Вылазка мсье Фортуната — вторая глава из романа французского писателя Эмиля Габорио Адская жизнь, одного из классиков детектива, читать.
***
Мсье Исидор Фортунат занимал весь третий этаж в доме № 27 на Биржевой площади.
Это были красивые апартаменты, состоящие из гостиной, столовой, спальни, огромной приемной, где работали двое его клерков, и конечно рабочего кабинета, который был его убежищем, хранительницей его мыслей. Все это обходилось ему всего в шесть тысяч франков в год, сущий пустяк по нынешним ценам.
Кроме того в договор аренды входило небольшое помещение размером три квадратных метра, на чердаке, для его служанки. Мадам Доделен, женщина лет сорока, с который приключилось несчастье, и которая готовила для него еду, потому что он обычно обедал дома, хотя и был холост.
Прожив здесь пять лет, мсье Фортунат был очень хорошо известен в округе, а, поскольку он аккуратно платил за аренду и без возражений выполнял все свои обязательства, его очень уважали.
В Париже уважению не придают должного значения, монеты не требуют свидетельства об их происхождении, достаточно того, что они звонкие.
Кроме того, люди очень хорошо знали, из какого источника месье Фортунат получал свои доходы. Об этом свидетельствовала вывеска.
Он занимался судебными делами и взысканием долгов, возвращением наследства и так далее, о чем свидетельствовала надпись, сделанная крупными буквами на элегантной медной табличке, украшавшей его дверь.
Его бизнес процветал, и на него работало шесть агентов, кроме секретарей, которые целый день были заняты составлением бумаг. А клиенты были настолько многочисленны, что консьерж беспрестанно ворчал и жаловался, говоря, что это настоящая процессия и как бы лестница не пришла в негодность от подобного столпотворения.
Попросить у соседа больше или что-то сверх того, прежде чем выказать ему полное уважение, было бы хуже пыток инквизиции.
Справедливости ради мы должны добавить, что внешность, манеры и поведение месье Фортуната были таковы, что могли усмирить любые подозрения.
Ему было тридцать восемь лет, чрезвычайно методичный, мягкий и образованный, приятный собеседник, всегда одетый с безупречным вкусом. Хотя его обвиняли в том, что в деловых вопросах он был таким же холодным и твердым, как одна из мраморных плит Морга[Морг, построенный в 1864 году неподалеку от Нотр-Дам на южной оконечности острова Сите, был популярным местом среди парижан. Неопознанные труппы выкладывали на мраморные плиты для идентификации, а любопытные французы толпами стекались посмотреть на покойников. Вскоре перед входом стали появляться уличные продавцы сладостей. С 1888 года Морг стали включать в туристические путеводители как одну из достопримечательностей города. По примерным подсчетам каждый день в Морге бывало порядка сорока тысяч человек.], но каждый разбирается в делах по-своему.
Зато уверено можно было сказать, он редко посещал кафе или увеселительные заведения. Если он и выходил куда-нибудь после ужина, то только для того, чтобы провести вечер в доме какого-нибудь богатого клиента по соседству. Он ненавидел запах табака и был весьма набожным человеком — никогда не пропускал восьмичасовую мессу воскресным утром.
Его экономка подозревала, что месье Фортунат не собирается жениться, поскольку счастлив вне брака, и, возможно, она была права.
В тот вечер, когда граф де Шалюсс был сражен апоплексическим ударом, мсье Исидор Фортунат обедал в одиночестве. Он уже допивал чай, когда раздался звонок в дверь, возвещающий о прибытии посетителя. Мадам Доделен поспешила открыть дверь, и в комнату вбежал Виктор Шупен, запыхавшийся от торопливой ходьбы.
Ему потребовалось меньше двадцати пяти минут, чтобы преодолеть расстояние, отделяющее улицу Курсель от Биржевой площади.
— Вы опоздали, Виктор, — тихо сказал месье Фортунат.
— Это правда, месье, но это не моя вина. Там теперь все вверх дном, и я был вынужден чуть ли не целый час вышагивать возле особняка по-журавлиному, с ноги на ногу.
— Почему?
— У графа де Шалюсса сегодня вечером случился апоплексический удар, и к этому времени он, вероятно, уже мертв.
Месье Фортунат вскочил со стула с мертвенно-бледным лицом и дрожащими губами.
— Апоплексический удар! — воскликнул он хриплым голосом. — Я разорен!
Но испугавшись любопытного взгляда мадам Доделен, он схватил лампу и бросился в свой кабинет, крикнув Шупену:
— Следуй за мной.
Шупен последовал за ним, не проронив ни слова, потому что он был умным парнем и знал, как извлечь максимум пользы из трудной ситуации. Обычно ему не разрешали входить в эту комнату, пол которой был покрыт великолепным ковром. А потому осторожно прикрыв за собой дверь, он остался стоять возле входа, почтительно склонившись и держа шляпу в руке.
Но месье Фортунат, казалось, не замечал его присутствия. Поставив лампу на каминную полку, он яростно кружил по своему кабинету, как загнанный зверь в поисках выхода.
— Если граф мертв, — пробормотал он, — маркиз де Валорсе погиб! Прощай, миллионы!..
Удар был для него жестоким и совершенно неожиданным, что он не мог, не хотел верить. Он подошел к Шупену, схватил его за шиворот, как будто молодой человек и был причиной этого несчастья.
— Это невозможно, — сказал он, — граф жив. Ты обманываешь меня, или обманули тебя. Может быть, ты все неправильно понял или просто хотел найти какое-то оправдание своего опоздания. Не молчи, скажи что-нибудь!
Шупен был не из робкого десятка, но в этот раз струсил, увидев своего патрона в таком бешенстве.
— Я только повторил то, что мне сказал месье Казимир.
Он хотел сообщить некоторые подробности, но месье Фортунат уже возобновил свое яростное хождение взад и вперед, давая выход своему гневу и отчаянию в бессвязных восклицаниях.
— Сорок тысяч франков! — выкрикивал он. — Сорок тысяч франков, пересчитанных там, на моем столе! Я сам пересчитал и вложил их в руку маркиза де Валорсе в обмен на его подпись. Мои накопления за полтора года, две тысячи ливров ренты из пяти! А у меня теперь остался только бесполезный клочок бумаги. Проклятый маркиз! Он должен явиться сюда сегодня вечером, и получить еще десять тысяч франков. Да, они лежат вон в том ящике. Пусть он только появится, негодяй, пусть только появится!
От гнева на губах месье Фортуната выступила пена, и любой, кто увидел бы его в тот момент, не смог бы впоследствии больше испытывать доверие к его обычному добродушному виду и елейной вежливости.
— И все же маркиз тут не при чем, его следует пожалеть, — продолжал он. — Он теряет столько же, а может даже больше… Верный вариант!.. В золотых слитках!.. Разве можно после этого заниматься какими-то спекуляциями?! А ведь человек должен куда-то девать свои деньги, не может же он просто закопать их в землю?!
