Первая загадка Кузнецкого Моста — фрагмент из романа Николая Ракшанина «Тайна Кузнецкого Моста».
В подъемной машине
Вася Бронский проснулся в самом плохом расположении духа. Накануне он довольно шумно провел вечер, поздно вернулся домой после значительного количества выпитых бокалов искристого Аи, и потому пробуждение его было не из веселых. Он чувствовал какую-то неопределенную, но неприятную тяжесть в голове и отвратительную горечь во рту. Он с трудом открыл несколько опухшие веки и лениво потянулся под толстым байковым одеялом, подшитым простыней из тонкого голландского полотна.
Васю Бронского многие считали очень красивым малым, и он действительно был таковым: брюнет с тонкими, правильными чертами лица, густыми, гладко подстриженными волосами, небольшими красивыми усиками и изящной модной бородкой a-la Henri IV — он производил с первого взгляда очень приятное впечатление. Независимо от этого он отличался прекрасным ростом, был очень хорошо сложен и обладал парой задумчивых карих глаз и тонким румянцем на матово-бледном лице. Все эта давало ему право считать себя красавцем и преуспевать в среде женщин.
И он преуспевал.
Судьба вообще отнеслась очень милостиво к Васе Бронскому и сделало его своим баловнем. Он был молод, независим, имел большое состояние, доставшееся ему от какой-то тетки, умершей недавно в провинции. До получения наследства, Бронский служил в бухгалтерии одного из московских банков, получал 75 рублей в месяц жалования и скромно жил в номерах «Эжен» в доме Харитова, на Петровке. Получив наследство, Вася самодовольно улыбнулся, отслужил панихиду по «милой тетушке», которую он никогда не видал, переехал в «Славянский Базар», где занял роскошный номер, заказал себе массу платья у Бургеса, Сиже и Жоржа и почувствовал себя совершенно счастливым. Службу он, разумеется, бросил немедленно, признав, что верх счастья — это отсутствие каких бы то ни было обязанностей. В прежнее время он жаловался иногда на свое совершенное одиночество: родители его умерли давно, а родных в Москве совсем не было; теперь он был рад этому одиночеству, потому что оно предоставляло ему абсолютную свободу и освобождало от всяких обязанностей. Он пользовался своей свободой, впрочем, довольно умеренно. Такие кутежи, как вчерашний, были редки у Васи. Он не любил и не мог много пить, он был слишком порядочен, чтобы напиваться до пьяна, — слишком благовоспитан для того, чтобы любить пьяное общество. Всему на свете он предпочитал женщин, чувствовал себя в их среде, как рыба в воде, сознавал свою силу, считал себя знатоком женского сердца и пользовался успехом. Он с гордостью говорил, что в него женщины влюбляются часто, но что он не влюбляется никогда. Jamais1!
— Любовь, говорят, дурно действует на пищеварение, а я очень дорожу хорошим пищеварением, это одно из необходимых условий полного счастья. Что же касается женщин, то красотой их можно наслаждаться и без любви, — говаривал он в кругу приятелей за рюмкой ликера, после сытного обеда, и при этом так плотоядно улыбался, что приятели охотно верили в его умение наслаждаться без любви.
Вася Бронский был, одним из представителей той золотой молодежи средней руки, которой особенно много в Москве и которая образовалась из смеси петербургского «пшютта»2 с доморощенным замоскворецким «донжуаном».
Накануне он совершенно случайно завертелся и позволил себе выпить более, чем обыкновенно. Просидев часов до одиннадцати вечера в театре Абрамовой, где давали новую пьесу, он захотел проветриться, «воздуху хватить» и несмотря на не располагающую к прогулке осеннюю погоду, поехал ужинать в «Яр». Там он любовно поздоровался с Варварой Николаевной, подсел к столу, за которым сидела Прасковья Семеновна, и потребовал первую бутылку шампанского. Вскоре, подъехали кое-кто из знакомых. Появился Пьер Макунин, лениво протянул ему руку, лениво процедил сквозь зубы: «bonsoir, Basil»3, и небрежно опустился на стул около его стола. Вася был в хорошем расположении духа и потому сам не отдавал себе отчета, почему он так охотно пьет за бокалом бокал…
А теперь он испытывал «тяжелый гнет похмелья» и очень — очень желал скорее стряхнуть его с себя. Сделав над собой усилие, он поднялся, бросил ноги в туфли, накинул на плечи шелковый бухарский халат и, открыв двери номера, нажал пуговку звонка. В ту же минуту в номере появился лакей.
— Сельтерской воды.
Через несколько минут два сифона с сельтерской водой стояли на столе.
Вася залпом выпил стакан, поморщился, выпил еще и затем принялся за туалет. Совершал он его быстро, но тщательно: вымыв сельтерской водой лицо, шею и грудь, он затем старательно вытерся большим лохматым полотенцем, пригладил короткие волосы жесткой щеткой и расчесал холеную бородку. Одеть затем изящный костюм и цветную жилетку, почистить и попудрить ногти — было уже делом пяти минут.
— Кофе!
— Готово-с.
Выпив с усилием полстакана, Вася с озлоблением отодвинул прибор. У него решительно не было аппетита. Чувствовалось непреодолимое желание подышать свежим воздухом. Справившись у лакея, какова погода, он надел светло-коричневое пальто с бархатным воротником, надвинул на глаза новенький цилиндр от Лемерсье, натянул на руки свежие перчатки и вышел на Никольскую. Он решился пройтись пешком, дошел до Третьяковского проезда, вышел на Неглинный и, миновав Малый театр, Мерилиза и пассаж Солодовникова, остановился около витрины Аванцо на углу Кузнецкого и Петровки. Бронский любил поглядеть на выставленные в этих витринах картины, гравюры и фотографические карточки и, гуляя по Кузнецком мосту, всегда останавливался около них.
— Прикажете газету? — хриплым голосом окликнул его газетчик, красное лицо которого с большим носом и рыжими тараканьими усами было давно знакомо Васе.
Он нетерпеливо передернул плечами, отошел от витрины и, взглянув случайно на улицу, остановился, видимо пораженный: от кондитерской Трамбле к магазину. Аванцо по покрытому липкой осенней грязью асфальтовому переходу шла высокая, полная блондинка в изящном темно-сером, отделанном мехом костюме, плотно облегавшем ее стройную, эффектную фигуру. Красивое, с крупными, но классически-правильными чертами лицо, в котором несколько нарушали общую гармонию только полные заметно чувственные губы, придававшие, впрочем, блондинке задорный, пикантный вид, — не носило ни малейших следов косметики: опытный глаз Васи немедленно это заметил. Большие, темно-синие глаза, опушенные длинными черными ресницами, скромно смотрели из-под черных же «соболиных» бровей, а белые, полные щеки, покрытые нежным пушком, делавшим их чрезвычайно похожими на персик, горели ярким неподдельным румянцем. Короткое платье незнакомки позволяло видеть красивую нежку в изящном ботинке, а в крошечной ручке, затянутой в светло-серую замшевую перчатку, она держала небольшой баульчик из голубого плюша. На голове блондинки была модная большая шляпа с серым пером.
Бронский вообще «предпочитал» блондинок, но в данном случае он должен был мысленно признать, что и блондинки редко бывают так хороши, как эта незнакомка. Когда она проходила мимо него, он так пристально, так восторженно смотрел на нее, что она не только обратила на него внимание, но окинула его любопытным, несколько насмешливым взглядом и… улыбнулась. Он тоже улыбнулся и последовал за нею. Она оглянулась, видимо, сообразила, что дело не ладно, и прибавила шагу; он не отставал. Она быстро перешла Неглинный проезд, проскользнула по деревянным мосткам мимо полуразрушенного остова злополучного дома купеческого общества и вошла в пассаж Попова. Он был тут же. Одну минуту она, казалось, задумалась, как ей поступить, но затем довольно решительно подошла к двери, на которой написано «подъемная машина», открыла ее и вошла. Не успела она опомниться, как молодой человек очутился вместе с ней; дверцы захлопнулись, и машина начала медленно подниматься. Они были вдвоем в крошечном уютном помещении, озаренном светом еле мерцающей лампочки.
— Что вы делаете? — испуганно спросила блондинка.
— Поднимаюсь вместе с вами.
— Зачем?..
— Вы красавица!..
Блондинка промолчала. Она гневно, усиленно дышала и бросала на своего vis-a-vis4 злобные взгляды. Он старательно искал в темноте ногой своей ее ножку…
Вдруг помещение, в котором она находилась, вздрогнуло и остановилось. Блондинка попыталась открыть дверь, но она не поддалась ее усилиям.
— Что это значит!?
Она невольно обернулась к соседу.
— Значит, что судьба мне благоприятствует: машина испортилась, и минут на пять, по крайней мере, мы с вами вдвоем в этом странном будуаре.
И он привлек ее к себе.
— Да что вы делаете?.. Как вы смеете?!
— Тише!.. Неужели вы захотите скандала?..
— Господи!.. Да что ж это такое?
— Я вас люблю… вы такая красавица, какой другой нет во всем мире… вы богиня.
Он обнял ее и покрыл ее лицо, шею и уши страстными, жгучими поцелуями. Она замечала, что он с каждой секундой становится смелее, и теперь она уже не могла решить, оскорбляет ли ее или только поражает его дерзость?.. Она взглянула на него и встретила жгучий, опьяненный взгляд его карих глаз.
— Послушайте… это слишком…
— Вы красавица!..
***
Минуты через три машина опять стала действовать, крошечный будуар поднялся и остановился там, где ему следовало остановиться. Блондинка едва успела оправиться.
— 3автра, в пять часов, в пассаже Солодовникова, — шепнул ей Вася несколько сдавленным голосом и отворил дверцы.
