Несчастный случай с графом де Шалюссом — первая глава из романа Эмиля Габорио Адская жизнь, одного из классиков детектива.
Это случилось в четверг, вечером пятнадцатого октября, и хотя еще пробило только половина седьмого, уже давно стемнело. Погода была холодной, а небо темным, как чернила. На улице выл ветер и лил дождь.
Служащие особняка Шалюсс, одного из самых великолепных домов на улице Курсель в Париже, собрались в привратницкой, небольшой пристройке, состоящей из пары комнат, расположенных с правой стороны от больших ворот на территории большого двора, посыпанного крупным песком. Как и во всех больших особняках, консьерж или швейцар, месье Буриго, был важным человеком, способным и даже склонным к тому, чтобы любой, кто был способен хоть на минуту усомниться в его авторитете, дать понять на собственной шкуре, причем самым решительным образом, до каких пределов простирается его власть. При одном взгляде на него каждый понимал, что именно он держит в своих руках шнурок, от которого зависела свобода всей прислуги особняка де Шалюсс. Он мог позволить им отсутствовать без разрешения графа, если конечно хотел, мог скрыть поздние возвращения вечерами после завершения какого-нибудь бала и закрытия винных лавок. Таким образом, нет нужды говорить, что вокруг мсье Буриго и его жены было много лести и особых угощений.
Хозяина дома в тот вечер не было, так что мсье Казимир, главный камердинер графа, баловал слуг, подавая им дорогой кофе. И пока компания потягивала ароматный напиток, щедро приправленный коньяком, предоставленный сомелье графа, все дружно поливали грязью самого ненавистного человека на свете — хозяина дома. Больше всех разошлась маленькая дерзкая горничная с отвратительно вздернутым носиком. Она обращалась к большому, дородному парню, наглого вида, которого только вчера вечером приняли на работу.
— Здесь, — жаловалась она, — место сносное. Правда, жалованье высокое, еда отменная, рабочая форма такая, чтобы с наибольшей выгодой демонстрировать эффектные формы слуг, а мадам Леон, экономка, которая за все отвечает, не слишком глазастая.
— А как же работа?
— Сущие пустяки. Подумай, нас восемнадцать человек, чтобы обслуживать всего двух человек, графа и мадемуазель Маргариту. Но! Здесь никогда не бывает никаких развлечений.
— Значит скучно?
— Скука смертная. Этот величественный особняк хуже, чем могила на кладбище. Никаких приемов, никаких ужинов — ничего! Поверишь, я еще не видела гостинные комнатах! Они всегда закрыты, мебель разваливается под чехлами. За месяц у графа не бывает и трех гостей.
Она разошлась, а новый лакей, казалось, разделял ее негодование.
— Ну и дела? — воскликнул он. — Неужели граф – сонный медведь? Человек, которому еще нет пятидесяти, и который, как говорят, владелец нескольких миллионов.
— Да, миллионов! Десяти, а может быть, и двадцати миллионов.
— Тогда должна быть причина, по которой это происходит. Что он делает в одиночестве весь божий день?
— Ничего. Читает в библиотеке или бродит по саду. Иногда по вечерам он ездит с мадемуазель Маргаритой в Булонский лес в закрытом экипаже, но это бывает крайне редко. А кроме того, нет такой вещи, из-за которой он может осерчать. Я живу в этом доме уже шесть месяцев, и я никогда не слышала, чтобы он говорил что-нибудь, кроме: «да» или «нет», «сделай то», «очень хорошо», «иди». Можно подумать, что это единственные слова, которые он знает. Спросите мсье Казимира, права ли я?
— Наш хозяин не очень веселый господин, это факт, — поддакнул камердинер.
Лакей слушал с серьезным видом, как будто его больше всего на свете интересовал характер людей, которым он должен был прислуживать.
— А мадемуазель, — спросил новый слуга, — что она говорит о такой жизни?
— Боже мой! За те шесть месяцев, что она живет здесь, мадемуазель ни разу не пожаловалась.
— Если ей было скучно, — добавил мсье Казимир, — она наверное сбежала бы.
— Еще бы! — усмехнулась горничная с ироничной улыбкой. — Каждый месяц, что мадемуазель проводит здесь, приносит ей столько денег, что грех жаловаться.
По взрыву смеха, которым была встречена последняя реплика, и по взглядам, которыми обменялись старшие слуги, новоприбывший, должен был понять, что обнаружил тайный скелет, который есть в каждом доме, как червяк в Яблоке.