Шупен слушал с видом глубокого сочувствия, но это было напускное. Внутренне он ликовал, так как его интересы в этом деле были прямо противоположными желаниям его работодателя.
Действительно, если месье Фортунат мог потерять сорок тысяч франков из-за смерти графа де Шалюсса, Шупен рассчитывал получить сто франков комиссионных за пышные похороны.
— Но ведь, он мог составить завещание! — продолжал рассуждать месье Фортунат. — Нет! Я уверен, что он этого не сделал. Бедняга, у которого осталось всего четыре су, обычно принимает подобные меры предосторожности. Он думает, что его может сбить омнибус или он внезапно умрет, а потому он всегда заранее составляет и подписывает свое завещание. А миллионеры никогда не задумываются о подобных вещах. Они считают себя бессмертными!
Он сделал паузу, и на мгновение задумался, поскольку к нему вернулась способность к размышлению. Его возбуждение быстро исчезло и вернулась его обычная жесткая хватка.
— В этом можно быть уверенным, — продолжал он гораздо медленнее и более спокойно, — составил ли граф завещание или нет, Валорсе потеряет миллионы, которые он рассчитывал получить от Шалюсса. Если нет завещания, мадемуазель Маргарита не получит ни су, и тогда, прощай! А если оно существует, эта чертовка, внезапно станет свободной и вдобавок богатой, и пошлет месье де Валорсе на все четыре стороны, особенно если она любит другого, как в этом признается сам маркиз, — и в таком случае, прощай денежки!
Месье Фортунат достал носовой платок и, взглянув в зеркало, вытер со лба пот и поправил растрепанные волосы.
Он был одним из тех людей, которых катастрофа может ошеломить, но они никогда позволят себя раздавить.
— В итоге, — пробормотал он, — я должен внести свои сорок тысяч франков в расходы. Остается только выяснить, не удастся ли мне вернуть эти деньги, развернув это дело в другую сторону.
Он, наконец, пришел в себя, и никогда еще его мысли не были такими ясными. Он сел за стол, оперся на него локтями, положил голову на руки и некоторое время оставался совершенно неподвижным. Словно его тело исчезло, остались одни мысли. Но когда он наконец поднял глаза в его жестах было торжество.
— Я спасен, — пробормотал он так тихо, что даже Шупен не расслышал победный возглас. — Какой же я был дурак! Если не будет завещания, четверть оставшихся миллионов будет моей! Когда человек хорошо делает свое дело, он никогда не проиграет!
Его глаза выдавали невозмутимую дерзость генерала, решившегося сменить позицию под огнем противника.
— Нужно действовать быстро, — добавил он, — очень быстро.
С этими словами он встал и взглянул на часы.
— Девять часов, — отметил он. — Я должен отправиться в поход уже сегодня вечером.
Сидя неподвижно, в темном углу, Шупен все еще сохранял смиренную позу, но любопытство его мучило до такой степени, что он едва мог дышать. Он максимально напряг глаза и уши и с неослабевающим интересом следил за малейшими движениями своего работодателя.
После того как он определился с направлением своих действий, месье Фортунат достал из своего стола большой портфель, набитый письмами, квитанциями, счетами, документами о собственности и старыми пергаментами.
— Конечно же, именно здесь я найду необходимый документ, — бормотал он, роясь в кипе бумаг. Но он не сразу нашел то, что искал, и, по лихорадочной спешке можно было заметить, как в нем растет раздражение. Когда вдруг он остановился и со вздохом облегчения произнес: — Наконец-то!
Он держал в руке старый, грязный и потрепанный вексель, прикрепленный булавкой к иску судебного пристава, что указывало на то, что он не был оплачен в срок.
Месье Фортунат торжественно взмахнул этим клочком бумаги и с довольным видом воскликнул:
— Вот куда я должен нанести удар, в первую очередь, — если Казимир не обманул меня — здесь я найду необходимую мне информацию.
Он так торопился, что не стал приводить в порядок свой архив. Он бросил обратно, в ящик своего стола портфель и все бумаги и, подойдя к Шупену, спросил:
— Ведь это вы, Виктор, получили эту информацию о платежеспособности супругов Вантрассон, которые держат гостиницу в Гарни?
— Да, месье. Я сообщил, что не на что надеяться …
— Я знаю, но это не имеет значения. Вы помните их адрес?
— Отлично. Сейчас они живут на дороге в Аньер, за укреплениями, с правой стороны.
— Какой номер?
Шупен замолчал и на мгновение замешкался, а затем начал яростно чесать в затылке. Он имел привычку делать так каждый раз, когда память его подводила. — Я не уверен, восемнадцать это или сорок шесть, — сказал он, наконец…
— Не мучайся, — прервал его месье Фортунат. — Если бы я отправил тебя сейчас туда, ты смог бы его найти?
— Да, мсье… конечно… с закрытыми глазами. Я хорошо помню это место — старый барак, с одной стороны — пустырь, а за ним огород…
— Очень хорошо, значит, ты поедешь со мной.
Казалось, Шупен был сражен этим странным предложением.
— Как, мсье, — спросил он, — вы собираетесь отправиться туда ночью?
— Почему бы нет? Разве их заведение уже закрыто?
— Нет, конечно, нет. Вантрассон не просто держит гостиницу, он бакалейщик, а также торгует спиртным. Его заведение открыто, по крайней мере, до одиннадцати. Но если вы собираетесь туда сейчас, чтобы предъявить ему счет, вероятно, уже поздновато. Если бы я был на вашем месте, мсье, то подождал до завтра. Идет дождь, на улицах пусто. А к тому же это не близко, и в таких случаях, как известно, человек расплачивается по своему счету тем, что подвернется под руку — дубинкой или пулей, например.
— Ты боишься?
Этот вопрос показался Шупену настолько абсурдным, что он нисколько не обиделся. Единственным ответом было презрительное пожатие плечами.
— Тогда, мы отправляемся, — заметил месье Фортунат. — Пока я буду собираться, пойди и найми извозчика, и проследи, чтобы нам досталась свежая лошадь.
Шупен в мгновение ока сорвался с места и, как ураган помчался вниз по лестнице. Всего в нескольких шагах от дома была стоянка извозчиков, но он предпочел сбегать в конюшню на улице Фейдо.
— Экипаж! — разом крикнуло несколько голосов, увидев, что идет человек.
Он ничего не ответил, а с видом знатока принялся разглядывать лошадей, как человек, который часто использовал свой утренний досуг, для починки сбруи на Конном рынке.
Когда наконец нашел животное, которое его устраивало, он жестом подозвал извозчика и направился к маленькой конторке, где сидела женщина и читала:
— Мои пять су, пожалуйста! — уверено заявил он.