Блондинка выскочила на площадку, Бронский последовал за ней. Минуту они стояли в нерешимости, наконец, он вежливо приподнял цилиндр, она, сумрачно сдвинув брови, кивнула головой, — и они расстались.
Она
Когда Бронский, по-видимому, совершенно спокойно, вежливо, хотя, быть может, и с оттенком некоторой иронии, поклонился блондинке и затем медленно направился к лестнице, она вдруг быстро обернулась к нему, и одну секунду можно было подумать, что она хочет его остановить, хочет с ним заговорить. Но он уходил так спокойно, с таким убийственным равнодушием, что она до боли закусила свои пухленькие губки, и слово, готовое было сорваться с них, замерло. Она почти со злобой теперь взглянула ему вслед и быстро направилась на левую галерею, к той двери, над которой красовалась надпись: «Телеграф».
Почти не сознавая, что она делает, и действуя, словно повинуясь только инстинкту, она открыла эту дверь и вошла в коридорчик, миновав который, очутилась в помещении телеграфной станции. Она и направлялась в пассаж Попова, потому что ей нужно было подать телеграмму, а затем предстояла надобность купить кое-что на «Ремесленном Базаре» размещающемся, как известно, на бельэтаже того же пассажа.
Но то, что произошло с ней пять минут тому назад, было так необычайно, так неожиданно, так «ужасно», что теперь для нее потеряли всякое значение и посылка телеграммы, текст которой был уже написан и спокойно лежал в плюшевом баульчике, и покупки…
А телеграмма, между тем, должна была следовать к мужу блондинки и гласила следующее: «Киев, Гранд-Отель, Кармину. Жду не дождусь. Приезжай скорей. Твоя Клавдия». И только. Но эти несколько слов вылились на бумагу полчаса тому назад прямо из сердца: она действительно всем своим существом, всеми помыслами трепетно ждала приезда мужа, спешила скорее отправить ему эту телеграмму, а теперь… теперь она вошла в помещение телеграфной станции, окинула взглядом небольшую комнату, разделенную невысокими перилами, посмотрела на полногрудую девицу, со стрижеными, сильно завитыми светло-русыми волосами, и молодого человека, усердно выстукивающего что-то у аппарата, — и смутилась, смутилась, до такой степени, что, забыла даже, зачем она сюда пришла. Ей вдруг показалось, что и полногрудая девица, и молодой человек, обернувшийся при ее появлении, посмотрели на нее как-то странно, насмешливо. Как это часто бывает с людьми, с которыми случилось в первый раз в жизни что-нибудь необычайное и нехорошее, Кармина — будем ее теперь так называть — вопреки всякой логике, вдруг заподозрила, что телеграфист и телеграфистка уже знают о случившемся с ней… Нервная дрожь пробежала по всему ее телу, яркий румянец стыда выступил и залил ее щеки, лоб и шею. Она остановилась у перил и, стыдливо опустив глаза, молчала; в эту минуту она была глубоко убеждена, что на ее лице написан неизгладимыми письменами ее позор.
— Что вам угодно? — спросила, наконец, телеграфистка.
Кармина не могла отвечать сейчас же: в горле у нее пересохло, и ей казалось, что она не издаст ни одного звука. Телеграфистка взглянула на нее с любопытством.
— Вы, кажется, очень устали, присядьте, пожалуйста!.. Или, может быть, вам нездоровится?..
Кармина встрепенулась и быстро подняла на телеграфистку испуганные глаза.
— Нет, нет!.. Почему вы так думаете?.. Что вы, что вы!.. Я совершенно здорова.
— Так что же вам угодно?
— Телеграмму подать…
— Позвольте!..
Кармина подала телеграмму, заплатила деньги, получила квитанцию и ушла. Она чувствовала потребность скорее оставить это здание, и потому, не заходя уже к ремесленникам, почти бегом спустилась с лестницы, быстро проскользнула мимо швейцара, стараясь так устроить, чтобы он ее не заметил, и успокоилась, только тогда, когда села в пролетку первого попавшегося извозчика и приказала везти себя на Малую Дмитровку.
Пока извозчик плелся по назначению, Кармина мало-помалу начала приходить в себя и принялась тщательно обдумывать случившееся. И странное дело: чем спокойнее становилась она, тем страшный эпизод в подъемной машине казался ей все менее и менее ужасным. Прошло несколько минут, и она не могла бы уже сказать с полной откровенностью, что больше ее оскорбило: чрезвычайная ли дерзость молодого человека, или то насмешливое равнодушие, с которым он расстался с ней? По странной женской логике, выходило, что, раз случившееся случилось, — виновник его не должен был так скоро исчезать: его обязательство было оставаться около нее и испрашивать прощение… А то она теперь даже фамилию его не знает!.. Она презрительно улыбнулась своими полными, аппетитными губками.
— Должно быть, струсил… Подумал, что я полицию звать буду… Дурак!..
Извозчик остановился у указанного дома, Кармина расплатилась с ним и позвонила у парадного подъезда, на дверях которого красовалась медная доска с выгравированной надписью: «Ипполит Николаевич Лунин». Дверь открыла горничная, маленькая шатенка с плутовским остроконечным личиком.
— Барыня дома, Паша?
— Дома-с! Пожалуйте.
Паша пропустила Кармину и закрыла за ней дверь. Кармина быстро скинула калоши.
— А барыня давно уже вас, Клавдия Петровна, поджидают. Соскучились даже.
Кармина ничего не ответила и спешно прошла в будуар хозяйки квартиры, жены Лунина, Ларисы Михайловны. Кармина воспитывалась вместе с Ларисой Михайловной и с самого раннего детства была очень с ней дружна. Обе женщины поверяли друг другу свои секреты и решительно не могли обходиться без того, чтобы не видеться и не делиться всеми впечатлениями, какие давала им жизнь.
Лунина, плотная брюнетка с крупными, несколько резкими чертами лица, большими с поволокой глазами и римским носом, полулежала с книгой в руках на низенькой кушетке в споем будуаре, когда вошла Клавдия. Стены будуара, мебель, драпировки, украшения — все было бледно-розовое с голубой отделкой, все носило нежный отпечаток тонкого изящества и красоты. Сама Лариса Михайловна была одета в пестрый японский шелковый капот, широкие, разрезанные рукава которого обнаруживали полные, смуглые, словно точеные руки.
— Ты одна? — быстро спросила Клавдия, входя.
— Одна. А что?.. Почему у тебя такой странный вид?
Кармина подошла к трюмо и осмотрела себя с ног до головы. Затем она сняла шляпу и бросила ее небрежно на маленький мозаиковый столик.
— Да что с тобой случилось? — нетерпеливо переспросила Лариса Михайловна.
Клавдия порывисто обернулась к подруге.
— Что случилось?.. Несчастье — вот что!
Она подошла к кушетке и в изнеможении опустилась на низенькое кресло.
— Да не пугай ты меня! Расскажи, в чем дело… У меня и так нервы сегодня расходились…
— Нас никто не подслушает?
— Разумеется, никто.
— Так слушай!
И Клавдия передала со всеми подробностями тайну подъемной машины. Лариса вся обратилась в слух и не сводила с подруги любопытных глаз.
— Ты говоришь, он красив? — спросила она, когда Клавдия, наконец, завершила рассказ.
— О, очень! — с восторгом воскликнула Кармина.
— Так чего ж ты?..
— Да пойми же ты, что это ужасно!.. Клавдия — вскочила со своего места и начала быстро ходить по будуару. — И представь себе: ушел, как ни в чем не бывало!
— Это говорит в пользу его порядочности.
— Каким это образом?
— Очень просто! Он не хотел ставить тебя в неловкое положение и предоставил тебе право выбора: хочешь его видеть, приходи в пассаж Солодовникова…
— Нет уж, благодарю покорно!
— Не пойдешь?
— Не пойду!.. Ни за что не пойду!.. Лариса плутовски улыбнулась.
— А следовательно, так даже и не узнаешь, кто он такой?
— Да! В самом деле: кто же он такой!
Лариса звонко рассмеялась.
— Вот и выходит по-моему: придется идти в пассаж, — и знаешь что: пойдем вместе!
Клавдия бросилась целовать подругу.
В пассаже Солодовникова
Лариса Михайловна была в душе очень рада случившемуся с Клавдией: во-первых, Лариса Михайловна последние две недели очень скучала, а история в подъемной машине обещала ей немало развлечений, а во-вторых… Ларису Михайловну бесила давно уже чистота Клавдии Петровны, не знавшей до сих пор нарушения долга и верности мужу. Это ставило ее в неловкое положение по отношению к Карминой. Лариса Михайловна не была способна лгать, притворяться и фиглярничать, изображая из себя невинность, и предпочитала рассказывать подруге все свои увлечения, «маленькие шалости», как она выражалась, рассказывать, не стесняясь и не краснея. А до сих пор это было почти невозможно. Когда иногда Лариса Михайловна пускалась с Клавдией в откровенность и начинала ей передавать историю одного из своих «невинных увлечений», она замечала такой взгляд в красивых глазах своей подруги, что невольно останавливалась и умолкала. Лариса Михайловна видела, что Клавдия любит мужа, что совесть Клавдии чиста и что она не понимает, даже ужасается увлечений подруги. И Лунину бесило спокойствие Карминой. Иногда ей казалось даже, что она ненавидит всегда ровную по характеру, всегда спокойную, с ясным взглядом и беззаботной улыбкой на лице Клавдию Петровну.
— Подожди, подожди, милая моя, — думала в такие минуты Лариса Михайловна, — придет и твой черед! Тогда не будет у тебя этого чистого, лучезарного взгляда… тогда иначе заговоришь…
И Лариса Михайловна действительно дождалась теперь, что пришел черед, и Клавдии Петровны.