— Что-что? — воскликнул он, сгорая от любопытства. — Неужели в этом действительно что-то есть? По правде говоря, я был склонен в этом сомневаться.
Ему уже собирались выложить все, что знали, или, скорее все, что они думают, что знают, когда затрезвонил звонок.
— Не стесняется! — воскликнул консьерж. — Не слишком ли он торопится, черт возьми, пусть немного подождет.
Однако послышались второй, третий и четвертый, привратник угрюмо дернул за шнур, тяжелая дверь качнулась на петлях, и в комнату ворвался запыхавшийся извозчик без шляпы и закричал:
— На помощь! За мной!
В одно мгновение слуги вскочили на ноги.
— Быстрее! — кричал извозчик. — Я привез джентльмена — вы должны его знать! Он в моем экипаже…
Слуги выскочили на улицу, и сразу стало ясно, о чем сбивчиво кричал кучер.
На дне просторного четырехколесного экипажа, неподвижно лежал человек, согнувшийся от слабости. Должно быть, он упал, а из-за тряски его голова проскочила под переднее сиденье.
— Бедняга! — пробормотал мсье Казимир, — У него, должно быть, случился апоплексический удар.
Говоря это, камердинер заглянул в экипаж, когда остальные слуги толпились за ним, как вдруг он с криком отпрянул:
— Боже мой! Это же граф!
Когда в Париже случается какое-нибудь происшествие, сразу же налетает толпа зевак, кажется, растущих прямо из тротуара, и действительно, вокруг экипажа уже собралась толпа из пятидесяти человек.
Это обстоятельство вернуло мсье Казимиру самообладание или, по крайней мере, некоторую его часть.
— Вы должны заехать во двор, — сказал он, обращаясь к извозчику. — Мистер Буриго, откройте, пожалуйста, ворота, — а затем, повернувшись к одному из слуг, добавил:
— Бегом, приведи врача — неважно, кого. Беги к ближайшему доктору и без него не возвращайся.
Швейцар открыл ворота, стали звать кучера, но он исчез. Тогда камердинер взял лошадей под уздцы и ловко провел экипаж через ворота.
Ускользнув от пристального внимания толпы, теперь предстояло вытащить графа из экипажа. Это было трудной задачей из-за необычного положения тела. Тем не менее, наконец, слугам это удалось. Распахнув обе дверцы, трое самых сильных мужчин вытащили тело. Они усадили графа в большое кресло и отнесли в его собственную комнату, где быстро раздели и уложили в постель.
Все это время граф не подавал никаких признаков жизни, а когда он лежал, откинув голову на подушку, можно было подумать, что все кончено.
Вероятно, даже самый близкий друг не узнал бы его. Его лицо слились в одну опухшую синеватую маску, глаза были закрыты, а вокруг темнели фиолетовые круги, похожие на ужасные синяки. Судорога искривила его губы, а его искаженный рот был сдвинут набок и приоткрыт, придавая лицу зловещее выражение.
Несмотря на все предосторожности, графа все-таки ушибли, когда вытаскивали из экипажа. Его лоб был расцарапан о железную обивку экипажа, и крошечная струйка крови стекала по его лицу. Однако он все еще дышал. Приложив ухо, можно было различить хриплое дыхание, которое Бруссе сравнивает с храпом набухшего сильфона.
Слуги, такие разговорчивые минуту назад, теперь молчали. Они остались в комнате, обмениваясь мрачными взглядами, полными немого ужаса. Их лица были бледными и печальными, а у некоторых на глазах выступили слезы.
Что происходило в их головах? Возможно, их охватил тот непреодолимый страх, который всегда вызывает внезапная и неожиданная смерть… Возможно, они подсознательно любили своего господина, чьим хлебом питались. А возможно, их горе было всего лишь проявлением эгоизма, и они просто задавались вопросом, что будет с ними. Смогут ли они найти другое место работы и окажется оно таким же хорошим.
Не зная, что делать, слуги разговаривали приглушенными голосами, каждый предлагал какое-нибудь средство, о котором он слышал в таких случаях.
Наиболее здравомыслящие из них предлагали пойти и сообщить мадемуазель или мадам Леон, чьи комнаты находились этажом выше, когда шорох платья о дверной косяк заставил всех обернуться. На пороге стояла особа, которую они называли «мадемуазель».
