. А у меня с ним крупное пари… на пять тысяч фунтов стерлингов, которые достанутся тому из нас, кто убьет большее количество этих животных. Джон Фитцгеральд в прошлом году уже опередил меня на одну пантеру, так что мне надо торопиться.

Деньгами я не дорожу, но дело идет о моей чести.

Потом, заметив, что эта неприятность, как ни велика она, не может тронуть молодую девушку при тех печальных обстоятельствах, в каких она находилась, он тихо добавил:

— Простите меня мадмуазель. У меня дурная привычка, я часто говорю необдуманно, как сумасшедший, но уверяю вас, что у меня вовсе не злое сердце. Я очень сочувствую вашему горю. Я знал вашего бедного отца и глубоко уважал его. Поверьте, если бы это были мои деньги, я не стал бы и добиваться возврата, но вы должны понимать, какое важное обстоятельство руководит мной.

— Благодарю вас, — сказала Жанна, вставая. — Дай Бог, чтобы все, кто имел дела с моим отцом, оказались так же великодушны, как вы.

Она опустила вуаль, поклонилась молодому человеку, почтительно ответившему ей на поклон, и вышла, немного ободренная этим разговором.

XIV.

Возвращаясь домой, она встретила в аллее Вилье двух человек с пустым гробом.

Мрачное предчувствие стеснило ей грудь. Когда она выходила из экипажа, у дверей отеля, к ней подошли Рауль де Вивероль и его отец.

— Мужайтесь, моя бедная Жанна, — сказал Рауль, поддерживая ее.

— Его принесли, неправда ли? — прошептала молодая девушка, готовая лишиться чувств.

— Да.

Она оперлась на руку своего жениха и, тяжело ступая, поднялась на лестницу.

Граф де Вивероль следовал за ними. У, него был скучающий вид человека, который исполняет очень неприятную обязанность.

Он приехал с сыном около полудня навестить Жанну. Не пробыли они в доме и пяти минут, как принесли тело господина Ласеда. Рауль решил заняться всеми приготовлениями, чтобы избавить Жанну от печальной обязанности, когда она вернется. Затем он выразил желание подождать молодую девушку и утешить ее в такую тяжелую минуту.

Но время шло, и граф де Вивероль, который был раб своих привычек и больше заботился о своем желудке, с тоской думал, что он еще не завтракал.

С другой стороны он полагал, что будет не совсем прилично оставить сына одного с молодой девушкой. Он старался утешить себя тем, что смерть господина Ласеда в значительной степей и увеличит состояние невесты Рауля, это богатство, о котором так часто беседовали граф и графиня, сидя у камина в своей скромной квартирке в пятом этаже и мечтая о будущем.

Теперь они будут жить в отеле улицы де Офемон. И пока Рауль распоряжался, чтобы тело господина Ласеда положили на безукоризненно белую постель, предусмотрительный граф с любопытством осматривал комнаты. Он выбрал уже в главном здании отеля удобную комнату, выходящую окнами на юго-запад, для себя и графини.

Новое тяжелое испытание ожидало Жанну, когда она снова увидела тело отца. Благодаря холодной погоде и принятым предосторожностям, оно прекрасно сохранилось. Казалось, господин Ласеда спит.

У Жанны хватило духу запечатлеть долгий поцелуй на его холодной щеке, потом она пристально поглядела в лицо умершему, как бы допытываясь у него объяснений той непонятной тайны, которую он унес с собой в могилу. В то же время, энергичная молодая девушка дала клятву посвятить жизнь тому, чтобы отомстить.

Когда она вышла из комнаты, где лежал покойник и куда Рауль де Вивероль сопровождал ее, она сказала:

— Теперь у меня нет никого в этом мире кроме вас. Любите меня, Рауль, любите меня!

И она прижалась к нему, как утопающий прижимаемся к доске, которая должна его спасти.

— Да, я вас люблю, — сказал он нежно, — и клянусь, что я заставлю вас забыть обо всем, что вы перенесли в эти печальные дни. Вся моя жизнь принадлежит вам, и я вечно буду вас боготворить.

— О! Говорите, говорите! Мне так приятно слушать вас.

И она села рядом с ним на диван, не выпуская его рук, не спуская с него глаз, стараясь в будущих радостях найти успокоение от своих теперешних страданий.

Он говорил с ней тихо, своим изящным, сдержанным тоном светского человека. Она положила голову ему на плечо и со вздохом повторяла: «Еще, еще», наслаждаясь этими словами, полными любви и надежды.

На другом конце комнаты, граф де Вивероль, развалившись в кресле, гладил рукой свой живот, поскольку он начинал уже чувствовать приступы голода.

— A Жорж?.. Вы ничего не говорите мне о Жорже? — сказала она вдруг, перебивая нежные речи своего жениха. — Ах! Как это дурно с моей стороны, что я до сих пор не спросила у вас об этом бедном мальчике!

— Он здоров, — отвечал Рауль, — и только о вас и говорит.

— Бедный! Я чувствую себя такой измученной, что не могу навестить его сегодня. Завтра, может быть… Завтра, — добавила она и вздрогнула.

Взгляд её, полный тоски, поднялся на дверь, за которой покоилось тело её отца.