— Итак, ты говоришь, — начала Лариса Михайловна после небольшой паузы, — что он назначил тебе свидание в пассаже Солодовникова ровно в пять часов?
— Да, ровно в пять часов.
— Прекрасно. Теперь у нас еще достаточно времени: мы можем позавтракать и отдохнуть… А тебе это не мешает после испытанных треволнений…
Говоря это, Лариса Михайловна двусмысленно улыбнулась. Яркая краска смущения покрыла обе щеки Карминой!
— Лариса! — укоризненно шепнула она.
Лариса Михайловна звонко рассмеялась,
— Да чего ты краснеешь, скажи, пожалуйста? Что во всей этой истории особенного? Если взвесить по всей справедливости, ты ни в чем не виновата… Обстоятельства сложились против тебя и отдали тебя в руки этому прекрасному незнакомцу. Немногие из женщин могут похвастаться, что и они так же мало повинны в своей первой шалости.
Лариса Михайловна придала лицу выражение меланхолической грусти и печально вздохнула. Наступила минута молчания.
— А мой муж?.. — тихо, почти со слезами в голосе спросила Клавдия Петровна.
Насмешливая улыбка быстро проскользнула по красивым полным губам Ларисы Михайловны.
— «Он далеко, он не увидит», — напевая, ответила она, а затем быстро поднялась, подошла к Карминой и нежно обняла ее. — Не смущайся, милая! Пойми это и считай себя счастливой, что вины твоей в данном случае нет. Помнишь, как прекрасная Елена поет:
«Но ведь бывают столкновенья,
Когда мы нехотя грешим!»
И Лариса Михайловна добродушно и весело расхохоталась, вполне уверенная, что своей своеобразной, опереточной философией она в значительной степени успокоила подругу. Но Клавдия Петровна не почувствовала ни малейшего успокоения.
***
Вася Бронский, расставшись с Клавдией Петровной на верхней площадке лестницы пассажа Попова, как ни в чем не бывало, совершенно спокойный, спустился вниз на улицу. Самодовольно осматривая прохожих, он повернул налево и миновал полуразрушенный дом купеческого общества, подозвал извозчика — наступило как раз время для завтрака — и решил ехать в «Континенталь».
Сбросив пальто на руки солидному швейцару с внушительной физиономией, Вася Бронский медленно поднялся по шикарной лестнице и вошел в высокую, роскошно, но несколько аляповато отделанный зал. Вася часто бывал в «Континентале» и потому к нему немедленно же подлетел один из официантов.
— Честь имею кланяться, Василий Гаврилович!
Вася снисходительно кивнул головой.
— Есть кто-нибудь из нашей компании?
— Как же! Вот Ардалион Семенович сидят. Только что пришли.
Вася направился к Ардалиону Семеновичу. Это был молодой человек с несколько помятой физиономией, блондин с тощей шевелюрой и тощей бородкой, голубоглазый и сильно близорукий, вечно с массивным золотым пенсне на носу, которое плохо держалось и беспрерывно съезжало. Фамилия его была Кукин. Это был видный представитель московских шалопаев, ничего не делающий, ничего за душой не имеющий, но вечно бывающий во всех увеселительных местах, вечно принимающий деятельное участие во всех кутящих компаниях, всех знающий, со всеми знакомый, постоянно ведущий войну с портными, одевающими его в долг. Вася был очень дружен с Кукиным, часто давал ему деньги взаймы, а последнее время Ардалион Семенович, или попросту Ардалиоша, как его все называли, состоял почти постоянно при Васе.
— Здравствуй, Вася! Очень рад тебя видеть! — радостно проговорил Кукин увидав приятеля, и в ту же минуту сообразил, что он заплатит за завтрак.
Друзья пожали друг другу руки, и Вася подсел в столу.
— Заказал ты что-нибудь себе? — спросил Вася.
— Пока только приказал подать водки и балычка на закуску. Говорят, хороший есть.
Вася поморщился, подозвал официанта и заказал солидный завтрак на две персоны.
— Нужно плотно закусить, — обратился он, улыбаясь, к Кукину, когда официант отошел. — Обедать нам придется, вероятно, поздно.
— В виду, каких это соображений?
— В виду того, что твоя помощь мне понадобится в одном очень пикантном и щекотливом деле. Твое содействие мне необходимо.
— Очень рад услужить, не в чем дело?
Вася, взяв предварительно с Кукина слово, что он будет держать все дело в секрете, рассказал ему с мельчайшими подробностями происшествие в подъемной машине. Ардалион выслушал его, захлебываясь от хохота и удовольствия. В заключение рассказа Вася объявил, что намерен непременно отправиться на свидание в Солодовниковский пассаж.
— Но ведь если это порядочная женщина, — заметил Кукин, — она не придет.
— Придет! — весело подхватил Вася, — уверяю тебя, придет! Я чувствую это!.. И если она порядочная, то может прийти в сопровождении мужа или брата… и вот в этом случае твоя помощь может мне пригодиться. Ты будешь ходить отдельно от меня, но не теряя меня из виду, чтобы поспеть вовремя, в случае опасности.
— Понимаю и принимаю твое предложение, тем более охотно, что мне чертовски хочется увидать твою таинственную блондинку.
Позавтракав, приятели прошли в ресторанчик Вельде, где и играли до пяти часов на бильярде. Ровно в десять минут шестого они были уже в пассаже. Здесь они разошлись в разные стороны и с видом беззаботных фланеров разглядывали витрины магазинов. Отходя от одного из ярко освещенных окон, Вася вдруг вздрогнул и остановился, заметив в нескольких шагах от себя свою очаровательную блондинку. Она была не одна: рядом с ней шла, как читатель догадывается, Лариса Михайловна, один вид которой произвел ошеломляющее действие на Бронского. Он смертельно побледнел, не спуская испуганных глаз с обеих дам и чувствовал, как лихорадочная дрожь начинала гулять по всему его телу.
Произошло смущение и между дамами.
— Вот он! — шепнула Клавдия, указывая на Васю.
Лариса Михайловна взглянула на Бронского и остолбенела.
— Он?! — сорвалось с ее губ.
— Да… разве ты его знаешь?
Злобная улыбка искривила лицо Ларисы. Она ничего не ответила, но, быстро повернувшись, почти бегом направилась к выходу. Клавдия Петровна, разумеется, последовала за ней.
Вася, смущенный, потерянный, глупо улыбаясь, смотрел им в след.
Исповедь Ларисы Михайловны
В Бронскому, ошеломленному неожиданной встречей и стремительным бегством обеих дам, подошел следивший издали за всем случившимся Кукин.
— Что случилось, Вася?
Бронский ничего не ответил приятелю и продолжал смотреть вслед убежавшим и уже скрывшимся из виду дамам.
— Да что ж ты молчишь? — продолжал спрашивать, недоумевая, Кукин, в волнении беспрестанно поправляя сползавшее с носа пенсне. — Это была она?
— Да…
— Так почему же она убежала?
— Не знаю… не понимаю…
— Да что с тобой такое?! Ты словно сума сошел!.. Никакого толку невозможно добиться от тебя!.. Досадно просто!
Вася взглянул на Ардалиона Семеновича, увидал его смущенную, расстроенную, недоумевающую физиономию и невольно улыбнулся.
— Да от чего ты-то возмущаешься? — спросил он в свою очередь приятеля. — Убежала она — ну и Бог с ней… Волноваться нет особых причин.
— Убежала, убежала! Нам следует пойти вслед за нею, проследить, где она живет, узнать ее фамилию. Приключение твое так любопытно, что я невольно заинтересовался им и не хочу, чтобы оно закончилось так непростительно глупо.
— Задумчивая улыбка скользнула по красивому лицу Васи. Он снял цилиндр и провел рукой по волосам.
— К сожалению нельзя следить за ними.
— Почему это?
— Я дал слово не следить за ней и не хочу нарушить своего обещания.
— Да когда ты успел дать это обещание? Рассказывая лишь подробно все происшествие в подъемной машине, ты и не упоминал о чем-нибудь подобном.
Улыбка опять появилась на лице Васи.
— Да я ведь дал слово не блондинке, а брюнетке.
— Как?!.. Разве и она?!
— Ну, разумеется!.. Неужели ты не догадался?.. Почему же они вдруг так стремительно убежали!..
Ардалион Семенович разразился таким смехом, что гуляющая по пассажу публика невольно обратила на него внимание. Вася взглянул на Кукина строго. Тот постарался умерить свой смех и через минуту, сдерживая хохот, проговорил:
— Ну, положим, ты обещал брюнетке никогда не следить за ней, но ведь я таким словом не связан и, следовательно, могу проследить за ними…
Лицо Бронского просияло.
— Верно, верно, Ардалиоша! Беги, пожалуйста, скорее за ними, а я подожду в кондитерской Трамбле!.. Скорее, пожалуйста!
Кукин, не теряя ни минуты, направился к выходу, расспрашивал швейцара, извозчиков, бросался то в одну, то в другую сторону, но тщетно: таинственные дамы успели уже исчезнуть бесследно.
***
Увидав Бронского, Лариса Михайловна так быстро бросилась к выходу из пассажа, что Клавдия Петровна, ничего не понимающая и сильно пораженная случившимся, едва могла поспеть за ней. Ни разу не оглянувшись даже, Лариса Михайловна добежала до первого стоящего у пассажа извозчика и прыгнула в его пролетку.
— На Дмитровку!..
— Лариса!.. Куда же ты?! — успела окликнуть подругу Клавдия Петровна и подошла к пролетке извозчика.
Лариса Михайловна окинула Кармину удивленным взглядом, в котором ясно заметна была плохо скрываемая злоба.
— Домой… Куда же мне ехать?..
— А я… Что же ты меня бросаешь здесь одну?..
Лариса Михайловна злобно усмехнулась.
— Ты ведь останешься со своим незнакомцем.