Мадемуазель Маргарита была красивой молодой девушкой лет двадцати. Это была высокая брюнетка, с глубоко-посаженными глазами, затененными густыми бровями. Масса густых черных как смоль волос обрамляла ее высокий, но довольно задумчивый и печальный лоб. В ее лице было что—то особенное — выражение сосредоточенного страдания и какой-то гордой покорности.
— В чем дело, что происходит? — мягко спросила она. — Откуда этот шум, который я слышала? Я три раза звонила, но на звонок никто не пришел.
Никто не осмелился ответить, и с удивлением, она поспешно принялась оглядываться вокруг.
С того места, где она стояла, девушка не могла видеть кровать, стоявшую в алькове, но она сразу же заметила удрученное выражение на лицах, одежду, разбросанную по полу, и беспорядок, царивший в этой великолепной, но строго обставленной комнате, освещенной единственной лампой, которую принес мистер Буриго.
Было заметно, как девушка испугалась, потому что она вздрогнула и дрожащим голосом спросила:
— Почему вы все здесь? Скажите наконец, что случилось.
Мсье Казимир выступил вперед.
— Большое несчастье, мадемуазель, ужасное несчастье. Граф…
И он замолчал в нерешительности, испуганный тем, что собирался сказать.
Но мадемуазель Маргарита все поняла. Она схватилась обеими руками за сердце, как будто получила смертельную рану, и произнесла единственное слово:
— Погибла!
В следующее мгновение она побледнела как смерть, голова ее опустилась на грудь, глаза закрылись, и она пошатнулась, словно собираясь упасть. Две служанки бросились вперед, чтобы поддержать ее, но она мягко отстранила их, пробормотав: — Благодарю! Благодарю!.. Оставьте меня… я сама…
И в самом деле, она была достаточно сильна, чтобы преодолеть свою слабость. Она собрала всю свою решимость и, бледная как статуя, со стиснутыми зубами и сухими, блестящими глазами, подошла к алькову.
Некоторое время она стояла совершенно неподвижно, бормоча что-то невнятное, но наконец, убитая горем, упала на колени возле кровати, уткнулась лицом в нее и зарыдала.
Потрясенные этим зрелищем, слуги затаили дыхание, гадая, чем все это закончится. Внезапно, девушка вскочила с колен, как будто проблеск надежды пронзил ее сердце.
— Врача! — крикнула она.
— Я уже послал за одним, мадемуазель, — ответил мсье Казимир. И, услышав чей-то голос и звук шагов на лестнице, он добавил:
— К счастью, вот и он.
Вошел доктор. Это был молодой человек, хотя голова у него была совсем лысая. Он был невысокого роста, худой, чисто выбритый и с головы до ног одетый в черное. Не говоря ни слова, без общепринятого приветствия и поклонов, он прошел прямо к кровати, приподнял веки лежащего без сознания мужчины, пощупал его пульс и, обнажив грудь, приложил к ней ухо.
— Серьезный случай, — сказал он, закончив осмотр.
Мадемуазель Маргарита, которая с большой тревогой следила за каждым его движением, не смогла сдержать рыданий.
— Но ведь еще есть надежда, не так ли, мсье? — спросила она умоляющим голосом, сжимая руки в страстной мольбе. — Вы спасете его, не так ли … Вы спасете его?
— Всегда нужно надеяться на лучшее.
Это был единственный ответ доктора. После чего он вытащил из кармана футляр с инструментами и стал проверять остроту своих ланцетов на кончике пальца. Когда выбрал один, сказал:
— Я должен попросить вас, мадемуазель, удалиться и приказать всем женщинам выйти. Мужчины пусть останутся, чтобы помочь, если мне понадобится помощь.
Она покорно повиновалась, но вместо того, чтобы вернуться в свою комнату, осталась в холле. Села на нижнюю ступеньку лестницы возле двери, считая секунды, казавшиеся ей вечностью и делая тысячи предположений внимательно прислушиваясь к любым звукам, доносившимся из комнаты.
Тем временем врач действовал не торопился, руководствуясь не темпераментом, а принципом.
Доктор Джодон — так его звали — был очень амбициозным человеком, который отлично играл свою роль. Проходивший обучение у «короля науки», известного больше благодаря рекламе и деньгам, которые он заработал, чем реальными излечениями, он копировал метод своего учителя, его жесты и даже интонации голоса. Пуская пыль в глаза, по методу своего учителя, он надеялся добиться тех же результатов, получить обширную практику и состояние.