Женщина посмотрела на него. Большинство владельцев имеют обыкновение давать пять су любому слуге, который приходит на конюшню в поисках экипажа для своего хозяина, эта небольшая премия позволяет удерживать клиентов. Но смотрительница конторы, которая была уверена, что Шупен не слуга, заколебалась, и молодой человек сердито добавил: — Будьте осторожны, чтобы не порвать свой карман, а я побегу на площадь.
Женщина тут же бросила ему пять су, которые он с довольной ухмылкой сунул в карман. Они принадлежали ему по праву.
Затем он поспешно вернулся, чтобы сообщить своему работодателю, что экипаж ждет у дверей, и оказался лицом к лицу со зрелищем, от которого у него глаза полезли на лоб.
Месье Фортунат воспользовался отсутствием своего клерка для того, чтобы замаскироваться, это было бы слишком громко сказано, скорее для того, чтобы ловко изменить свою внешность.
Он облачился в длинный поношенный сюртук, весь в пятнах и доходивший ниже колен. Вместо элегантного атласного галстука был повязан потертый клетчатый шарф. Сапоги были не просто поношенными, а просто расползались. А на его шляпу не покусился бы даже торговец старым тряпьем.
От преуспевающего Фортуната, хорошо известного на Бирже, не осталось ничего, кроме лица и рук. Его место занял другой Фортунат — несчастный, умирающий от голода и готовый на все.
И все же под этой хламидой ему было комфортно. Одежда сидела как влитая, как будто он носил его всю свою жизнь. Бабочка превратилась в куколку.
Одобрительная улыбка Шупена, должно быть, успокоила месье Фортуната и отмела последнее беспокойство. Раз молодой клерк выказал одобрение, месье Фортунат был уверен, что Вантрассон примет его за того, кем он хотел казаться, — за жалкого агента, действующего от имени какого-то другого человека.
— Давай начнем, — сказал он.
В тот момент, когда они проходили через переднюю, месье Фортунат вспомнил о важном распоряжении, которое забыл отдать. Он позвал мадам Доделен и, не обращая ни малейшего внимания на ее удивление, сказал:
— Если маркиз де Валорсе придет в мое отсутствие, — сказал он, — а он должен прийти, — попросите его подождать меня. Я вернусь до полуночи. Но не в моем кабинете, он может подождать в гостиной.
В этом последнем распоряжении, безусловно, не было особой необходимости, так как месье Фортунат закрыл дверь своего кабинета на два оборота, а ключ аккуратно положил в карман. Но, возможно, он забыл об этом обстоятельстве.
Он был в прекрасном настроении и казалось он совсем забыл о недавнем гневе и разочаровании от потери громадной суммы. Можно предположить, что он затеял новое развлечение, от которого ожидал получить не только максимум удовольствия, но и финансовую прибыль.
Шупен собирался забираться на козлы рядом с извозчиком, когда его работодатель предложил сесть рядом.
Поездка была недолгой, месье Фортунат и его спутник добрались в Порт-д’Аньер менее чем за сорок минут, так как лошадь была действительно свежей, а кучер был воодушевлен обещанием хорошего вознаграждения.
Согласно приказу, полученному перед отъездом, извозчик остановился справа от дороги, примерно в ста шагах от городских ворот, за укреплениями.
— Ну, мсье, вот вы и на месте! Вы довольны? — спросил он, открывая дверцу.
— Отлично, — ответил месье Фортунат. — А вот и обещанное вознаграждение. Теперь вам остается только дождаться нас. Оставайтесь на этом месте. Договорились?
Но извозчик помотал головой.
— Извините, — сказал он, — но если вам все равно, я встану вон там, у ворот. Здесь, я боюсь заснуть, а там…
— Хорошо.
Эта предосторожность со стороны извозчика убедила мсье Фортуната в том, что Шупен не преувеличил дурную репутацию этого парижского пригорода.
И действительно, один вид этой широкой дороги, совершенно пустынной в этот час и окутанной мраком бурной ночи, выглядел не очень обнадеживающе. Дождь закончился, но ветер дул с еще удвоенной энергией, даже срывая ветки с деревьев, поднимая черепицы с крыш и сотрясая уличные фонари так яростно, что они погасли. Ничего не было видно впереди, а грязь была по щиколотку, и главное, вокруг не было видно ни одного человека, ни единой души… едва различимый вдали экипаж быстро переместился поближе к городским укреплениям.
— Мы на месте? — спрашивал месье Фортунат через каждые десять шагов.
— Почти пришли, месье.
Хотя Шупен отвечал уверенно, но, по правде говоря, он был в растерянности. Молодой человек пытался сообразить, где они находятся, но неудачно. Домов становилось все меньше, а пустырей — все больше, когда мелькал свет, с большим трудом можно было понять, где они находятся.
Наконец, после пятнадцати минут утомительной ходьбы, Шупен издал радостный крик: — Вот мы и пришли, мсье, смотрите!
В темноте можно было различить большое пятиэтажное здание, зловещего вида, стоящее совсем на отшибе. Скорее не дом, а руины, по которым ползали ящерицы, и которые не довели до ума с самого начала стройки.
Был ясно, что у спекулянта, взявшегося за эту стройку, не хватило средств, чтобы ее завершить. Увидев множество окон на фасаде, прохожему было не трудно догадаться, для какой цели здесь было возведено это здание. А для того, чтобы ни у кого не осталось сомнения, между третьим и четвертым этажом была надпись: «Меблированные комнаты», выведенная буквами высотой в три фута.
Не сложно было догадаться о внутреннем устройстве: бесчисленное множество комнат, все маленькие и неудобные и сдаются по непомерной цене.
Однако память Виктора Шупена в этот раз подвела владельца. Заведение находилось не справа, а слева от дороги, а потому месье Фортунату и его спутнику пришлось буквально переправляться через в болото, в которое превратилась дорога.
Их глаза привыкли к темноте, и по мере приближения к зданию они могли различить дополнительные детали. На первом этаже располагались два магазина, один из которых был закрыт, а другой все еще работал, и сквозь грязные красные занавески пробивался слабый свет. Над фасадом красовалось имя владельца магазина, «Вантрассон», а по обе стороны, более мелкими буквами, были написаны детали: «Бакалея и провизия, и с другой стороны — Иностранные и французские вина».
Но какие клиенты могли ходить сюда за едой или покупать выпивку, и что им подавали?.. эти мысли пугали Шупена. Все в этом притоне указывало на крайнюю нищету и убогую подлость.
Месье Фортунат не расстроился и не думал отступать, но, прежде чем войти в здание, он решил получше осмотреть его и осторожно приблизившись, заглянул в окно в том месте, где прорезь в занавеске позволяла ему хоть немного рассмотреть, что творится внутри.