— Одна? Что ты, Лариса!.. Подвинься, я сяду с тобой.
Лариса Михайловна молча подвинулась. Кармина села рядом с ней, и извозчик повез их на Дмитровку, в квартиру Луниных. Дорогой обе молодые женщины молчали и даже не смотрели друг на друга, но дома, когда они очутились с глазу на глаз в изящном будуаре Луниной, объяснение сделалось необходимостью. Лариса Михайловна, чувствуя, что Клавдия Петровна немедленно заговорит и забросает ее вопросами, взобралась с ногами на кушетку и, откинувшись на спинку, заложила руки за голову. Затем она устремила глаза куда-то в угол потолка и постаралась придать лицу выражение сосредоточенной грусти. Клавдия Петровна прошлась несколько раз из угла в угол будуара и наконец присела на низенькую тумбочку у кушетки.
— Лариса!
— Что тебе?..
— Объясни, пожалуйста: что все это значит.
Лариса Михайловна помолчала с минуту, а затем, не взглянув на подругу, тихо ответила:
— Я давно знаю твоего брюнета.
— Ты знакома с ним?
— Да… нет… Право, не знаю, как тебе сказать.
— Кто он?.. Как его фамилия?
— Не знаю.
Клавдия Петровна была до такой степени поражена, что в первую минуту не могла выговорить ни слова. Она смотрела только на подругу, широко открыв свои глаза и, очевидно, ничего, решительно ничего не понимая.
— Объяснись же, однако, толково, — выговорила она, наконец: — а то я отказываюсь понимать тебя. То ты знаешь его, то не знаешь.
— Я знаю его, очень хорошо знаю, — перебила Клавдию Лариса Михайловна, — мало того: я скажу тебе прямо, чтобы сразу все объяснить, я его люблю… давно уже люблю…
— И не знаешь его фамилию? — почти вскрикнула Клавдия Петровна, у которой, при неожиданном признании Ларисы Михайловны, вся кровь хлынула к сердцу, а лицо мгновенно побледнело.
— И не знаю его фамилии.
— Да перестань же говорить загадками! Это скучно, наконец!..
Лариса Михайловна быстро, искоса взглянула на Кармину и улыбнулась.
— Я не шутя тебе говорю, что я люблю его.
— Но ведь, следовательно, ты знакома с ним, потому что ты мало похожа на такую идеалистку, которая способна была бы влюбиться в незнакомого человека…
— Только потому, что он красив? — улыбнулась Лариса. — Да ты не ошиблась: я не такая идеалистка. Повторяю тебе, я знаю его… я около месяца уже принадлежу ему всем телом и всей душой… Да чтобы не томить тебя, я расскажу тебе эту историю в двух словах. Слушай же!
Лариса Михайловна поднялась и пододвинулась ближе к Клавдии Петровне.
— Однажды, — это было месяца два тому назад, — я поссорилась с мужем и, чтоб развлечь себя, придумала капитальнейшую глупость: я поехала на маскарад Охотничьего клуба…
— Точь-в-точь, как Франсильон5? — перебила Клавдия Петровна.
— Да! Это и было вслед за тем, как я увидала Рыбчинскую в роли Франсильон… О дальнейшем ты можешь догадаться: там мы встретились… каким образом так случилось, что мы уехали вместе, я и объяснить не могу; но с тех пор мы видимся довольно часто… раза два в неделю.
— Где же? — задыхающимся голосом спросила Кармина.
— Он нанял для этих свиданий отдельное помещение.
— Он знает, кто ты?
— Нет. Мы условились не спрашивать друг друга о фамилии. Я не знаю его фамилии, он не знает моей. Он называет меня Катей, я его — Максом… Но я знаю, наверное, что это его ненастоящее имя.
— Все это очень романтично, — медленно проговорила Клавдия Петровна.
— Ты находишь? — иронически переспросила Лариса Михайловна и вслед затем быстро прибавила: — а ведь и ты, Клавдия, неравнодушна к моему Максу…
— Неправда! — быстро перебила ее Кармина и хотела, по-видимому, еще что-то прибавить, но ее голос дрогнул и глаза затуманились слезами.
Лариса Михайловна пристально, испытующим взглядом посмотрела на Кармину.
— Тем лучше, — медленно, процеживая слова сквозь зубы, сказала она затем, после минутного молчания: — тем лучше, потому что я не уступлю его тебе… Не уступлю!
Соперницы
Клавдия Петровна с удивлением взглянула на подругу и несколько мгновений обе женщины молчали: можно было подумать, что они собирались с мыслями.
— Ты с ума сошла, Лариса! — проговорила, наконец, Кармина, невольно опуская глаза перед пронизывающим ее взглядом подруги. — Я тебе без всякого спора уступаю этого нахала.
Лариса Михайловна тихо, почти беззвучно рассмеялась и подошла еще ближе к Кармине.
— Уступаешь?.. Уступаешь?..
— Разумеется, уступаю… Он мне не нужен… То, что случилось, не уничтожило ни моей любви к мужу, ни моих обязанностей к нему… Я ненавижу этого господина и ты можешь быть совершенно спокойной по отношению ко мне.
В голосе Клавдии Петровны послышалась искренность; и она, действительно, говорила правду: «при одном воспоминании о муже вся кровь приливала к ее сердцу, невероятная жалость закрадывалась в душу и слезы навертывались на глаза. Она любила до сих пор мужа сильно, искренно и страстно, другой любви сердце ее пока не ведало и совесть ее была чиста перед мужем. Неожиданный эпизод в подъемной машине смутил ее покой, нарушил то завидное душевное равновесие, которым она гордилась до настоящего времени, но мужа, как ей по крайней мере казалось, она любила по прежнему; ей страшно было подумать о том, как она с ним теперь встретится, как она посмотрит ему в глаза?..
Но странное дело: несмотря на все это, ей было неприятно то, что только что рассказала ей Лариса Михайловна. По странной женской логике, выходило как-то так, что она, ни одну минуту к душе не изменяя мужу, в тоже самое время не хотела, не могла признать прав подруги на того молодого человека, от которого они обе так постыдно бежали из Пассажа. Сердце ее принадлежало мужу и она искренно возмутилась, когда Лариса Михайловна заподозрила противное; но любопытство ее было затронуто дерзостью эпизода в подъемной машине и ей было неприятно, обидно, казалось почти оскорбительным, кто тот, кто так дерзко, так безумно смело, при таких исключительных условиях, нарушил ее покой, давно уже состоит любовником Ларисы Михайловны!.. Клавдия Петровна хотела и старалась в глубине души затаить эту двойственность своего душевного настроения, но это ей не вполне удавалось. Лариса Михайловна инстинктом чувственной и много испытавшей, много любившей женщины проникала в самые сокровенные мысли подруги, казалось, читала истину в ее глазах. И вот почему, несмотря на искренность вспышки Клавдии Петровны, Лариса Михайловна, только улыбнулась.
— Ты сама не знаешь, Клавдия, что ты говоришь!.. По выражению твоего лица я вижу, что происходит в твоей душе: тебя заинтриговал мой Макс, сильно заинтриговал!..
— Неправда, неправда! — почти со слезами в голосе опять вскрикнула Клавдия Петровна.
— Я не говорю тебе, что ты его уже любишь — нет. Но ты уже не та Клавдия, которая была до сегодняшнего дня…
Несмотря на печальное душевное настроение, Клавдия Петровна не могла не улыбнуться своеобразной философии подруги:
— Да, да! — продолжала между тем, все больше и больше воодушевляясь, Лариса Михайловна: — иначе, как методом сравнения, и нельзя этого назвать!.. Только до того времени счастье семейного очага обеспечено, пока перед сознанием женщины стоит один мужчина…
— Зачем ты все это говоришь мне?..
— А затем, чтобы открыть тебе глаза и выяснить наше положение!.. Затем, чтобы между нами все было ясно и не было ничего недоговоренного.
Лариса Михайловна прошлась по комнате, подошла к маленькому столику с массой безделушек и флакончиков, поднесла к носу один из этих флакончиков с какой-то красноватой солью, взглянула затем по привычке в зеркало, оправила прическу и быстро обернулась к гостье.
— Неужели ты не понимаешь, что я хочу сказать?
— Не понимаю.
В голосе Клавдии Петровны опять послышалась искренность.
— А между тем это так не трудно понять! — воскликнула Лариса Михайловна. — Первый шаг только труден, а он уже сделан… Ты еще не любишь Макса, но он тебя заинтриговал и если ты его встретишь еще раз, я уверена, ты пойдешь за ним, как послушная раба…
— Не пойду!
— Не верю. Не верю, потому что по опыту все это знаю. Ты, может быть и хотела бы оттолкнуть его, но сил у тебя не хватит…
— Чего ж ты хочешь от меня?
— Чтобы ты уехала на некоторое время из Москвы! Муж твой в Киеве…
— Я послала ему сегодня телеграмму с просьбой, чтобы он скорее приехал.
— И думаешь, что он приедет?
— Сомневаюсь. У него очень сложное дело в Киеве.
— Вот видишь! Все складывается, как нельзя лучше! Ты имеешь вполне благовидный повод уехать к нему…
Клавдия Петровна опустила голову и задумалась. Лариса Михайловна подошла к ней и нежно обняла ее, с тихой лаской заглядывая ей в глаза.
— Подумай только, милая моя, как прекрасно все улаживается твоим отъездом! Ты поедешь к мужу и постараешься изгладить из своих воспоминаний случай в подъемной машине…
Клавдия Петровна взглянула на подругу; ей показалось, что она плачет, но глаза Ларисы Михайловны были сухими и горели лихорадочным огнем.
— Если он более не увидит тебя, — продолжала Лариса Михайловна, — он точно также забудет мимолетную встречу, и я успокоюсь. Мне почему-то кажется, что ты должна была произвести на него сильное впечатление… Мне страшно делается при одной мысли, что он может разлюбить меня.