Хотя он был совсем неуверен в диагнозе, но нисколько не сомневался, что состояние графа было серьезным.
Кровопускание и банки не смогли привести больного в сознание. Он оставался безмолвным и неподвижным. Единственным результатом было то, что дыхание пациента стало как будто менее хриплым.
Утомленный доктор, наконец, объявил, что все экстренные средства исчерпаны, что женщинам можно вернуться, теперь ничего не остается, как ждать действия лекарственных средств, которые он собирался прописать, и которые они должны получить у ближайшего аптекаря.
Любого другого мужчину тронула бы мольба, заключенная во взгляде, который мадемуазель Маргарита бросила на врача, когда вернулась в комнату, но жадного честолюбца это совсем не волновало. Он спокойно сказал:
— Я не могу пока ничего обещать.
— Боже мой! — прошептала несчастная девушка. — Боже мой, помилуй меня!
Но доктор, продолжая подражать своему учителю, расположился у камина, опершись локтем о каминную полку, в изящной, хотя и несколько искусственной позе.
— Теперь, — сказал он, обращаясь со своими замечаниями к мсье Казимиру, — мне нужна кое-какая информация. Это был первый случай, когда у графа де Шалюсса случился подобный приступ?
— Да, сэр, по крайней мере за то время, как я у него служу.
— Очень хорошо. Это шанс в нашу пользу. Скажите мне, вы когда-нибудь слышали, чтобы он жаловался на головокружение или на звон в ушах?
— Никогда.
Мадемуазель Маргарита, хотела что-то сказать, но доктор жестом остановил ее и попросил помолчать и продолжил осмотр.
— Граф Шалюсс любил покушать? — осведомился он. — Много ли он пьет?
— Граф — сама умеренность, месье, и он обычно пьет вино, разбавленное водой.
Доктор слушал с видом сосредоточенной задумчивости, слегка наклонив голову вперед, нахмурив брови и выпятив нижнюю губу, время от времени поглаживая свой безбородый подбородок. Очевидно копируя своего учителя.
— Дьявол! — сказал он вполголоса. — Однако должна быть какая-то причина для такого приступа. Ничто в сложении графа не наводит на мысль о предрасположенности к подобному несчастному случаю…
Он замолчал, а затем он резко повернулся к мадемуазель Маргарите:
— Не знаете ли, мадемуазель, может быть граф пережил в последние дни какие-либо очень сильные эмоциональные потрясения?
— Сегодня утром кое-что произошло. Мне показалось, это очень его взволновало.
— А! Теперь у нас есть причина, — сказал доктор с видом оракула. — Почему вы не сказали мне об этом с самого начала? Вам было необходимо сообщить мне все подробности, мадемуазель.
Молодая девушка, казалось, колебалась. Слуги были ошеломлены поведением доктора, но мадемуазель Маргарита отнюдь не разделяла их благоговения и восхищения. Она бы все отдала, чтобы вместо лысого доктора здесь очутился их домашний врач!
Более того, она находила неуместными этот грубый допрос, в присутствии всех слуг и у постели человека, который, несмотря на кажущуюся бессознательность, был, возможно, в состоянии слышать и понимать.
— Крайне важно, получить всю информацию, — безапелляционно повторил доктор.
После такого утверждения о дальнейших колебаниях не могло быть и речи. Мадемуазель Маргарита, казалось, собралась с мыслями, а затем печально сказала: — Сегодня утром, когда мы сели завтракать, графу принесли письмо. Как только его взгляд упал на него, он стал бледнее, чем салфетки. Он тотчас вскочил со своего места и принялся торопливо расхаживать по столовой, издавая восклицания гнева и печали. Я пыталась спросить его, но он, казалось, не слышал меня. Однако через несколько мгновений он вернулся на свое место за столом и принялся за еду…
— Как обычно?
— Он съел гораздо больше обычного, месье. Я должна вам сказать, что мне показалось, что он едва сознавал, что делает. Три или четыре раза он вставал из-за стола, а потом снова возвращался. Наконец, после долгой борьбы, он, казалось, пришел к какому-то решению. Он разорвал письмо на куски и выбросил их в окно, которое выходит в сад.
Мадемуазель Маргарита рассказывала все просто, и в ее рассказе не было ничего экстраординарного. Но все окружающие слушали ее с затаенным любопытством, как будто ожидали какого-то поразительного откровения. Человеческий разум ненавидит все естественное, и стремится к таинственному.