— На завтра назначено, не правда ли? — продолжала она после долгого молчания. — Вы потрудитесь позаботиться обо всем. Прикажите напечатать в газетах объявление, чтобы известить его друзей. А Жоржу ничего не говорите пока… Я сама ему скажу, исподволь.

А граф де Вивероль встал и с нетерпеливым видом шагал взад и вперед по комнате.

— Но я эгоистка, — продолжала Жанна, с печальной улыбкой, — я держу вас здесь. Простите меня, сударь, — обратилась она к графу. — Прощайте, Рауль. Приходите завтра пораньше, слышите? Вы мне нужны будете в такую минуту.

Граф, который терпеть не мог вставать раньше десяти часов, прикусил губы, услышав это приглашение.

Рауль простился со своей невестой и целуя ее в лоб, попросил не терять мужества.

В мужестве у неё не было недостатка, и чтобы проявить геройскую силу своей души, ей не надо было ободрений виконта Рауля де Вивероля.

С удивительной покорностью судьбе, она до конца исполнила свой печальный долг. Всю ночь она просидела рядом с телом отца, а утром сама проводила его в церковь и на кладбище. 

У Ласеда было много друзей в Париже и поскольку еще не разнеслась весть о его разорении, то народу на похоронах было много.

Хотя глаза Жанны заволокло слезами, и она едва различала подходивших к ней людей, но заметила Патрика О’Кедди, широкие плечи которого и голова выделялись из толпы.

Молодой ирландец подошел к ней и крепко пожал ей руку.

Домой она вернулась одна. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь провожал ее, даже Рауль, который не отходил от неё с самого утра и был очень нежен и внимателен.

Весь день она просидела в своей комнате, и даже прислуга не входила к ней. Ей нужен был покой, чтобы справиться с нервным возбуждением, после всех этих ужасных потрясений.

На следующее утро она поехала навестить Жоржа. Она вымыла свежей водой свои заплаканные глаза, и на них почти не видно было следа слез. Сняла свою шляпу с крепом… госпожа де Вивероль дала ей цветную шаль, чтобы прикрыть траурное платье.

Надо было иметь мужество, чтобы сдержаться, когда ребенок бросился к ней на шею, и страстно целуя ее, кричал заливаясь слезами:

— Уведи меня, уведи меня, милая Жанна, я хочу видеть папу!

Жизнь Жоржа у госпожи де Вивероль, всегда холодной, чопорной и надменной, вовсе не походила на ту счастливую жизнь, которая у него была дома.

Графиня ненавидела любой шум, который мог бы нарушить её спокойствие, и очень боялась утомления, а потому мальчика на целый день поручали единственной прислуге, которая вечно была завалена работой и ее отношения можно было сравнить с бульдожьими.

Появление Жанны было для мальчика освобождением. Он не хотел расстаться с ней, вцепился в нее и умолял взять его с собой.

— Завтра, завтра, — сказала молодая девушка, не подозревая, как холодно обращались с её братом в этом аристократическом доме. — Даю тебе слово, что завтра возьму тебя домой.

Ей пришлось вырваться из его объятий.

Госпожа де Вивероль нетерпеливо слушала этот разговор, хотя она не утратила своего важного и величественного вида, и как только Жанна ушла, графиня взяла мальчика за руку и вытолкнула его в кухню.

Рыдая, он упал на стул. Но прислуга была сильно не в духе, потому что утром барыня сделала ей своим заносчивым тоном выговор о масле, которое быстро закончилось.

Слезы Жоржа рассердили служанку еще больше, она приказала ему замолчать и, видя, что ребенок не слушается, звонко хлопнула его по щеке.

Жорж побледнел — его еще никогда до сих пор не били, — потом от удивления на несколько минут перестал плакать. Затем уронил голову на подоконник, и только глухо стонал.

Вернувшись домой, Жанна застала Равено, который уже ждал ее.

— Я не хотел мучить вас вчера, мадмуазель, вам и так было слишком тяжело! — тоном глубокого сочувствия сказал ей кассир. — К тому же дурные вести всегда распространяются слишком быстро.

— Что случилось, мой бедный господин Равено? — спросила Жанна, ласково подходя к старику, как будто он, а не она нуждался в утешении.

— Дело в том, что нам решительно не справиться с платежами. Каждый день поступают все новые требования и если не случится какого-нибудь чуда, то мы должны будем объявить о своей неплатежеспособности. Вот список наших кредиторов, которые хотят получить деньги в первую очередь.

Он передал ей лист бумаги, в котором было с десяток имен.

— Господа Абрагам Леви, Сарред, Марго, Клови Эмери, Раймонд Брюк… — начала Жанна.

Просмотрев список до конца, она воскликнула:

— Да это все друзья моего отца, многие из них часто обедали у нас. Оставьте мне этот список, господин Равено, я с ними встречусь…

— Я не смел просить вас об этом, мадмуазель, — сказал кассир, — но вы так хорошо уладили дело с молодым ирландцем, самым серьезным нашим кредитором…

— Он почти не знал моего отца, заметьте, а господа Сарред, Брюк, Леви — его хорошие друзья…

— Надо только попросить отсрочки… чтобы я мог закрыть некоторые дела. Не может быть, чтобы богатство вашего отца исчезло просто так… Но нужно время, чтобы прояснить эту тайну, и чтобы сообразить, как устроить все это на лучших условиях…

XV.