Кармина опять с выражением крайнего изумления взглянула на Ларису Михайловну. Та по-своему поняла этот взгляд, и насмешливая улыбка искривила на мгновение ее губы.
— Ты вот смотришь на меня и думаешь: «какая она безнравственная! так-таки прямо и сознается, что любит своего Макса, а не мужа». Что ж делать? Я лгать не могу.
Все знают, что я вышла замуж за Ипполита без любви. И сам Ипполит это знает, знает он точно также, что я и теперь не люблю его… Вообще, думай обо мне все, что хочешь, осуждай меня, презирай, смейся надо мной, но уезжай!.. Уезжай, если хочешь, чтобы мы остались друзьями, если не желаешь видеть во мне заклятого врага,
— А если я не уеду, что ты станешь делать?.. — тихо спросила Клавдия Петровна.
— Если ты не уедешь? — переспросила Лариса Михайловна и глаза ее сверкнули недобрым огоньком. — Если ты не уедешь, я приму свои меры, чтобы оградить Макса от тебя… и буду мстить!..
— Что же все-таки ты предпримешь? — допытывалась Клавдия Петровна.
— Прежде всего, сообщу твоему мужу обо все случившемся! Сообщу завтра же, даже сегодня!
Клавдия Петровна вздрогнула при этих словах и побледнела.
— Что ты, что ты, Лариса! Господь с тобой!
Лариса Михайловна улыбнулась.
— Да ведь я говорю о том, как я поступила бы в том случае, если бы ты не уехала, а ведь ты уедешь, не правда ли, уедешь, и завтра же?!
— Да… может быть… Дай мне подумать до завтра… завтра решу.
— Хорошо! До завтра.
Из передней до слуха молодых женщин донесся звук колокольчика.
— Кто это? — спросила Кармина.
— Теперь уже семь часов, — вероятно, Ипполит приехал обедать.
— В таком случае я уйду… мне трудно сегодня поддерживать разговор.
— Как хочешь! — равнодушно ответила Лариса Михайловна. — Я провожу тебя так, чтобы ты с ним не встретилась.
И Клавдия Петровна уехала.
Вторая встреча
Когда Ардалион Семенович полетел в погоню за скрывшимися дамами, Вася Бронский направился в кондитерскую Трамбле. Он выбрал эту кондитерскую именно потому, что она расположена в двух шагах от пассажа: перейдя Кузнецкий мост и очутившись на углу Петровки и Газетного переулка, он был уже в кондитерской. Дверь ему открыл белобрысый мальчик и сереньком костюмчике, поверх которого надет был фартук. В кондитерской никого не было из посторонних. Прямо против входных дверей за прилавком сидела пожилая высокая брюнетка с энергичным краснощеким лицом, господствующее значение на котором имел довольно значительных размеров орлиный нос.
Дама выравнивала формочки из бумаги для конфет, доставая их из ящика и складывая на прилавке, одну около другой, разговаривая в то же время с господином средних лет, стоящим около прилавка справа и задумчиво теребившим совю небольшую бородку. При появлении Бронского, высокая брюнетка поднялась со своего места и посмотрела на него вопросительно.
— Что прикажете, monsieur6? — обратилась она к вошедшему, задвигая ящик с бумажными формочками.
Вася невольно смутился: «Что, в самом деле, я буду здесь делать?» пришло ему в голову.
— Чашку шоколада.
— Очень хорошо, monsieur, — ответила брюнетка и обратилась к продавщице, сидевшей слева за прилавком и которую сначала не заметил Бронский: — чашку шоколада a monsieur, mademoiselle!
Mademoiselle — шатенка с безличным, несколько помятым лицом и с высокой французской прической — поднялась исполнить требование, а Бронский опустился на стул около небольшого столика, стоявшего у окна слева.
— Журналы у вас есть какие-нибудь? — спросил он, вслед затем, брюнетку.
— Как же! — ответила она, и в ту же минуту мальчик, дежурящий у дверей, подал ему иллюстрации.
Вскоре появился и шоколад, но Васе пришлось недолго быть в кондитерской: вскоре вошел Кукин и сообщил, что необходимый момент был упущен, и проследить за дамами ему не удалось. Вася досадливо передернул плечами.
— Что же мы теперь будем делать?..
— Я думаю, обедать, — равнодушно ответил Кукин комически сжимая губы.
— Как тебе не стыдно, Ардалиоша! Ведь мы недавно завтракали и довольно плотно.
— Во-первых, это было не недавно, а два часа тому назад, а во-вторых, это был завтрак, за которым неминуемо должен следовать обед.
— В-третьих, наконец, — перебил его Бронский, — ты известный обжора и этим все объясняется. Ну, ладно: поезжай в «Эрмитаж», а я отправлюсь домой переодеться. Вед я все еще в утренней тужурке.
Бронский расплатился за шоколад, и приятели расстались на подъезде кондитерской.
За все время, пока извозчик вез Васю до «Славянского Базара», пока он переодевался, он неотступно думал об одном и том же: как бы напасть на след таинственной блондинки? То, что блондинка эта знакома с не менее таинственной брюнеткой, с которой он имеет частные свидания вот уже в течение месяца, смутило его, но не особенно. Брюнетку эту он не любил, а просто играл с ней в любовь, как это было его обыкновением, находя эту игру занятной, главным образом, но ее таинственности. Он готов был и был способен порвать с ней отношения в каждую данную минуту. Блондинка — другое дело. Правда, он не влюбился в нее в точном значении этого слова, но, во всяком случае, эта женщина первая сумела затронуть те инстинкты его души, которые дремали до сих пор и над которыми он смеялся. Он, может быть, первый раз в жизни чувствовал, что счастье его будет не полно, если он не узнает, кто эта женщина и не добьется ее любви. Отсюда вывод был простой: надо разыскать ее во чтобы то ни стало, и разыскать, как можно скорее.
Казалось бы, что это не трудно: можно спросить о ней у брюнетки при первом же с ней свидании, которое должно было состояться на следующий же день; но Бронский прекрасно знал, что брюнетка ничего ему не скажет, а, наоборот, сделает ему сцену ревности. Он подумал было уже, что лучше вовсе прекратить эти свидания, но вслед затем сообразил, что таким путем он оборвет последнюю нить, которая может привести его к цели, — и решил, что он пойдет на это свидание, затаив, впрочем, коварную мысль. Лично он не может проследить за брюнеткой и узнать ее адрес и кто она: он обещал, что не будет следить за ней, да к тому же, это и невозможно:, так как она уезжает обыкновенно первая, а он остается, и следовательно она успеет скрыться. Но он попросит Кукина исполнить то, что он не может сделать сам, и это будет первым шагом в области необходимых открытий. Это последнее соображение привело его к окончательному решению, что он должен непременно пойти на завтрашнее свидание.
Вася уже переоделся и вышел в подъезд гостиницы, когда неожиданная, но, как ему показалось в первую минуту, гениальная мысль вдруг осенила его. Он сообразил, что ведь блондинка отправлялась на подъемной машине на телеграфную станцию, а следовательно у телеграфистов можно будет узнать ее адрес: ведь на поданных телеграммах обыкновенно прописывается адрес подателя. Недолго думая, Вася сел в пролетку извозчика и велел везти себя на Кузнецкий мост, к пассажу Попова. Уже не на подъемной машине, а просто по лестнице, Вася быстро поднялся на верхний этаж и очутился в помещении телеграфной станции. Его встретила вопросительным взглядом та же полногрудая телеграфистка, которая принимала телеграмму и от Карминой.
— Что вам угодно?
— Видите ли, мне нужно у вас навести одну справку… чрезвычайно важную для меня справку… чрезвычайно важную.
Вася волновался и повторял одно и то же слово по нескольку раз.
— Какую же именно справку?
— Сегодня в час дня подала вам телеграмму одна дама… Этакая, знаете, красивая блондинка в сером костюме… широкая шляпа с полями…
— Помню, помню! — перебила его телеграфистка.
— Так вот мне необходимо узнать ее адрес.
— А телеграмма вам была адресована? — вы получили ее? Она с вами?
— Нет, телеграмма была не ко мне…
— В таком случае, мы не можем и не имеем ни малейшего основания сообщить вам адрес этой дамы. А впрочем… как ее фамилия?
Вася окончательно смутился и даже покраснел.
— Я и фамилию ее не знаю.
Телеграфистка широко улыбнулась.
— И фамилии даже не знаете? Ну, извините, мы ничего вам не скажем — не имеем на это право.
Васе оставалось поклониться полногрудой девице и уйти, — что он и сделал.
В печальной задумчивости сходил он вниз по лестнице и вышел подъезд пассажа. Здесь он на минуту остановился. Был довольно холодный, но ясный, лунный осенний вечер. По Кузнецкому Мосту, вниз к Петровке, ехало много экипажей, очевидно, направлявшихся к театрам; Бронский бесцельно, в течение двух-трех минут смотрел на пробегавшую мимо его глаз уличную суету. Вдруг, он вздрогнул, вся кровь мгновенно прилила к сердцу, оно порывисто, страстно забилось: к пассажу подъехала пролетка, из которой выскочила она, его таинственная блондинка!..
Одним прыжком Вася очутился около нее и загородил ей дорогу своей фигурой.
— Вы?!
В состоянии крайнего удивления, Клавдия Петровна невольно подалась назад.
Это была действительно она. Уехав от Ларисы Михайловны, после объяснения с ней Кармина, направилась домой. Жила она на Тверской, в доме Фальц-Фейна, где занимала меблированное отделение во флигеле, на дворе. Дома ее ожидала ответная телеграмма от мужа. В телеграмме значилось: «Милая, потерпи не скучай. Дело так важно, что оставить его я никак не могу. Целую мою женушку, твой Кармин».