Не замечая произведенного эффекта и обращаясь только к врачу, девушка продолжала:
— После того как письмо было уничтожено, мсье де Шалюсс снова стал самим собой. Подали кофе, и он, как обычно, закурил сигару, но не заметил, как сигара потухла. Я не решалась беспокоить его никакими вопросами и замечаниями, как вдруг он сказал мне: «Это странно, но я чувствую себя не очень хорошо». Мы просидели еще некоторое время в молчании, а затем он снова повторил: «Я чувствую себя плохо. Окажи мне услугу, поднимись в мою комнату. Вот ключ от моего секретера. Откройте его, и на верхней полке найдешь пузырек, принеси его мне». С некоторым удивлением я заметила, что граф де Шалюсс, который, как правило, говорит очень ясно, сейчас запинается и тянет слова. К сожалению, в тот момент я не задумывалась об этом. Я сделала то, что он просил, и он вылил восемь или десять капель содержимого пузырька в стакан с водой и выпил.
Рассказ настолько заинтересовал доктора Джодона, что он снова стал самим собой и забыл о своей величественной позе.
— А после этого? — нетерпеливо спросил он.
После этого мсье де Шалюсс, казалось, почувствовал себя намного лучше и, как обычно, удалился в свой кабинет. Мне подумалось, что все неприятности, причиненные ему письмом, были забыты, но я ошибалась, потому что днем он послал через мадам Леон записку с просьбой присоединиться к нему в саду. Я поспешно спустилась, очень удивленная, так как погода была неприятная.
— Дорогая Маргарита, — сказал он, увидев меня, — помоги мне найти обрывки того письма, которое я выбросил из окна сегодня утром. Я бы отдал половину своего состояния за адрес на конверте, но в гневе я совершенно упустил это из виду.
Я старалась помочь ему. Он справедливо надеялся на успех, потому что когда он выбросил клочки бумаги, шел дождь, и вместо того, чтобы разлететься в разные стороны, они упали единым комком прямо на землю. Нам удалось найти большую часть обрывков, но адреса, который так хотел найти мсье де Шалюсс, не было ни на одном из них. Несколько раз он говорил о своем сожалении и проклинал свою поспешность.
Мсье Буриго, консьерж, и мсье Казимир обменялись многозначительными улыбками. Они видели, как граф искал остатки этого письма, и подумали, что он в тот момент смахивает на идиота. А теперь все стало ясно.
— Я была очень расстроена не меньше графа, — продолжала мадемуазель Маргарита, — но вдруг он радостно воскликнул:
— Адрес… Да ведь его может подсказать другой человек … какой же я дурак!
Врач проявил такой всепоглощающий интерес к этому рассказу, что даже забыл сохранить свою обычную бесстрастную позу.
— Какой человек? Кто … кто этот человек? — нетерпеливо спросил он, очевидно, не осознавая неуместность своего вопроса.
Но девушка почувствовала негодование. Она заставила своего собеседника замолчать, смерив нескромного доктора высокомерным взглядом, и ответила сухим тоном:
— Я забыла.
Задетый за живое, доктор стремительно принял позу своего учителя, но его невозмутимое хладнокровие было сломлено.
— Поверьте мне, мадемуазель, — пробормотал он, — мною руководит искреннее к вам расположение.
Она, казалось, даже не услышала его оправданий и продолжила:
— Однако я знаю, что месье де Шалюсс намеревался обратиться в полицию, если ему не удастся получить этот адрес у данного человека. После этого он, казалось, совершенно успокоился. В три часа он позвонил своему камердинеру и велел подавать ужин на два часа раньше обычного. Мы сели за стол примерно в половине пятого. В пять он встал, весело поцеловал меня и вышел из дома пешком, сказав мне, что уверен в успехе и что не рассчитывает вернуться раньше полуночи.
После этих слов стойкость бедной девушки неожиданно иссякла. Ее глаза наполнились слезами, а голос — сдавленным рыданиями, она добавила, указывая на мсье де Шалюсса:
— Но в половине седьмого его привезли таким, каким вы его видите сейчас…
Воцарилось глубокое молчание, тишина стояла такая, что можно было слышать слабое дыхание человека, все еще лежащего без сознания на кровати.
Однако подробности нападения еще не были известны, и следующий, к кому обратился врач, был месье Казимир.
— Что вам сказал извозчик, который привез твоего господина?