На следующий же день Жанна принялась хлопотать по вопросам задолженности.

Прежде всего, она отправилась к господину Сарреду, бывшему нотариусу, очень богатому, который был дружен с её отцом.

Он принял ее хорошо, но как только она изложила цель своего визита, господин Сарред скорчил озабоченное лицо, показывая как он относится к данному вопросу.

— У вашего отца хранилось сто тысяч франков, — сказал он, — я решительно не знал, что его дела так плохи.

— Но ведь я объяснила, вам, сударь, что он стал жертвой гнусного преступления.

— Да, я слышал и охотно вам верю, — продолжал он тоном, говорившим, что его нельзя обмануть подобными россказнями. — Но вы понимаете, мадмуазель, что сто тысяч франков это не один су… Я не могу принять такую потерю.

На все мольбы Жанны, на все напоминания о его прежней дружбе с покойным банкиром, Сарред отвечал:

— Конечно, ваш отец был моим другом, но дела останутся делами… Я посмотрю… обещать ничего не могу… Это деньги составляли часть приданого моей дочери…

Жанна так и не добилась от него обещания, что он поможет ей при ликвидации дел её отца.

С этого момента для бедной девушки начались ужасные страдания. Целые дни она бегала, по два и по три раза возвращаясь в один и тот же дом, добиваясь, чтобы ее приняли, ждала в передней среди прислуги, с любопытством оглядывавшей ее с головы до ног. А когда она объяснила цель своего посещения этим Брикам, Жерейрам, всем этим князькам финансового мира, которым стоило только поднять палец, чтобы спасти честь её отца, обычно наталкивалась на однообразное холодно-вежливое равнодушие. Эти люди, приезжавшие к ним, восхищавшиеся её красотой, ухаживавшие за ней на балах еще в начале этой зимы, принимали ее теперь с надменной горделивостью выскочек, которые ничего не допускают кроме успеха и преклоняются только перед ним.

Жанну Ласеда, дочь миллионера, еще несколько дней тому назад окружали всевозможными почестями. Бедная девушка, робкая и умоляющая, являясь теперь к ним, и встречала только на пренебрежительную вежливость. Ей часто приходилось даже бороться с холодной злобой человека, который чувствует, что его финансовые дела могут пострадать и ради решения готов на все. Иногда она догадывалась, что за недомолвками иных богачей, скрывается постыдный торг, который они готовы были ей предложить. Не могла же молодая девушка такой поразительной красоты безнаказанно являться к этим людям, без чести и совести, которые может быть и согласились бы лишиться своих денег, если бы эта потеря была вознаграждена чем-нибудь другим.

Сколько разочарования, унижения и, горя пришлось ей испытать на протяжении этих мучительных пяти дней, которые она использовала на бесплодные хлопоты.

Однако она дошла до конца, не теряя надежды спасти честь отца и сохранить незапятнанным его имя, которое достанется со временем её дорогому брату Жоржу. Что для неё лично значила потеря состояния? Ведь у неё скоро будет покровитель надежный и любящий! Она не дорожила роскошью, среди которой жила до сих пор. К тому же ей казалось, что после ужасных страданий, пережитых за эту неделю, для неё уже не может быть в жизни ни радостей, ни удовольствий. Она мечтала только о тихой и скромной жизни с тем, кого выбрало её сердце.

Когда она сделала все, что только было в человеческих силах, для спасения чести своего отца и видела, что разорение неизбежно, она решилась продать дом со всей обстановкой в улице Офемон, чтобы ни минуты лишней не пользоваться имуществом, которое отныне принадлежите кредиторам её отца.

XVI.

Жанна планировала отыскать небольшую квартирку и жить там с маленьким Жоржем до самой своей свадьбы.

За все пять дней этих мучительных хлопот. Рауль де Вивероль был у неё только два раза, но не застал ее. Она уходила, поскольку могла навестить Жоржа только утром, и только на несколько минут.

Ей хотелось видеть только своего жениха и своего брата. На этих двух существах сосредоточивались для неё теперь все привязанности в мире. Вот почему она очень обрадовалась, когда вечером, по окончании её утомительных переговоров с деловыми людьми, Франсуа доложил ей, что госпожа де Вивероль ждет ее в гостиной.

Она была уверена, что и Рауль тоже здесь. Но каково же было её удивление, когда рядом с графиней она увидала своего брата.

Её первой мыслью было, что Жорж не здоров и что поэтому его привезли домой.

И вот, прежде чем поцеловать мальчика и поздороваться с госпожой де Вивероль, Жанна с волнением воскликнула:

— Жорж, ты не болен?

— Нет, милая, — отвечал он.

Он встал и обнял ее крепче обычного.

— Мне страшно, — сказала Жанна, взглянув на госпожу де Вивероль и как бы прося у нее объяснений. — Я не рассчитывала видеть тебя…

Ее поразил серьезный вид мальчика и она увидала, что глаза у него заплаканы.

— Жанна, — сказал он таким серьезным тоном, что она вздрогнула, — отчего ты мне не сказала, что наш папа умер.

— Сударыня! — вскричала Жанна с печалью в голосе. — Зачем вы ему сообщили?