За стойкой сидела женщина лет пятидесяти и при свете коптящей лампы чинила порванное платье. Она была невысокой и очень полной, казалось, буквально раздувается от неестественной массы лишнего жира. Она была белой, как будто в ее венах была вода, а не кровью. Обвисшие щеки, впалый лоб и тонкие губы придавали ее лицу тревожное выражение злобы и коварства. В дальнем конце магазина Фортунат смутно различил фигуру мужчины, сидевшего на табурете. Он, казалось, спал, потому что его голова лежала на столе на скрещенных руках.
— Удача! — прошептал Шупен на ухо своему работодателю. — В заведении нет ни одного клиента. Вантрассон и его жена сегодня одни.
Судя по выражению лица, это обстоятельство также устраивало и месье Фортуната.
— Итак, мсье, — продолжил Шупен, — вам нечего бояться. Я останусь здесь и посторожу, пока вы будете внутри.
Услышав стук в дверь, женщина отложила работу.
— Что прикажете месье? — спросила она заискивающим голосом.
Месье Фортунат ответил не сразу, но вытащил из кармана бумагу, которую взял с собой, и показал ее.
— Я помощник судебного пристава, — громко произнес он, — и пришел по поводу этого маленького долга на пятьсот восемьдесят три франка, стоимость полученного товара, подписанного Вантрассоном и подлежащего оплате по распоряжению некоего Барутина.
— Долг! — повторила женщина, а в ее голосе внезапно прорезались хриплые нотки. — Вантрассон, проснись и посмотри на это!
Впрочем, в этом не было необходимости. Услыхав слова «документ», мужчина поднял голову, а после упоминания имени Барутина он встал и подошел тяжелыми, неуверенными шагами, словно после пьянки.
Он был моложе своей жены, высокий, широкоплечий и атлетически сложенный. Черты его лица были правильными, но злоупотребление алкоголем и всевозможные излишества наложили свой отпечаток, и сейчас на нем застыло выражение свирепости.
— О чем это ты говоришь? — спросил он резким, хриплым голосом. — Издеваешься! Приходишь и просишь денег 15 октября — в день, когда платят аренду? Где ты видел деньги, после того, как хозяин соберет арендную плату? И что это за счет? Дай-ка мне на него глянуть.
Месье Фортунат был не так глуп, чтобы отдать бумагу в руки Вантрассону. Он держал ее на некотором расстоянии и зачитал вслух.
Когда он закончил чтение, Вантрассон заявил: — Эта бумажка была просрочена полтора года назад. И теперь она ничего не стоит.
— Ошибаетесь! Эта бумажка имеет действительна в течение пяти лет после того дня, когда она будет опротестована.
— Возможно, но Барутин — банкрот и пропал, я свободен…
— Еще одна ошибка с твоей стороны. Вы должны эти пятьсот восемьдесят три франка человеку, который купил эту записку на распродаже имущества Барутина и который дал моему работодателю приказ подать на вас в суд…
Кровь прилила к лицу Вантрассона.
— И что из этого? Неужели ты думаешь, что на меня никогда раньше не подавали в суд за долги? Даже король не может ничего отнять у человека, у которого ничего нет, а я ничем не владею. Вся моя мебель заложена, а моя собственность не дороже ста экю. Когда твой работодатель сочтет бесполезным тратить деньги на то, чтобы беспокоить меня, он оставит меня в покое. Ты не можешь причинить вред такому человеку, как я.
— Ты действительно так думаешь?
— Уверен.
— К сожалению, вы снова ошибаетесь, потому что, хотя владелец бумаги не очень заботится о получении подобных долгов, он скорее вложит свои собственные деньги, немалую сумму, чтобы доставить вам неприятности.
После этого месье Фортунат начал рисовать яркую и страшную картину бедного должника, которого преследует богатый кредитор, преследующий его, пытающий и мучающий повсюду, пока у него не останется даже одна смена белья.
Вантрассон выпучил глаза и самым вызывающим образом сжал свои грозные кулаки, но его жена, очевидно, была серьезно напугана. Наконец она не выдержала, вскочила с места и потащила мужа в самый угол, со словами:
— Пойдем, мне нужно с тобой поговорить.
Он отошел, и они некоторое время бурно обсуждали сказанное, разговаривая шепотом, но при этом отчаянно жестикулируя. А когда вернулись, дальнейший разговор повела женщина:
— Увы, месье, — сказала она, обращаясь к Фортунату, — у нас сейчас нет денег, дела идут очень плохо, и если вы подадите на нас в суд, мы пропали. Может быть что-то можно сделать? Вы выглядите как добрый человек, дайте нам какой-нибудь совет.
Месье Фортунат ответил не сразу. Он, сделал вид, что погружен в раздумья, но вдруг воскликнул:
— Бедный человек должен помогать другим несчастным, и я собираюсь сказать вам чистую правду. Мой работодатель, который в душе неплохой человек, не имеет ни малейшего желания мстить. Он сказал мне: «Пойдите и посмотрите на этих Вантрассонов, и если они покажутся вам достойными людьми, предложи сделку. Если они решат принять ее условия, я буду доволен».
— И что это за сделка?
— Вы должны написать расписку о долге на листе гербовой бумаги вместе с обещанием выплачивать каждый месяц маленькую часть долга. В обмен я отдам вам эту бумагу.
Муж и жена переглянулись, и женщина сказала:
— Мы согласны.
Но для выполнения этой договоренности требовался чистый лист гербовой бумаги, а фальшивый судебный пристав не позаботился о том, чтобы захватить его с собой. Это обстоятельство, казалось, сильно его раздражало, и можно было поклясться, что он уже сожалеет об обещанной уступке.
Он сделал вид, что подумывает о том, чтобы уйти, а мадам Вантрассон испугано повернувшись к мужу, сказала:
— Беги в табачную лавку на улице Леви, там ты найдешь нужную бумагу!
Он тотчас двинулся в путь, а месье Фортунат снова вздохнул свободно.
Он, конечно, проявлял редкое хладнокровие во время беседы, ведь не раз ему казалось, что Вантрассон вот-вот набросится на него, раздавит своими мускулистыми руками, вырвет у него несчастную бумажонку, бросит ее в огонь, а самого Фортуната, беспомощного, избитого до полусмерти, выбросит на улицу.
Теперь, когда опасность миновала и мадам Вантрассон, опасаясь, что ему может наскучить долгое ожидание, старалась оказать ему свое внимание.
Она принесла ему единственный в заведении, оставшийся целым стул и настояла, чтобы он выпил чего-нибудь освежающего – хотя бы, бокал вина. В поисках бутылки, она, то благодарила его, то хныкала, заявляя, что имеет право жаловаться, так как знавала лучшие времена. Но судьба была против нее с тех пор, как она вышла замуж, хотя она и не думала, что закончит свои дни вот так, после того как была так счастлива в доме графа де Шалюсса.