— Почти ничего, сэр, меньше десяти слов.
— Вы должны найти этого человека и привести его ко мне.
Двое слуг бросились на его поиски. Он должен быть неподалеку, потому что его экипаж все еще стоял во дворе.
Они нашли его в ближайшей винной лавке. Некоторые любопытные зрители, разочарованные заботливостью Казимира, угостили его выпивкой, а в обмен он рассказал им все, что знал об этом деле. Он уже совсем оправился от испуга и был весел, даже сиял от свалившейся на него популярности.
— Поторопитесь, вас ждут, — сказали слуги.
Он осушил свой стакан и последовал за ними пошатывающейся походкой, бормоча и ругаясь сквозь стиснутые зубы.
Доктору хватило ума проявить немного такта, чтобы выйти в холл и расспросить его, но ответы этого человека не дали никакой ценной информации.
Извозчик заявил, что джентльмен нанял его в двенадцать часов, на углу улицы Ламартин и предместья Монмартра, велел гнать экипаж. Кучер принялся погонять лошадей, а несчастье это случилось в дороге: он ничего не слышал, ему показалось только, что граф как будто был не совсем здоров, когда садился в экипаж.
Это и все что удалось добиться от извозчика, который явно лгал с самым невозмутимыми видом утверждая, что его сняли еще в полдень, видимо он надеялся таким образом получить оплату за пять часов езды, в сочетании с щедрыми чаевыми. Жизнь дорога, мы делаем все, что можем.
Затем извозчик с ворчанием уехал, ведь ему сунули в руку только пару луидоров, а доктор вернулся к своему пациенту, невольно приняв свою привычную позу, со скрещенными руками, мрачным выражением лица и нахмуренным лбом, как будто в раздумье и тревоге. На этот раз он уже не играл роль.
Несмотря на… или, скорее, получив подробную информацию, которое ему дали, он видел во всем этом деле что-то подозрительное и таинственное.
Тысяча смутных и неопределимых мыслей с подозрениями промелькнули у него в голове. Не окажется ли он соучастником преступления? Очевидно, нет.
Но в чем тогда была причина той таинственности и скрытности, которые он обнаружил? Неужели он напал на след какой-то семейной тайны — одной из тех ужасных загадок, которые долгое время скрываются, а прорываясь наружу, производят поразительный скандал?
Перспектива быть замешанным в подобном деле, доставляла ему особое удовольствие. Это могло бы привлечь к нему внимание, о нем упомянули бы в газетах, его практика стремительно выросла, и наконец, потекло золото.
Но что он мог сделать, чтобы снискать расположение этих людей, навязаться им, наконец?
Доктор некоторое время размышлял, и наконец, ему в голову пришел отличный, по его мнению, план.
Он подошел к мадемуазель Маргарите, которая плакала в кресле, и нежно тронул ее за плечо. Она тут же вскочила на ноги.
— Еще один вопрос, мадемуазель, — сказал он, стараясь придать своему голосу как можно больше торжественности. — Вы знаете, какие капли принимал месье де Шалюсс сегодня утром?
— Увы! Нет, месье.
— Это очень важно. От этого зависит точность моего диагноза. Что стало с пузырьком?
— Я думаю, что месье де Шалюсс положил его в свой секретер.
Врач указал на предмет мебели слева от камина:
— Туда? — спросил он.
— Да, месье.
Он задумался, но, наконец, преодолев свою нерешительность, сказал:
— Не могли бы вы показать мне этот пузырек?
Мадемуазель Маргарита покраснела.
— У меня нет ключа, — пробормотала она в явном замешательстве.
В этот момент подошел месье Казимир:
— Он должен быть в кармане графа, и если мадемуазель позволит…
Но она отступила назад, раскинув руки, словно защищая секретер.
— Нет, — воскликнула она, — нет, к секретеру не прикасаться. Я этого не допущу…
— Но, мадемуазель, — настаивал доктор, — ваш отец…
— Граф де Шалюсс не мой отец!
Доктор Джодон был очень смущен горячим возвражением мадемуазель Маргариты.
— А! А? А?! — сказал он трижды, на разные лады.
Менее чем за одно мгновенье в его мозгу промелькнула тысяча странных и противоречивых предположений. Кем же тогда была эта девушка, если она не мадемуазель де Шалюсс? Какое право она имела находиться в этом доме? Как получилось, что она распоряжалась здесь всем, как хозяйка? И прежде всего, в чем причина этой вспышки гнева? Может быть, есть другая причина, кроме этой очень простой просьбы с его стороны?