— Это не я, мадмуазель, — с удивлением возразила госпожа де Вивероль, — я не понимаю, как он узнал…

Действительно, никто не говорил Жоржу о постигшем его несчастии, и госпожа де Вивероль изумилась, как он об этом узнал…

Но за последние дни так часто говорилось о господине Ласеда и его дочери, что нечаянно вырвавшееся слово могло объяснить ребенку печальную истину.

Однако у него достало храбрости и гордости затаить свою грусть перед этими людьми, чужими ему, и только ночью он предавался своему горю, рыдал и орошал слезами подушку.

— Да, Жорж, — сказала Жанна, поднимая свои прекрасные глаза, — наш бедный отец покинул нас. Теперь кроме меня у тебя никого нет, кто бы любил тебя и заботился о тебе.

Мальчик, с рыданиями, прижался к сестре.

— Я попрошу вас, мадмуазель, забрать этого ребенка, — прозвучал через несколько минут сухой голос, вернувший их к действительности. — Мне надо серьезно поговорить с вами.

Хотя госпожа де Вивероль никогда не была особенно нежна и дипломатична, но обычно она называла ее «дитя мое, дорогая моя», причем стараясь смягчить свой резкий тон.

Жанну удивили её слова, и она подумала, что-то это будет непростой разговор. Однако, чтобы исполнить её желание, она звонком вызвала Клару и попросила ее увести Жоржа.

Оставшись наедине с молодой девушкой, госпожа де Вивероль сказала самым надменным тоном, играя своими белокурыми, локонами:

— Мадмуазель, теперешний разговор наш может быть покажется вам неприятным, но дело идет о будущности моего сына и материнское чувство заставляет меня объясниться с вами. Вы знаете, конечно, что после смерти господина Ласеда распространились известные слухи. Я должна вам сказать, что сперва мы отрицали их с энергией, с негодованием. Речь идет о вещах слишком серьезных… Мы должны были обратить на это внимание и навести справки… К несчастью, мы убедились, что слухи эти не были следствием недоброжелательства или клеветы. Ваш батюшка оставил дела очень запутанными и ваше богатство вероятно уменьшится.

— Можете сказать, сударыня, что мы окончательно разорены, — просто ответила Жанна.

— Я не думала, что несчастье так велико, мадмуазель, — сказала госпожа де Вивероль, смерив ее гордым взглядом.

Наступило продолжительное молчание. Жанна боялась понять, к чему клонит графиня, но ей пришлось недолго ждать дальнейших объяснений.

— При жизни вашего отца, — продолжала госпожа де Вивероль, играя лорнеткой, — была речь о ближайшем соединении наших семейств. План этот был приятен нам, мадмуазель, и нечего и говорить, с каким нетерпением мой сын ждал той минуты, когда он назовет вас своей женой. Вот почему ему было очень нелегко, поверьте, принять окончательное решение, которое он просил меня передать вам…

— Довольно, сударыня, довольно, — перебила Жанна, быстро вставая… Я понимаю, что вы хотите сказать. Ваш сын удостаивал меня своей любовью, пока я была богата и счастлива. Теперь я бедна, и в горе, и он отдаляется от меня… Действительно, я слышала, что такие поступки совершаются иногда, но я не думала, чтобы он… Впрочем, я столько видела за эти последние дни, что должна была ожидать чего-то подобного, — продолжала она с негодованием, которого и не думала сдерживаться. — Все кончено между нами, сударыня, и вам больше нечего делать у меня!

Она указала не дверь повелительным поворотом головы. Но так как госпожа Вивероль стояла вне себя от изумления, молодая девушка снова повернулась и, устремив на нее гневный взор, сказала дрожащим голосом:

— Я не хочу более видеть вашего сына, никогда! Скажите ему, что я его презираю настолько, насколько уважала раньше, и что я его ненавижу столько же, сколько любила прежде… Скажите ему, что теперь у меня одно желание: чтобы и он был когда-нибудь так же несчастлив и также одинок, как я в настоящую минуту, и отдайте ему это кольцо, оно недостойно быть на моей руке!

С этими словами она кинула в лицо госпоже де Вивероль свое обручальное кольцо, которое сняла с пальца.

— Мадмуазель! — с негодованием промолвила графиня, подходя к ней на два шага.

Но Жанна уже схватилась за звонок, и когда вошел Франсуа, она сказала ему, указывая на мать Рауля:

— Проводите графиню.

И вышла сама, бросив на госпожу де Вивероль последний презрительный взгляд.

XVII.

Через несколько дней после этого разговора Жанна сняла небольшую квартирку на верхнем этаже одного из домов на бульваре Клиши. Она перевезла туда кое-что из мебели: обстановку своей спальни, кроватку Жоржа и другие самые необходимые вещи.

Прислугу она распустила. Лакей Франсуа и кухарка Катерина, расставаясь с ней, плакали и говорили:

— Мы не прощаемся с вами, барышня, мы уверены, что наступит день, когда вы будете счастливее, чем теперь, и тогда вы снова возьмете нас.

Одна только Клара ни за что не хотела расстаться с ней. 

— Я буду служить барышне даром, если нужно, — сказала она рыдая, — когда Жанна стала ее рассчитывать, — но я вас не оставлю.

Молодая девушка должна была уступить её просьбам и взять ее с собой на новую квартиру.