Месье Фортунат сделал вид, что слушает ее причитания без особого интереса, просто из обычной вежливости, но на самом деле, он был в полном восторге.
Он появился здесь без какого-либо определенного плана, но обстоятельства складывались в его пользу, во много раз лучше, чем он мог надеяться.
У него был способ воздействовать на Вантрассонов, завоевал их доверие, ему удалось остаться с женщиной с глазу на глаз, и в довершение всего эта женщина по собственной воле упомянула о том, о чем он желал ее подробно расспросить.
— Если бы я только снова очутиться в доме графа, — продолжала жаловаться она. — Шестьсот франков в год, и премиальные на сумму вдвое больше. Это были хорошие времена. Но все знают, человек никогда не бывает доволен своим положением, а когда сердце влечет…
Ей не удалось найти обещанное вино, поэтому она сделала коктейль из сока черной смородины и бренди в двух больших бокалах и поставила на стойку.
— Однажды вечером, к сожалению, — продолжала она, — я встретила Вантрассона на балу. Это было 13-го числа. Могла бы догадаться, что из этого ничего хорошего не выйдет. Но вы бы видели его в то время, в военной форме. Он служил в парижской гвардии. Все женщины сходят с ума по солдатам, и у меня тоже голова шла кругом…
Ее тон, жесты и плотно сжатые тонкие губы выдавали горечь ее разочарования и бесплодное сожаление.
— Ах, эти красивые мужчины! — продолжала она. — Не говорите мне о них! Он пронюхал о моих сбережениях. У меня было девятнадцать тысяч франков, и умолял меня выйти за него замуж, а я была достаточно глупой, чтобы согласиться. Да, дурой, потому что мне было сорок, а ему только тридцать. Я могла бы догадаться, что ему нужны всего лишь мои деньги. Однако я отказалась от своего положения и даже купила ему гостиницу, чтобы он был полностью под моим контролем.
Она постепенно проникалась своими воспоминаниями, описывая свою уверенность и слепую доверчивость, а затем трагическим жестом, словно желая отогнать эти печальные мысли, внезапно схватила свой стакан и залпом осушила его, сказав при этом:
— За вас!..
Шупен, все еще стоявший снаружи, на своем посту, испытал зависть и невольно облизнул пересохшие губы.
— Коктейль с черной смородиной, — ворчал он. — Я был бы не против…
Этот коктейль, казалось, вдохновила мадам Вантрассон на новые излияния, потому что она продолжила с еще большей горячностью:
— Сначала все шло хорошо. Мы потратили мои сбережения на покупку отеля «де Эспань» на улице Нотр-Дам-де-Виктуар, и дела шли хорошо, никогда не было свободного номера. Но любой, кто выпил, мсье, выпьет снова, не так ли? Вантрассон держался трезвым на протяжении нескольких месяцев, но постепенно возвращался к своим старым привычкам. Большую часть времени он был в таком состоянии, что едва мог стоять на ногах. И если бы это было все! К сожалению, он был слишком красивым, чтобы быть хорошим мужем. Однажды ночью он не пришел домой, а на следующий день, когда я осмелилась упрекнуть его — очень мягко, уверяю вас, — он обругал и ударил меня. На этом наше счастье закончилось! Вантрассон заявил, что он хозяин и будет делать все, что ему заблагорассудится. Он стал пить вино из нашего погреба, забирал все деньги и отсутствовал по несколько недель, грозил, что если я пожалуюсь, поколотит меня еще больше.
Ее голос задрожал, а на глаза навернулись слезы, вытирая их тыльной стороной ладони, она продолжила:
— Вантрассон обычно был пьян, а я проводила время в слезах. Дела пошли все хуже и хуже, и вскоре мы все оставили. Потом были вынуждены продать отель и купили небольшое кафе. Но к концу года нас объявили банкротами. К счастью, у меня все еще оставалось немного денег, и поэтому я купила небольшой запас продуктов, но меньше чем за шесть месяцев запас был съеден, и нас выбросили на улицу. А что было делать? Вантрассон пил больше, чем раньше и требовал денег, а когда понял, что у меня больше ничего нет, принялся колотить меня еще сильнее. Я потеряла мужество, а жить как-то нужно! Вы не поверите, если я расскажу вам, как мы прожили последние четыре года.
Она ничего ему не сказала, ограничилась тем, что добавила:
— Когда вы катитесь по наклонной, уже не остановиться, вы катитесь все ниже и ниже, пока не достигнете дна, как случилось с нами. Здесь мы живем, никто не догадывается как. Мы должны платить за квартиру раз в неделю, и если нас выгонят отсюда, у меня нет другого выхода, кроме как утопиться.
— Если бы я был на вашем месте, бросил такого мужа, — осмелился заметить месье Фортунат.
— Да, без сомнения, так было бы лучше. Люди советовали мне это сделать, и я пыталась. Три или четыре раза я уходила, и все же всегда возвращалась — это было сильнее меня. Кроме того, я его жена, и дорого заплатила за него, он мой и я не отдам его никому другому. Он бьет меня, а я презираю его, я ненавижу его, и все же я…
Она подлила в свой бокал бренди и одним глотком выпила его, а затем, с яростным жестом, добавила:
— Я не могу отказаться от него! Это моя судьба! Так будет до конца, пока он не умрет, или я…
На лице месье Фортуната появилось выражение, соответствующее обстоятельствам. Сторонний наблюдатель предположил бы, что он заинтересован и сочувствует чужому горю, но на самом деле он был в ярости. Время шло, а разговор уходил все дальше и дальше от главной цели его визита.
— Я удивлен, мадам, — сказал он, — что вы никогда не обращались к своему бывшему работодателю, графу де Шалюссу.
— Увы! Я действительно несколько раз обращался к нему за помощью…
— С каким результатом?
— Когда я пришла к нему в первый раз, он принял меня. Я рассказала ему о своих проблемах, и он дал мне несколько банкнот на сумму пять тысяч франков.
Месье Фортунат воздел руки к потолку.
— Пять тысяч франков! — повторил он удивленным тоном. — Этот граф, должно быть, очень богат…
— Так богат, месье, что сам не знает, сколько у него денег. Никто не знает, сколько у него домов в Париже, замков в разных частях страны, целые деревни, леса — его золото можно загребать лопатами.
Фальшивый судебный пристав закрыл глаза, как будто его ослепило это видение богатства.
— Второй раз, когда я была в доме графа, — продолжала мадам Вантрассон, — я его не видела, но он передал мне тысячу франков. В третий и четвертый, последний раз мне дали у дверей двадцать франков и сказали, что граф уехал путешествовать. Я поняла, что больше не могу надеяться на его помощь. Кроме того, вся прислуга была новая. Однажды утром, без всякой видимой причины, месье де Шалюсс уволил всех старых слуг, так они мне сказали. Даже консьержа и экономку.
— Почему вы не обратились к его жене?