Однако к ней вернулось самообладание, и можно было легко догадаться, что она ищет какой-то способ предотвратить надвигающуюся опасность. Наконец она нашла вариант.
— Казимир, — властно сказала она, — обыщи карман мсье де Шалюсса и найди ключ от его секретера.
Пораженный этим приказом, который он счел новым капризом, камердинер повиновался. Он собрал одежду, разбросанную по полу, и в конце концов вытащил ключ из одного из карманов жилета. Это был очень маленький, тщательно вырезанный, похожий на ключи от сейфа. Мадемуазель Маргарита взяла его у него, а затем решительным тоном крикнула:
— Молоток.
Ей принесли инструмент. К глубокому изумлению врача, она опустилась на колени у камина, положила ключ на плиту и сильным ударом молотка разбила его вдребезги. После чего большую часть осколков бросила в огонь.
— Теперь, — сказала она, поднимаясь, — я буду спокойна. — И увидев изумленные взгляды вокруг, вероятно подумала, что должна оправдать свое поведение. — И уверена, — добавила она, поворачиваясь к слугам, — что мсье де Шалюсс одобрил бы то, что я сделала. А когда он поправится, он прикажет сделать еще один ключ.
Объяснение было излишним. Все слуги понимали причину, и говорили про себя: «Мадемуазель права. Не годится лазить в секретер умирающего человека. Кто знает, может быть там хранятся миллионы? Ну а если пропадет что-нибудь, потом любого из нас могут обвинить. А раз ключа нет, невозможно будет никого заподозрить».
Но предположения врача носили совершенно иной характер. «Что может лежать в этом секретере, что она хочет скрыть?» — думал он.
Стало ясно, что ему пора собираться. Он еще раз осмотрел больного, состояние которого не изменилось, а затем, объяснил, что нужно делать в его отсутствие, и заявил, что должен немедленно идти, так как ему предстоит еще сегодня сделать ряд важных визитов, однако добавил, что вернется около полуночи.
— Госпожа Леон и я будем присматривать за мсье де Шалюссом, — ответила мадемуазель Маргарита, — не беспокойтесь, сударь, ваши приказания будут выполнены в точности. Только … Я надеюсь, вы не обидитесь, если я попрошу постоянного врача господина графа приехать и посмотреть Его Светлость.
Такое предложение отнюдь не обрадовало мсье Джодона, который уже несколько раз сталкивался с подобным несчастьем в этом аристократическом районе. Когда происходил несчастный случай, его вызвали, потому что он оказался поблизости, но как раз в тот момент, когда он льстил себя надеждой, что приобрел желанного клиента, он оказывался в присутствии какого-то знаменитого врача, который приезжал издалека в своей карете. Привыкший к подобным разочарованиям, он знал, как скрыть свою досаду.
— Будь я на вашем месте, мадемуазель, поступил бы именно так, как вы предлагаете, — ответил он, — и если вы сочтете мое присутствие вовсе бесполезным, я…
— Напротив, мсье, я рассчитываю на вас.
— В таком случае, все хорошо.
После этого он поклонился и вышел из комнаты. Но мадемуазель Маргарита последовала за ним на лестничную площадку.
— Вы знаете, сударь, — быстро проговорила она вполголоса, — что я не дочь мсье де Шалюсса. Поэтому вы можете сказать мне правду. Его состояние безнадежно?
— Опасно, но не безнадежно.
— Но, месье, это ужасное бессознательное состояние…
— Обычно это следствие приступа, жертвой которого он стал. И все же мы можем надеяться, что паралич постепенно исчезнет, и способность двигаться через некоторое время вернется.
Мадемуазель Маргарита слушала, бледная, взволнованная и смущенная. Было очевидно, что у нее вертелся вопрос, который она не осмеливалась задать. Наконец, однако, собрав все свое мужество, она пересилила себя:
— А если месье де Шалюсс не выздоровеет?.. Он умрет?.. Не приходя в сознание?.. Не произнеся ни слова?
Она говорила все это с расстановкой, делая паузы после каждого заданного вопроса.
— Я не могу сказать наверняка, мадемуазель, болезнь графа — одна из тех, которые сводят на нет все научные гипотезы.
Она печально поблагодарила его, отправила слугу за мадам Леон и вернулась в комнату графа.