В тот день, когда ей пришлось расстаться с домом в улице Офемон, где она жила так счастливо, Жанна снова пережила тяжелые минуты. 

Она простилась с этой гостиной, где принимала столько преданнейших друзей, которые теперь пожалуй и не отвесят поклон при встрече. С рабочим кабинетом, где она так долго привыкла видеть веселое и ласковое лицо своего отца. С розовенькой комнаткой, свидетельницей её первых девичьих грез.

Когда она вышла из этого дома, держа за руку маленького Жоржа, ей казалось, что она оставляет часть и своей души. А когда она очутилась в маленькой квартирке, в которую вела узкая черная лестница, увидела нагроможденную мебель, остаток прежней роскоши, казавшийся ей теперь таким же бедным, как и она сама, — она не могла сдержать слез.

Теперь она одинока в мире, совершенно одинока и не у кого просить поддержки или совета.

Среди друзей её отца она знала только одного, преданного ей безусловно и искренне. Он, конечно, не изменит ей как другие, и в его дружбе она никогда не усомнится. Это Мерантье, старик, посетивший ее в то памятное утро, за несколько часов перед её поездкой в морг, и горевавший вместе с ней.

Мерантье был отставной капитан, много плававший на своем веку. В Америке он познакомился с Ласеда и искренно полюбил его.

Но на другое же утро после похорон ему необходимо было уехать заграницу и была Жанна лишена его утешений, которые были бы так необходимы ей и, настоящую минуту так как он давно знал её отца, очень любил его и с ним она могла бы говорить о дорогом человеке.

Однако, эта слабость была мимолетна. Её сильная и энергичная натура была не способна спокойно переносить удары судьбы. Её пылкая душа не боялась борьбы и была готова приложить максимум усилий. Двойное несчастье, разразившееся над ней, не сломило ее. Она готова была вступить в борьбу с жизнью, к которой была так плохо подготовлена, и которая теперь заявляла о себе.

Она продала все, что принадлежало её отцу, все без исключения, а себе взяла только бриллианты матери, которые продала тысяч за двадцать. Вот все, что у неё осталось.

Она планировала работать, и Клара тоже, чтобы увеличить этот мизерный доход и дать образование Жоржу. Она чувствовала в себе мужество и силы быть главой семьи, от которого зависит будущность дорогого существа. Ко всему человечеству она чувствовала теперь глубокое презрение, свойственное высшей натуре, которой выпало на долю несправедливое преследование. Ей хотелось бы обладать какой-нибудь властью, таинственной и ужасной, чтобы наказать всех, кто причинил ей страдания. Убийцы её отца, — богачи-эгоисты, оттолкнувшие ее, — недостойный человек, которому она отдала свое сердце, и который так подло изменил ей, — она всех их ненавидела, против всех закипала её злоба.

А потому она не теряла надежды свершить правосудие и законное отмщение.

Дня через два она окончательно устроилась в своей скромной квартирке. Здесь все было очень просто, но во всем виднелся вкус парижанки, привыкшей к роскоши. С помощью смышленой Клары, она обила свою спальню розовой кисеей, как это было раньше, и расставила вокруг себя все маленькие безделушки, придающие комнате ощущение радости и надежды.

Когда все эти хлопоты кончились и жизнь пошла по установленному порядку, её мысли обратились к странному существу, явившемуся к ней в самые тяжелые минуты горя и преданность, которого так сильно тронула ее.

Теперь у неё была одна цель в жизни: отыскать убийц отца и отомстить за ужасное преступление.

И вот, в одно прекрасное утро, когда она сидела за своим письменным столиком, она крупным, быстрым почерком написала письмо.

Едва она надписала адрес:

«Господину Бидашу, в Кламар», — как у дверей раздался тихий звонок.

Минуту спустя Клара доложила ей, что ее желает видеть какой-то господин.

Это был сам Бидаш, по обыкновению неловкий и застенчивый. В руках у него был букет белых роз, завернутый в чистую, тонкую бумагу.

— Это я, мадмуазель, — сказал он, кланяясь несколько раз и глядя по сторонам, чтобы найти, куда бы ему пристроить свою шляпу и тросточку. — Я был у вас дома и мне сказали, что вы переехали… Вот цветы из моего сада… рождественские розы… я сам открыл этот сорт розанов… они самые ранние.

— Благодарю вас, господин Бидаш, — сказала Жанна, искренно тронутая таким вниманием.

Она взяла цветы и поставила их в вазу перед собой, затем усадила молодого человека, и взяла у него шляпу и палку.

— Я только что писала вам, — добавила она, показывая письмо.

— Извините меня, мадмуазель, что я не явился раньше. Но, во-первых, я думал, что вам необходимо отдохнуть после таких тяжелых потрясений, а во-вторых, мне самому надо было заняться кое-какими розысками…

— Нашли вы что-нибудь? Можно надеяться на успех?

— Я расскажу вам все, что знаю, мадмуазель. Собранные мной сведения еще довольно неясны… но все-таки начало положено.

— Ах! Сударь, говорите, — с жаром воскликнула Жанна. — Мне так хочется знать все поскорее.

Бидаш подумал с минуту, провел рукой по своему лысому лбу, потом начал свой рассказ.

XVIII.