— Месье де Шалюсс не женат. И никогда не был женат.
По выражению озабоченности на лице своего гостя мадам Вантрассон могла предположить, что он ломает голову, пытаясь найти какой-нибудь способ избежать ее нынешних трудностей.
— Если бы я был на вашем месте, — сказал он, — я бы постарался обратиться за помощью к его родственникам…
— У графа нет родных.
— Невероятно!
— На самом деле, это правда. За те десять лет, что я служила у него, я слышала, как он десятки раз говорил, что из всей его родни он остался один — что все остальные умерли. Люди предполагают, что именно по этой причине он так невероятно богат.
Интерес месье Фортуната больше не был напускным, он стремительно приближался к настоящей цели своего визита.
— Никаких родственников! — пробормотал он. — Кто же тогда унаследует его миллионы, когда он умрет?
Мадам Вантрассон покачала головой.
— Кто может сказать? — ответила она. — Все перейдет государству, наверное, если только … Но нет, это невозможно.
— Что невозможно?
— Ничего. Я подумала о сестре графа, мадемуазель Эрмине.
— Его сестра! Ведь вы только что сказали, что у него не было родственников.
— Это тоже самое, как если бы ее не было. Никто не знает, что с ней стало, бедняжкой! Одни говорят, что она вышла замуж, другие заявляют, что она умерла. Это настоящий роман.
Исидор Фортунат ерзал на стуле словно сидел как на углях. И, словно намеренно усугублял свои страдания, не осмеливаясь задавать прямые вопросы и не позволяя проявляться своему любопытству, из опасения потревожить женщину.
— Дайте-ка подумать, — сказал он. — Я полагаю… нет уверен, что слышал … или читал … не могу вспомнить, что именно … какую-то историю о мадемуазель де Шалюсс. Это было что-то ужасное, не так ли?
— Действительно, ужасная история. Но то, о чем я говорила, произошло давным-давно – двадцать пять или двадцать шесть лет тому назад. Я еще была на своей родине — в Безансоне. Но никто не знает всей правды об этом происшествии.
— Как! Даже вы?
— Я… это совсем другое дело. Когда шесть лет спустя я поступила на службу к графу, там все еще был старый садовник, который знал все подробности этой истории и рассказал ее мне, заставив меня поклясться никогда не говорить об этом, разумеется.
Рассказывая свою собственную историю, она буквально выливала на слушателя изобилие подробностей, но было очевидно, что она полна решимости проявить благоразумную сдержанность во всем, что связано с семьей де Шалюсс, и господин
Фортунат мысленно проклинал эту, по его мнению, несвоевременную осмотрительность. Но он был опытен в подобных делах, и в его распоряжении еще оставались маленькие хитрости для развязывания языков, которым мог бы позавидовать любой следователь. Сделав вид, что не придает, ни малейшего значения рассказу мадам Вантрассон, он встал с испуганным видом, как человек, который внезапно осознает, что забыл о себе.
— Черт возьми! — воскликнул он. — Мы сидим здесь и болтаем, а уже поздно. Я не могу столько времени ждать твоего мужа. Если я останусь здесь еще немного, то опоздаю на последний омнибус, ведь я живу на другом берегу реки, неподалеку от Люксембурга.
— А как же наша сделка, месье?
— Мы составим бумагу когда-нибудь в другой раз. Я снова буду проходить мимо, или я пришлю к вам одного из своих коллег.
Теперь настала очередь мадам Вантрассон дрожать от страха. Она опасалась, что если позволит этому так называемому судебному приставу уйти, не подписав соглашение, то человек, пришедший вместо него, может оказаться не таким любезным, или даже если он вернется снова, может быть уже не таким благосклонным.
— Подождите еще минутку, месье, — взмолилась она. — Муж скоро вернется, а последний омнибус отправляется с улицы Леви только в полночь.
— Я не против, но этот пригород — глухое местечко.
— Вантрассон вас проводит.
И, решив задержать его любой ценой, она подлила ему в стакан еще порцию коктеля и сказала:
— На чем мы остановились? Да! Я как раз собирался рассказать вам историю мадемуазель Эрмины.
Скрывая свой восторг за притворным смирением, месье Фортунат снова сел, к сильному расстройству Шупена, которому уже надоело торчать снаружи на холоде.
— Я должна сказать вам, — начала мадам Вантрассон, — что, когда это случилось, по крайней мере, двадцать пять лет назад, семья Шалюсс жила на улице Сен-Доминик, в великолепном особняке с огромным парком, полным прекрасных деревьев, на подобии тех, что растут в садах Тюильри.
Мадемуазель Эрмина, которой тогда было лет восемнадцать-девятнадцать, была, по общему мнению, настоящей красавицей. Ее кожа была белой, как молоко, у нее были густые золотистые волосы, а глаза голубые, как незабудки. Говорят, она была очень доброй и великодушной, если можно так выразиться, просто «дама из общества»… но только, как и все остальные члены семьи, еще надменной и упрямой, настолько упрямой, чтобы позволить поджарить себя заживо на медленном огне, вместо того чтобы уступить хоть на грамм. Такова натура и у графа. Послужив ему, я, конечно, кое-что знаю об этом, и …
— Простите меня, — перебил господин Фортунат, который был полон решимости предотвратить эти отступления, — мадемуазель Эрмина?
— Я возвращаюсь к ней. Хотя она была очень красивая и невероятно богатая, у нее не было поклонников, поскольку все знали, что она должна выйти замуж за маркиза, чей отец был близким другом семьи. Родители договорились об этом между собой много лет назад, и ничего не требовалось, кроме согласия молодой леди, но мадемуазель Эрмина категорически отказывалась даже слышать о маркизе.
Родные делали все, чтобы убедить ее согласиться на этот брак. Они использовали как мольбы и угрозы, но с таким же успехом они можно было обращаться к камню. Когда ее спрашивали, почему она отказывается выйти замуж за маркиза, она отвечала: «Потому что… потому…» — и все тут.
В конце концов, она заявила, что уйдет из дома и сбежит в монастырь, если они не перестанут ее мучить.
Ее родственники были уверены, что у подобного отказа должна быть какая-то причина. Для девушки неестественно отвергать молодого, красивого, богатого жениха, да к тому же маркиза.
Возникло подозрение, что она что-то скрывает, и месье Раймонд поклялся, что будет следить за своей сестрой и раскроет ее тайну.
— Полагаю, месье Раймонд — это нынешний граф де Шалюсс? — осведомился месье Фортунат.
— Да, месье. Так все и продолжалось, пока однажды ночью садовнику показалось, что он услышал подозрительный шум в павильоне, расположенном в конце сада.
Это был очень большой павильон. Я сама видела это. В нем размещались гостиная, бильярдная и большой фехтовальный зал.