Что касается доктора, то, спускаясь вниз, он думал: «Какая странная девушка! Она боится, что граф придет в сознание? или, наоборот, она хочет, чтобы он заговорил? Может быть, за всем этим скрывается какой-либо вопрос, связанный с завещанием? Что еще это может быть? Что поставлено на карту?»
Он настолько сосредоточился на этих вопросах, что забыл, куда идет, и останавливался на каждом шагу. Только когда свежий воздух внутреннего двора подул ему в лицо, напомнив о реалиях жизни, и к нему вновь вернулась его привычная шарлатанская натура.
— Друг мой, — сказал он, обращаясь к месье Казимиру, который вышел его проводить:
— Вы должны немедленно расстелить на улице солому, чтобы заглушить грохот от проезжающих экипажей. А завтра вы должны сообщить об этом комиссару полиции.
Десять минут спустя часть проезжей улицы была накрыта толстой подстилкой из соломы, и извозчики из проезжающих мимо гостинцы экипажей невольно снижали скорость, поскольку каждый в Париже знает, что значит эта мрачная подстилка.
Месье Казимир лично руководил работой, которая была поручена конюхам, и уже собирался вернуться в дом, когда к нему поспешно подошел молодой человек, который уже более часа ходил взад и вперед перед особняком. Это был безбородый парень со странным морщинистым лицом, свинцового оттенка, словно у давнего поклонника абсента. Его глаза светились проницательностью и удивительной дерзостью. А в его хриплом голосе не хватало многих ноток, но запинающийся акцент был чистым, что только можно было найти на парижских улицах.
Его ветхий костюм выдавал в нем, одного из тех бедных дьяволов, судебных приставов Парижа, зарабатывающих пятьдесят тысяч франков в год и щедро жертвующих пять тысяч франков в месяц на обмен на самые отвратительные делишки.
— Чего изволите? — спросил мсье Казимир.
Молодой человек смиренно поклонился и ответил:
— Вы не узнаете меня, месье? Я Тото — извините меня — Виктор Шупен, и служу у мсье Исидора Фортуната.
— Да. Припоминаю.
— Я пришел, по указанию моего господина, чтобы узнать, удалось ли вам получить информацию, которую вы ему обещали. Но, увидев, что в вашем доме что-то произошло, я не осмелился войти, решил, сперва, понаблюдать…
— Ты поступил совершенно правильно. У меня нет никакой информации… Стой! Да! Вчера маркиз де Валорсе провел два часа наедине с графом. Но что хорошего это дает? Графу внезапно стало плохо, и он вряд ли переживет эту ночь.
Виктор Шупен был как громом поражен.
— Невероятно! — воскликнул он. — Так это из-за него на улице разбросана солома?
— Да, из-за него.
— Повезло! Ради меня никто не будет так хлопотать! Но мой хозяин будет не очень рад, когда я скажу ему об этом. Тем не менее, все равно спасибо вам, мсье, и до свидания.
Он уже бросился прочь, когда внезапная мысль остановила его.
— Извините меня, — сказал он с подчеркнутой любезностью, — я был так ошеломлен, что совсем позабыл о деле. Скажите мне, мсье, если граф умрет, вы возьмете на себя организацию похорон, не так ли? Очень хорошо, тогда позвольте мне дать вам один совет. Не ходите к гробовщикам, а приходите ко мне: вот мой адрес, — протягивая карточку, — я договорюсь с гробовщиками за вас и возьму все на себя всю организацию. Это будет намного дешевле для вас, а похороны намного лучше устроены, благодаря определенным договоренностям, которые я заключил с этими организациями. Все, до последней ленты, гарантированно доставит вам полное удовлетворение. Каждый товар будет указан в счете и может быть проверен во время церемонии, оплата не требуется до момента доставки. Ну, идет?
Камердинер пожал плечами.
— Ерунда какая-то! — сказал камердинер небрежно. — Какое мне до этого дело?
— Я забыл упомянуть, что нам с вами достанутся комиссионные — двести франков, которые мы сможем поделить поровну.
— Вот это дело! Давай мне свою карточку и положись на меня. Да, не забудь передать от меня пожелание здоровья мистеру Фортунату.
С этими словами он вернулся в дом.
Виктор Шупен вытащил из кармана огромные серебряные часы и посмотрел на них.
— Без пяти восемь, — прорычал он, — а хозяин ждет меня ровно в восемь. Придется бежать что есть духу.