— Прежде всего, мне надо выяснить вот что: зачем господин Ласеда, человек богатый, счастливый и примерного поведения, снял в окрестностях Парижа этот уединенный домик, где его убили? Когда он его снял? И кого он там принимал?

На последний вопрос ответить легче всего, подумал я, и попытался допросить не соседей, так как домик этот, если помните, лежит совершенно особняком, шагах в пятидесяти от других строений, — а тех, кто живет поблизости.

Я спрашивал у них, не видели ли они, чтобы в этот дом ходили посторонние. Также пытался найти сведения о привычках господина Ласеда.

К несчастью, обитатели этой части Кламара — крестьяне, не любопытные от природы, а зимой и вовсе целыми днями сидят взаперти… Будь это мелкие буржуа, эти деревенские зеваки, которые любят из окна смотреть на прохожих, тогда дело мое подвинулось бы несравненно быстрее…

Я смог узнать только, что по утрам дом этот всегда был заперт. Ваш отец появлялся там часа в три пополудни, и не каждый день. Бывал довольно редко.

Что же касается тех, кто его навещал…

Здесь Бидаш замялся и Жанна попросила его говорить все, без стеснения.

— Вы должны знать все, мадмуазель, — сказал он с некоторым замешательством, порядочность господина Ласеда вне всякого сомнения и нам незачем останавливаться на наружных признаках. Так слушайте же! Через несколько дней после того как был снят этот домик, часа в четыре пополудни, к Пьеру Жуаньо, живущему в улице Шменвер, явилась женщина, иностранка, и попросила показать ей, где живет господин Родриг. Под этим именем знали вашего отца в Кламаре.

— Женщина! — с удивлением воскликнула Жанна.

— Да. Я попросил, конечно, чтобы мне описали её внешность. Это была дама высокого роста. Лица её рассмотреть не могли, так как она была под густой вуалью. И кажется, говорила она с иностранным акцентом.

— С каким?

— Здесь-то и начинается путаница. В тот день у Пьера Жуаньо были в гостях два его приятеля, явившиеся к нему поболтать и выпить рюмку вина. Жена его была тут же. Она и дверь открывала незнакомке. Так вот, Пьер Жуаньо, который во время войны был в плену в Германии, заявил, что у незнакомой дамы немецкий акцент. Жена его, долгое время прислуживавшая одной англичанке в Кламаре, предположила, что незнакомка принадлежит именно к этой нации. Один из гостей Пьера уверяет, что узнал гасконский акцент, другой, работавший на железной дороге с целой партией итальянцев, принял эту даму за итальянку.

— И часто она приезжала?

— Всего два раза… По крайней мере, ее видели только два раза… Однако мне достоверно известно, что она была там чаще.

Во второй раз вместе с ней приходил мужчина, высокий и сильный. Вот все, что я мог узнать о нем. Он так закутался своим шарфом, что никто не смог разглядеть его лица.

На основании этих сведений, как они ни маловажны, достоверно понятно, что ваш батюшка тайком появлялся в Кламаре, иначе он не назвался бы чужим именем. Очевидно также, что двое посетителей пытались скрыть свою внешность, чтобы их никто не видел, и нарочно скрыли свои лица.

Это обстоятельство натолкнуло меня на другое открытие. Я заметил, что у господина Ласеда во время обыска не нашли обратного билета на железную дорогу.

Из этого я заключил, что, по всей вероятности, он приезжал в Кламар не по железной дороге. А значит, у него была цель скрыть свои поездки.

Я решил проверить справедливость этого предположения и спросил кучера той кареты, в которой обыкновенно ездил ваш отец, но он сказал, что никогда не возил его в Кламар. Я решил не падать духом и отправился на извозчичью биржу в аллее Вилье рядом с улицей Офемон, и стал допрашивать извозчиков. Один из них сказал мне, что он часто возил в Кламар пожилого господина, по приметам похожего на вашего отца.

— Видите ли, мадмуазель, — добавил Бидаш, который, по-видимому, с большим удовольствием рассказывал о результате своих поисков, — видите ли, как важно в подобного рода делах не упускать ни малейшей подробности. Оказалось, что этот кучер человек аккуратный и каждый день записывал приход и расход. А так как господин Ласеда всегда щедро давал ему на водку, то в его записной книжечке оказалось легко найти все эти исключительные пожертвования и узнать дни.

Ваш отец был в Кламаре только шесть раз: первый раз 12-го сентября, потом 28-го того же месяца, 8-го и 30-го октября, 15-го ноября и, наконец, 23-го ноября.

Кучера он просил ждать его в полукилометре от дома, в маленьком лесочке. Оттуда он пешком отправлялся в улицу Шменвер, а вечером возвращался… обыкновенно часов в шесть.

Ввиду того, что он так тщательно скрывал свое настоящее имя и место жительства. С другой стороны, принимая во внимание, что он ездил в Кламар для свидания с одной или двумя особами, предупрежденными об этом свидании заранее, я невольно задался следующим весьма простым вопросом:

Какое способ использовал господин Ласеда, чтобы договориться с этими личностями? Так как надо допустить, что свидания мог назначать не только он, а, возможно, также они.

Очевидно, переписки тут не было, так как именно от этих своих посетителей господин Ласеда и скрывал свое имя и адрес.