Естественно, садовник встал, чтобы пойти и посмотреть, в чем дело. Когда он выходил из дома, ему показалось, что среди деревьев мелькнули тени двух человек. Он погнался за ними, но никого не догнал. Неизвестные сбежали через маленькую калитку, ведущую из сада на улицу.
Когда садовник рассказывал мне эту историю, он снова и снова повторял, что ему в тот момент показалось, что это кто-то из слуг пытается тайком выйти из дома, и по этой причине он не стал поднимать тревогу.
Он вернулся к павильону, но не заметил там света и с легким сердцем улегся спать.
— А это была мадемуазель Эрмина, сбежавшая с любовником? — нетерпеливо спросил господин Фортунат.
Мадам Вантрассон казалась разочарованной, словно актриса, которую лишили возможности произвести желаемый эффект.
— Подождите минутку, — ответила она, — и вы все узнаете.
Закончилась ночь, наступило утро, затем — время завтрака, а мадемуазель Эрмины нет. Кого-то послали за ней. Слуги стучали в дверь ее комнаты, поскольку ответа не было. Открыли, а девушки в комнате нет, и кровать даже не тронута. Конечно, тут поднялась настоящая суматоха. Мать плачет, отец сходит с ума от гнева и отчаяния. Конечно, следом вспомнили о брате мадемуазель Эрмины, и отправили слуг за ним. Его тоже нет в комнате, и его кровать была не тронута.
Возбуждение превратилось в безумие, когда садовнику пришло в голову упомянуть о ночном приключении.
Бросились в павильон, и что обнаружили? Месье Раймонд лежит на земле, холодный и неподвижный, в луже собственной крови, а одна из его окоченевших рук все еще сжимает шпагу. Его подняли, перенесли в дом, положили на кровать и послали за врачом. Оказалось, он получил две опасные раны: одну в горло, другую в грудь.
Больше месяца он находился между жизнью и смертью. Прошло целых шесть недель, прежде чем у него появились силы рассказать о том, что произошло.
По его словам, он курил сигару у своего окна, когда ему показалось, что он заметил фигуру женщины, проскользнувшую по саду. Озабоченный мыслями о сестре, он поспешно спустился и бесшумно прокрался в павильон. Там он обнаружил свою сестру и совершенно незнакомого молодого человека.
Месье Раймонд мог запросто убить незваного гостя, напав внезапно, но он предложил драться здесь и сейчас. За оружием ходить не надо было, и они сошлись в схватке. В итоге, после нескольких отбитых ударов, незнакомец буквально в один момент дважды ранил Раймонда, и молодой человек упал. Его противник, полагая, что граф мертв, скрылся, увлекая за собой мадемуазель Эрмину.
На этом моменте своего рассказа мадам Вантрассон выказала желание сделать паузу, перевести дух и, возможно, немного подкрепиться, но месье Фортунат не хотел ждать. Муж мог вернуться в любой момент.
— И что случилось потом? — настойчиво спросил он.
— Потом… ну… мсье Раймонд выздоровел, и примерно через три месяца он снова был на ногах. Но для родителей, которые были уже в возрасте, это был смертельный удар. Они так и не оправились от шока. Возможно, они чувствовали, что именно их собственное жестокосердие и упрямство стали причиной гибели их дочери, а жить с постоянным сознанием вины было непросто. Они заметно слабели день ото дня, и в течение следующего года с интервалом в два месяца их обоих отнесли на кладбище.
По поведению фальшивого судебного пристава было легко понять, что он совсем забыл о своем омнибусе, и хозяйка почувствовала себя одновременно успокоенной и польщенной.
— А мадемуазель Эрмина? — гость продолжал задавать нетерпеливые вопросы.
— Увы! Месье, никто так и не знает, куда она пропала и что с ней стало.
— Разве никто не пытался ее отыскать?
— Ее искали повсюду, я не знаю, как долго предпринимались эти розыски. Все лучшие полицейские агенты Франции и некоторые из-за рубежа пытались найти ее, но ни одному из них не удалось обнаружить ни малейшей информации о ее местонахождении. Месье Раймонд пообещал громадную сумму человеку, который найдет соблазнителя его сестры. Он хотел убить его и искал его годами, но все было напрасно.
— Так и не получили никаких известий об этой несчастной девушке?
— Мне сказали, что дважды получали от нее весточку. Утром после ее бегства родители нашли письмо, в котором она умоляла их о прощении. Пять или шесть месяцев спустя она снова написала, чтобы сказать, что знает, что ее брат жив. Она призналась, что она злая, неблагодарная девушка, что она была сумасшедшей, также упомянула, что наказание над ней свершилось, и оно было ужасным. Она добавила, что все связи между ней и ее родными и друзьями порваны, и она надеется, что они совсем забудут о ней так же, как если бы она никогда не существовала. Якобы она зашла так далеко, что ее дети никогда не будут знать, кем была их мать, и что никогда в своей жизни она больше не произнесет фамилию, которую она опозорила.
Это была старая, печальная история о соблазненной девушке, расплачивающейся за минуту головокружения своим счастьем. Ужасная драма, без сомнения, но она случается так часто, что кажется столь обыденной, как сама жизнь. Любой, кто был знаком с месье Исидором Фортунатом, мог удивиться, увидев, как сильно на него повлияла эта пустяковая история.
— Бедная девочка! — сказал он, но затем тоном притворной беспечности он спросил: — Неужели они так и не узнали, кто этот негодяй, похитивший мадемуазель де Шалюсс?
— Нет. Кто он был, откуда пришел, молодой или старый, как познакомился с мадемуазель Эрминой — на эти вопросы так и не было ответа. Одно время ходили слухи, что он американец, капитан военно-морского флота, но это были только слухи. По правде говоря, никто не знал его имени.
— Что, даже его имени?
— Даже его имени.
Не в силах совладать со своими эмоциями, месье Фортунат, по крайней мере, нашел в себе силы подняться и отойти в темную часть магазина.
Но его жест разочарования и невнятное ругательство, вырвавшееся случайно, не ускользнули от внимания мадам Вантрассон. Она была сильно удивлена и с этого момента начала испытывать к так называемому судебному приставу явное недоверие.
Прошло пару минут, прежде чем он снова занял свое место рядом со стойкой, все еще немного бледный, но уже спокойный. Ему необходимо было выяснить еще два вопроса, и любой из них наверняка вызвал бы подозрения. Тем не менее, он решил пойти на риск и выдать себя. В конце концов, какое это теперь имеет значение? Разве он не обладал информацией, которую мечтал заполучить, по крайней мере, той ее частью, которую могла сообщить эта женщина?
— Я едва ли могу выразить вам, дорогая мадам, насколько ваш рассказ меня заинтересовал, — начал он. — Теперь я могу признаться, что я немного знаком с графом де Шалюссом и часто бывал в его доме на улице Курсель.
— Вы! — воскликнула женщина, еще раз торопливо осматривая одежду месье Фортуната.