Несколько раз прочла эту телеграмму Клавдия Петровна, словно вникая в каждое слово.
— Давно подали телеграмму? — спросила она, наконец, горничную Дуню.
— Нет-с: полчаса не более.
Кармина подсела к письменному столу и быстро написала следующее: «Киев, Гранд-Отель, Кармину. Завтра курьерским выезжаю к тебе. Клавдия».
— Дуня! Поставь самовар, а я съезжу на телеграф и сейчас вернусь.
— Позвольте, барыня, я, сбегаю, с телеграммой.
— Нет, я сама… Благо, я еще не разделась.
Благодаря этому, Кармина, очутилась у подъезда пассажа Попова; хотя он нее была ближе телеграфная станция в доме генерал-губернатора, но она всегда ездила на Кузнецкий Мост.
Молодые люди несколько мгновений молчали, видимо, пораженные неожиданностью.
— Сама судьба нас сводит, — проговорил, наконец, Вася.
Кармина опять сделала шага два назад.
— Оставьте меня!..
— Нет! Я вас не могу, оставить… Я не в силах…
Видимо, от сильного волнения, голос его порвался; он с немым восторгом смотрел на нее.
Свидание
Вторично воцарилось неловкое, тяжелое молчание. Клавдия Петровна порывисто дышала, ее полная, туго стянутая корсетом грудь то вздымалась, то опускалась и, казалось, готова была разорвать стягивающие ее путы. Бронский не мог отвести глаз от ее эффектной фигуры, ярко освещенной прямо на нее падающим светом фонаря. Она сделала слабую попытку проскользнуть мимо него, но он загородил ей дорогу. Она поняла, что от него не отделаешься; по опыту она хорошо знала, как он смел.
— Оставьте меня! — слабо прошептала она.
— Он понял по тону, каким были сказаны эти слова, что долго бороться она не будет.
— Я говорил уже вам, что не могу, не в силах… Мне необходимо сказать вам хоть несколько слов… всего только несколько слов…
В голосе его послышалась такая искренняя, такая нежная просьба, что Карина, несмотря на охватившее ее волнение, невольно улыбнулась.
— Говорите!.. Я слушаю вас…
Он вздохнул с облегчением и быстро оглянулся…
— Здесь невозможно… И для вас рискованно… На нас могут обратить внимание.
Она тоже невольно оглянулась и вздрогнула даже, заметив, что в трех шагах от них остановился какой-то господин и с любопытством, ярко отпечатавшемся на его лице, озаренном светом того же фонаря, смотрел на них.
— Так где же?.. — смущенно спросила она.
— Пройдемся вместе по улице.
И он подал ей руку. Почти не отдавая себе отчета в том, что она делает, она оперлась на эту руку, и они пошли вверх по Кузнецкому Мосту, направляясь к Лубянке.
Несколько минут они шли молча. Она, почти забыв о неловкости и исключительности своего положения, наблюдала, как дрожит его рука, слабо сжимающая ее руку; он чувствовал прикосновение ее страстно дышащей груди и сознавая себя на верху блаженства…
Она первая прервала молчание.
— Вы хотели мне что-то сказать?..
— Я люблю вас!..
Ее красивые губы скривились гримасой, все лицо озарялось иронической улыбкой. Он плохо видел ее лицо, но инстинктивно понял, что оно выражает.
— Вы не верите?.. Вы имеете на это право, но стоит вам взглянуть на меня попристальнее, — и вы поверите… С утра, я переродился, я места не могу себе найти, я полон вами!..
Тихий сдержанный смех прервал его.
— Вы смеетесь?..
Еще несколько секунд она продолжала смеяться.
— Мне пришла в голову мысль…
Она остановилась, словно в нерешительности.
— Какая?
— Что те же пылкие речи вы говорили и вашей маскарадной знакомой…
— Вашей подруге?..
— Да… моей подруге.
Она почувствовала, как сильно дрогнула его рука, и спокойно прибавила:
— Я знаю всю, господин Макс!..
Последние два слова она намеренно протянула, а в тоне, которым они были произнесены, прозвучала явная насмешка.
— Не называйте меня этим именем!..
— Почему же?..
— Это не настоящее мое имя, а маскарадное.
— Тем лучше: я не имею чести знать вашего настоящего имени, продолжайте маскарад и со мной… Это придаст вам больше интереса.
Кармина в значительной степени уже овладела собой и, к удивлению своему, начала замечать, что ее охватывает какая-то безумная смелость отчаянья. Смущения уже не было; она шла рядом со своим кавалером, стараясь незаметно разглядеть его, и еле сдерживала приливы какого-то странного оживления, которое туманило ее сознание и не давало опомниться. Если бы, не странная случайность, поставившая между ней и незнакомцем Ларису Михайловну, Кармина, может быть, поступила иначе: она оттолкнула бы этого уличного ловеласа и сумела бы избавиться от него. В глубине души все ее нравственное чувство, все ее женское достоинство было возмущено поступком этого господина по отношению к ней, но участие во всей этой истории Ларисы Михайловны, так энергично вступившейся за свои права на красивого незнакомца, заинтриговало Кармину и побудило ее смотреть более снисходительно на искательство Бронского. Затронуто было в ней любопытство, это важнейший из женских недостатков.
Было еще одно обстоятельство, которое не осталось без влияния на Клавдию Петровну. Она не верила, разумеется, что Бронский влюбился в нее, но ей было приятно, что он говорит ей о любви. Сердце женщины вообще все из противоречий состоит, а сердце такой женщины, как Кармина, тем более. Ее и оскорбляло, и льстило искательство незнакомца; ей и убежать хотелось от него, и слушать его она готова была без конца. И в этом случае, впрочем, в значительной степени повинна была Лариса Михайловна: Кармину оскорбил тот тон и те угрозы, к которым Лариса Михайловна прибегла, чтобы избавиться от соперницы, — и теперь Клавдия Петровна рада была отомстить подруге.
Насмешливый, вызывающий тон, которым говорила Кармина, раздражал, злил Бронского, но он сдерживался и терпеливо возражал ей.
— Все таки не называйте меня Максом: это имя мне ненавистно…
— Как же прикажете мне называть вас?.. Нахалом?
Бронский до боли прикусил губу и помолчал с минуту, не находя, что сказать.
— Если позволите, я представлюсь вам…
— Здесь?.. На улице?.. Это очень мило!..
— Что же делать?.. Надо пользоваться случаем. Так позволите?
— Пожалуйста!..
— Василий Гаврилович Бронский.
— Имя у вас не из звучных. Впрочем… вас можно называть Базилем.
— А вас как позволите называть?
— Мне вы никак называть не будете.
— Почему это? — со страхом спросил Вася.
— Прежде всего потому, что я это не хочу.
— Вы жестоки!..
— А затем… завтра я уезжаю из Москвы и уезжаю, заметьте, нарочно, чтобы избавиться от вас и предоставить вам и моей подруге полную свободу.
Исчезновение
В голосе Карминой все еще слышалась насмешка, но это уже не злило Бронского: он начал понимать, чем она была вызвана. Это придало ему смелости, вдохновило его, и он, не позволив больше произнести ни одного слова своей спутнице, принялся ей страстно и увлекательно говорить о любви своей, о том, какое странное, непреодолимое впечатление произвела она на него, о том, что он полюбил в первый раз в жизни, что он жить без нее не может и всех женщин мира забудет для нее одной… Говорил он, одним словом, все то, что вообще говорят в подобных случаях все мужчины. Кармина слушала его сначала с недоверием, с улыбой, но затем невольно поддалась увлечению. По двум-трем ее фразам, он понял ее состояние и заговорил еще с большей убедительностью.
— Я ничего не прошу, ничего не жду для своей любви… Я много смеялся над женщинами, много шутил с ними и чувствую, что вы отомстите мне за всех… Но все-таки так с вами я расстаться не могу!
— Чего же вам нужно от меня?
Он наклонился к ней и заговорил тихим, страстным шепотом.
— Уделите мне час времени… не здесь, не на улице, а где-нибудь в укромном уголке…
— Вы с ума сошли!
— О, не бойтесь!.. Вы смело теперь можете довериться мне: вы для меня теперь богиня!.. только богиня, к которой я не посмею притронуться!.. Доверьтесь мне… Мне нужно побыть с вами, чтобы все вам рассказать, все передать и хоть сколько-нибудь загладить мою вину…
Кармина протестовала слабо, она колебалась. Он становился все смелее и смелее… Через каких-нибудь пять минут они сидели уже в пролетке извозчика, и Кармина невольно бессознательно наблюдала, как судорожно дрожала крепко обнявшая ее талию рука Бронского…
— Что я делаю? — мысленно спрашивала себя Кармина, но молчала.
Извозчик быстро мчался вниз по какому-то переулку.
***
На следующее утро, часу в одиннадцатом, когда Лариса Михайловна только что проснулась и лениво потягивалась, нежа свое роскошное упругое тело под бледно-розовым атласным одеялом, — дверь спальни приоткрылась и в ней показалось лицо горничной Ларисы Михайловны, Паши.
— Вы изволили проснуться барыня?
— Да. А что тебе?
Паша вошла в спальню и подошла к кровати, как-то таинственно улыбаясь.
— Прислуга Клавдии Петровны пришла:
— Ну?
— Спрашивает, нет ли у нас ее барыни.
— Что такое?!
Лариса Михайловна приподнялась на постели и быстрым движением откинула одеяло, приготовляясь, по-видимому, вставать.
Клавдия Петровна, дома не ночевала, — продолжала докладывать Паша: — заходили домой на минутку часу в восьмом вчера, приказали чай приготовить, а сами отправились на телеграф подать супругу ихнему телеграмму….