Итак, для подобного рода свиданий есть один только способ: газетные объявления.

Следовательно, в газетах, помещающих такого рода объявления, и приблизительно в те числа, которые я вам указал, надо было искать намеки на свидания между этими незнакомцами и вашим отцом.

Я справился в нескольких изданиях: «Petites-Affiches», «Gaulois» и «Figaro».

В «Figaro» от 2-го сентября, на четвертой странице, я нашел то, что сейчас вам прочту.

Бидаш достал из кармана несколько газетных вырезок и прочел:

«Жуана. В будущий четверг, в Кламаре, улица Шменвер, увижусь с вами. Родриг».

— Разве это возможно? — вскричала Жанна, восхищаясь простыми и логичными выводами Бидаша, которые привели его к такому открытию. — Как вы это нашли?

— Это еще не все, мадмуазель.

— Простите! Говорите! Вы не поверите, с каким волнением я вас слушаю.

— Я взял предыдущие номера газеты, так как заметка, помещенная господина Ласеда, несомненно, была ответом на более раннее сообщение от этой Жуаны.

Я просмотрел газету, не пропуская ни одного объявления, и таким образом отыскал начало этой корреспонденции, которую и прочту вам от первой строчки, до последней.

Первое объявление было размещено 20-го июня.

Вот его содержание:

«Родриг. Тому, кто был знаком с вами в Буэнос-Айресе, необходимо вас видеть. Назначьте свидание».

Подписи нет. Вероятно, этого объявления господин Ласеда не заметил или же не хотел отвечать, так как через несколько дней, 28-го июня, я нахожу второе объявление:

«Родриг. Я в Париже… и мне непременно надо вас видеть. Ответьте. — Жуана».

И так как ответа снова не было, это объявление напечатали еще три раза: 6-го, 15-го и 25-го июля.

Наконец, 8-го августа, содержание, как видите, изменилось:

«Родриг. Мне плохо. Сжальтесь. Вспомните Буэнос-Айрес. — Жуана».

То же самое повторяется 13-го августа.

Наконец, 25-го августа, появляется новое объявление, в более повелительной форме.

«Родриг. Мне очень плохо. Готова на все… Берегитесь. — Жуана».

На эту-то угрожающую заметку господин Ласеда наконец ответил:

«Жуана. Будущий четверг, в Кламаре, улица Шменвер, готов увидеться с вами, — Родриг».

Теперь слушайте дальнейшую переписку, совпадающую с теми числами, про которые я вам уже говорил и которые сообщил мне извозчик.

26-го октября:

«Жуана. Встречаемся в будущую субботу. Кламар. — Родриг».

6-го октября:

«Важно! Буду в Кламаре во вторник. — Жуана».

28-го числа того же месяца:

«Передумал. Нет возможности. Почему, сообщу в среду. — Родриг».

13-го ноября:

«Сделаю то, что хотите. Но хочу видеть вас в пятницу. — Жуана».

Наконец, последняя заметка, появившаяся перед роковым свиданием, закончившимся смертью вашего отца, объявление от 21 ноября, составлено так:

«Соглашаюсь, но в последний раз. — Родриг».

XIX.

Бидаш аккуратно спрятал все эти газетные объявления в карман.

Несколько минут длилось молчание. Жанна была поражена тем, что она сейчас узнала, с удивлением услышавшая о существовании непонятной тайны в жизни её отца, сидела задумчивая и молчаливая.

Наконец она обратилась к Бидашу и сказала:

— Все это очень странно и кажется мне каким-то сном!.. Из этого собрания фактов, из этих доказательств, открытых благодаря вашему удивительному уму, вы вывели какое-нибудь заключение о том, что было целью этого преступления?

— Конечно, — отвечал Бидаш.

И он рассказал молодой девушке, как он, переодевшись и загримировавшись, подслушал объяснения человека из государственного банка с господином Равено. А также как затем сам лично убедился, что в конторе никто из служащих не подходит к приметам, указанным лакеем Франсуа, человека, явившегося в улицу Офемон и пытавшегося сломать замок в сундуке господина Ласеда.

— Но зачем вам нужно было переодеваться? — спросила Жанна. — Господин Равено с удовольствием сообщил бы вам все эти сведения.

— Это правда, мадмуазель, но в тот момент я не очень хорошо знал этого почтенного господина, как теперь.

— Мне хотелось проследить за ним и действовать без его ведома. И вы знаете, какой плохой репутацией пользуются с некоторых пор кассиры!

— Сударь, разве можно подозревать господина Равено?

— Повторяю вам, мадмуазель, я не имел чести знать его. А наша профессия такова, что мы обязаны быть очень недоверчивы.

Он продолжал, после небольшой паузы:

— В этом трудном и таинственном деле вот что мне кажется несомненным. Судя по записке, найденной господином Равено в бумагах вашего батюшки, и помеченной 1-м ноября, состояние господина Ласеда равнялось миллиону двумстам тысячам франков. Незачем, я полагаю, перечислять вам все процентные бумаги. Господин Равено уверен, что видел их в сундуке вашего батюшки примерно 10-го ноября. После этого господин Ласеда перевел все свое состояние в наличные деньги и для большей безопасности поместил их в государственный банк, куда уже были внесены деньги вкладчиков, приблизительно около миллиона трехсот тысяч.