— Да, я… по просьбе моего работодателя. Каждый раз, когда я бывал у господина де Шалюсса, я видел там молодую леди, которую принимал за его дочь. Но, видимо, ошибался, поскольку граф не женат.
Он сделал паузу. Удивление и гнев душили хозяйку меблированных комнат. Не понимая еще как и почему, она была убеждена, что ее одурачили. И первым ее желанием было наброситься на мсье Исидора. Но она сдержала этот порыв, сделала усилие, чтобы контролировать себя, но только потому, что думала, что у нее в запасе есть кое-что получше.
— Молодая леди в доме графа! — задумчиво произнесла она. — Едва ли это возможно. Я никогда ее не видела, и никогда не слышала, чтобы о ней говорили. Она там давно?
— Шесть или семь месяцев?
— В таком случае, я не могу с уверенностью это отрицать. Прошло два года с тех пор, как я переступала порог этого дома.
— Я подумал, что эта юная леди может быть племянницей графа, дочерью мадемуазель Эрмины?
Мадам Вантрассон покачала головой.
— Выбросьте эту фантазию из головы, — заметила она. — Граф сказал, что его сестра — мертва для него, с того самого вечера, когда она сбежала.
— Тогда кто эта девушка?
— Боже мой! Я не знаю. Какая она из себя?
— Очень высокая, брюнетка.
— Сколько ей лет?
— Восемнадцать или девятнадцать.
Женщина быстро принялась считать загибая пальцы. — Девять и четыре — тринадцать, — бормотала она, — а еще пять — восемнадцать. Ха! — почему бы и нет? Я должна разобраться в этом.
— Что вы сказали?
— Ничего. Просто несколько мыслей вслух. Вы знаете имя этой молодой леди?
— Маргарита.
Лицо женщины перекосилось.
— Нет, этого не может быть, — пробормотала она едва слышным голосом.
Месье Фортунат снова принялся ерзать. Было очевидно, что эта ужасная женщина, даже если она не знала ничего определенного, имела какое-то представление, смутное подозрение. Но как заставить ее заговорить теперь, когда она настороже? Он не успел придумать, потому что дверь внезапно открылась, и на пороге появился Вантрассон. Он немного протрезвел, когда выходил из магазина, но теперь был в стельку пьян, и шел сильно пошатываясь.
— Ах ты негодяй, разбойник! — взвыла его жена. — Ты опять напился!
Ему удалось сохранить равновесие, и, глядя на нее флегматичным взглядом, свойственным пьяным мужчинам, он ответил:
— Ну и что из того! Разве я не могу немного пообщаться со своими друзьями? Я встретил пару друзей, которые допивали свой пятнадцатый бокал. Почему я должен отказываться от угощения?
— Ты ведь даже не стоишь на ногах.
— Правда.
И словно в доказательство этого, он рухнул на стул.
Поток отборной брани хлынул теперь из мадам Вантрассон! Господин Фортунат едва мог разобрать слова «вор», «шпион» и «детектив», но он не мог ошибиться в значении взглядов, которые она попеременно бросала на своего мужа и на него.
А ее взгляды явно говорили, «Вам повезло, что мой муж в таком состоянии, иначе вам пришлось бы объясниться…»
«Мне повезло», — подумал лже-пристав. Но в таком положении бояться было нечего. Это был тот самый случай, когда можно было смело выступить перед врагом, не подвергаясь ни малейшей опасности.
— Оставь своего мужа в покое, — сказал он. — Раз он принес бумагу, за которой его посылали, значит, вечер не прошел даром.
Вантрассон принес не один лист гербовой бумаги, а два. Было найдено плохонькое перо и немного подсохших чернил, и месье Фортунат принялся составлять документ в соответствии с установленными формулировками. Однако необходимо было упомянуть имя кредитора, о котором он говорил, и не желая называть свое собственное, он использовал имя бедного Виктора Шупена, который в этот самый момент дрожал от холода у дверей, не подозревая, какую шутку с ним сыграли.
— Шупен! — повторила лисица, словно желая запечатлеть это имя в своей памяти. — Виктор Шупен! Я просто хотела бы его запомнить, — злобно добавила она.
Когда документ был закончен, возникла необходимость разбудить Вантрассона, чтобы он мог его подписать. Он сделал это очень любезно, его жена тоже поставила свою подпись рядом. После чего месье Фортунат отдал им бумагу, которая послужила предлогом для его визита.
— А самое главное, — заметил он, открывая дверь, чтобы уйти, — не забывайте, что каждый месяц вы должны платить что-то по счету.
— Идите к дьяволу, и ваши счета с вами! — прорычал Вантрассон.
Но Фортунат уже этого не слышал. Он уже шел по дороге рядом с Шупеном, который говорил:
— Ну вот, наконец-то и вы, мсье! Я думал, вы сняли в аренду тот старый барак. Если я когда-нибудь приду сюда снова, я прихвачу с собой грелку.
Но месье Фортуна не слышал этого, он глубоко ушел в себя, и подобно другим решительным искателям истины и забыл обо всем окружающем. Когда он ехали по направлению к дороге в Аньер, он был полон надежд, но сейчас шел мрачный и подавленный, и совершенно не воспринимая окружающую темноту, грязь и дождь, он молча брел по середине дороги. Шупену пришлось остановить его у городских ворот и напомнить, что их ждет экипаж.
— Правда? — был единственный ответ месье Фортуната. Он уселся в кабину, обращая на это внимание, а когда покатили домой, мысли, которые переполнявшие его мозг, нашли выход в своего рода монологе, из которого Шупен время от времени улавливал несколько слов.
— Дело! — бормотал он. — И какое дело! У меня семилетний опыт в подобных делах, и все же я никогда не встречался с делом, настолько окутанным тайной. Плакали мои денежки. Конечно, я и раньше терял деньги из-за наследников, о существовании которых даже не подозревал, но восстановив этих же наследников в их правах, я обычно возвращал свои потери и получал в придачу солидное вознаграждение. В этом случае все в тумане, нет ни единого проблеска света, ни малейшего намека. Если бы я только мог их найти! Но как искать людей, чьих имен я даже не знаю, — людей, которые ушли от всех полицейских розысков? И где мне их искать — в Европе, в Америке? Это — сущее безумие! Кому тогда достанутся миллионы графа?
И только резкое торможение экипажа перед дверью его собственного дома вернула месье Фортуната к реальности.
— Двадцать франков, Виктор, — сказал он Шупену. — Заплати извозчику, а остальное можешь оставить себе.
С этими словами он проворно спрыгнул на землю. Перед домом стояла красивая карета, запряженная двумя лошадьми.
— Карета маркиза де Валорсе, — пробормотал мсье Фортунат. — Он очень терпелив, ждал меня — или, точнее, ждал моих десяти тысяч франков. Что ж, посмотрим.