Паша на минутку остановилась и, с видом полнейшего недоумения, комически пожала плечами и развела руками.
— Ну и что же? И что же, дальше? — нетерпеливо окликнула ее Лариса Михайловна.
— Больше ничего… Ушли и уже не возвращались.
На минуту, воцарилось молчание. Лариса Михайловна по-прежнему неподвижно сидела в одной тонкой батистовой сорочке на постели, Паша стояла и ждала приказаний.
— Скажи прислуге Клавдии Петровны, — начала Лариса Михайловна, — что барыни ее у нас нет и что я не знаю, где она.
— Слушаюсь, — ответила Паша и направилась к выходу, но в дверях остановилась. — Прикажете одеваться?
— Нет… потом… я позвоню.
Паша вышла, а Лариса Михайловна откинулась на подушки и задумалась. Она решительно не могла понять, что случилось с Клавдией Петровной. Не могло быть ни малейшего сомнения, что Кармина не знала ни имени, ни адреса таинственного брюнета, ставшего яблоком раздора для обеих подруг. Она, следовательно, не могла отправиться к нему. Не имела Клавдия точно также времени для того, чтобы условиться к ним о месте для нового свидания…
— Не случилось ли с ней какого-нибудь несчастья? — вдруг громко спросила себя Лариса Михайловна и в ту же минуту вскочила с постели. Последнее предположение показалось ей самым вероятным, и она немедленно же забыла то чувство недовольства и тайной злобы, которое со вчерашнего дня она питала против Карминой. Теперь она думала только об одном: нужно как можно скорее узнать, что случилось с Клавдией, и помочь ей, если с ней действительно случилось какое-нибудь несчастье.
Лариса Михайловна быстро начала одеваться, предварительно нажав пуговку звонка, приютившуюся тут же в складках полога, украшавшего кровать.
На звонок не замедлила явиться Паша.
— Какое платье прикажете достать?
Лариса Михайловна на минуту задумалась и, сообразив, что ей, может быть, придется побывать даже у лиц власть имеющих, приказала приготовить черное, шелковое платье отделанное кружевами и аграмантами. Паша подала ей черные чулки и такие же баретки.
Обыкновенно Лариса Михайловна, совершала свой туалет очень долго и любила по десяти минут стоять пред зеркалом и любоваться своим обнаженным матовым телом и волнами черных кудрей, — теперь же она страшно спешила. Она в одну секунду натянула чулки, а затем с такой же быстротой очутилась в черном шелковом нижнем белье, затейливо отделанном кружевами и пунцовыми ленточками. Обряд умывания и причесывания последовал с той же стремительностью, и через несколько минут Лариса Михайловна, была уже совершенно готова: платье ловко обхватывало ее плотную, эффектную фигуру, а на голове уже красовалась бывшая ей к лицу чрезвычайно большая плюшевая шляпа «Буффало».
— Кофе будете пить? — спросила Паша.
— Да… несколько глотков.
И пройдя в столовую, она действительно удовлетворилась только двумя-тремя глотками кофе с густыми жирными сливками и маленькой, затейливой формы эйнемовским печеньем.
— Барин давно уехал на службу? — натягивая перчатки быстро спросила она Пашу.
— Давно-с.
Лариса Михайловна вышла в переднюю и, дополнив свой туалет шикарным пальто из шелкового плюша, очутилась наконец, на улице. Прежде всего она поехала, разумеется, в дом Фальц-Фейна, узнать не вернулась ли Клавдия Петровна. Оказалось, что не вернулась; Лариса Михайловна и хотя ожидала этого, но все-таки в первую минуту растерялась, не зная, что предпринять теперь, куда отправиться за дальнейшими поисками. В самом деле, положение было довольно затруднительным. Где могла Лариса Михайловна найти Клавдию?! Ездить по общим знакомым бесполезно Клавдия Петровна никогда ни у кого не оставалась ночевать, да во всяком случае, если бы она и переночевала где-нибудь, теперь она уже успела бы вернуться домой или дать о себе знать; был уже первый час в начале. Кроме того, оповещать знакомых о случившемся было бы и неудобно: может быть, все окончится еще самым благополучным образом, а «добрые люди» постараются разблаговестить по всему городу и выведут Бог знает какие заключения. Увидав на столе Клавдии Петровны свежие номера газет, Лариса быстро пробежала в них московские новости, сообразив, что если бы с Клавдией случилось какое-нибудь несчастье на улице, газеты оповестили бы об этом. Но в газетах ничего подобного не было. Подумав с минуту Лариса Михайловна поехала, в местный полицейский участок, размещавшийся в самом здании Тверской части. Участковый пристав, бравый, красивый господин с манерами заправского кавалериста, очень любезно выслушал ее, галантно подав ей предварительно кресло в своем кабинете, но ничего утешительного сообщить ей не мог: у него никаких сведений о госпоже Карминой не было. Желая посодействовать необычной посетительнице участка в ее поисках, он по телефону поговорил с ближайшим участком, с канцелярией обер-полицеймейстера, с сыскным отделением — и отовсюду получился один и тот же ответ: никаких сведений о госпоже Карминой не поступало.
В сильном волнении распрощалась Лариса Михайловна с франтоватым приставом, имевшим в то же время чрезвычайно деловой вид, и, выйдя на улицу, остановилась в полном недоумении, куда идти теперь? Не придумав ничего, она опять направилась в дом Фальц-Фейна, чтобы вторично узнать, не вернулась ли, Кармина, и, опять узнала, что Клавдия Петровна «не бывали». Отсюда Лариса Михайловна поехала в пассаж Попова на Кузнецкий Мост, чтобы осведомиться о Клавдии на телеграфной станции. Проходя мимо подъемной машины, Лариса Михайловна с любопытством покосилась на нее и поднялась на четвертый этаж просто по лестнице. И на телеграфной станции Лариса ничего не узнала: после долгих убеждений, ей решились только сообщить, что второй телеграммы Кармину в Киев вчера вечером отправлено не было. Следовательно, Клавдия Петровна, отправившись из дому на телеграфную станцию, чтобы дать телеграмму на имя мужа, до телеграфа по неизвестной причине не дошла…
Теперь же решительно негде было наводить дальнейшие справки и Лариса Михайловна решила, что она вернется домой и будет ждать дальнейших, событий. Ей казалось невероятным, чтобы Клавдия Петровна в течение дня не вернулась домой или не дала о себе какой-нибудь весточки. Лариса Михайловна перешла улицу и зашла по пути в кондитерскую чтобы купить фунт конфет.
В ожидании свидания
— Что прикажете? — встретила Ларису Михайловну, вопросом довольно полная, уже не молодая блондинка в черном платье и белом переднике, когда Лариса вошла в кондитерскую Флей.
— Фунт конфет в полтора рубля.
Стоящая рядом с блондинкой худощавая, высокая брюнетка взяла с прилавка коричневую коробку я принялась наполнять ее конфетами, переходя вдоль всего бокового прилавка, уставленного вазочками с конфетами. Лариса Михайловна уселась около зеркала, стоящего у правой стены, и от нечего делать осматривала помещение. Кроме Ларисы Михайловны, в кондитерской был еще один покупатель, по-видимому, хорошо знакомый с ее нравами и с ее населением. Это был среднего роста пожилой господин с довольно красивым, энергичным лицом, снабженным большими «гусарскими», с густой проседью, усами. Одет он был в хорошую шубу на каком-то черном меху. Он стоял около прилавка и смотрел, как одна из продавщиц, пикантная блондинка с миловидным личиком, обрамленным кудрями обстриженных волос, наполняла конфетами выбранную им небольшую, но изящную стеклянную бонбоньерку. Время от времени, он указывал продавщице, каких конфет положить побольше, а та, быстро вскидывала на покупателя глазами, бросая на него какой-то особенный взгляд.
— Почему вы у нас давно не бывали? — спросила покупателя блондинка.
— А вы думаете, что я обязан почаще навещать ваш магазин? — улыбаясь ответил покупатель и быстро окинул взглядом всех продавщиц.
Фунт конфет для Ларисы Михайловны был готов, и она вышла из магазина, уплатив деньги кассирше кондитерской, молодой девушке с нежным, словно точеным, скромным личиком, все время не отводившей глаз от какого-то иллюстрированного журнала, лежавшего перед ней на конторке.
Едва Лариса Михайловна вышла на улицу, как вдруг ее озарила неожиданная мысль, которая молнией проскользнула у нее в мозгу и нервной дрожью отразилась во всем ее теле.
— Они могли встречаться случайно!.. он мог даже следить за нами и затем дождался ее выхода у моего подъезда.
Эта простая догадка сделала вдруг все понятным. Лариса Михайловна быстро вернулась домой и, вся сгорая от нетерпения, стала дожиться шести часов вечера, когда она могла удостовериться в справедливости своих догадок: сегодня вечером должно было состояться свидание ее с таинственным брюнетом, которого она звала «Максом», но которого мы знаем под его настоящим именем, Васи Бронского. Во время последнего свидания они условились встретиться в шесть часов вечера в магазине Мюр и Мерклиза.
Придет ли он? От этого все зависит.
Он, то есть хорошо знакомый уже нам Вася Бронский, решил, что не пропустит свидания. Это вызывалось, как он мысленно выразился, соображениями «политического свойства». Самое лучшее средство обмануть бдительность человека, который тебе опасен и может насолить, это сбить его с толку и возбудить в нем доверие к себе.
Вася все это обдумывал и пришел к окончательному решению, совершая свой туалет у себя дома в номере «Славянского базара». Дома он не ночевал, а переодеться приехал часу в первом.
— Был у меня кто-нибудь? — небрежно спросил он лакея.
— Как же-с! И вчера вечером, и нынче уже несколько раз господин Кукин.