Зачем он принял такие предосторожности, относительно своего личного состояния, которые быть может и погубили его?

Здесь естественно выдвинуть следующее предположение:

Вы помните, что на сундуке были видны следы после попытки его взломать? Ваш отец заметил эти подозрительные царапины и боясь новых преступных покушении, решил перевести свое состояние в наличные деньги и на время поместить в банк на текущий счет.

Я могу, наверное предположить, что от его внимания не ускользнули царапины, сделанные на замке отмычкой. Так как вчера я снова допрашивал Франсуа и он хорошо помнит, что господин спросил его однажды, не приходил ли кто-нибудь в его отсутствие. Франсуа ответил ему то же самое, что и нам тогда, помните? Он сказал, что кто-то из служащих господина Равено приходил в кабинет искать какие-то бумаги.

— Хорошо! — с жаром возразил господин Ласеда. — На будущее, если меня дома нет, никого не пускайте в мой кабинет, ни под каким предлогом.

Итак, у нас есть уже один достоверный факт:

Мнимый служащий из конторы, точнее преступник проникает в кабинет господина Ласеда с намерением похитить деньги. Попытка не удалась, так как хотя на замке и видны царапины, видно, взломать его не удалось. Тогда он узнал — какими судьбами? Не понимаю, — что богатство вашего батюшки лежит в государственном банке. Он заманил его в западню, убил, украл у него чековую книжку и обналичил громадную сумму, в два с половиной миллиона.

Следовательно, мы знаем, что человек, пытавшийся взломать сундук, и есть убийца господина Ласеда. А Франсуа сообщил нам, что этот человек похож на старого моряка, и вы помните, что шнурок, придерживавший бритву, завязан морским узлом.

Все это не просто предположения, а настоящие факты. Теперь остается задать несколько вопросов: «Кто убийца? Как в этой истории замешана эта женщина? Куда делись украденные деньги? Какие отношения были между теми негодяями и вашим бедным отцом?         

Ответов нет, и здесь все очень темно. Честно признаюсь, дойдя до этой точки розысков, я встретиться с непреодолимым препятствием. Не знаю, где теперь искать. Нить, которая была у меня в руках, внезапно оборвалась.

— Я знаю одного человека, который мог бы предоставить нам драгоценные сведения, — сказала Жанна после некоторого молчания. — Это старый друг моего отца, знакомый с ним еще в Америке… господин Меранте.

— Конечно! — вскричал Бидаш и лицо его просияло. — Надо срочно встретиться с ним.

— К сожалению, он уехал, — сказала Жанна. — Он путешествует по делам и, кажется, сейчас он в России.

— А когда вернется?

— Не знаю. Обыкновенно он уезжает надолго… Он ни в каком городе не живет подолгу. И все-таки я отправлю ему сегодня письмо с просьбой, чтобы он приехал ко мне, как только вернется.

Подумав с минуту, она добавила:

— Судебные власти знают об этом деле?.. Они со своей стороны ведут розыски убийцы?.. Вы сообщили им свои выводы?

— Судебные власти?.. — с презрительной улыбкой возразил Бидаш. — Они ограничились протоколом полицейского комиссара в Кламаре. В ящике нашли тридцать семь с половиной франков, значит, по их мнению, не вор убивал господина Ласеда. Как будто человеку, который крадет два миллиона, нужна такая мелочь! Затем сопоставили смерть вашего несчастного отца с запутанными делами его, и пришли к заключению… стоит ли говорить все это вам?.. Пришли к заключению о самоубийстве!

— Ведь это подло! — с негодованием воскликнула Жанна.

— Дело находится под этой рубрикой в Сенском полицейском управлении. Я в этом убедился.

— Как! Правосудие считает справедливым такое отвратительное обвинение?

— Однако тут был свидетель, которого им следовало бы допросить, — тихо сказал Бидаш, — это кровавая рука на дверях… Правда, хозяева дома на следующий же день смыли кровь… Но я помню эти следы.

— Сударь! Что бы со мной было, если бы я не встретилась с вами, — с волнением воскликнула Жанна. — Вы отомстите за моего отца! А я помогу вам, — продолжала она, увлекаясь информацией, которую он ей сообщил. — Да, но не следует, чтобы на вас одних лежала эта тяжелая обязанность… Я буду искать вместе с вами… Я готова помогать вам всеми силами. Вы знаете, что у меня много мужества, я ни перед чем не остановлюсь, чтобы отомстить за отца!

Бидаш поглядел на нее и его глаза сверкнули из-под очков.

«Женщина! — прошептал он, как бы рассуждая сам с собой, — женщина-помощница! Да, при известных условиях эта помощь бывает незаменима».

И он добавил вслух:

— Да, мадмуазель, я принимаю ваше предложение. Тогда за дело, скорее! Париж огромный город, а люди, с которыми мы имеем дело, сильные и смелые. И все же предстоящая схватка меня не пугает. Вдвоем мы добьемся успеха, клянусь вам. Извольте подождать несколько дней. Скоро вы услышите обо мне, даю вам слово.

И в эмоциональном порыве, увлеченный своим любимым делом, он забыл о своей робости, схватив руку Жанны, крепко пожал, ее, как бы скрепляя заключенный между ними договор.