Вася весело улыбнулся. Он только теперь вспомнил, что вчера он направил Ардалиошу в «Эрмитаж» обедать, сам обещал сейчас же приехать туда, а между тем неожиданная, но радостная встреча с очаровательной блондинкой заставила его забыть и Ардалиошу, и «Эрмитаж», и весь мир.
— Что же, он обещал еще зайти? — продолжал он допрашивать лакея, лениво снимая сюртук и прочие принадлежности туалета.
— Да-с. Через час обещались зайти беспременно.
Это сообщение побудило Васю поспешить с совершением туалета: он не имел ни малейшего желания встречаться ни с Кукиным, который наверно подверг бы его подробному допросу, ни с кем бы то ни было из других своих знакомых. Бронский теперь уже жалел даже, что вчера во время завтрака в «Континентале», он, под свежим впечатлением от события в подъемной машине, не удержался и все рассказал Кукину. Мало того: он повел его даже с собой на свидание в пассаж Солодовникова и там Кукин имел возможность увидеть Клавдию Петровну. Одно успокаивало в значительной степени Васю: он знал, что Кукин побоится рассердить его и что если приказать Ардалиоше молчать, он слова не проронит.
— Я ему напишу, — мысленно решил Бронский: — а видеть его все таки не хочу… Еще, пожалуй, увяжется со мной.
И Вася начал так спешить одеваться, что минут через двадцать он уже был совершенно готов и успел даже написать несколько строк Кукину. Эти несколько строк гласили следующее: «Ардалион Семенович! Меня не разыскивай — я очень занят важным делом. О вчерашнем происшествии в подъемной машине и в пассаже никому ни слова. Понимаешь — ни слова. В противном случае, если ты проболтаешься, мы незнакомы. Так и знай. Прости, что вчера я подвел тебя и тебе пришлось заплатить за обед. Предлагаю сотняжку в вознаграждение за понесенные тобой убытки. Твой Вася». Вася запечатал это письмецо в конверт, положив туда же предварительно и сторублевый кредитный билет. Конверт он передал лакею.
— Отдай это господину Кукину, когда он придет.
— Слушаю-с.
Вася вышел из «Славянского Базара» и повернув, налево от подъезда, пошел пешком. Он кликнул извозчика только тогда когда дошел до Никольских ворот и вышел на Лубянскую площадь. Отсюда он направился к ресторану «Эрмитаж» и вошел в него через главный подъезд. Пока мы не будем следить за Васей и не полюбопытствуем узнать» в чьем обществе и что делает Вася в ресторане. Нам довольно того, что в пять часов, когда уже наступили сумерки и вдоль улицы зажглись слабо мерцающие фонари, Бронский вышел из «Эрмитажа» опять через главный подъезд и, верный слову, данному Ларисе Михайловне, поехал в магазин Мюр и Мерилиза на свидание с ней.
В магазине Мюр и Мерилиз
Вася Бронский, отправляясь на свидание с неизвестной ему брюнеткой, которую он знал до сих пор под именем «Кати», обыкновенно раньше заходил к Ечкиной и брал карету. В этот раз он поступил иначе: по телефону из «Эрмитажа» он распорядился в контору Ечкиной, чтобы карета была подана к магазину Мюр и Мерилиз, а сам прямо направился в магазин и когда подъезжал к подъезду, хорошо знакомый ему кучер уже стоял у подъезда с парой вороных бойких лошадей, запряженных в небольшую изящную карету.
Это было первое свидание Васи и брюнетки, которую, как мы хорошо знаем, звали Ларисой Михайловной, назначенное в магазине Мюр и Мерилиз — до сих пор они встречались обыкновенно на улице, и Лариса Михайловна сама выбрала этот магазин, потому что встретиться там гораздо безопаснее и удобнее, чем на улице. И как только Вася вошел в этот магазин, он понял, что Лариса Михайловна права. Он в первый раз попал в этот громадный магазин, занимающий, подобно парижскому Grand Magasin du Louvre или лондонскому W. Whiteley, целый дом, в котором с трудом размещаются различные отделения магазина, насчитывающего их более двадцати пяти. Было еще рано, и Вася, зная что его «Катя» раньше шести часов не придет, решился сделать хотя беглый осмотр магазина; удалось это ему, однако, не совсем. Несмотря на то, что никто его не беспокоил, никто не спросил его, что ему нужно, Вася запутался в лабиринте отделений магазина, по несколько раз попадал в одно и то же отделение и, в конце концов, чтобы не ходить с пустыми руками, купи в отделении письменных принадлежностей коробку с толстой английской бумагой для писем, перекинулся несколькими любезными фразами с одной из многочисленных продавщиц магазина и, между прочим, спросил ее:
— Скажите, пожалуйста, как попасть в то отделение, где продают цветы, макартовские букеты, разные вышивки?..
— А вы первый раз у нас в магазине?
— Да… в первый раз… в том отделении должна быть моя… жена… Мы условились у него встретиться там…
Насмешливая улыбка проскользнула по худощавому, несколько бледному лицу шатенки, разговаривавшей с Васей, но она воздержалась от замечаний и любезно предложила к услугам Бронского мальчика-проводника, который и направил его в отделение вышивок и цветов. Пройдя длинный ряд отделений магазина, расположенных на втором этаже, Вася очутился в большой, почти квадратной комнате, ярко освещаемой и потому имеющей очень нарядный вид; вся середина комнаты занята прилавками и выставками товаров; такие же прилавки и выставки расположены вдоль наружных стен отделения. Вася с любопытством обошел несколько раз вокруг больного четырехугольника, занимающего всю середину комнаты, остановился около цветов и букетов, заинтересовавшись не столько ими, сколько миловидной, задорно метавшей в него глазками блондинкой продавщицей. Правда, Вася искренно считал себя теперь влюбленным и полагал, что теперь нет для него интересной женщины, кроме той, которая со вчерашнего дня завладела всем его сердцем и всеми его помыслами, — но привычка великое дело: только в силу привычки Вася остановился около блондинки и заговорил с ней. Было уже довольно поздно и потому в отделении, в котором в течение целого дня толкается масса женщин-покупательниц, почти никого уже не было: только на противоположной стороне суетилась какая-то запоздалая покупательница, выбирая товар. Бронский осмотрелся и, несколько утомленный ожиданием, соскучившись, не выдержал, чтоб не сказать двух-трех комплиментов подвернувшейся хорошенькой женщине.
— Почему этот букет?
Девица улыбнулась, жеманно опустила глазки и сказала цену.
— А этот? — указал Вася на другой букет.
— Этот немного дороже.
Теперь уже Вася почему-то улыбнулся, затем, помолчав с минуту, окинул продавщицу веселым вызывающим взглядом и, быстро повернувшись на каблуках, указал на цветы.
— А эти цветы дороги?
Продавщица вскинула на него глаза и затем быстро опустила.
— Разве вы хотите купить их?
— Нет… зачем они мне?..
— Так к чему же вы спрашиваете?
Вася не спускал с продавщицы горячего, веселого взгляда.
— Вы такая хорошенькая.
Продавщица слегка отвернулась и надулась.
— Ах, оставьте, пожалуйста!..
Бронский хотел было еще что-то сказать, но удержался: в отделение входила его «Катя», которую мы будем называть Ларисой Михайловной. Он быстро поспешил к ней на встречу, не удостоив продавщицу даже прощальным взглядом.
— Наконец-то вы! — шепнул он, здороваясь с Ларисой Михайловной, которая смотрела, на него широко открытыми глазами, очевидно, страшно пораженная тем, что он пришел на свидание.
Подозрительная, ревнивая, она в те несколько часов, которые ей пришлось просидеть в своем будуаре, почти уже окончательно решила, что Клавдия скрылась вместе с таинственным, вероломным «Максом». Но собираясь ехать на условленное свидание, Лариса Михайловна послала еще раз справиться в номера Фальц-Фейна, не вернулась ли Лариса Михайловна, и, получив опять такой же отрицательный ответ, уже нисколько не сомневалась, что предположение ее совершенно справедливо. Но она все-таки поехала в Мюр и Мерилизу, чтобы убедиться бесповоротно, что она жестоко обманута своей ближайшей и лучшей подругой, и тогда… о, тогда мщению Ларисы Михайловны не было бы границ! Она уже теперь с наслаждением думала о том, как она пошлет мужу Клавдии громадную телеграмму, как она подробно расскажет ему все, все… С этими мыслями, вся трепещущая, вся дрожащая от волнения, с бьющимся сердцем, Лариса Михайловна вошла в назначенное для свидания отделение магазина — и остолбенела: «Макс» был уже там.
— Что вы на меня так смотрите? — деланно улыбаясь, спросил Бронский, после того, как на первое его приветствие ответа не последовало.
— Удивлена, что вижу нас.
— Почему же это?
Вася хотел было представиться искренно удивленным, но это не выходило у него; он только через несколько минут после встречи вполне овладел собой.
— Ну, об этом поговорим потом… Едем.
Бронский любезно предложил своей даме руцу. Они пошли молча. Спускаясь с лестницы, Лариса Михайловна не выдержала и спросила:
— Вы ее больше не видали?
В голосе ее слышась и тайная злоба, и сильное недоверие. Бронский уже был спокоен и мог выдержать какой угодно допрос.
— Кого это? — равнодушным, даже удивленным тоном спросил он.
Лариса Михайловна бросила на него испытующий взгляд.
— Блондинки, с которой вы встретили меня вчера в пассаже.
Вася весело рассмеялся.
— Ах вы ревнивица!.. Где же я мог ее видеть? Вы так быстро скрылись… Да и не нужна она мне вовсе…
Лариса Михайловна ничего не ответила, только до боли сжала руку говорившего. Они вышли из магазина и сели в карету. Вася, тихо сказал кучеру адрес, и карета покатилась по Петровке.
Джек-потрошитель
Примечания
